Очень горячая линия

Понедельник – день тяжёлый, и Лёше Квашонкину в первую очередь можете это не рассказывать. И дело не в ранних парах, нерадивых студентах и горьком институтском кофе. А в том, что в первый день недели его на регулярной основе ставит на колени один из невольных слушателей лекций по культуре речи. И вот о ней, родимой, этот кровавый тиран забывает напрочь. Рыжий преподаватель в прокуренной кожанке терпит методично наносимые удары – за каждое язвительное слово, за каждый непринятый ответ на устном зачёте. В муреновых, странных, пугающих до подгибающихся пальцев ног глазах студента – то ли тина, то ли шершавый, колюще-режущий ягель. Долгополов, он же Саша, он же Анита, а в целом – имеющая над Квашонкиным беспрецендентный контроль сущность выбивает из него комплименты, стегая ремнём, цепью или плетью – по настроению. Как будто окроплённых поцелуями ног Санечке мало. И Лёша бы ушёл, уже давно бы свалил от маленького деспота, если бы его так не тянуло к беззащитно выступающим ключицам и тонким лодыжкам, затянутым в бесподобно эстетичные ажурные чулки. Он хлопнул бы дверью и навсегда забыл бы дорогу в квартиру Долгополова, если бы ему так сильно не нравилось гладить снизошедшего до него муренового чёрта по мягким спутанным волосам. А сейчас Санечка гладит его, как нашкодившего кота, на которого уже просто надоело ругаться. Лёшины руки связаны, дрожащую спину мерно, предупреждающими движениями, поглаживает плеть. «Ничтожество», «мразь», «пустое место» (и как там его ещё сегодня Долгополов успел назвать, Квашонкин не помнит – в какой-то момент от ударов в голове звенело так, что он уже не слышал сам себя, не то, что Сашу), стоя на коленях перед величественно восседающим в кресле Долгополовым осторожно обводит головку его приставшего члена языком, испуганно поглядывая вверх. Лукавое, солёное серебристое вино его глаз уже вытравлено просто напрочь. В мешках под глазами можно носить учебники, а рыжая щетина на висках напоминает ржавую пожухлую бесполезную траву на обочине. - Глубже бери, сучёныш, - цедит Долгополов сквозь зубы, царственно опуская руку на макушку мужчины, совершая движения наподобие железной лапы в автомате с мягкими игрушками. Лёша рад и не рад одновременно. Он благодарен своему божеству, позволившему ласкать так откровенно, но двигаться в комфортном ритме ему вряд ли позволят. Раньше, чем Квашонкин успевает об этом подумать, Саша, расправив сбившийся подол фантастически красивого атласного платья цвета драконьего фрукта, совершает резкий толчок бёдрами, от чего ребристое лёшино горло буквально обволакивает протиснувшийся дальше член. Лёшу, чувствующего скудную (потому что на большее нет сил) влагу на втянутых щеках, уже буквально сношают в глотку, а тот пассивно принимает правила игры, тихо молясь про себя и думая, когда Долгополову надоест. Но монотонность – не для Санечки, поэтому он, притворно зевая, поднимает Лёшу за волосы, заставляя посмотреть на себя. Рыжий сглатывает, облизывает пересохшие губы и тут же оказывается прижат ниже, в непосредственной близости от совсем уж нежного и деликатного места. - Сделай всё сладко, - Долгополов говорит мягче, с какими-то медово-цветочными нотками. И плеть убирает, но это ловушка. Лёша самозабвенно прикасается к пульсирующему розоватому колечку самым кончиком языка, а затем начинает скользящие движения по радиусу. Саша довольно распахивает бёдра, потягиваясь. Его кожа источает какой-то восхитительный аромат. Всё происходящее кажется сном. Чего ещё захочет Долгополов от своей игрушки – трудно предугадать. Но сейчас он, похоже, удовлетворён двумя последними действиями рыжего, потому что теперь Саша встаёт, направляясь к Лёше, и тот чувствует долгожданное облегчение – с рук спадают верёвки. - Раздевайся догола и вставай обратно на колени, - приказывает студент, со звонким шлепком оттягивая резинку чулок и поудобнее устраиваясь в кресле. Лёша слушается, всё ещё внутренне не веря. Подползает ближе, со стыдом смотря вниз на охваченный эрекцией член. Муреновый чёрт притягивает его к себе за подбородок и шипит в обессиленно распахнувшиеся губы: - Дрочи себе. Квашонкин начинает осторожно водить шершавой рукой по члену, чувствуя, как тот наливается кровью и влагой, пока Долгополов скептически смотрит на него сверху вниз, одним пальцем разминая растянутое отверстие, совершая методичные круговые движения. Затем затянутая в капрон ступня движется вперёд, бесцеремонно касаясь лёшиных плеч, ключиц, а потом тычется в ногу. - Хватит, - холодно говорит Санечка, вытягивая вперёд вторую ногу и зажимает окаменевшую плоть Квашонкина между ними. Лёшу ведёт от прикосновения тонкого капрона к чувствительной коже. Он изумлённо вздыхает, ощущая, как Долгополов регулирует силу сдавливания, то оставляя между ступнями и членом узкое пространство, то стискивая, посылая по всему измученному телу рыжего до беспамятства приятные волны. Саше не нужно, чтобы преподаватель излился прямо здесь и сейчас, шоу должно продолжаться, да и за сохранность чулок он побаивается. Лёша, чувствуя, что сейчас ему предстоит что-то другое, пытается дотронуться пальцами ли, губами ли, до таких притягательных носочков, и тут же получает жёсткий приказ: - На пол! Ламинат не располагает к комфорту. Лежать так – неуютно, странно и страшно, особенно когда тебя придавливают своим телом, насколько это возможно, учитывая комплекцию Долгополова. Задрав платье, Саша начинает опускаться на колом стоящую лёшину плоть, попутно выкручивая одеревеневшие соски преподавателя. - Одна фрикция – один комплимент, - напоминает муреновый чёрт заговорщицким полушёпотом. - Ты божество… - Ещё! - Я ничто по сравнению с тобой… - Ещё! - Я сделаю всё, что ты попросишь… - А-ах…Дальше! - Я на всё готов ради тебя… Лёша чувствует, что он уже не отвечает ни за что. Все органы живут своей жизнью, Саша уже буквально берёт под контроль его существование, привскакивая, вбиваясь, обволакивая. Ещё несколько шлепков кожи об кожу, прежде чем Долгополов обессиленно валится на грудь рыжего, чтобы спустя пару минут оставить его лежащим там же, отправляясь меланхолично курить на балкон. Квашонкин радуется, что об него сегодня, пожалуй, не потушат сигарету. И валяющемуся рядом пиликающему смартфону, выпавшему из рюкзака, тоже радуется. - Да, солнце, привет. Завтра приду, как и обещал. Саша Раковских на том конце трубки восторженно визжит. - Я так соскучился, жуть, - Малой обвивает лёшину шею, привстав на цыпочки, как только рыжий появляется в дверях квартиры. - Взаимно, Сань. Ух, что-то убегался я, - подставляет шершавые щёки под поцелуи, - зачёты, экзамены, устные, письменные, - перечисляет, почти причитая, пока его берут за руку, приглашая в комнату, - ко всем приди, у всех всё прими… Длинноволосый сочувственно смотрит на преподавателя своими невозможными крыжовенно-коричными глазами и кивает. Они сидят на разложенной кровати, постельное бельё благоухает лотосовым порошком. - Санюша… - только и успевает вымолвить рыжий, прежде чем его давно не встречавшие искренней ласки губы накрывают другие – тёплые, нежные, мягкие. Малой своими ручонками водит по телу, вызывая всполохи возбуждения – не болезненные, а такие приятные, сладостные, долгожданные. С муреновым Сашей ведь год за два, а час – за двести ударов плетью. - И правда устал, - отмечает Саша, ловя на себе обездушенный взгляд, аккуратно очерчивая подушечками подрагивающих пальцев круги под лёшиными глазами, - я рисовал вчера в поле. Хотел тебя черкануть, но забыл уже, как ты выглядишь. Зато одуванчики вместо кисточек использовал. - Лучше бы ты вино из них сварил, - посмеивается Квашонкин, поглаживая миниатюрные фаланги, дотрагиваясь до них губами. - Мне руки кремом намазать? Как скажешь, так и будет, - переводит тему Санюша. - А что задумал? - А Вам всё скажи, Алексей Александрович, - тот беззлобно улыбается и тут же раскрывает все карты, - ласкать Вас буду. Квашонкин превращается в олицетворение мема «Not bad» из 2011 года. Сидя перед полураздетым Лёшей, студент спускается поцелуями всё ниже и ниже, пока не обнаруживает обсидиановую полувыпуклость в районе грудной клетки. - Лёш, а что это? - Где, маленький? - Тут, - он оглаживает ногтем гематому, - что это за синяк? - А, э…Да я упал просто, - сбивчиво отвечает рыжий, - ты лучше не нагружай голову свою прекрасную и это…Продолжай, продолжай, Санюш, - он немного откидывает голову и облегчённо выдыхает. Как хорошо ему сейчас быть со своим мальчиком, ласковым, внимательным, чутким, пусть ставшую ватной голову и просверливает насквозь противная мысль о том, что это игра на контрастах. Малой – его лекарство от понедельничного Долгополова, только и всего. Но когда облачённые в тонкий слой цветочного крема руки массируют его живот, а затем – пах, Лёша, наконец, вспоминает данное самому себе обещание перестать подвергать всё происходящее в отношениях излишнему анализу. Он чувствует запах зверобоя, цикория и диких флоксов. А ещё – приятно обжигающее дыхание на своей шее. Квашонкин любовно приглаживает сашины волосы, пахнущие другим звёздным луговым составом – калифорнийским маком, васильком и колокольчиком. Малой наслаждается сбитым дыханием, сладко постанывающими губами, ласковыми руками, перебирающими его локоны и наминает влажной благоухающей ладонью лёшину плоть, которая в кои-то веки оказалась в разумной власти. Саша оглаживает широкую багровую головку, шепча Лёше приятности, склоняясь к его плечу, пока Квашонкин нервно теребит пальцами простынь под собой и целует Малого куда попало, мечтая касаться губами каждого сантиметра его тела. - Хочешь войти в меня? – шепчет Санюша, глядя так чисто, так невинно и закусывая губу. - Ну конечно…Конечно же, - отвечает тот на грани всхлипа, впервые за эту неделю радуясь искренне. Он привычным движением укладывает студента на кровать, но длинноволосый переплетает их пальцы. - Лёш, стоя хочу, - просит тот, прежде чем примирительно погладить по щеке. Рыжий соглашается, улыбается. Ластится. - Ваше желание для меня – закон. - Давай на кухне, где стенка мягкая? – приземляет Саша куртуазность специалиста по культуре речи. - Да…Здорово, конечно, Сидоров спроектировал. Квашонкин поднимает длинноволосого на руки, прислоняя к широкому холсту, испещрённому абстракциями и цветами. Красивый этюд, но с Малым не сравнится. Он вообще достоин всех кистей фламандцев, вместе взятых. Зажатый между мягким произведением искусства и лёшиным телом студент обхватывает любовника ногами, мягко прикрывая глаза. Преподавателя пожирает изнутри желание обладать, и он, приложив титанические усилия, делает первое проникновение экстремально аккуратным. Это же его Санюша, ненаглядный, маленький, любимый, родник в бесконечных песках, сироп от ментального кашля. Такой сладкий и всегда так приятно пахнущий…Цветочная сгущёнка. - Всё хорошо, родной? – интересуется мужчина, двигаясь уже увереннее, но всё также плавно. - Да… - томно отвечают ему, стискивая плечи и целуя в приоткрывшийся от напряжения рот. «Одна фрикция – один комплимент». - Санюша, ты… - шепчет рыжий, захлёбываясь в стонах, - просто великолепен сейчас…Нет…Всегда… Он не слышит в ответ «ещё». Малой ограничивается жалобным стоном. - Ты такой крошечный…В ладошку умещаешься…Я хочу тебя всего обнять…И греть, - Лёша неловко сопровождает слова полуобъятием, чувствуя, как Саша весь плавится, распаляется и растягивается. - Ты точно не с этой планеты, Са-ня… Малой тихо всхлипывает у рыжего на плече и, дёрнувшись, изливается волнами. Осторожно выскальзывая из сашиного тела, он всё ещё держит своего мальчика на руках, прислушиваясь к его дыханию, которое постепенно восстанавливается. Лёша же ещё не кончил, непорядок. Поэтому Саша спешно возвращает его в спальню. - Хорошо, что я вовремя всё сдаю и мы с тобой только по приятным поводам видимся, правда? – шепчет Малой, игриво прикусывая лёшину мочку и оглаживая пах. - Правда, - тихо соглашается Квашонкин, забивший уже даже на собственную эрекцию. Но сашины движения возвращают всё на круги своя. - Давай, дорогой, - томно шепчет студент, - кончи ради меня… Малой ощупывает лёшину плоть кончиками пальцев, внимательно заглядывая в глаза, а Квашонкин гладит того по занавешенному локонами лбу, пропуская учащённые сердечные ритмы. Саша плавно сдвигает кожицу с головки, ощущая подушечками проступающую влажную смазку. - Лёш, Лёша, давай, милый мой, сделай это… Забывая названия всех цветов вместе с собственным именем, Квашонкин, отбросив мысли о приличиях, с глухим полурёвом изливается в нежную сашину ладонь, разбрызгивая жемчужные капли по горячей коже. - Сань, Санюша, Сашенька, прости, я вымою тебя всего, честно-честно… - простанывает утративший последние силы мужчина. - Всё в порядке, ты лежи, отдыхай. Постельное бельё вот новое. Хорошее… - Хорошее, - эхом повторяет Лёша.