мальчик из цирка

      Об этом начали говорить за несколько недель: спустя год возвращается цирк. Новость затмевает трагедию, что случилась много ранее — ребёнок лет тринадцати утонул в реке близ пригорода: в компании таких же детей решил показать себя и не всплыл, а течение понесло тело дальше. Поистине ужасно, если бы через месяц утопленником не стал какой-то мужчина, и спустя пару дней ещё один подросток отдал свою душу стихии.       Так было всегда, и будет продолжаться после недолгого пребывания бродячей труппы. По радио крутят лёгкую музыку, застревающую на языке своим «ла-ла-ла», и для напева слов больше не надо. «Ла-ла-ла» пока развешиваешь бельё на верёвки.       «Ла-ла-ла» пока убираешь комнату. «Ла-ла-ла» пока читаешь заголовок отцовской газеты.       «Ла-ла-ла» пока люди перешёптываются о череде смертей. Этому обществу настолько скучно, что стечение обстоятельств выставляют за тщательно спланированную серию убийств.       Мотив? Это ломает картинку заговора. Спустя год желание выбраться из душного пригорода прибавило несколько пунктов в шкале «от одного до десяти»; текущий уровень оценивается в пять целых и восемь десятых. Один балл сброшен с новостью о возвращении цирковой группы.       Ради мальчика с хвойно-зелёными глазами и горящими на закате волосами. Рассвет ему не к лицу. Проверено в день прощания год назад.       Семейного вечера в цирке не будет: отец против уходить из комнаты с кондиционером в выходной, он клянётся, что солнце изжарит его до хрустящей корочки, а мать не без колкости отвечает о соли и перце, с которыми жёсткое мясо отца должно стать вкуснее и перекрыть гниль юношеских амбиций. В распоряжении младшего весь задний двор. У тебя лишь радио с бесконечными «ла-ла-ла» разной тональности и быстрый взгляд на свежую газету в руках отца за завтраком. И любимые учебники точных наук, чтобы ещё через год точно вырваться из стоячих вод. «Не задерживайся допоздна и держись в тени», — кричит со второго этажа матушка. В перерыве на прогноз погоды ведущие радостным тоном сообщили о самом жарком и безоблачном дне сезона.       Прекрасно. К раздражающим насекомым добавляется испепеляющее солнце, готовое буквально сжарить всё живое, находящееся под его лучами дольше минуты.       Просто великолепно. Но даже сучка, вокруг которой вращается система, не остановит встречу.       Ты ждала целый год, ждать дольше — самоубийственно. Джером Валеска сравним с наркотиком, который поджигает и скуривает до фильтра. Он может вдохнуть сигарету за раз и выдохнуть в твои лёгкие порциями, чтобы горло саднило меньше.       Это было ответом на вопрос о курении, и никак не поцелуем. Потому что двум подросткам под палящим солнцем интересно познавать противоположности: путешествие без конца и затхлая рутина пригорода. Разные полярности нашли друг друга, и только внешние обстоятельства смогли разъединить — цирк уехал, пригород продолжил свою скучную жизнь.       Ему исполнилось пятнадцать. — Мисс, у Вас особый билет, — тебя уводят в сторону трейлеров: дальше от шатра и цирковых развлечений, ближе к реке.       За прошедший год плечи подростка стали шире. В прошлые встречи разница в росте была едва ли пять сантиметров, теперь это пять помноженное на три. И огрубел голос. Его рыжие волосы пылают ярче: в них купается солнечный свет, и редкая прядь на слабом ветру переливает золотом.       Воспоминание об их мягкости хранилось двенадцать месяцев. Ты надеешься прибавить ещё одно. — Я скучала, Джером.       В объятии вдыхаешь мальчишеский запах, о котором вспомнишь после новой разлуки тёмной ночью с рукой у кромки белья. — Я тоже. Он запоминает каждую секунду близости, чтобы не потерять рассудок во время нытья пьяной шлюхи о неубранном трейлере. — Как прошёл год? Вы держитесь теней и идёте к реке. — О, ну ты знаешь, как это бывает: на День благодарения удалось украсть несколько кексов у дяди Зака, на Рождество получил ушиб рёбер в подарок, а на Новый год я подсыпал шлюхе снотворное. Лучший год в моей жизни.       Пугает лёгкость, с которой Джером говорит о жестоком обращении в семье. Никто не должен привыкать к побоям и оскорблениям, скрывать синяки и врать о разбитом лице — ненормально, но рыжий подросток по правую руку улыбкой затмевает солнце, и в тени его таится нечто непознанное. Опасное.       Зажигалка срабатывает с первого раза; он снова закуривает. От дыма хочется кашлять, от вдоха на его выдохе непроизвольно скрещиваешь ноги и напрягаешь мышцы. Больше нет карамельного привкуса — цирк выбрал другую стоянку, и карамель сменилась влажностью речного воздуха. Волосы у корней мокрые. Лоб покрывается испариной, и редкие капли стекают по вискам.       Рыжий темнее у корней. Джером тянется за второй, когда ты предлагаешь искупаться в реке. Той самой, где постоянно тонут люди. — Заманчивое предложение, куколка, но я хочу пережить свою шлюху-мать. — Да ладно, это поможет остынуть.       Ему не помешает остынуть. Рядом с кроватью с недавних пор появилась тряпка, о которую подросток вытирает руку после очередной спирали воспоминаний и фантазий с девочкой старше на год-два. И сейчас она стоит рядом; бельё теснее лишь наполовину. Остынуть действительно не помешает.       Футболка Джерома на берегу, рядом с ней — твои шорты. Речная свежесть смывает застоявшийся на коже жар, пока на заднем плане играет цирковая музыка. Делаешь глубокий вдох и опускаешься под воду. Неподалёку Джером. Он более активный: уплывает чуть дальше, где ноги не касаются дна, задерживает дыхание и ныряет, ты не видишь потемневшей меди, пока подросток не вынырнет с другой стороны.       Он кружит вокруг тебя и дёргает за ноги. — Это было подло. Ты отплёвываешься от воды после очередной выходки друга, а он смеётся. — Это было весело, повторим? Пытаешься оттолкнуть, но Джером остаётся на месте.       Настолько близко, что его дыхание — дополнительная прохлада.       Хвойно-зелёный сияет; то, что осталось от радужки. Такие зрачки ты видела лишь в зеркале после быстрой разрядки с именем циркача на устах.       Зубы ударяются друг о друга, задержавшийся на языке табак разбавляет речная вода. Твои руки на шее Джерома.       Его руки на твоей талии. Жажда поцелуя, разгоравшаяся двенадцать месяцев, полыхает.       Мало             мало м а л о       Нужно больше: больше прикосновений,       больше контакта кожи, больше сигаретной горечи, больше дыма в лёгких.       Остановиться спустя год ожидания — самоубийственно. Потому что Джером Валеска — наркотик, который пробовать нельзя: стоит разделить с ним момент, и зависимость проявится в бесконтрольных стонах и множественных оргазмах, ведь Джером никогда не остановится на первом.       И поцелуй начинается снова после спешного вдоха.