такаши/хаккай
10 августа 2023 г. в 01:25
Корсет давит, мешает дышать и даже шевелиться, и каждое движение отдается тихой ноющей болью в ребрах. А после шнуровка стягивается одним рывком и сразу до предела. Протяжный стон разбивается о вставленный в рот кляп, кораллово-розовый, по цвету идеально подходящий к корсету, что подобран точно под тон кожи. Словно и нет тугих прутьев и грубой ткани, а лишь алые вьюнки тонкую талию оплетают.
Так правильно. Оживший акварельный набросок, пришедший точно из фантазии Такаши. Все именно так, как он себе и представлял. Высокие перчатки из тончайшего сатина, такие же чулки, не имеющие ни одной резинки, лишь шелковыми лентами прикрепленные к корсету. И шелковые ленты, туго обвив запястья, тянутся к потолку.
Ни единой возможности сбежать.
Когда увитый алыми цветами бамбук все теми же лентами оказывается привязан к тонким щиколоткам и закреплен о небольшой выступ в полу, не остается ни единой возможности пошевелиться.
Лишь покорно ждать и тихо-тихо скулить. Мицуя разозлится, если Хаккай снова его от работы отвлечет. Задание модели — неподвижно стоять, пока на бумагу не будет нанесен последний штрих. Только Шиба стоять должен, задыхаясь из-за спускающегося к горлу кляпа и надетого корсета. Должен стоять в неустойчивой позе на носочках, прикованный обманчиво тонким шелком к потолку и полу.
Должен молчать, когда в него один за другим двенадцать крупных бусин проскальзывают, каждый раз дополнительную порцию смазки проталкивая. Чтобы она, согревшись внутри, липкими каплями по бедрам стекала, впитываясь в вышивку на чулках.
Хотелось стонать во весь голос, молить избавить от чертовой ленты на члене. Но Кай прекрасно знал, что ни единого прикосновения не получит, пока Такаши не закончит набросок — теперь детальный, созданный специально для предстоящей презентации, на которую Хаккаю откровенно плевать. Его сейчас неровные шарики, что так идеально на простату давят, беспокоят и нехватка воздуха, от которой бы обязательно в глазах потемнело, если бы на них не был повязан чертов сливочный шелк.
Мицуя все предусмотрел, оставив лишь возможность слышать, как трется грифель карандаша об акварельную бумагу. Скоро и он затихнет, сменившись едва слышными мазками широкой кисти. Она после обязательно каждую линию на изнывающем теле повторит. Словно Такаши заново его создать пытался, лаская натуральным воском соски и шею, повторяя рисунки вьюнков на дрожащих бедрах и онемевших руках.
И он обязательно одним рывком Хаккая опустошит, потянув за кольцо и отбросив бусы к стене, все равно к каждому образу приходится новые заказывать. Приходится вновь смазку внутрь заливать, чтобы липких разводов все больше становилось, стекая на пол под недовольное молчание. Такаши всегда хотел, чтобы Шиба все внутри держал. Но он снова пол мастерской испачкал. Придется убирать.
Придется лучше своего мальчика тренировать, вынуждая домой ехать в корсете и мокрых чулках, судорожно сжимаясь вокруг непривычно большой пробки, что совершенно не могла унять бушующее внутри желание, что задыхается легкой болью на каждом светофоре. Такаши его бедро до синяков сжимает и одной улыбкой повторяет:
— Ты прекрасен.
Особенно когда щеки кораллово-розовым пылают, а губы по-прежнему вокруг кляпа растянуты. Им очень повезло не попасться на глаза охраннику при выходе из мастерской. Очень повезло иметь коробку игрушек в той самой мастерской.
— Ведь ты мое вдохновение.
Но исключительно, когда до болезненного возбуждения доведен, но не может с ним самостоятельно справиться, лишь просит тихо-жалобно, глаза закатывая, нетерпеливо связанными руками дергает.
На новые образы наталкивает — зафиксированные узлами изгибы под потолком, чтобы Такаши мог под ним на полу лежать, углем снова и снова рисуя свою единственную музу. Задыхаясь от желания, пока его Хаккай дышит все более шумно, все чаще движется. Точно мотылек, попавший в сети паука, трепыхающийся в долгой агонии, пока очередной набросок не будет завершен.
А после Такаши его целовать станет, не снимая кляпа, пачкая новый корсет черными разводами. Продолжая дразнить, особое удовольствие получая от того, как Шиба дрожит под его прикосновениями, навстречу льнет, но все никак дотянуться не может из-за тугих узлов. Остается лишь скулить, подпитывая желание Мицуи, продлевая собственную пытку до рождения новых идей. До самого утра, когда останется лишь устало свалиться на подушки и мгновенно уснуть.
Лишь Такаши продолжит рисовать, пока до последней капли свое вдохновение не иссушит. А вдохновение его прежде из Хаккая все соки вытягивает, словно оно ненасытным зверем было или древним вампиром, что питается людской жизненной силой. И каждый раз страшно становится, что Кай не выдержит новую ночь создания-сотворения. Но он послушно на все соглашается, смотрит с восхищением, хоть и сквозь усталость, и ждет, когда его в благодарность наполнят до краев, прежде каждый сантиметр изнуренного тела одаривая нежными поцелуями.
Ведь его мальчик столь сильный, выносливый, способный выстоять несколько долгих часов, когда механический карандаш его мастера создает новый шедевр. И Кай непременно будет первым, кто увидит его, примерит и примет каждый толчок, доводящий до пика — это последний штрих всех их творений, обязательное условие, не прописанное в контракте, но высеченное на их сердцах.
Вдохновение творца питается возбуждением его музы. Долгим, томительным, красивым в своем извращении и совершенно неповторимым. Хаккай был бездонным озером, горько-сладким точно пьяный коктейль и голову так же сильно кружит. Особенно когда задыхаться начинает от первых прикосновений.
Этой ночью они в салоне машины настигли, на плохо освещенной парковке, поднимаясь от бедра к губам, растянутым вокруг кляпа, мокрым и скользким от слюны, слишком чувствительным от долгого ожидания. И если их своими накрыть, обвести языком и, заглушив мотор, на колени забраться, можно сполна обрывистыми стонами насладиться. Кай просит так красиво, что хочется вновь карандаш взять и прямо на лобовом стекле выцарапать приглушенную мелодию его голоса.
Или прямо на груди, распахнув тонкую рубашку. Она все это время тугой корсет скрывала и напряженные соски. Их между пальцев зажать хочется, выкрутить до легкой боли и покраснения, короткими ногтями вниз по груди провести, очертить край ремня. И Шиба ожидаемо в ускользающую ладонь толкается, округляет глаза и просит. Он ведь так хорошо сегодня поработал, что сверхурочные — прямо в этой машине — заслужил.
Еще один поцелуй поверх кляпа и глубокий вдох, когда он на заднее сидение отбрасывается. И больше ничто от долгожданного поцелуя сдержать не может. Он небрежный, жадный, мечется меж укусами и нежнейшими прикосновениями — хочется все и сразу себе забрать и наоборот растягивать удовольствие точно последний кусочек любимого торта.
Остается лишь забросить связанные лентой руки на шею Такаши и ближе притянуть, толкнуть язык в его рот столь глубоко и несдержанно, что больше не нужно было гадать, чего Кай желает в этот самый миг.
До предела сидение отодвинуть и без лишних прелюдий — лишь несколько коротких поцелуев на подбородке и шее оставив — на пол соскользнуть, меж стройных ног устраиваясь. Шиба с самого заката возбужден, но лишь сейчас стонет об этом, дрожит в любимых руках, что от тесных брюк наконец-то избавили.
Такаши более не медлит — они оба награду заслужили, что плавно в горло проникает, пульсирует от долгожданной тесноты. И нет нужды слишком сложные узоры языком рисовать, лишь расслабиться и замереть, пока Хаккай бедра вскидывает. Выстанывая любимое имя на каждом рваном вздохе и плавно двигаясь, сжимается вокруг пробки и пачкает сидение вытекающей смазкой. Им еще предстоит до квартиры добраться, старательно избегая любопытный взгляд консьержа.
Но сперва необходимо старательно держать глаза открытыми, чтобы взгляды соединялись, искрились жадным желанием большего — снять все оковы и обнять предельно крепко, как обнимают после долгой разлуки, задыхаясь в поцелуе. Мицуя тоже почти задыхался, но не смел отстраняться, пока рот не наполнился горячим семенем. Его вдохновение горькое на вкус, растворяется в сладости неспешного поцелуя и размытыми образами мелькает перед закрытыми глазами светло-голубым кружевом будущего творения.