токийские потрахушки

             — какой-то ты слишком прилизанный.              среди сплошного гула голос кейске как-то по-особенному выделялся. низкий, хриплый, не скрывая насмешки. такемичи предупреждал, что он на конфликты выводить любит. как жаль, что у тетты такая же страсть была.              — чего спизданул?              он остановился, не оборачиваясь. спиной чувствовал чужой взгляд и бесшумные шаги. отчего-то сперва казалось, что они у баджи тяжелыми должны быть, глухим эхом от стен отбиваясь.              — а на язык вполне нормальный.              настолько близко подошел, что кисаки затылком его дыхание чувствовал, но не спешил отступать. лишь голову вскинул, совсем немного вбок повернув. недостаточно для зрительного контакта, но движения вполне можно было проследить и в случае чего сразу уклониться. сейчас же стоило и дальше колкостями бросаться, стараясь в нужном свете себя показать, все же они оба были капитанами.              — а ты попробовать хочешь?              возможно, это немного слишком уже было, но их все равно никто не слышит, а затылок по-прежнему щекотало горячее дыхание.              — переодеть сперва, чтобы ты не так сильно на отличника походил, — полшага вперед, чуть склонив голову, чтобы отрастающие волосы на чужие плечи упали, — слишком уж ты хорошенький.              чужая рука неожиданно за школьный галстук потянула, расслабляя узел. пришлось голос понизить, старательно взгляд отводя.              — странно это от тебя, мистер умные очки, слышать.              вместо ответа баджи лишь шире усмехнулся и языком свои клыки обвел точно хищный зверь. тетта ненавидел быть в роли добычи, но сейчас это отчего-то веселым казалось.              предложение перебрать гардероб пришло сообщением через два дня. первой мыслью было немного в комнате прибраться, но тогда тетта никогда не избавится от клейма правильного мальчика, словно отсутствие пыли на полках могло как-то повлиять на силу его удара.              и чего баджи вообще к нему прицепился, у самого-то зам на сладенького пай-мальчика смахивает, но ему он отчего-то не рвет старые свитера, скрепляя большими булавками и приговаривая, что так намного лучше.              — словно у бомжа с боем отобрал, — не хотелось так сразу признавать, что один только драный свитер и несколько цепей на поясе способны превратить его в настоящего панка.              интересно, а один только поцелуй с парнем способен превратить тетту в смазливого пидора или для этого нужно свой зад кому-то подставить? кому-то клыкастому и чересчур наглому, что без лишних предупреждений вгоняет тупые ножницы в очередной свитер и острые клыки в загорелую кожу.              — хорошие мальчики с засосами не ходят, — и улыбается самодовольно, — поэтому не прячь их.              — может мне еще подписать, что это твоих клыков дело?              общаясь с кем-то особенно тесно, начинаешь перенимать их манеру поведения. кисаки перенял рычание в разговорах и усмешки. баджи пока что лишь очки поправляет более пафосно и исподлобья порой смотрит.              особенно когда за плечи кусает, стоя напротив зеркала, беспрерывно глядя на их румяное отражение.              хорошие мальчики не закрываются в одной комнате, наспех срывая друг с друга рваные свитера и баллончиками разрисованные джинсы. это неправильно даже для таких нарушителей чужого спокойствия, как они, но по-другому как-то не получается.              они раз за разом в личное пространство друг друга врываются, ненамеренно совершенно, просто отчего-то хочется ближе быть, вплотную подойти, смешать ароматы их одеколонов, незаметно для других коснуться чужой руки, провести от кончиков пальцев до запястья и шепнуть, что сегодня снова за храмом встретиться нужно.              чтобы на шею цепочку с замком повесить, осторожно угольные волосы с плеч убирая, оставив ключ у себя. и подступая неожиданно близко. поцелуй в основание шеи совершенно незапланированный, рядом с кейске совершенно ничего запланировать невозможно. он — необузданное пламя, а тетта словно впервые увидел огонь и постепенно ближе подбирается, пока окончательно не сгорит.              он окончательно от звания хорошего мальчика избавился, только когда сумел повалить баджи на свою кровать. на первом этаже родители преспокойно обедают и даже не подозревают, что их правильный сын запустил два пальца в рот другому парню, пока сзади растягивает уже тремя — еще немного, и можно будет безболезненно войти. кисаки, пусть и хочет казаться плохим, но уж точно не мудаком, что преследует лишь собственное удовольствие.              для него в удовольствие наблюдать, как в удовольствии изгибаются густые брови, когда удается подушечками пальцев тот самый бугорок задеть, надавить одновременно на него и язык, чтобы стоны заглушить хоть немного. идея включить музыку, слишком поздно в голову пришла — он от кейске ни на шаг не отойдет больше, доводя до изнеможения одними только пальцами. обещая совсем скоро больше дать, а пока пусть продолжает лежать на его коленях и скулить жалобно, сдавленно, пуская слюни по чужой руке, сильнее на пальцы насаживаясь.              так хорошо, что все ругательства, какими совсем недавно хотелось тетту одарить, забываются. остается лишь его имя и слезы в уголках глаз, ведь почти до предела дошел, по-кошачьи спину выгибая, истекающим членом потираясь о чужие бедра, мысленно обещая разукрасить засосами и укусами всю шею кисаки. и пусть сам решает, как перед родителями оправдаться.              пусть склоняется над дрожащими плечами и зубами чертов свитер с затяжками оттягивает. кусает несдержанно, острой болью толкая навстречу оргазму. ни одна дрочка с таким не сравнится, а ведь это только начало.              впереди тихий шепот и мягкая кровать, разведенные в стороны колени, подушка под поясницей, а сверху махровое полотенце — прежние повадки хорошего правильного мальчика, — но презервативов нет. вместо них испытывающий взгляд и невысказанный вопрос.              — да не было у меня никого, — уши горят, взгляд в потолок.              поцелуй в уголок искусанных губ и тихое «у меня тоже». оба согласятся, что это лишь вопрос безопасности и что в груди не сгустилось то первобытное тепло, что в ритме сердца отбивает «мо-е». целует шею неожиданно ласково, наполняется таким родным уже ароматом. хочется медлить. подразнить еще немного, кружа скользкими пальцами по пульсирующему колечку мышц, что навстречу призывно раскрывается, пока сам баджи смущенно взгляд отводит. хочется очень, но просить не в его стиле. лишь бедра вскидывать в поисках горячих прикосновений.              и выгибаться на кровати до хрустка позвонков, когда внутрь проникают все три пальца с новой порцией холодной смазки. чтобы точно все хорошо было. медленно, как новый поцелуй, мягкий и мокрый, встречаясь языками, растягивая между губами чертовы ниточки слюны, нападая снова и снова, не давая им порваться. и во время всего сладкого безумия без лишней напряженности подставить головку.              и толкнуться медленно, не разрывая поцелуй, мысленно отсчитывая секунды, ведь так куда проще не сорваться и не испортить первое проникновение. кейске никогда не думал, что оно настолько безболезненно пройдет, тем более с теттой. они с первых дней собачились и воздух вокруг себя кипятили. и сейчас он взорвался термоядерной бомбой, ненадолго отключив сознание.              вернув к жизни плавными толчками, что снова и снова до предела наполняли, лишая всех связных мыслей. осталось лишь одно желание — как можно ярче ощутить кисаки в себе, как он пульсирует и продолжает расти, как борется с желанием отодрать баджи точно уличную кошку, вгоняя зубы в холку, лишая возможности двигаться. когда-нибудь после он обязательно свяжет кейске его же форменным ремнем и белой лентой капитана завяжет глаза.              сейчас лишь сцелует набегающие слезы и совсем немного ускорится. этого достаточно, чтобы обоих до слишком быстрого финала довести, не успев ни выйти, ни руку подставить. мокро и липко. и тепло на губах в новом поцелуе.              они ведь сегодня с ночевкой, новые кофты цепями украсить хотели и волосы осветлить, кому кончики, а кому корни. но сейчас на это так удивительно плевать стало. они сегодня окончательно перестали быть хорошими мальчиками, только никто об этом не узнает, продолжая задавать надоедливые вопросы о безымянных девчонках. у кисаки длинноволосая брюнетка, у баджи блондинка с каре, у обеих ужасно стервозный характер и ревнивая привычка оставлять засосы на видных местах, а порой и до крови кусать. а порой и переглядываться во время собраний, о новой встречи договариваясь, как только от своих прилипчивых заместителей избавятся, которые вообще-то тоже, лишь не знает никто.