соя/нахоя
21 сентября 2022 г. в 20:21
на свой последний день рождения соя попросил новый шкаф. ничего такого ведь. в старом полки вечно слетали, петли скрипели, как бы их не пытались смазать, а в последнее время и вовсе дверцы закрываться перестали.
и нет, соя здесь совсем не причем. ну… разве что чуточку. подумаешь, со злости и обиды, что старший брат снова на ночь куда-то свалил, несколько раз пнул несчастный шкаф — с кем не бывает.
зато теперь новый есть. во всю стену, вместительный такой. и с огромным зеркалом в пол.
ради последнего вся эта авантюра и затевалась. попроси он просто зеркало — появились бы вопросы. а если вкупе со шкафом, куда по заявлениям младшего кавата он сможет убирать всю одежду и игрушки, дабы они больше не валялись по всей комнате, то в этом совершенно ничего подозрительного нет. и никто ничего не спрашивать не станет.
ведь иначе что ему отвечать?
что он собирается дрочить, глядя на свое отражение?
это слишком странно.
но он собирается.
той же ночью, когда разошлись гости, а родители и брат ушли спать, соя оставляет включенным лишь слабый ночник и подходит к зеркалу. осторожно прикасается кончиками пальцев к холодному стеклу и словно гладит по щеке свое отражение.
но не себя.
улыбаться — так же широко, что аж глаза закрываются и щеки болеть начинают — злюка научился еще год назад. часами смотрел в небольшое настольное зеркальце и все пытался понять, как же старший брат это делает, так еще и постоянно. понять так и не получилось, но хоть мышцы лица натренировал, пусть и пользовался этим умением лишь за закрытой на ключ дверью. чтобы никто и никогда не увидел, как он, улыбаясь, ласкает не свое отражение.
ведь его никто не поймет. он и сам себя, по правде говоря, не понимает. да и как-то не хочется даже разбираться во всем этом.
и не хочется вспоминать, когда и как все началось. это одинаково ничего не изменит.
сое порой от самого себя мерзко становится. и это все чаще происходит.
огромное зеркало ничего не скрывает. и каждое движение выворачивает наизнанку всю прогнившую, а местами уже и разлагающуюся душу.
потому что не должен так к себе прикасаться и не себя представлять.
хотя представлять особо ничего и не надо. в тусклом свете цвет волос не разобрать и шрамов не видно. а это единственное, что их отличает.
и если улыбаться достаточно широко, то даже он сам не заметит подмену. полностью погрязнув в своих фантазиях, соя вскоре в своих прикосновениях путаться начинает. теряет тонкую грань меж иллюзией и реальностью, стирает ее остатки, перестает себя собой чувствовать.
не его тело. не его руки. взгляд тоже не его. и улыбка… родная… любимая… так неправильно любимая, что она искажаться начинает, словно ровная гладь зеркала волнами пошла, утягивая за собой в вымышленный мир, где глубокими ночами не приходится сдерживать голос, поочередно срывающийся на стоны, всхлипы и вечно безмолвные крики.
иногда сое кажется, что он забыл звучание собственного голоса. ведь в вечном страхе что-то лишнее сболтнуть, приходится молчать неделями, а то и годами. проглатывать слова, а за ними и чувства. всегда и везде себя в удушающей узде держать, чтобы никто не узнал, как он ночами не свое отражение целует.
не свое тело ласкает, неторопливо каждый изгиб обводит, прикасается самыми кончиками пальцев, до предела чувствительности доводит. до дрожи невесомо. и чтобы навсегда недостаточно.
особенно для влюбленного в скорость нахои. старший брат всегда такой несдержанный… рядом со всеми. совершенно не контролирует себя.
и внизу живота всякий раз разливается томительное тепло, стоит даже мимолетно подумать о том, как он мог бы заставить нахою терпеть. болезненно долго ждать. привыкать к щемящей нежности. сносить мимолетность всех прикосновений и скулить, безрезультатно выпрашивая что-то хоть отчасти большее.
соя так долго учился сдерживать себя… если бы он только мог, до беспамятства довел бы брата своей неспешностью. остановил бы время, лишь бы как можно дольше касаться, касаться, касаться…
ему так хочется продлить ночь до бесконечности и спрятать свое рыжее солнце от всего мира. чтобы лишь они вдвоем во всей вселенной и остались.
и никто тогда не посмеет и слова против сказать, никто не сможет осудить за любовь, даже если она больной зависимостью станет.
а ведь она уже такой стала.
больше недостаточно просто представлять его рядом. до дрожи во всем теле хочется поскорее сделать нахою своим. полностью своим. навсегда своим.
мысли пугает и греет баночка из темного стекла на дне небольшой коробки. всего-то чай. лишающий возможности говорить и шевелиться, словно неправильно подобранная доза анестезии, когда чувствуешь легчайшее дуновение ветра, но совершенно не способен контролировать свое тело.
и где-то в той же коробке, что не очень-то и прячется в шкафу, тугие ремни хранятся, способные удерживать и после, когда развеется усыпляющее действие трав, как прежде развеялась бы и одежда.
и останется только заласкать до болезненных вскриков, когда будет достаточно лишь нескольких быстрых движений рукой по истекающему соками члену, чтобы до сокрушительного оргазма довести, после которого ни единой мысли в голове не останется, лишь одно единственное имя на повторе скандироваться будет.
соя.
лишь он один должен быть важным. единственным. должен быть в сердце, в жизни, в душе, в каждой клеточке тела.
и пробуждающегося каждую ночь демона сдерживать все сложнее. он бьется в своей клетке, сгибая крепкие прутья, и воет отчаянно, глядя на не свое отражение, которое снова и снова прошибают сахарные судороги наслаждения.
улыбка спадает с лица, как только развеивается последняя дымка фантазии, мусорка наполняется грязными салфетками, а зеркало вновь идеальной чистотой отражает темноту комнаты, словно получасом ранее сперма не стекала по его гладкой поверхности.
и если наконец-то отпустить себя и перестать сдерживаться, стекать уже будут слезы по лицу.