Неведение - благо?

      Время в больнице тянулось медленно и тягуче, как давно потерявшая свой вкус жвачка, что не дарит удовольствия, а лишь раздражает слизистую рта. Первое время я даже наслаждалась нежданно открывшимся свободным временем, но очень скоро и без того скудный досуг, сократившийся из-за вспышек головной боли, стал и вовсе вызывать тошноту, ведь дни начали сливаться в один тягучий однообразный поток.       Моё раздражение в эти дни достигало своей пиковой отметки, и поскольку я не могла позволить себе прямо возмущаться и орать, доставалось всем опосредованно, и очень скоро и родители, и брат, и Хана сбавили свой пыл написывать мне по нескольку раз на дню и наносить частые визиты.       Единственным, кто не сдавал позиции, был Аято — вот уж кого не пронимала моя язвительность. Он терпеливо сносил мои жалобы и недовольства, дожидался, когда я приду в себя достаточно, чтобы суметь поддержать диалог, и невозмутимо заговаривал, отвлекая меня от опостылевших белых стен.       Неудивительно, что своё мнение к Аиши я переменила кардинально, о чём, разумеется, ему сообщить не удосужилась. Сложно равнодушно относиться к человеку, который пять раз подряд объясняет очевиднейшие вещи, укрывает пледом от промозглого ветра и сидит с тобой на полу два часа, потому что тебе «нужно подумать» и погипнотизировать ламинат.       Аято вообще проявлял поразительное терпение и находил в себе силы улыбнуться, не поддавшись на провокацию конфликта, когда я проявляла все признаки пациента психдиспансера. — Повезёт же с тобой кому-то, — как-то уставши буркнула я, болтая ногами на кровати, когда он уже собирался домой, собирая с собой все распечатки и тетрадки. — Почему? — будто незаинтересованно спросил он, бросая на меня косой взгляд. — Я не собираюсь отвешивать тебе комплименты, — без огонька раздражилась я, потирая уставшие веки. — Будто сам не знаешь…       До меня донёсся хмык, кровать рядом со мной прогнулась, и его руки мягко опустились на мои плечи, бережно поглаживая и разминая, приглашая поддаться искушению и расслабиться. — Ты чего? — сонно буркнула я, дёрнув плечом. — Перестань…       Давление усилилось, и я, цыкнув и плюнув на всё, положила голову на сложенные руки, прикрывая глаза. Какое-то время он осторожно разминал мне плечи, и когда я уже начала дремать, то почувствовала, как его пальцы стали медленно расправляться с пуговицами на больничной рубашке. Припомнив дизайн, из-за которого расстегнуть её можно было лишь на спине, я с интересом начала ждать, что он предпримет дальше, потому что гаркнуть «Я щас те руки оторву!..» всегда успеется.       Ладони какое-то время просто трепетно водили по спине, будто выводя какие-то узоры, прежде чем приступить к массажу. Он, к слову, получился странным — каким-то робким и неуверенным, будто у меня была открыта не спина, а места куда более интересные.       Наслаждаясь мягкими ласковыми движениями, я медленно погружалась в сон. И когда я уже находилась на грани сна и яви, ко мне между лопаток прикоснулось что-то горячее, и я не сразу поняла, что это были губы. Кожу опалило жаркое дыхание, когда Аято вздохнул, прижимаясь ко мне лбом, прикрывая глаза, щекотя мне кожу длинными ресницами и замирая.       Должно быть, я была не совсем в себе, но тогда я спокойно погрузилась в сон, видимо, не найдя ничего странного в чужих действиях.

***

      Как-то раз мы прогуливались в небольшом саду около больницы, на котором больные могли отдохнуть от четырёх стен и почувствовать некое единение с природой. Передвигаться мне всё ещё было сложно — меня хватало максимум на пятнадцать минут, — поэтому врач рекомендовал для выхода на улицу брать коляску. Устала я тогда быстрее обычного, и стоило моей ноге коснуться вымощенной гравием дорожки, попросила Аято меня повозить.       Наслаждаться свежестью воздуха сидя под покрывалом оказалось не в пример приятнее, и я наблюдала, как редкие жёлтые листья падают, кружась, на дорожку, и легко дремала, поддерживая голову рукой.       Остановились мы у декоративного пруда, и я, пересев к Аиши на скамейку, невозмутимо положила голову ему на плечо, прикрывая глаза и устало вздыхая. — Как думаешь, в чём заключается очарование жизни? — задумчиво спросила я, смотря, как падают листья в переливающуюся светом воду. — В любви, — не задумываясь, ответил он, и я удивлённо на него посмотрела. — И что для тебя она значит? — почувствовав, что мы вкладываем слишком разные смыслы в это слово, спросила я.       Аято встретился со мной взглядом и снова отвернул голову, и я почувствовала, как напряжённей стало его тело. — Это чувство… что придаёт смысл, — наконец сказал он. — Она не даёт тебе крыльев и не делает тебя самым счастливым, она просто… делает эту жизнь терпимой. — Ты любишь своих родителей? — вдруг спросила я, и по его взгляду тут же прочла ответ. — Конечно, — улыбнулся он так, как улыбался всем однокурсникам, всем учителям и знакомым. — Конечно, люблю…       Задумчиво нахмурив брови, я взяла его руку и, смотря, как легко сжимает она мою в ответ, поделилась: — Какая глупость… — как и всегда, вместо того, чтобы обидеться или хотя бы нахмурить брови, Аято посмотрел на меня с ожиданием и интересом. — Вечно про эту любовь говорят тут и там, как будто мир на ней клином сошёлся. А в жизни же есть столько всего интересного! — Считаешь, что не будь у тебя эмоций, ты смогла бы это оценить? — вдруг спросил он, и я озадачилась. — Вряд ли, — признала я и тут же встрепенулась. — А при чём тут любовь? Это же совершенно разное! — Я… Я сам ещё не разобрался, — механически сказал он, пустыми глазами наблюдая за прилетевшими утками. — Но разве возможно одно без другого? Можно ли чувствовать, если не способен любить? Если не осознаешь, как прекрасен запах свежей выпечки матери? Если гладь её волос ты ставишь в один раз с мягкостью ткани? Если в сердце не отзываются состраданием чужие мучения? И если даже боль, причинённая кровавыми руками, не находит ответа… Стоит ли жить в таком мире? Скажи мне, стоит или нет?       Его глаза мои нашли, и я замерла, видя, как на дне чужих озёр покоится что-то мучительное и отчаянное. Не всё было в них столь спокойно, как казалось на первый взгляд, и никакого штиля не было и видно. — Не знаю, — тихо призналась я, растерянная и удивлённая. — Жизнь вообще имеет мало смысла… И если ты концентрируешь её на любви, то, разумеется, она будет вертеться лишь вокруг неё. — Ты не понимаешь… — как-то снисходительно и ласково сказал он, из-под опущенных ресниц рассматривая наши скрещенные пальцы. — Мир без эмоций сер и тускл, всё вокруг подчиняется логике и рутине. Механические вопросы, механические шаги, а жизнь… Она тоже… механическая.       Я задумчиво что-то промычала, наблюдая за вознёй уток в пруду. — Мне трудно понять, как можно жить без чувств, — признала наконец я, пожав плечами. — Должно быть, это очень тоскливо… Такое, говорят, случается, если происходит что-то очень-очень страшное. Например, если умирает близкий. Ты не чувствуешь ни отчаяния, ни горя, ничего, кроме пустоты. Пустота, тягучая и затягивающая… Но если всмотреться в эту бездну, то можно обнаружить, что пустота эта содержит столько боли, что человек неосознанно выбрал это не ощущать. Погрузиться на дно, закрыться, не чувствовать и не смотреть, чтобы тебя закрывали стены, чтобы не ощущать, как тебя сжирает боль… Люди такие странные порой, правда?       Ухмыльнувшись, я посмотрела на слишком серьёзного для теоретического разговора Аято. Он не отрывал от меня тёмных глаз. — Ты не думай, я не считаю это верным, — начала оправдываться почему-то я, смутившись. — Но, должно быть, при потере близкого это имеет смысл… Я бы с ума сошла, если бы с мамой что-то произошло. Легла бы и зачахла, представить даже жутко!       Вздохнув, я поёжилась и сгорбилась, прикрывая глаза и слыша шелест листьев. — Так что… — через пару мгновений тишины хрипло начал Аято и, прокашлявшись, продолжил: — Что значит любовь для тебя?       Открыв глаза, я осоловело моргнула. — Её так просто не объяснишь. Она же такая… сложная, — пожала плечами я, покосившись на Аято. — И она всё время меняется. В детстве я любила маму иначе, чем сейчас, и она меня, уверена, тоже… Но это что-то очень большое и тёплое, что всегда живёт внутри и греет. Иногда ты забываешь о нём, но стоит тебе почувствовать, как что-то выбило почву из-под ног, как она придёт на помощь. И стоит тебе прийти к любимому человеку и поплакать, как всё становится на прежние места. Это и нежность, и понимание, и поддержка, и… желание поступиться своими интересами, как бы порой это не раздражало. Я, вот, с детства ненавижу, как папа делает своё коронное какао с зефиром, но каждый раз, как он его приносит, я выпиваю всё до дна, потому что потом он так улыбается, что его счастье делает счастливей и меня.       Он рассеянно кивнул, и я со вздохом положила голову ему на плечо. — Ты так и не сказала.       Сбросив дымку сна, я вопросительно замычала, ожидая продолжения. — Ценна ли жизнь, если в ней нет любви? — Любви?.. Люди живут без неё годами и умирают, так и не познав. Она капризна, переменчива и ненадёжна, но всё же… Всё же без неё за жизнь я бы не дала и гроша.