Когда что-то по-настоящему пугает тебя, ты найдешь миллионы других, более удобных, объяснений происходящему. Так устроены люди.
Они позавтракали, и Коля высушил Достоевскому волосы феном. Забавный факт: волосы Фёдора мило пушились и электризовались от фена, но если бы он вышел на улицу с влажной головой - тут же простудился бы. А Фёдор просто ненавидит болеть. Когда он болеет, он словно маленький капризный ребёнок, но Гоголь всегда ухаживает за ним. Достоевский не любит пускать Колю в свою квартиру, когда он болен, потому что ненавидит ныть и канючить перед кем-то, словно дитя малое, но Гоголь действительно единственный, кому Фёдор может доверить такое свое состояние. По пути в университет, Фёдор снова замёрз. Он надел свою тёплую белую ушанку, шарф, который когда-то связал ему Николай, но он забыл перчатки, и его руки очень скоро стали ледяными. Коля остановился, видя как Федя ежится от холода, взял его ладони в свои и согрел дыханием. Достоевский впервые за все время их общения стал задумываться о том, что все эти Колины, казалось бы, обыкновенные жесты вряд ли когда-либо были дружескими. Ему всё же нужно время, чтобы обдумать это. Кто ж знал, что в университете его с пути размышлений о том, какой Коля всё-таки... хороший... собьёт эта ходячая нелепость.***
Фёдор не очень любит университетскую столовую. В ней всегда шумно, куча людей о чем-то болтают, никогда не сыщешь спокойствия. Однако кушать надо, и Достоевскому приходится туда ходить в те дни, когда у них с Колей по 4-5 пар. Три или даже четыре с половиной часа Фёдор может высидеть без еды, однако больше... Достоевский бы просто потерял сознание. Хотя... Почему "бы"? Коля уже однажды нес его на руках в медкабинет, когда Федя, который не ел ничего со вчерашнего вечера, грохнулся в обморок после пятой пары. Странно, но стол в уголке, который нравился Достоевскому, никто никогда не занимал даже на большой перемене, когда в столовой огромный ажиотаж и куча посетителей. Было ли дело в том, что и Фёдор, и Коля, по отдельности, а особенно их проклятый дуэт, пугали весь университет? Достоевскому стоило лишь пронзить холодным взглядом наглеца, посмевшего перейти им дорогу, а Гоголю показаться со своей улыбкой серийного маньяка из-за спины Феди, чтобы от них шарахалась не то, что большая часть однокурсников, а даже ребята с других факультетов. И всё же, находились ведь индивидуумы, которые не видели в них "ничего страшного" и лезли, куда не просят, со своими колкими замечаниями, а Федя потом часами уговаривал Колю не бить никого железной битой и не поджидать бедняг в темном переулке. В общем, Федя с Колей сели за свой привычный столик в углу, но сегодня их трапезе помешал кое-кто ещё. Новичок, недавно переведённый к ним из другого федерального университета, кажется, все зовут его не по имени, а по прозвищу, Сигма, подошёл с подносом и просьбой: — З.. Здравствуйте. Николай и Фёдор, кажется? Меня зовут Сигма, вы не против если я присоединюсь к вам за столом? Все места заняты. Все, кто был в столовой, смотрели на Сигму как на бесстрашного идиота. Он осмелился подойти к Достоевскому и Гоголю в столовой. Помним, любим, скорбим. Он либо мечтает о смерти, либо не ведает, что творит. Однако Фёдор умиротворенно махнул рукой на свободный стул, мол, "присаживайся, парень, но за это я заберу твою душу", а Коля, прямо-таки открытая всему новому душа, усадил Сигму рядом с собой, надавив бедняге на плечи. У него на подносе какой-то салат, самая обыкновенная еда и тортик. С глазированной вишенкой. Мало кто берет такие в столовой, потому что они необоснованно дорогие, но Сигма почему-то взял. И есть много неожиданных вещей, которые Коля может сделать. Фёдор ни капли не удивился бы, если бы он опрокинул стол, въебал бы преподу, проходящему мимо, достал бы ручного динозавра из кармана, признался бы, что прячет в волосах семейство хомяков, въехал бы на танке в аудиторию, прожег бы парту лавой из пульверизатора, съел бы на спор ведро неочищенных авокадо, начал бы рассказывать декану другого факультета шутки про двух геев, признался бы, что возбуждается от звука ебущихся котов, приступил бы к разделыванию мяса молодого крокодила пластиковой ложкой прямо в столовой, но. только. не. это. — Сигма-кун, это глазированная вишенка? — А? Ээ.. Ну.. да? — неуверенно отвечает Коле новенький. — А можно? — Да, конечно, я все равно не очень их люблю. И тут Сигма протягивает Коле вишенку, держа ее пальцами, а Коля... Съедает ее. У него с рук. Прямо. С чертовых. Рук.ХЛОП!
Достоевский слишком сильно стукнул кружкой по столу, но, к счастью, никто не обратил на это внимания, кроме сидящих с ним за одним столом Коли и Сигмы. Фёдор встал из-за стола, толком не притронувшись к еде. Он успел только поклевать салат немного, но у него резко пропал аппетит. Коля выглядел несколько настороженно: — Дость-кун, ты чего? Куда собрался? — В аудиторию. Пара начнётся через 7 минут, надо успеть дойти. — голос Достоевского холоднее, чем температура в открытом космосе, Сигма нервно икает — Доедайте и поспешите. — Дость-кун, погоди, я щас... — Нет. — Фёдор перебивает Колю очень резко — Я сказал, доешь, потом придёшь. Не торопись. Фёдор не удержался от того, чтобы раздражённо фыркнуть, и да, он почти корит себя за эту несдержанность, а затем выходит из столовой. Достоевский разбирает сейчас только лишь одну эмоцию, и он не может назвать ее, или просто-напросто не хочет, но, если говорить языком фактов, то«Закрыться с чаем и пледом, и не выходить ни-ког-да»
— Дость-кун, пойдём... — Коля, закончив диалог с задержавшим его одногруппником, встает с места и оборачивается, но не находит своего друга в кабинете. — Дость-кун? Никого. Абсолютно пустая аудитория. Вау, как в том самом сне! В том кошмаре... Закинув сумку на плечо, Коля выбежал из кабинета, поскакав, словно резиновый мячик, по коридору и вниз по лестнице. Фёдора нигде нет. Ушёл что ли? Только выйдя на улицу, Коля наконец отыскивает взглядом знакомое рваное каре под белой ушанкой. — ДОСТЬ-КУН!!! Подожди! Коля уж было хотел броситься в догонку, как его за плечо схватила небольшая рука. Ничего не понимающий Гоголь обернулся, увидев перед собой Сигму. — Ой! Что такое, Сигма-кун? — Мм.. Извини, если я отвлекаю тебя. Я хотел взять твой номер телефона, но ты так быстро убежал из столовой, что я не успел. Можно? — Конечно! — Коля выхватил из его рук уже разблокированный телефон, видимо, Сигма ожидал, что номер ему продиктуют, и ввёл в строку нужные цифры, после вернув гаджет обратно владельцу. — Вот, сделано! И крысу кинул, так что твой номер я тоже запишу. — Спасибо! Я тебе напишу. Пока. — Обязательно. Пока-пока, Сигмушка! Коля замахал рукой ему в след, после разворачиваясь на пятках и тут же сталкиваясь с холодным, пронзительным взглядом Фёдора. Он его убить что ли хочет..? Гоголь всё равно широко ему улыбается и подбегает чуть ли не вплотную. — Дость-кун, Дость-кун, куда же ты ушёл так быстро? Я еле тебя догнал! — Ты дал ему свой номер? — вопрос звучал резко. — М? Сигме-куну? Да, конечно! Ну так что, пойдём домой? Я такое аниме новое нашёл, тебе понравится! — Иди к себе домой, Коля. Я устал. — Фёдор разворачивается, с явным намерением уйти, но Коля тоже не хочет отступать, идя следом. — Дость-кууун, уже темнеет, страшно ведь, я с тобой хочу. — Гоголь ярко улыбается и хватает своей очень горячей рукой ладонь Фёдора. Тот замирает на месте, сначала опустив глаза на их руки, а после сквозь стиснутые зубы шипя на Колю. — ...Отпусти. — Зачем? У Дость-куна руки замёрзли, я же вижу. Коля сам редко когда одевался тепло, ибо не замерзал даже в минус тридцать в простой футболке, легкой куртке и кедах. Но в его сумке всё равно всегда лежали тёплый шарф и перчатки. А то вдруг Фёдор их забудет? Коля хотел было потянуться, чтобы достать их, но Достоевский дёрнул руку. — Пусти меня, Коля. — Нууу же, Дость-кун, дай согреть твои ручки. У тебя от холода губы посинели. Я могу и их согреть! Коля уже наклонился, потянувшись к его действительно холодным на вид, но всё ещё маняще розовым губам, как Фёдор резко отстранился, сделав шаг назад. Достоевский и впрямь замёрз. Снег в ноябре - норма для Питера, но Федя забыл сегодня свои перчатки, он и не думал, что они могут понадобиться. Он прекрасно знал, что Коля всегда носит с собой пару тёплых вещей, включая перчатки, на случай если его обожаемый Дость-кун замёрзнет, но Достоевский действительно раньше не придавал этому никакого значения. Сейчас, после того, что случилось ночью, Фёдор задумался, станет ли просто друг делать нечто подобное. Однако Достоевский злился, ужасно злился, у него на душе температура была в сотню раз холоднее, чем на улице, а потому попросить Колю дать ему перчатки он просто-напросто не мог, не сейчас. Он дал Сигме свой номер телефона прямо у него на глазах. Фёдор понимает, что это просто дружеский жест, что вообще-то номер телефона Гоголя есть у половины университета, его друг всегда был чересчур общительным, но почему-то Достоевский не хотел, чтобы у Сигмы он был. У кого угодно, только не у Сигмы. Фёдору пришлось смахнуть эти неправильные, как ему казалось, мысли, в конце концов паренёк-то ни в чем не виноват. Да и Коля, вообще-то, ни в чем не виноват, но злость не давала Фёдору даже говорить спокойно, не то что думать. Гоголь тянется к его губам, и Фёдор отстраняется. — Ты с ума сошёл? Мы на улице. — И чтооо? Мы же уже целовались, почему Дость-кун говорит мне нет? И, возможно, Достоевский был очень умен и избирателен в своих выражениях, возможно, он никогда бы не сказал следующих слов, но эта злость внутри и то, что Коля вот так просто говорит о том, что было ночью, это... Это вымораживало. — Я домой хочу. Целуйся с кем угодно, но не со мной. Позвони Сигме. — Дость-кун, если ты так сильно хотел эту вишенку, то я могу тебе завтра купить ту пироженку. Ну же, не злись на меня, Дость-кууууун. — Коля тянет руки, чтобы обнять, но Достоевский лишь тихо хмыкает, разворачивается и направляется домой. Холод пробирает парня до костей. — Дость-кун, подожди меня, Дость-кун!!! Хочешь я сейчас куплю тебе вишни? Тут пекарня недалеко, может, там есть, хочешь? «Он правда думает, что дело в вишне? В ебанной вишне? Какой же он идиот иногда...» Достоевский злился, а потому когда Коля вновь дернул его за ткань пальто, тут же отхватил удар ладонью по руке от Фёдора. Гоголь отстранился и замер: — Дость... кун...? Кратковременная боль от лёгкого удара длилась всего пару секунд, но расползлась по всему телу вплоть до мягкого, ритмично бьющегося органа, именуемого сердцем. Странно, у Коли никогда не было сильных проблем со здоровьем. Особенно таких, чтобы грудная клетка так болела. — Если ты слов не понимаешь, то как мне ещё с тобой обращаться? Скажи спасибо, что не по лицу, дурак. Мы на улице, не смей лезть ко мне здесь со своими поцелуями и... Блять, отстань от меня со своей ебанной вишней! Коля в ответ неловко молчит, переминаясь с ноги на ногу, а Достоевский действительно чувствует вину из-за этого молчания. Он снова перегнул палку. Снова он слишком жесток. Крик Колю немного... напугал. Не то чтобы он боялся криков, совсем нет, он привык, что на него кричат иногда даже без повода, но вот крик от Фёдора, его всегда спокойного и терпеливого Дость-куна, действительно пугал. Коля неловко улыбался, переминаясь с ноги на ногу, не зная куда себя деть и что он может сделать. Он уже было открыл рот, чтобы сказать очередную шутку, как вдруг Фёдор перебил его, прожигая взглядом. — Послушай меня, Николай. — полное имя. Когда Достоевский называет Колю полным именем, Коля знает, что натворил что-то из ряда вон выходящего, но он совсем не ожидает услышать то, что Фёдор скажет сейчас, ровно так же, как Достоевский не ожидает, что ему самому будет больно от своих же слов. — Если ты хочешь, чтобы я общался с тобой и дальше, оставь меня. Я хочу домой, ясно? Я просто хочу домой. Если ты опять увяжешься за мной, я никогда больше не заговорю с тобой, понятно?Ложь.
Достоевский знает, что будь Коля даже самым навязчивым придурком в мире сейчас, он все равно не сможет бросить его. Он действительно привязан к своему другу, и Фёдор никогда не думал, что есть что-то, что способно так сильно задеть его в поведении шута, однако... Однако план сработал, и Коля, угукнув, позволил Достоевскому уйти. Домой. Главное дойти домой. Потом все будет хорошо. Так думал Фёдор, когда его идеально начищенные ботинки пачкались в питерской ноябрьской слякоти, однако так не было.***
Было ощущение, словно тысячи маленьких иголок вонзились в бледные руки Фёдора, когда тот подставил их под струи горячей воды. Он очень замерз, и теперь, когда он дома, он наконец может согреться. Достоевский делает себе горячий чай и садится на кровать, кутаясь в плед, особенно ногами. На нем две пары носков, он греет руки о кружку, из нее клубится пар от тёмного горячего напитка. «Почему мне так паршиво?» — думает Фёдор и на всякий случай меряет температуру. 36,6, всё в порядке, но ему всё равно кажется, что он заболевает. Или как по-другому объяснить это неприятное ноющее чувство в груди? Проходит час, два, Фёдор спокойно сидит в кровати и читает книгу, но на самом деле костяшки его пальцев белеют от напряжения, стоит ему подумать о том, что было, и мысли его невероятно путаются. Он пытается прочесть одну и ту же строчку уже в который раз, но каша в голове мешает. В какой-то момент терпение Достоевского заканчивается, он хлопает книгой по тумбочке и тянется к телефону. Он заходит в телеграм, ищет контакт "джокер" и... Он правда хочет что-то написать, но просто не знает, с чего начать. Сказать "прости"? Ему и правда следовало бы извиниться за то, что он ударил Колю по руке. Да, это был всего лишь шлепок, Фёдор явно не борец MMA, но... Разве такое говорят в переписке? Фёдор задумывается об этом, но его размышления прерывает внезапный звонок в дверь. Достоевский закатывает глаза и щиплет себя за переносицу. Кто бы это мог быть? Действительно, кто...