Достоевский сильно потянулся, выпрямляясь на излюбленном стуле, где предыдущие часов семь просидел сгорбленный, согнувшись в три погибели. Он писал программу. Ему было совсем не до правильной осанки всё это время. Зато теперь работа окончена, и заказчик, получивший необходимые материалы, одобрил платёж. Услышав приятный слуху звук уведомления от онлайн-банка, Фёдор ухмыльнулся и повернулся на стуле к кровати, на которой, видя уже десятый сон, спал...
Никошенька.
Достоевский, натянув обратно сползшие с щиколоток носки с принтом крысок, которые ему когда-то подарил Коля, залез под тёплое одеялко к
возлюбленному, прижавшись холодным носом к его шее.
Прошло уже достаточно времени, чтобы они могли измениться, повзрослеть и привыкнуть друг к другу, но Никоша всё так же оставался вечным ребёнком и всё так же морщился от холода, когда Фёдор, без тени стыда на лице, грел ледяной нос и ладони о Колино горячее тело. Достоевский часто работал допоздна, писал программы, взламывал сайты, иногда свои же, на заказ. Люди были готовы платить за что угодно. Был бы спрос, будет и предложение. Достоевский и стал этим предложением. Последние два года обучения в ВУЗе Фёдор окончательно убедился, что по своей специальности он работать не станет, и углубился в компьютеры. Когда он получил диплом, он был готов сразу выкинуть его в мусорку, но Гончаров остановил его. Ему просто было слишком жалко красный диплом с идеальным отличием. Его "программистский" образ жизни очень плохо влиял бы на его здоровье, если бы не Коля, Ваня и Сигма, то и дело вытаскивающие его из его уютного гнёздышка из пледов и подушек за компьютером. Фёдор ворчал и канючил, но
никогда не вырывал руку из Колиной ладони. Слишком уж тёплая.
Тепло. Достоевский так привык к нему
за пару лет отношений, что представить не мог жизни, где он не будет греть вечно замёрзшие конечности о горячее тело Гоголя. Он действительно
согрелся в нём.
Ближе к 12 часам дня Коля проснулся и первым делом заобнимал
своего Дость-куна. Федя терпел, пока тот не начал расцеловывать его лицо, чтобы разбудить. Он спал всего часов пять. Ему вообще не хотелось вставать и тем более куда-то идти. Но Гоголю так сильно хотелось пойти на этот глупый, по мнению Достоевского, и просто бесполезный праздник, что Фёдор спустя месяц уговоров всё-таки согласился.
— Никоша, прекрати. Дай поспать.
— Дость-кууун, ты снова лёг под утро?
— Мгм. — невнятно угукнул Фёдор и зарылся лицом в подушку.
— Может, тогда поваляешься ещё в кроватке, а я сделаю тебе завтрак в постель?
— ... Можно.
— Я могу ещё что-то для тебя сделать, Дость-кун? — игриво спрашивает Коля, проскальзывая вниз, к ногам Достоевского, и целует его ступню сквозь носочек. Фёдор тут же прячет "лапку" под одеяло.
— Ммм, мы можем остаться сегодня дома?
— Конечно мо-... Стоп... Дость-кун!!! Ты же обещал!
— Тц. Не ори с утра пораньше, долдон. Я знаю. Но зачем нам идти туда, где все те, кто искренне нас ненавидят за ориентацию или по другим причинам, будут выпивать и творить всякие... непотребства?
— Дость-кун, выпускной это не только алкоголь! И потом, нас не все там ненавидят. Ваня с Сигмой ведь тоже идут.
— Ну, не сказал бы, что Ваня очень тепло к тебе относится. — усмехнулся Фёдор.
— До сих пор не понимаю, чего он на меня так злится-... Но он всё равно мой друг!
— Действительно, почему. — закатил глаза Достоевский, вспоминая как на своем дне рождения Коля окунул бедного Ваню головой в торт. А он даже не был именинником. — Странно, что ж ты такого ему сделал.
— Вот именно! Я к нему с душой, а он... — не замечая сарказма в голосе Фёдора говорит Николай. Достоевский тяжело вздыхает.
— Ладно, хорошо, мы пойдём. Иди делай завтрак. Но потом мы помоем тебе голову.
— Хоро-... НУ ДОСТЬ-КУН!!!
— Не достькунькай мне тут. Сам говоришь, выпускной это не только про выпивку. Выглядеть надо подобающе. — Фёдор притягивает Колю к себе и горячо целует в губы, улыбаясь. — Может, я хочу чтобы все знали, как мне повезло с
парнем... Хмх~
Гоголь замер оттого, как Фёдор только что назвал его, а после нервно икнул. Достоевский отнюдь не часто говорил слова о любви, а ещё реже звал Колю своим парнем. Однако спустя секунду белобрысый уже ехидно улыбался.
— Феееденька, значит, ты позволишь
своему парню поцеловать тебя при всех во время медленного танца?
— Пф. Ещё чего. — фыркает Фёдор и легонько отталкивает Колю от себя.
— Я всё равно попробую! — бросает напоследок Коля, выпархивая из комнаты на кухню, словно диковинная бабочка.
— Долдон. Попробуй только, в нос пропишу. — Фёдор снова кутается в одеяло. — С ноги...
Вечеринка в честь окончания обучения и получения дипломов для многих была не столь значимым событием. Действительно, 4 года прогуливали, и сегодня прогуляют, но Коля... Коля слишком ждал этого дня. Он хорошо подготовился. Честно говоря, он начал готовиться ещё за несколько месяцев до этого. Правда не к самой вечеринке, а к более, на его взгляд, значимому событию. Гоголь, разумеется, не был и не считал себя человеком, который рассчитывает вероятности и планирует каждый свой шаг, он всегда был слишком спонтанным, но всё же
то событие было для него слишком уж важным... Очень важным. В общем, определённого плана у него не было, но он всё равно попытался сделать всё, что в его силах, и, разумеется, приплел к этому делу ни в чем не повинных Ваню с Сигмой. Он даже выбрал красивый костюм. Редко когда Коля думает о чем-то наперед. Хотя ему казалось, что об этом своем решении он знает с самого рождения.
Утро знаменательного дня началось с невероятной теплоты, которая грела изнутри, исходя от самого сердца, пробирая до костей. Коля мягко перебирает тонкими пальцами чёрные как глубокая ночь волосы своего Дость-куна, чуть почесывая и массируя пальцами его голову. Федя прижимается к Колиному плечу, прикрыв глаза и подставляя голову под лёгкие поглаживания. Гоголь мягко целует его в макушку, внимательно рассматривая каждый миллиметр лица своего возлюбленного: его густые ресницы, бледную бархатную кожу, чуть розоватые губы и... Боже. Ох уж этот мягкий голос, который тихо, словно шурша, произносит:
— Пошли тебе голову мыть.
По одним только Колиным глазам можно было прочесть, насколько сильно человек может быть сломан, словно внутри него что-то с треском сломалось, что-то больнее костей. Коля театрально схватился за грудную клетку, откинувшись на подушки с таким скорбным видом, будто прямо сейчас пройдут его похороны.
— Ай-яй-яй, Дость-кун, я же тоже чья-то сестра, ты ранишь меня в самое сердце, как можно! — Гоголь немедленно закрыл глаза, высунув на бок язык.
— Не драматизируй, страдалец. Пошли.
— Да блин... — моментально "ожил" Коля, снова садясь нормально.
Он действительно ненавидел мыть голову, да и вообще как-либо мочить волосы, уж лучше сожгите его живьём, и то поприятнее будет, но всё же... Если вместе с Федей, храбро решил про себя Гоголь, то он на всё готов. Всё что угодно, лишь бы вместе с ним. А потому спустя несколько минут Коля покорно сидит на табуретке рядом с ванной, без футболки, чтобы не намочить, и, запрокинув голову, отчего острый кадык был ярко виден, послушно давал Феде мочить водой и массировать бледными пальцами его голову, нанося на белоснежную шевелюру сначала шампунь, а потом кондиционер. Коля жмурился, когда капли воды текли по лицу, совсем рядом с глазами, после стекая на шею и широкие плечи, но всё же терпел и это, терпел даже случайно попадавшую ему на брови пену, хотя он ведь просил Федю купить шампунь, который не щиплет глаза, ну что за наказание для грешников в аду!
Когда это мучение наконец-то закончилось и Колино лицо высунулось из-под махрового полотенца, он хитро улыбнулся, приблизившись к лицу Феди и прижавшись губами к его губам, мягко и тягуче целуя.
— Дость-кун, а я тебя люблю! — спуская полотенце на шею и плечи говорит Коля. — Даже когда ты меня пытаешь!
— Мгм. — кивает Достоевский, тут же оказываясь заключенным в крепкие объятия больших клоунских рук. — Никоша, ты мокрый... — Фёдор чувствует как одна Колина рука поглаживает его лопатки, а вторая... Он слышит звук включения душа. — Коля... Коля, отойди от ванны и положи душ на место. Коля... Коля, стой..!
***
Гоголь уже несколько минут носился по квартире, заглядывая во все шкафы, изучая полки и даже поднимая стулья, пытаясь найти одну единственную свою рубашку, в которой решил идти на эту грандиозную орг-.. Кхм, вечеринку. И не мог найти абсолютно нигде, хотя точно помнил, что положил на стул возле кровати сразу после того как аккуратно погладил. А на утро она исчезла... Паранормальщина какая-то... Коля проносится по коридору, как вдруг резко тормозит и, пятясь назад, останавливается у двери в спальню, заглядывая внутрь. Там на кровати, закинув ногу на ногу и что-то делая за компьютером, сидел Федя. В белой рубашке. В явно большой ему рубашке. В Колиной рубашке. Гоголь заходит в комнату и, забираясь на кровать и отставляя в сторону ноутбук, нависает над Фёдором.
— Дость-кун? Почему ты в моей рубашке?
Фёдор хмыкает, неопределённо пожимая плечами.
— Она удобная. Большая, мягкая, теплая...
— Дость-кун... — Коля забирается рукой под белоснежную рубашку, оглаживая выступающие рёбра и плоский живот. — Ты можешь просто обнимать меня, я тоже большой, мягкий и тёплый. — джокер приближается к тонкой шее Фёдора, лаская губами бархатную кожу, покрывая её краткими поцелуями. — А ещё ты постоянно таскаешь мои футболки. — сжимая пальцами талию Фёдора, Коля легонько кусает его за плечо и, утыкаясь в шею лицом, ноет. — Мне ходить не в чем, ну Дость-кууууун!! >•<
— Хочешь рубашку обратно?
Так сними её с меня сам. — аметистовые глаза сверкают кратким огоньком. — Без боя не сдамся.
Пока что они не опаздывают, так что Коля резво кивает и, звонко рассмеявшись, прячет их от кактусов и суккулентов под одеялом.
***
Хоть времени и было много, они всё же опоздали. Из-за Коли, конечно, из-за кого ж ещё... Он прямо перед выходом, когда они уже обувались, резко сорвался с места, побросав в коридоре ботинки, и принялся ожесточённо что-то искать ещё минут двадцать, наотрез отказавшись говорить, что именно ищет. Так что они опоздали ещё на полчаса и пришли, когда вечеринка уже была в самом разгаре. Коля тут же поспешил взять Фёдора за руку, чтобы повести вглубь зала. На вопрос "Зачем?" точного ответа не последовало. Просто...
Гоголь не хотел его потерять. И ему было приятно вот так вот идти со своим парнем под руку, зная, что если им что и предъявят, то легко можно этому бессмертному зарядить по рёбрам, чтоб много не пиздел. Федя был категорически против решать проблемы подобным способом, но руку всё же оставил.
Коля быстро нашёл в толпе Ваню с Сигмой. Они стояли очень близко друг к другу, и к тому же были в парных костюмах, идеально сочетающихся друг с другом. Надо сказать, что и Коля с Федей выглядели неплохо. Коля где-то у себя в гардеробе надыбал черную жилетку, надев её поверх белой рубашки, вместе с галстуком и пиджаком, также нацепил свой любимый ремень со всякими цепями и побрякушками, так ещё и волосы распустил. И даже расчесал! Забрал чёлку немножко назад, чтобы выглядело более прибрано, а то как домовёнок Кузя ходил. А вот Федя... В глазах Николая Фёдор выглядел так, будто сошёл с самой красивой в мире картины, или даже с иконы, светясь своим божественным ликом, как и, впрочем, всегда, но сегодня особенно, потому что сегодня особенный день. Да... Особенный. Как приятно было это осознавать.
Музыка играла слишком громко, даже когда объявили медленный танец. Фёдор не подавал виду, что ему не нравится, просто скучающе сидел себе на стуле, пока Коля с кем-то болтает. Так было всё время обучения в ВУЗе, уже закончившегося к безмерному счастью Достоевского. Коля болтал без умолку, а Фёдор украдкой поглядывал на него из-за книг. Когда заиграла эта приятная медленная музыка, созывая всех парочек вцепиться друг в друга и немедленно начать танцевать вальс, Коля кратко глянул на явно скучающего Фёдора и наклонился, звонко предложив:
— Эй, Дость-кун. Я горячий мексиканец! — ярко улыбнувшись, Гоголь встал перед ним, протягивая руку. — Выйдешь ли со мной на танец?
Фёдор поднял уставший взгляд на Никошу.
— Что?... Танец? Зачем?
— Один танец, Дость-кун, всего один! Я очень хочу потанцевать с тобой, можно?
— Если ответишь на мой вопрос. — сказал Фёдор, протянув руку Коле, и встал со стула.
— На какой, Дость-кун? — Коля нежно улыбается, ведя его к середине зала.
— Почему... Почему это всё, — Фёдор окинул взглядом зал и людей вокруг. — так важно тебе?
— Хм... Потому что это весело! И потому что я хотел попробовать такое с любимым человеком, а тебя я люблю, даже очень! Начнём?
Фёдор вздохнул и встал прямо посреди танцпола, куда притянул его Гоголь. Он посмотрел на немного волнующегося Колю с лёгким умилением, и сказал:
— На талии. — Фёдор пояснил, увидев немой вопрос в глазах напротив. —
Твои руки должны быть сейчас на моей талии.
Коля бережно, словно боясь сломать трепетную розу, обхватил узловатыми пальцами тонкую талию Фёдора, нежно его обнимая. Фёдор уронил голову своему парню на плечо спустя какое-то время, и внезапно очень тихо, так, чтобы его слышал во всем мире только один Никоша, сказал:
— Я тоже хочу попробовать всё с любимым человеком.
— Даже мёд, Дость-кун? — глупо, но мягко улыбается Коля, прикрыв глаза и чуть покачивая Фёдора в своих руках.
— Ладно, со "всем" я перегнул. Никакого мёда. — Фёдор, заигрывая, приблизился к Колиному уху. — А вот корсет, как в дворецком, пожалуй, можно попробовать. Хмх~
Коля ярко покраснел, тихо запищав, чтобы никто кроме Феди не слышал, и тут же поспешил спрятать лицо в его черных волосах. Всё же у него действительно приятные волосы. Такие мягкие и нежные, всегда вкусно пахнут и самое главное, Гоголь мог свободно зарываться в них носом, руками, перебирать пряди и это приносило гораздо большее счастья, чем этот действительно дурацкий выпускной.
Сначала Коля делал всё прямо как его учил Ваня, который, разумеется, учился танцам с детства (
хуев аристократ Коля, да хватит текст в фанфике редачить, ну серьезно), но потом... Скучно же так танцевать, как все. Коля крепче сжал талию своего парня, переложив вторую руку чуть выше и, лучезарно улыбнувшись, поднял Федю в воздух, закружив вокруг себя. Он успокаивающе кивнул в ответ на строгий взгляд и жестом, ещё одним кивком, намекнул что всё в порядке, всё правда в порядке. И кажется... Кажется, что Федя правда немножко улыбнулся. Гоголь вспыхнул румянцем, поставив его перед собой, но рук с талии не опустил. Коля... Резко кое-чего захотел. Знал, что за это он получит по полной программе, но просто надеялся, что все вокруг поглощены друг другом и забили на них. Хотелось слишком уж сильно, так что... Коля наклонился и мягко коснулся губами чужих губ. Хотя почему чужих? Вполне родных. Самых родных губ, самых любимых. Холодные губы Фёдора казались Коле обжигающе тёплыми, разжигая его желание зайти дальше этого простого поцелуя. Положить на чуть покрасневшую щеку руку и, поглаживая её, сплести горячие языки вместе, забраться рукой под рубашку Фёдора, прижать его к стене, подняв в воздух, и полностью наплевать на всех остальных, кто будет на них смотреть, подхватить своего возлюбленного на руки,
чтобы все знали, все видели, насколько Коля в него влюблён, насколько сильно он хочет быть с этим кажущимся всем холодным и чёрствым человеком. И он докажет насколько. Обязательно докажет. Но сейчас, спустя всего пару секунд, Коля отстраняется от чужих губ, молча и с улыбкой глядя на нежное лицо своего самого любимого в целом свете человека.
Честно говоря, Коля с самого начала был интересен Фёдору. Достоевский знал, что с такими безбашенными людьми следует быть осторожным и на всё отвечать отрицанием, но на самом деле, пока Коля не видел, Фёдор внимательно наблюдал за ним. Читая Стивена Хокинга на переменах на первом курсе, смотрел на жесты его рук. Попивая горячий чай в столовой, смотрел на горящие при рассказе о вчерашних приключениях глаза разного цвета. Кутаясь в шарф в гардеробной, смотрел на его волосы. Его коса уже тогда была такой длинной, что её конец выглядывал из-под зимней куртки, пока Коля не выправлял её обратно. Фёдору нравилось смотреть за тем, что делает Гоголь. И ему даже не надо было всегда внимательно слушать его, чтобы понимать. Потому что он понимал его с полуслова. Всегда. Потому что в глубине души Фёдор всегда знал, что
он был создан, чтобы понимать своего белобрысого друга...
Друга? На этом слове, проскочившем в потоке мыслей, Достоевский вдруг очнулся. Коля кружит его в медленном танце уже пару минут. Нет, они не друзья. Точно не друзья. Они...
—... Угм-... — Фёдор возмущенно мычит, когда Коля целует его прямо посреди зала. Долдону повезло, что тут темно. Иначе он уже висел бы на потолке вместо диско шара. Но... черт, его губы такие мягкие и горячие, а поцелуй такой влажный и тягучий... Достоевский не хочет его отталкивать, он хочет прижать Колю к себе поближе и целовать, целовать, целовать, целовать... Целовать, пока губы не станут гореть сильнее, чем от острого перца. Потому что Коля такой тёплый. Потому что Фёдору с ним...
по-настоящему хорошо. Даже спустя все эти годы он не переставал удивлять Достоевского каждый день. И это послужило одной из причин, почему он поверил в "настоящесть" своих чувств к нему. Потому что просыпаясь каждый день в постели с Колей, Федя не чувствовал скуки. Ему больше не было одиноко или холодно. Его личный белобрысый обогреватель всё это время был рядом с ним и согревал в любую погоду. Согревал, кутая в плед. Согревал, делая вкусный чай. Согревал в объятиях. Согревал, отдавая свои вещи, чтобы Федя мог кутаться в них дома.
Согревал в себе.
Коля разрывает поцелуй и жмурится, готовясь получить оплеуху. И он не ошибается в этом. Фёдор даёт ему оздоровительный щелбан.
— Долдон. Молись, чтобы никто не видел.
— Я буду молиться только своему Дость-куну. Да и какая разница, мы ведь больше их никогда не увидим!
Достоевский раздумывает пару секунд.
— Пойдём. — внезапно говорит он и, хватая Никошу за запястье, уводит из зала.
— Что? Куда, Дость-кун?
— Тут громко, пойдём туда, где тише.
Они проносятся мимо танцующих парочек, выходят из большого зала, и краем глаза Фёдор замечает Ваню с Сигмой, целующихся за кипарисом в коридоре. Сигма, заметив их с Колей, жутко смущается и, кажется, злится, забавно хмуря брови, но Ваня утыкает его лицом себе в плечо, гладит по голове и блаженно улыбается, показывая Коле большой палец, будто бы подбадривая.
— Чего это он вдруг? — сверкает глазами Фёдор, продолжая тащить Никошу за собой по коридору.
— А мне откуда знать? — явно лжет Коля, и Достоевский недовольно фыркает.
Он ведёт Колю на верхний этаж, они поднимаются по старенькой ржавой лестнице и оказываются у небольшой дверки, ведущей на крышу. Они не были здесь раньше, и странно, что Фёдор вообще знает об этом месте.
— Крыша? Дость-кун, но она под замком. А у нас нет клю-...
Фёдор как раз в этот момент достаёт из своего кармана небольшой металлический ключик и вставляет его в замок на двери.
— Дость-кун!!!
— Не ори. Спалят. Позаимствовал на пункте охраны у входа.
— Но дядя Миша охраняет все ключи как хищный ястреб! — и Фёдору правда нравится, как Коля вечно всё драматизирует.
— Не тогда, когда он пьян в стельку. Выпускной же.
Они выходят на крышу и... им открывается просто невероятный вид на вечерний Питер. На часах уже позже восьми вечера, и солнце почти зашло за горизонт. Многочисленные питерские крыши утопают в его обманчиво теплом розоватом свете. Голуби на крышах неподалеку воркуют, и взгляд Достоевского приковывается к двум белым голубкам, воркующим на жердочке прямо напротив них.
— Бууу! — внезапно кричит Коля и птицы, испугавшись, улетают прочь.
— Дурачье, ты напугал их.
— И что? Красиво полетели.
— А то. А если бы нас так кто-то напугал?
— Ха-ха! Но Дость-кун, мы не птицы. — смеясь и почти наполовину свешиваясь с края крыши говорит Коля.
— Долдон. Не перегибайся так. — Фёдор хватает Гоголя за пиджак. Это бесполезно, ведь если этот дурень упадёт, Федя ни за что не удержит его, но... Это не мешает ему волноваться о нем. — Мы не птицы, но
мы свободны как они.
Кажется, Фёдор сказал такую вещь, которая попала... "прямо в яблочко". Колины глаза сверкнули в лучах закатного солнца, и он тут же перестал баловаться. Фёдор засмотрелся в синеву его радужки.
— Твои глаза... разного цвета... Один словно море, а другой словно небо над этим морем.
— Я знаю, Дость-кун, ты уже говорил мне это. — глупо улыбается Гоголь, но его глаза всё так же сверкают от счастья.
— Не перебивай. Море, небо над этим морем, а на небе...
птицы. Эти белесые искры в твоих глазах, когда ты радуешься чему-то как дитя малое, напоминают мне птиц.
—... — Коля редко молчит так долго. Фёдор замечает, как его уши начинают гореть.
— Дурак ты, Коля. — мягко говорит Достоевский и легонько толкает Гоголя в плечо, тут же ёжась от пронизывающего холода. — Тц. Чертов ветер.
Коля ничего не говорит, он просто снимает свой пиджак, оставаясь в рубашке с жилеткой, и накидывает его на плечи Фёдору, стараясь укутать как можно плотнее.
— Ты ведь пил сегодня все лекарства, Дость-кун?
— Мгм... — секундное молчание, а потом... — Никош.
Давай потанцуем здесь.
— Ась? Чегось?
—
Потанцуй со мной. — излюбленный Фёдором приказной тон. — Прямо здесь. На крыше.
—... — Коля обеспокоенно прикладывает ладонь ко лбу Достоевского. — Жара вроде нет...
— Дурачье. Прекрати портить все моменты, Коля.
— Я не специально, Федь... Тут просто нет музыки, и я не понял... — немного потеряно говорит шут.
Достоевский мягко улыбается, мол, "ничего страшного", и, оглаживая Колину щеку, достаёт свой телефон. Он пару секунд молчит, а потом воздух наполняется знакомой до покалывания в ушах мелодией.
I wanna be your vacuum cleaner
Breathing in your dust
I wanna be your Ford Cortina
I will never rust
If you like your coffee hot
Let me be your coffee pot
You call the shots, babe
I just wanna be yours
Secrets I have held in my heart
Are harder to hide than I thought
Maybe I just wanna be yours
I wanna be yours ~
Коля осторожен и медлителен. Они не то, чтобы танцуют, скорее просто топчутся на месте, кружась, но... это теплее, чем в зале, потому что здесь Фёдор может не бояться прижиматься к Коле всем телом, и он делает это. Он чувствует себя какой-то маленькой слабой девчонкой в его сильных руках, и его это, честно говоря, невероятно сильно раздражает. Он всегда терпеть не мог людей. Но от этого чувства... от дрожи в груди... Он не может перестать жмуриться, утыкаясь носом в его шею, и кружиться, кружиться, кружиться в танце. В танце на крыше с ним...
— Никоша... я... мх...
У Фёдора всё ещё проблемы с тем, чтобы говорить это вслух. Всякий раз слова о любви застревают комом у него в горле. Но на самом деле, Достоевский говорит это чаще, чем кто-либо, и даже не догадывается об этом.
Просто он говорит это по-другому.
«Никоша, я устал, пойдём спать вместе?»
«Укройся, ты замёрзнешь, на улице минус 20»
«Не ходи с расстегнутой курткой, долдон»
«Я куплю тебе энергетик, только доделай, что нужно по учёбе»
«Мне нравится, какие тёплые у тебя руки»
«Никоша... согрей меня. Мне холодно»
«Не ври, что нравится. Ты всегда морщишь нос, когда тебе не нравится. Зачем давиться? Давай я куплю тебе другую булочку»
«Будь ближе»
«Обними меня»
«Я хочу заплести твои волосы»
«Никоша... душа моя»
«Свет мой...»
... Песня ещё не закончилась, но Коля вдруг сделал шаг назад, чтобы посмотреть Фёдору в глаза. Достоевский, часто моргая длинными ресничками, потому что все это время стоял, зажмурившись, смотрит на него с немым вопросом.
— Дость-кун, мне надо кое-что тебе сказать.
— Говори.
И весь мир застыл на мгновение. Фёдор действительно не знал, что такого Коля Гоголь может ему сказать. Он никогда не знал. А потому, он хотел и был с ним. Потому что Коля, на самом деле, единственный, кто может спасти и спасает Фёдора от вечной скуки и холода. И даже... даже от самого себя.
— Что такое? Никош...?
Вид с крыши действительно... завораживал. Каждый бетонный дом идеально подсвечивался чуть сиреневатыми, почти как глаза его возлюбленного, лучами заходящего солнца. И это освещение просто идеально ложилось на грязно-желтый Питер, на унылый, но отнюдь не серый, их родной, Санкт-Петербург.
Коля поднимает глаза выше. Если напрячь зрение и приглядеться, то за одной из крыш можно было разглядеть серый дом, с ячейками-окнами и выступающими балконами. И где-то с другой стороны этого здания было окно квартиры его самого любимого в целом свете человека. Квартира, в которую Коля ещё несколько лет назад бесцеремонно врывался, переворачивая идеальный спокойный мир Достоевского с ног на голову. А теперь... Теперь он и сам стал частью этого мира. Если раньше пределом Колиных мечтаний было чуть дольше подержать в своих ладонях эту холодную руку, проходясь пальцами по синеватым костяшкам, то сейчас уже обычным делом стало просыпаться оттого, что к груди прижимается холодный нос, просыпаться,
крепко обнимая весь свой мир. Обыденным делом стало готовить по утрам завтраки в постель, потому что Федя с утра, по отнюдь не скромному Колиному мнению, очень мило вредничает и не хочет вылезать из-под одеяла, обыденным также стало приносить горячий чай к компьютеру, подхватывать своего возлюбленного на руки, когда тот долго засиживается за работой, и уносить в спальню, кутая в пледик и крепко обнимая, давая отдохнуть в своих руках. И Коля правда хотел, чтобы так было всегда. Всегда-всегда, до самого конца.
Музыка разливается по вечернему воздуху. Коля крепко прижимает к себе хрупкое тело, обнимая его так нежно и бережно, насколько только может, будто сейчас прижимал к себе не человеческое тело, а хрупкую фарфоровую вазу или же хрустальную розу, лепестки которой вот-вот сорвутся при одном неправильном касании. Коля покачивается под знакомую музыку, будто убаюкивая в своих руках самое близкое на всём белом свете тело. Он улыбается. Просто молча улыбается и зарывается носом в темные волосы, прикрыв глаза. Кажется, если и можно было подобрать идеальный момент, то это он. Песня продолжает играть. Но Коля отстраняется от постепенно согревающегося в его объятиях тела и смотрит прямо в фиалковые глаза, в которых так ярко отражается вечернее небо и он сам.
— Дость-кун, мне надо кое-что тебе сказать.
— Говори.
Коля собирается с мыслями и молча смотрит на своего возлюбленного. Это непривычно для такой птицы-говоруна как Коля и, вероятно, он немного настораживает этим Фёдора.
— Что такое? Никош..?
Коля выдыхает и бережно берёт в свои большие тёплые ладони две Федины руки, поглаживая большим пальцем по тыльной стороне ладони.
— Знаешь... Ты действительно самый замечательный человек из всех, кого я когда-либо встречал. Ты всегда меня понимаешь. Ты всегда говоришь, Дость-кун, что ты создан, чтобы понимать меня, а я скажу, что я создан чтобы защищать и любить тебя. И я действительно безмерно тебя люблю, мой хороший Дость-кун, ты просто не представляешь насколько сильно! Мы многое пережили вместе, и... И... Я, разумеется, ценю свободу, но... Дость-кун... Не хочешь ли ты связать наши жизни? — Коля юркает рукой во внутренний карман пиджака на плечах Фёдора, доставая оттуда бархатную коробочку. Он становится на колено. Щёлк. Крышка аккуратно откидывается назад, и там, в бархате, лежит небольшое кольцо. —
Федь, ты... Аха-... Я не думал, что это так сложно.
Скажи, ты... Ты выйдешь за меня?
Прохладный ветер задувает в уши. Солнце уже почти зашло за горизонт. Его последние лучи озаряют небо и освещают две фигуры на крыше: одну светлую, что стоит на колене, и одну тёмную, что не может найтись в словах.
— ... Я такой дурак, что не догадался сразу.
— Ась..?
— Ты что-то искал по всей квартире, Ваня показал большой палец вверх, так, словно подбадривал тебя, как я мог не догадаться?
— Дость-кун... Ты вовсе не дурак. Не отнимай мой хлеб. — дуется Коля.
—
Да.
— Ну вот и славно.
— Долдон.
Я говорю "да". Это мой ответ тебе.
— А... Что?
— Я сказал, что хочу быть твоим мужем. Коля,
только идиот откажет такому как ты.
— Я думаю иначе. — Коля чуть дрожит, когда надевает кольцо на палец возлюбленного.
— И как же?
— Я думаю, что
только гений может любить такого как я.
— Если ты и дальше будешь греть меня, я не против быть твоим личным гением. Кольца в виде луны для меня и в виде солнца для тебя? Как мило. — Фёдор улыбается.
— Ага! Ты же
моё лунушко! Я люблю тебя, Дость-кун! Я так рад! — Гоголь подхватывает Достоевского на руки и кружит, носясь как угорелый по всей крыше.
— Долдон, пусти. Или ты хочешь, чтобы мы умерли, так и не успев стать мужьями?
— Сделаем Ваню подружкой невесты, а Сигму шафером? — Коля ставит Фёдора на ноги и покрывает поцелуями его лицо.
— Мг. А торт будет вишневый, я полагаю?
Коля заливисто смеется. Фёдору до приятного покалывания в кончиках пальцев
тепло. Однако спустя секунду он внезапно хмурит брови и легонько толкает Колю в плечо.
— Долдон. — Фёдор задумывается. — Коля.
— Ась?
— А почему... почему ты зовёшь меня "Дость"?
В глазах Гоголя с гетерохромией сверкает игривый огонёк.
— А Феденька не догадался сам?
— Феденьке некогда думать о такой глупости. — щурится Фёдор.
— Всё ведь так просто, Дость-кун!
Дость, от слова радость. Чпуньк! — произносит Коля и тыкает Фёдора пальцем прямо в нос.
Достоевский запрокидывает голову, глядя на вечернее небо, и думает.
«Дость, от слова радость»
Вот как значит. Он и радость? Фёдору всегда казалось, что он и радость, понятия несовместимые. Но если Никоше нравилось так думать, то... пускай. Всё равно этого дурня не переубедишь. Спустя всего пару мгновений, Фёдор медленно опускает голову, тихо произнося:
—
А Никоша созвучно с душа.
Прежде чем Коля лопнет, издавая пищание на ультразвуке от смущения, Фёдор обнимает его, вжимаясь щекой в плечо. Он слышит как у Гоголя, поглаживающего его по голове, стучит сердце. Он рад слышать этот звук.
