Неведение - благо?

      Открывать глаза было сложно, как будто на веки давила вся тяжесть мира, однако, сделав это, я, зажмурившись от яркого света, поняла, что моргать стало чуточку легче. Когда зрачок настроил фокус, и я бессмысленно посмотрела в белый потолок, в голове пустоту начали сменять ленивые вопросы, на которых, правда, сложно было сосредоточить внимание, и они сменяли друг друга, сталкиваясь и разбегаясь, как беспокойные жуки.       Подняв ослабшую руку, я посмотрела на прожилки синих вен и, найдя на ней инородный предмет в виде трубки, попыталась её выдернуть. Не получилось.       Изо рта вырвался тяжёлый вздох, отозвавшийся лёгкой болью в груди, и до меня окончательно дошло понимание, что что-то идёт не так. Принять вертикальное положение было сложно. Сложно было даже присесть, но я справилась и тихо зашипела, чувствуя тело так, будто не пользовалась им целую вечность.       Вокруг что-то пищало, давя на мозг, и я, скривившись, выдернула из руки иглу и, опираясь на кровать, попыталась встать. Безуспешно.       Лежать на полу мне почему-то понравилось больше. Здесь было прохладно и не так сильно бил свет в глаза. Однако полностью заснуть и погрузиться в нирвану мешал писк, который усилился в разы, стоило мне приземлиться на кафель.       Появившийся шум, как и открывшаяся дверь заставили меня поморщиться, однако, когда меня осторожно подняли на кровать, чётко и громко задавая вопросы, пришло облегчение, что теперь я не одна. — …Вы меня слышите? Слышите?.. — всё насторожно спрашивал меня мужчина, шапочка которого показалась мне до того забавный, что я глупо хихикнула. Он нахмурился.       Попытавшись подать голос, я поразилась сипу, что вышел из моего рта, и поражённо замолчала. — Кивните, если понимаете, — сориентировался он, и я медленно и осторожно кивнула, со страхом сжимая болью вспыхнувшую грудь. — Вы только очнулись? У вас не кружится голова? Болит область груди? Сознание чистое, незамутнённое? Помните потерю сознания? Вы пробовали ходить?..       Отвечая на каждый вопрос то кивком, то мотанием головы, я с всё большей тревогой смотрела на врача, который невозмутимо заполнял какой-то бланк и мало обращал внимание на мои глаза кролика в свете фар. Наконец, когда кабинет погрузился в тишину, и грифель карандаша перестал скрипеть при соприкосновении с бумагой, он вздохнул и поднял глаза на меня. — Мисс Хамада, мы сообщим вашим родителям о пробуждении, вашей жизни больше ничего не угрожает, однако вам придётся остаться под наблюдением. Если через два дня ваше состояние продолжит оставаться стабильным, вас переведут из стационара. Возможно, вы испытываете растерянность, но уверяю, что, находясь в нашей клинике, ваша жизнь находится в надёжных руках. Сейчас к вам придёт миссис Стоун, вам сейчас следует лишь лежать и дышать как можно глубже. Потом вы…       Растерянно слушая врача, несмотря на усилия которого говорить внятно, медленно и чётко, я едва ли улавливала треть, мне смутно понималось, что теперь мои будние дни станут совсем иными. Неожиданно в голове возник образ чайника, и я, чувствуя, как стекает влага по щекам, и уловив, как в растерянности замолчал доктор, с трудом просипела: — А чайник-то нашли?..       И засмеялась.

***

— Идиотка, Хамада, какая же ты идиотка!..       Согласно замычав, я со вздохом похлопала Хану по спине, пока она своими слезами уже третью минуту заливала мне больничную пижаму. Аиши по степени неадекватности не отставал и беспокоил даже больше, поскольку, войдя в палату, побросал пакеты и клещом вцепился мне в руку, ощупывая пульс, будто я тут вот-вот коньки откину, опуская голову и мешая мне разглядеть выражение своего лица.       В отличие от Ханы, орущей оскорбления и тем самым специфично выражающей беспокойство, Аято молчал. Но с ним находиться было до того неуютно, что, если бы не последние остатки совести и приличий, я бы в весьма наглой манере посоветовала ему либо выйти, либо перестать вести себя, как больной молчаливый маньяк. — Ненавижу тебя, идиотка! Совсем мозгов нет?!.. — Мне больно, Хана, — просипела я, когда она особенно сильно сдавила меня, и она тут же испуганно отскочила. — Дура, — буркнула она и отвернулась, вытирая слёзы.       Вместо ответа я вздохнула, чувствуя себя столетней уставшей от жизни бабкой, и попыталась выдернуть руку из хватки Аиши, который, почувствовав сопротивление, сдавил руки сильней и, получив на бис моё возмущённое «Больно!», давление ослабил, но ладонь так и не отпустил. — Рассказывай, — сипло и тихо потребовала Хана с красным лицом, немного придя в себя. — Что врачи говорят… — Жить буду, — коротко резюмировала я, пожав плечами. — Возможно, даже и долго… — Ясу! — Да шучу-шучу, — похмыкала я, довольная тем, что за меня так переживают. — Скоро выпишут, надеюсь. Не знаю, что на счёт Академии будет. Если не повезёт, попаду туда только в следующем году, хотя… — Что «хотя»? — сузила глаза Хана, тонко уловившая мои эмоции. — Не знаю, — вместо ответа вздохнула я, прислоняя голову к стене. — Не знаю…       Мы помолчали, и никто не решился уточнить, почему я не продолжаю. — Клиническая смерть длилась довольно долго, — устало сказала я, потирая стрельнувший висок. — Мне вообще повезло, что не началось отмирание клеток мозга. Повезло, что вода холодная, что учитель проходила курсы первой помощи, что Аято услышал всплеск, что грёбаное озеро было недалеко от лагеря…       Палата снова погрузилась в тишину, и терпеть усилившуюся хватку Аято стало сложней, но я постаралась проявить понимание. — Ты не дышала, — вдруг дрожащим голосом поделилась Хана, и я удивлённо перевела на неё взгляд. — Совсем. Даже сердце не билось. И кожа была такой синей, как у мертвеца… Я думала, что ты умерла. Чёрт!.. Я думала, что ты умерла!       Она отвернулась, и я поражённо смотрела на её подрагивающую спину. — Эй, ну, ты чего? — ласково и беспомощно защебетала я, подтягиваясь на месте, чтобы дотронуться рукой до её спины. — Всё же хорошо? Это всего лишь несчастный случай. Никто не мог знать, что у меня так резко упадёт сахар, что дойдёт аж до потери сознания. У меня когда-то было такое в детстве, это же непредсказуемая вещь, в этом никто не виноват… — Идиотка! — взвизгнула она, оттолкнув мою руку, и я увидела стоящие в её глазах слёзы. — Какая же ты идиотка, Хамада!..       Она бросилась к выходу, и я не нашла в себе сил, чтобы её остановить.       Проследив её побег взглядом и скривившись на звук хлопнувшей двери, я потёрла переносицу, чувствуя, что этот выплеск эмоций забрал у меня слишком много сил. Повернув голову к всё ещё молчащему Аято, я подняла бровь и ехидно поинтересовалась: — Долго так сидеть собираешься?       Вместо ответа он ближе притянул мою руку к себе, будто я пыталась отобрать у него смысл жизни, а не несчастную конечность. Хмыкнув, я подняла вторую руку и мягко начала перебирать пряди у напряжённо застывшего Аиши, который, стоило пальцам прикоснуться к голове, вздрогнул, будто ногти у меня были, как у Фредди Крюгера. — Ну же, расслабься, всё же хорошо-о-о, — протянула умиленно я, перебирая чернильные пряди.       Через пару мгновений напряжение в теле Аиши начало спадать, и он всё ниже опускал свою голову, пока не положил её на мои колени, тут же руками обвивая торс. — Как проходят дни в Академи? Мезуми-сенсей не свирепствует? — поинтересовалась рассеянно я и, не дождавшись ответа, невозмутимо продолжила: — А я тут скучаю. Делать нечего совершенно. Телевизор смотреть долго нельзя — заболят глаза, книги читать тоже — голова заболит, а мои любимые стратегии взрывают оставшийся мозг. Уже не знаю, что делать, чтобы и скучно не было, и чтобы ничего не болело. Если так продолжится, я не то что Академи, я и началку закончить на бис не смогу. Сильно же головой приложилась…       Влага на руке, к которой лбом прижимался Аиши, вернула меня на землю, и я примолкла, с лёгким ужасом смотря на Аято. — Да ты чё? — неуверенно протянула я, похлопав его по плечу. — Я же жива, всё о’кей… Аято?.. Не вздумай реветь! Что ты хоронишь меня раньше времени?! Я-то точно тебя переживу, придурок!..       Кажется, я была не очень сильна в утешениях, что и подтвердил Аиши, уже перестав скрывать тихие всхлипы. Я растерянно гладила его по голове, с удивлением для себя открыв, как много значу для него. Конечно, я знала, что в юности всё воспринимается сильней, — как дружба, так и любовь — но передо мной впервые демонстрировал слабость парень, и я совершенно не представляла, как себя вести.       Было в его виде что-то совершенно беззащитное и трогательное, будто передо мной открывали все сокровенные уголки души, и, пожалуй, такое доверие больше пугало, ведь с ним парой шла и ответственность. После такой реакции было сложно и дальше списывать его внешний вид на недосып — Аято, и до того не отличавшийся загаром, побледнел будто на тон, аристократическая бледность стала болезненной, а кожа начала походить на тонкий пергамент, что вот-вот разойдётся, стоит чуть сильней надавить ногтём.       Вздохнув, я продолжила рассеянно перебирать его пряди и размышлять над будущим, позволяя Аиши выпускать всё, что накопилось в нём за долгое время. Когда я уже пришла к мысли, что такая реакция — не в полной мере результат моей клинической смерти, ведь в конце концов мир на мне клином не сошёлся, и у Аято есть и другая жизнь, то пропустила момент, когда он перестал всхлипывать и лишь едва заметно дрожал, по-прежнему крепко сжимая мою ладонь.       Какое-то время мы сидели в тишине, которую нарушал лишь писк приборов. — Я люблю тебя.       Моя рука замерла, перестав перебирать чернильные пряди. — Я люблю тебя, — устало повторил он, пока я в замешательстве буравила взглядом стену. — Ты мне ничего не должна, — вдруг спешно и нервно добавил Аято, когда я продолжила сохранять молчание. — Я… Я ничего от тебя не жду… Вру. Чёрт! Прости. Я… Я представлял это иначе. — Постой, — наконец нашла я в себе силы его хрипло остановить. — У меня болит голова… Сильно болит голова. Сейчас ты глубоко вдохнёшь, успокоишься, и я посчитаю, что мне это привиделось… Можешь начинать.       Вместо ответа он горько рассмеялся, и было в этом смехе столько всего намешано, что по спине невольно поползли мурашки. — Ты всегда была такой… — то ли с любовью, то ли с ненавистью выдавил он. — Чего ты от меня ждёшь? — строго потребовала ответа я, потирая переносицу. — Что мы начнём вести себя, как тупая парочка? Напрасно, мне… — Шанса, — быстро перебил меня он, и я устало вздохнула, закатив глаза. — Шанса на что? — прогундосила я. — Шанса, — упрямо повторил он. — Просто дай мне шанс…       Когда мне надоело, что я не вижу его выражение лица, я, сузив глаза, взяла Аято за подбородок и потянула его выше, чтобы он смотрел мне в глаза, а не любовался белизной простыни. Наши взгляды пересеклись, и все слова вылетели из головы — я тут же позабыла о желании резко высказаться обо всём, что о нём думаю.       Его блестящие чёрные глаза смотрели в мои с неприкрытым обожанием, и было в них помимо него столько всего, что я потерялась, не сумев определить и половину его чувств. Мы смотрели друг на друга, пытаясь прочувствовать, понять, и когда я рассмотрела каждую крапинку в его радужке, а его губы нежно коснулись костяшек моей руки, голос, будто подчиняясь мелодии невидимой дудочки, произнёс: — В пять…       Прочитав на его лице удивление и непонимание, я вздохнула и, не давая себе шанса передумать, пояснила: — Процедуры заканчиваются в пять. Если… ты так настойчиво хочешь провести со мной время, можешь приходить. Впрочем, если у тебя по-прежнему проходят собрания студсовета… — Я приду, — быстро сказал он, и я с сомнением на него посмотрела. — Если ты думаешь, что со мной будет весело, то напрасно, — предупредила я, теребя в руках край одеяла. — Я быстро устаю, раздражаюсь, настроение скачет, как у чокнутой… Вымотав тебе все нервы, заставлю помогать нагонять программу, и ты ни за что не отдохнёшь. — Обожаю помогать нагонять программы, — завороженно улыбнулся он, и я, бросив на него косой взгляд, несерьёзно закатила глаза, криво улыбнувшись. — Будешь выслушивать мои недовольства скукой и едой. — У тебя красивый голос. — Или сидеть в гнетущей тишине. — Мне нравится с тобой молчать. — А что ты скажешь про любовные сериалы? Пять серий любовных многоугольников за день! Осилишь ли? — Я буду пытаться, — улыбнулся он, и я смешливо фыркнула. — И будешь позировать мне для портрета три часа? — хитро уточнила я. — Для тебя — хоть весь день…