токийские потрахушки

             Нахоя не помнит, когда это началось, помнит лишь, что это отвратительно сложно. Сложно в руках себя держать, когда видит утром помятого после сна брата. К нему нельзя прикасаться. Они больше не единое целое, разделились в тот самый день, когда родители новый дом купили, где у них личные комнаты появились и больше не приходилось тесниться на одной кровати.              Нахое бы до конца жизни в обнимку с Соей засыпать. Он с самого детства брата за талию обнимал, даже во сне не отпуская от себя.              А Соя всегда старался сбежать. Ему тесно, жарко и черт его знает что еще, лишь бы разложить футон на полу и сбежать.              Хоя хотел бы его на этом же футоне разложить и девственности лишить, недопустимо грубо и, возможно, с каплей крови, чтобы точно в память врезалось. Чтобы веревки в кожу врезались до красноты и синяков наутро, которые прятать придется от родителей.              Ведь Сое так идут большие свитера и мягкие шарфы. Он словно тонет в них, становится еще нежнее и желаннее.              Но прятать засосы-укусы приходится Нахое. Всякий раз, как Ясу приходит в их дом под предлогом новую мангу занести, старший Кавата переодевается в огромные худи, которые у Ясу же и спиздил. И ночами дрочит, нюхая их и представляя, как правильно бы эта бесформенная одежда прикрывала бедра Сои. Все усыпанные их укусами и синяками.              Он бы с радостью отвесил брату несколько тяжелых ударов по ягодицам, чтобы они в насыщенно-алый окрасились, болезненно пульсировали и напоминали о себе еще несколько дней. Он бы посмотрел, как широкий ремень Муто опускается поверх этих следов, заставляя скулить и опираться, дергать связанным на груди руками и плакать от безысходности. Ведь тот, кто обещал всю жизнь защищать, сам толкнул в мозолистые руки жестокого зверя и наглаживает каменный стояк, молчаливо за всем наблюдая.              Мучо бы точно не отказался, предложи ему это. Он и бровью не повел бы. Близнецы же, какая разница, кого на член натягивать, лишь бы стонали и извивались под ним. И плевать, что от боли, а не удовольствия.              Сою хотелось именно с болью, доведя до слез и дрожи. До отчаяния, когда из растраханного входа вытекает смешанная с кровью сперма Ясу. Нахоя бы сверху своей добавил, окончательно заклеймив брата собственной игрушкой.              Бережно вылизав его после всего и оставив хоть немного отдохнуть, пока Муто за него возьмется, вытрахивая все связные мысли из головы, оставляя лишь образ свернутого эмбрионом брата, что связанные руки к обнаженной груди прижимает и тихо-тихо дышит, от каждого шороха вздрагивая. Ожидая, что вот-вот все продолжится, снова за ноги к себе притянут и одним болезненным движением наполнят.              И его любимый, обманчиво хрупкий братик вновь начнет скулить и хныкать в грубых руках Мучо, извиваться и опираться, прося остановиться и беспрерывно Хое в глаза заглядывая, умоляя хоть что-то сделать. Но Хоя смотрел бы неподвижно, и младшему оставалось бы лишь вскрикивать от особенно сильного толчка, после которого ноги дрожат и сами собой в стороны расползаются. Нахоя прекрасно знает, насколько грубым и безжалостным бывает Муто. И он бы с радостью отдал ему брата.              И ему место в аду за эти фантазии.              Только Нахоя уже создал собственный ад, где нет возможности схватить сонного Сою за запястья и к себе в комнату затолкнуть, на кровать бросая, сверху нависая. Хоя бы лишь целовал его, на месте удерживая. Дожидаясь, когда к их дому подъедет Ясу. И потом он бы лишь смотрел. Или на коленях к хнычущему Сое подполз, позволяя ему трахнуть свой рот, все еще недостаточно грубо, как хотелось бы, и за волосы тянуть его Муто будет. Но плевать уже, лишь бы фантазия поскорее сбылась.              Лишь бы сегодня, когда Ясухиро согласился на ночевку остаться, а родители в соседнюю префектуру к дальним родственникам уехали. Все обязательно случится этой ночью или уже никогда.