«По правде мне не нравятся парни. Мне нравится только один парень. Дость-кун, полагаю, уже догадался, кто он.»
Коля ярко улыбается, а Достоевский молчит, обдумывая слова своего... А его вообще можно теперь называть другом? «Это было вполне себе ожидаемо. Я задавал такой вопрос, на который заведомо знаю ответ. Так почему я не могу сказать ни слова? Удивление на моем лице сильно заметно? Почему... Почему он выглядит виноватым? Я настолько страшен? Я настолько жесток?» — Заткнись. — внезапно отрезает Достоевский, и Гоголь поднимает взгляд вверх на пару секунд. Слова Николая режут Фёдору лёгкие. Достоевский не может ничего с собой поделать и потому огрызается. Он снова слишком резок. Он не умеет по-другому. Мать в далеком детстве всегда воспитывала его холодным молчанием. Он привык, что все чувства для него, как для ребёнка, как для человека, под запретом. Он привык отвечать меткой колкостью на любые невежественные утверждения, и всегда ждал того же в ответ. Потому что тогда ведь совесть ни за что не проснется, да? Но Коля... Коля никогда не злился в ответ. Вообще никогда. Фёдор ни разу не видел его злым. Нет, Гоголь не умел быть злым, он умел быть в ярости. Особенно тогда, когда кто-то, не дай бог, сказал что-то в сторону его, Фёдора. И Достоевский не сказал бы, что общался с Колей как-то иначе, чем с другими людьми. Он был с ним всё так же резок, холоден, беспрецедентен и никогда не церемонился. Но в отличие от всех других, Коля не раздражался. Возможно, ледяное сердце Достоевского немного оттаяло из-за этого. Но сейчас... Сейчас Коля, услышав резкое "заткнись", даже не вздрогнул. И это пробудило некое подобие чувства вины в Фёдоре, когда он слабо улыбнулся и сжал губы в тонкую линию в ответ. Он просто сделал, что просили. Почему? Ну почему он такой?«Мне нравится только один парень»
Прикинуться дураком и спросить кто? Нет, это Колина техника, с ним самим она не сработает. Он знает, что Достоевский умен. Он ведь сам сказал...«Дост-кун, полагаю, уже догадался, кто он»
Ладно. Да, догадался. Теперь Фёдор не в ступоре, теперь он зол. Какие там были пять стадий принятия? Отрицание, гнев, торг... Фёдор сделал шаг вперёд и поправил рукой спадающий с плеч плюшевый плед. Ногам холодно стоять на полу даже через носки. Коля его выше. Не намного, сантиметров 5-7, но выше. — Я не хочу, чтобы ты уходил. Ты можешь остаться. — Хорошо. Коля всё ещё улыбается, склонив голову вбок. Достоевский видит, как он дрожит. Немного. Впрочем, он чувствовал это ещё тогда, когда обнимал его со спины. Николай знает, что когда Достоевский говорит так, то лучше не противиться и не пытаться уйти. Лучше всего будет сделать так, как он хочет. Да и сам Коля не хотел уходить. Он скорее боялся, что его друг лишь кивнет в ответ и, пихнув ему в грудь его вещи, скажет краткое, но резкое и очень болезненное "убирайся". Да, это был бы определенно самый худший сценарий. Поэтому Коля очень рад, что этого не произошло. Он улыбается своим же мыслям и словно верный пёс наклоняет голову вбок, ожидая действий человека. Но он очень заботлив по отношению к Достоевскому, и он волнуется, что ему завтра рано вставать. — Дость-кун хочет спать? Тогда мы могли бы-.. — Повтори то, что сделал ночью. —... Что? — Не строй из себя дурака снова, Коля, со мной не сработает. Я бы не общался с тобой, если бы ты был настолько глуп. Эти слова звучат всё ещё резко, но они правда выглядят как невероятный комплимент. И Коля, и Фёдор оба это знают, но Николай всё равно в ступоре. Он умный? Ха-ха, Дост-кун наверняка единственный, кто так считает. Что ж, это всё равно приятно слышать. Вот только его просьба... Коля решает, что лучше сделать вид, что он тут ни при чем. Улыбка джокера за секунду превращается из мягкой и доброжелательной в более наивную и глупую. — Я правда не понимаю о чем ты, Дость. Он неисправим. Он всегда будет строить из себя шута и сбегать от всего, что не входит в его планы, напевая себе под нос "ландыши". Потому что это Коля. А Достоевский, в свою очередь, привык получать то, чего он просит. Парень делает робкий шаг вперёд. Холодно. Ногам очень холодно, даже в теплых носках. Фёдор чувствует неприятное покалывание в стопах. Обычно Достоевский думает наперёд и потому никогда не принимает неверных решений. И он знает, что следующее его решение определенно точно будет неверным. Оно уже неверно, хотя бы потому что оно есть в его мыслях. Но всё его нутро говорит, просит, умоляет "Согрейся... Согрейся в нем, Дость-кун." "Дость". Он так мило говорит это. Стоп, а разве Фёдор знает, что такое "мило"? Он никогда не знал, что это значит. "Дость". Вот что мило. Этот его мягкий знак... Федя подходит к Коле так близко, что тот вытягивается по струнке и замирает. Кажется, у него небольшая паника. Да и сам Фёдор ничем не лучше, он дрожит. Достоевский чувствует прерывистое дыхание Коли на своем лице. Он берет его за руку. Осторожно. Его руки тёплые. А у Фёдора всегда холодные. Даже завидно немного. Хмх. Достоевскому хочется сказать "Наклонись, долдон. Наклонись, или я не смогу поцеловать тебя", но вместо этого он лишь немного приподнимается, вставая на носочки, и касается его губ своими. Щеки Николая вспыхнули ярким пламенем, будто вся кровь прильнула именно к ним. По телу Достоевского разливается волна приятного ощущения, которую Фёдор уже классифицировал как окситоцин и дофамин, но вместе с тем он чувствует дрожь в своей груди и у него сводит низ живота, что он тоже уже классифицировал как адреналин. Мыслительный процесс в его голове не останавливается никогда, но сейчас его мысли будто смазаны. Влажно. Федя чуть сжимает Колину руку в своей ладони, когда его губы обхватывают его нижнюю губу, и язык мягко проводит по ней. Лёгкий причмокивающий звук раздается в полупустом холодном коридоре, и Коля немного обмякает, наклоняясь, чтобы Дост-куну было удобнее. Фёдор закрыл глаза и почувствовал, как спустя несколько секунд этого невероятно нежного поцелуя, Коля стал чуть смелее для того, чтобы прикусить его губу. Достоевскому нравится, когда он кусается. Они целуются впервые, но Фёдор будто всегда о себе это знал. Их щёки краснеют, Гоголь так вообще выглядит как переспелый помидор, но Дост-кун... Коля совершил ошибку, когда, ненадолго отдалившись, посмотрел на его лицо. Розоватый румянец на щеках, прищуренный, сонный взгляд, искорка в очень редком фиалковом цвете радужки. Черт, да у Коли внутренний мир сделал двойное сальто назад, учитывая то, как быстро он зажмурился и продолжил поцелуй. А ещё Коля очень тёплый. Даже... Даже горячий, понимаете? У него всё ещё оголенный торс, и когда Достоевский позволяет себе дотронуться до его талии одной рукой, ему в эту же секунду невероятно сильно хочется прижаться ближе. А почему нет? Он уже ошибся, так что... Он это делает, и Коля обхватывает его руками, не желая отпускать. Губы уже болят. Они целуются долго, и, черт, Коля правда достал кусаться. Вечно ему невтерпеж. После очередного такого "кусь", Достоевский разрывает поцелуй, опуская голову вниз, но не отходит. Он всё ещё прижимается к теплому торсу Коли всем своим телом. — Коля, ты такой дурак. — Достоевский утыкается холодным носом в его грудь. — Хорошо, что у меня есть такой умный Дость. — спустя несколько долгих и тёплых минут в объятиях, Коля наконец отстраняется — Дость-кун сейчас такой красивый! Ты только в одной паре носков, а пол холодный, должно быть твои ноги сильно замёрзли. Пойдём согреем тебя поскорее. Коля резво, совсем по-детски рассмеялся, подхватив ещё не успевшего ничего понять Фёдора на руки. Федя лишь дёрнул ногами, свисающими с локтя белобрысого, чуть хмурясь и смущаясь, о чем свидетельствовали слегка покрасневшие уши. — Поставь меня на землю, долдон, что ты творишь? — А что творил Дость-кун, целуя меня сейчас в коридоре? Фёдор не подал виду, что испытывает хотя бы какую-то эмоцию, не говоря уж о смущении или неловкости, но его щеки тоже порозовели. —... Это другое. — Как скажешь, Дость-кун. Коля улыбнулся, и всё-таки донес Достоевского до комнаты, бережно опустив Фёдора на центр кровати, и сел рядом. Не успел Фёдор задать ему вопрос, как Гоголь взял его за ноги и перевернул Федю на спину. Тот промямлил "идиот", уткнувшись лицом в подушку и нахмурился, но ярко не протестовал, доверяя Коле. «То, что у тебя футфетиш, Коля, я тоже знаю, с самого начала знаю» — подумал Достоевский, когда Гоголь стянул с него носки и мягко провел пальцами по чужой бледной холодной ступне и чуть по щиколотке, которая была словно сделана из бамбука, настолько она казалась тонкой и нежной. Кожа, будто лепесток белоснежного лотоса, была холодна как лёд, что чуть настораживало. Надо было разогнать кровь. Коля мягкими движениями длинных узловатых пальцев надавливал на поверхность чужих стоп, массируя. Гоголю ужасно хотелось коснуться губами этой нежной кожи, каждого чуть вздрагивающего от действий Николая пальца и этой небольшой ямочки на внутренней стороне стопы. Но в этот вечер Коля ограничился только массажем стоп для Фёдора. Только это, чтобы ему не было холодно. Фёдор не стал сопротивляться. Касание горячих пальцев к ледяным стопам ощущалось как миллионы малюсеньких иголок, вонзающихся под измученную холодом кожу. Это было приятно, его руки грели, и Достоевский просто позволил Коле делать то, что он хочет. Коля наконец отпустил его ноги и заботливо укрыл Фёдора сначала одним одеялом, а потом ещё и тем самым пледом, ложась рядом. Федя кинул на Гоголя озлобленный взгляд, разумеется, лишь в профилактических целях, чтобы тот не наглел. На этот раз Достоевскому было тепло в постели. Пара одеял отлично грели его, но Фёдор всё равно прижался к Гоголю, просто потому что он решил, что хочет, а то, что Федя действительно хочет, он привык получать. И, желательно, сразу. Он обхватил худыми ногами ляжку Коли, обнял его и прижался носом к тёплой груди. Словно обнимать мишку во сне. Приятно. Достоевский даже улыбался. — Споки-ноки, Дость-кун. — Приятных снов, Коля.