***
Уроки верховой езды не проходили даром, и Антон уже делал большие успехи, чем вызывал гордость священника. Как ни крути, а навык этот в их краях был чрезвычайно полезным. Глядя на то, как Антон уверенно держится в седле и по-собственнически треплет Уголька за загривок, Арсений не мог сдержать улыбки. Милый щенок, с которым вечно носился мальчишка, превратился в огромного лохматого пса, который стабильно оттаптывал ноги своему хозяину и мог завалить любого, к кому полезет обниматься. Активный и невоспитанный, за него часто прилетало Антону от рабочих поместья, а показываться с ним на глаза хозяйке нельзя было и подавно. Хватило одного ее презренного взгляда, брошенного в сторону пса, когда тот принялся радостно крутиться вокруг ее лошади, чтобы Антон впредь держал животное мертвой хваткой, стоило только леди Карсон появиться в зоне видимости. Направляющаяся к овчарне женщина была как всегда одета с иголочки; с ровной осанкой она уверенно держалась в седле и выглядела невозмутимо, до тех пор пока ей не пришлось неловко подгибать ноги и шипеть проклятия себе под нос из-за надоедливой собаки, радостно заигрывающей с ней. С каждой секундой женщина раздражалась все сильнее, окончательно взорвавшись криком, как только мокрый язык коснулся ее лодыжки. Шутить с ней было себе дороже. Антон тогда пулей выскочил из амбара, чтобы приструнить пса. Обхватив его за шею обеими руками, он виновато смотрел на леди Карсон снизу вверх, боясь и пикнуть в ее присутствии. Она же смотрела на Антона как-то по особенному. Не с таким явным недовольством, как на его собаку, но было в ее взгляде что-то такое осуждающее, от чего начинаешь невольно чувствовать вину за свое существование; такое холодное, от чего не спасает теплый свитер из овечьей шерсти, и хочется сжаться в комок. И во взгляде этом так сквозило жгучей завистью, но Антон в силу юного возраста этого не замечал. Арсений приезжал часто. По обыкновению проводил мессы и исповедания в доме миссис Карсон, а затем и для других жителей поместья. Закончив со служебными обязанностями, он нередко пользовался гостеприимством дома Шастунов, обедая вместе с ними и обсуждая последние новости, а нередко и самого Антона, вызывая у того румянец. Для семьи Антона священник всегда был желанным гостем, ставшим для них своим человеком в чужих краях. Мальчишка часто напрашивался в собор или на прогулку, желая провести с мужчиной больше времени, не зная, что Арсений и сам не собирался так быстро от него уезжать. Временами Антон рассказывал пастору то, что помнил о родине, об их родном селе и соседях — по некоторым из них он даже скучал; о такой отличающейся от здешней русской природе. Арсению нравилось слушать о краях, откуда родом были его родители, откуда родом и он сам, но где ему никогда не доводилось бывать. По рассказам Антона создавалось впечатление, что тот говорит о другой планете, и Арсений делил на десять, с трудом веря детским сказкам. Сугробы высотой с Арсения? Ну кто в это поверит. Сосулька размером с Антона? Чушь какая. В узор инея на стекле тоже верилось слабо, но все же хотелось, чтобы это было правдой. Хотелось увидеть ледяные цветы своими глазами — так восторженно Антон о них говорил. Зимой церковно-приходская школа временно не работала, и Антон старался не слоняться без дела. Особенно неловко это ощущалось, если учесть, что все вокруг продолжали работать не покладая рук. Пытаясь занять себя хоть чем-то, он чистил конюшни и накладывал лошадям сено, купал вечно извалявшегося где-то пса; а когда папа повредил плечо, то вызвался заменить его на работе, где даже научился стричь овец, пускай и из рук вон плохо. Во время этого действа гениальная идея пришла мальчику в голову, и пес вскоре тоже оказался подстрижен, хоть и криво, но отдаленно напоминая льва. Это значительно упростило жизнь Антону на пару месяцев вперед, ведь купать собаку в холодную погоду было довольно рискованным занятием — животное могло заболеть. А однажды руки Антона в ледяной воде так замерзли, что нежная кожа местами потрескалась на ветру; и лишь спустя пару дней заметивший это Арсений попытался было отогреть руки мальчика в своих теплых, но было слишком поздно, и ему ничего не оставалось кроме как отвесить Антону легкую оплеуху, чтобы в следующий раз думал головой. Зима в Аризоне — время скучное. В первый год своего пребывания здесь Антон все ждал, что вот-вот пойдет снег. Но зима сменилась весной, так и не порадовав землю красотой кружащихся хлопьев. От обиды мальчик то и дело надувал губы, жалуясь, что на севере России все иначе, и вообще раньше было лучше, на что Арсений лишь смеялся над ним. А потом и вовсе пообещал отвезти его в зиму, на север страны. Когда-нибудь потом. Когда Антон вырастет. Когда Арсению будет разрешено вернуться на прежний пост, покинув это богом забытое место. Хотя не такое уж оно и забытое, раз здесь такие чудеса случаются.***
Солнце еще толком не успело встать, едва выглядывая из-за порозовевшего горизонта, и Антон нежился в постели, щурясь от бьющих в окно первых лучей света. Хотя уснуть у него уже не получится, мальчишка не собирался вылезать из-под одеяла еще как минимум час, после чего он позавтракает сам и накормит пса, а затем пойдет в конюшню и даст Углю свежего сена, обязательно потрепав за гриву. Казалось, все было как обычно, и это утро не отличается от предыдущих, но непонятное тревожное чувство скребется где-то в груди, не давая расслабится. Антон испуганно распахнул глаза, когда утреннюю тишину разорвал громкий выстрел охотничьего ружья где-то совсем близко. И вроде можно было бы не обратить внимания, но что-то насильно тянуло мальчика из теплой кровати на улицу, в промозглое утро. Да и не часто его день начинался вот так, с выстрела ружья за окном. На самом деле, в поместье в принципе стреляли крайне редко, в основном — мужики по воронам; или в небо, как напьются. Выйдя во двор, мальчик кривится — утро не было его любимым временем суток. И главные тому причины — утром кожу морозит до мурашек, глаза слипаются, даже если выспался, а в животе пусто. На улице тоже пусто, а если кого и увидишь, то они будут обязательно не в настроении. Еще по утрам никогда не встретишь Арсения, и его приезда приходится ждать почти до самого вечера. Сощурившись, Антон лениво обводит взглядом весь двор, не упуская ни одного уголка, ни одной пристройки. Вдруг возле свежевыкрашенной стены ангара, где хранился весь урожай, там, откуда по всей видимости и стреляли, Антон замечает донельзя знакомую фигуру. На этой крепкой спине он катался, когда был совсем маленький. Отец стоит неподвижно, склонив голову, держит ружье в руке и смотрит перед собой. Антон отчетливо видит, кто лежит перед ним. Видит, но не может поверить. Этого не может быть, он просто еще не до конца проснулся. Он сейчас вернется в кровать, поспит пару часов и проснется нормально. И это все перестанет быть реальностью. Забудется, как блеклый сон. Но у жестокой реальности другие планы, и ради какого-то там Антона она меняться не планирует. И ноги сами несут его к амбару. Мальчик ступает нетвердо, смотрит абсолютно потерянно. Его отец оборачивается на шаркающий звук шагов и застывает. И в этом взгляде все: и горе, и смирение, и бессилие, и раскаяние, и страх — все смешалось, исказив лицо немолодого мужчины в спазме отчаяния. Но Антон сейчас не в том положение, чтобы читать его эмоции. Антон смотрит то на отца, то на ружье в его руках, то на землю перед ним, заторможенно переводя неверящий взгляд в пространстве. По инерции опускается на колени. Тянет перед собой дрожащие руки. Песчаная шубка в крови. Мощная пасть слегка приоткрыта, обнажая клыки, которые добрый пес никогда не пускал в ход. Лапы лежат безвольно, и если бы не алое пятно на брюшке, вполне можно было бы подумать, что пес просто спит. Упав на землю, мальчишка обнял мертвую собаку за шею и притянул к себе, утыкнулся лицом в мягкую шерсть. Всхлипывает тихо, как будто еще не понимает. Никак не реагирует на доносящееся до него как сквозь толщу воды «Антон, перестань. Возьми себя в руки. Антон, шагом марш в дом». Срывается на крик, только когда раздается звук удаляющихся шагов отца, а шерстка становится мокрой от слез. Антон плачет так долго, задыхаясь от горя и чувства несправедливости, что выбивается из сил, и потом просто лежит в обнимку с животным, пока мать не поднимает его силой за локоть и не тянет в дом, находу причитая что-то, что Антон не может разобрать. Кажется, ей жаль. Антону четырнадцать, когда он прощается с лучшим другом.***
Тучи почти черные, низкие. Кажется, будто вечер настал раньше положенного. Моросящий дождь накрапывает уже несколько часов, будто нарочно томя сухую землю, прежде чем обрушиться на нее затяжным, многодневным ливнем. И тогда, лучше бы вам не слоняться вдали от дома. Если вы, конечно, не Антон Шастун. Под мелькание молний и шум грома красная машина Арсения въехала во двор. Выйдя из машины и чудом не угодив в лужу, он в несколько широких шагов оказался на веранде ставшего почти родным дома. До города путь не близкий, и лучшим решением сейчас было бы переждать непогоду здесь, чем завязнуть в грязи на размытой дороге. — Святой отец? — мама Антона в дверях выглядела какой-то растерянной, будто ее отвлекли от важных дел. Глаза ее то и дело метались за спину гостя, как будто что-то выискивая. — Вы не видели Антошу? — Нет. Я как раз пришел увидеться с ним, — тревога начинала медленно завязываться в тугой узел где-то под ребрами, и пастор неосознанно попытался считать эмоции с лица Майи еще до того, как она продолжит говорить. — Признаться, я думала, он пошел к вам. Он же всегда с вами, а тем более в такой ситуации, — сбивчиво затараторила женщина. — Неужто сбежал… Понимаете, тут такое случилось… — продолжила она, отведя взгляд и закусив губу, с трудом подбирая слова. Выслушав ее, Арсений ошарашенно уставивился на женщину, переваривая информацию. Несмотря на то, в какой шок его повергло только что услышанное, мужчина постарался сейчас же взять себя в руки. — Майя, вы… При всем уважении. Как вы могли такое допустить?! — Арсений уже практически рычал на виновато потупившую взгляд женщину. — Так, когда вы видели его последний раз? — собрать мысли в кучу оказывается непросто. Паника захлестывает так, что усилившийся шум дождя остается где-то на задворках сознания, а в голове только вакуум и четкое «что-то случилось с Антоном». — Утром… Я оставила его дома, и, — не успевает женщина договорить, как со стороны северных ворот слышится стук копыт, и стремительно приближающееся черное пятно постепенно приобретает очертания лошади. «Тошин Уголь», — проносится в уме яркой вспышкой. — Как он здесь оказался? — спрашивает Арсений, хотя ответ ему уже очевиден. — Я не знаю, — последнее, что он слышит, прежде чем ринуться обратно к машине, уже не обращая никакого внимания на лужи. — Ждите дома, Майя, — кричит он женщине, что обессиленно опустилась на пол, потеряв опору в ногах. «Я найду тебя», — повторяет Арсений чуть слышно уже в салоне, сам себя уговаривая и неслушающимися руками заводя транспорт. И вроде здравый смысл подсказывает, что ехать на машине плохая идея, Арсений упорно его игнорирует, сославшись на то, что так будет точно быстрее; надеясь, что сможет проехать как можно больше. Ожидаемо, проехать удалось каких-то три мили. Колеса то и дело увязали в размокшей глине, пока автомобиль не застрял окончательно, попав одним колесом в особенно глубокую яму. В надежде выехать, Арсений побуксовал колесами, но они лишь сильнее увязли, и он бросил это гиблое дело. Выйдя из машины и попытавшись ее подтолкнуть, он лишь испачкал в грязи руки и одежду. Несдержавшись, пастор чертыхнулся, стирая с лица такую надоедливую сейчас воду; каждая капля, что падала на лицо, раздражала и будто бы испытывала нервы на прочность. Глиняное болото не представляло никакой возможности выбраться пока дорога не высохнет, и за машиной придется вернуться в лучшем случае дня через три, если дождь к тому времени вообще прекратится. Поняв, что пешей прогулки не избежать, Арсений зло ударил по корпусу автомобиля. Где-то там Антону, возможно, нужна помощь, а эта проклятая колымага не справляется даже с небольшой ямой. Прикрывая глаза рукой от бьющего в них дождя мужчина направился в сторону равнины, где Антон — он точно знал — любил ездить верхом. Где однажды прошлой весной Антон заметил издалека машину Арсения и, догнав ее за какие-то несколько секунд, проскакал рядом с ней до самого поместья, не обгоняя, держась на равных. Антон скакал так уверенно, а светлые кудри его и легкая рубашка развивались на ветру, обнажая ключицы. Вцепившийся в поводья и улыбающийся так игриво. Красивый. Как не от мира сего. Уже не ребенок, но еще и не юноша. Арсений невольно засмотрелся на него и едва не съехал с дороги, оторвав взгляд от мальчишки только тогда, когда пару булыжников так некстати попали под колеса, заставив машину и сидящего в ней мужчину подскочить. Арсений был почти уверен, что найдет здесь Антона. Если только в порыве злости он не забрался дальше, в горы. Казалось бы, в его дурную мальчишескую голову могло придти что угодно, но отчего-то Арсений просто знал, где его искать — то ли за столько времени выучил все его привычки, то ли просто на каком-то подсознательном уровне чувствовал, а потому уверенно шел, обходя имевшиеся здесь в большом количестве колючки и кактусы, которым этой воды хватит на десять лет вперед; и с силой вытягивая сапоги, увязающие с каждым шагом в рыжей глине, ставшие тяжелыми от налипшей на них грязи. — Антон! — принялся звать пастор. — Тоша! Отзовись! Давно священник не ощущал такой злости, что обуревала им сейчас. Ему казалось, он хорошо знал этих людей. Был уверен, что Андрей никогда не сделал бы того, что сделал. Готов был поклясться, что Майя не дала бы случиться тому, что случилось. Дал бы руку на отсечение, что Сережа заступился бы за любимую собаку брата, лишь бы не заставлять Антона горевать. Но все они позволили этому случиться, и Арсений злился на них, но еще сильнее он злился на себя. Злился, что не был рядом, хотя физически не мог находиться в поместье в такое время. Он бы точно не допустил, чтобы ситуация зашла так далеко. Придумал бы выход. Не дал бы застрелить пса, не дал бы Антону сбежать из дома. Сделал бы хоть что-нибудь. — Антооон! — не унимался он, срывая голос. — Маленький чертенок… куда же ты подевался? — тяжело дыша, проговорил Арсений, оглядываясь по сторонам. Степь до самого подножья горы была ровная и хорошо проглядывалась. Если бы Антон здесь был, его можно было бы легко заметить даже издалека. О том, что мальчишка мог быть не здесь, Арсений старался не думать. Но ответа не было, и страшные мысли так и лезли в голову. — Найду, и не знаю, что с тобой сделаю. Об истинной причине поступка Андрея долго гадать не приходилось. Ответ так предельно очевиден, что Арсений жалеет лишь о том, что не мог заглянуть в мысли этой женщины раньше. Да что там, ему бы никогда не пришло в голову, что она способна на такой бесчеловечный поступок. А виной всему, конечно же, Арсений. Ревность сделала из нее чудовище, а мужчина и не замечал этого, покорно принимая ее выходки за скверность характера и думая лишь о себе. Забывая, что ставит под удар в первую очередь Антона и его семью. Людей, которых он полюбил всей душой. Может, лучше бы его вообще здесь не было? Арсений оглянулся на скалистые верхушки гор, которые были скрыты от глаз тяжело нависшими тучами, а сами очертания гор едва проглядывались из-за завесы дождя. Худшее, что можно было сделать в такую погоду, это оказаться там, среди размытых ущелий. Арсений сжал в ладони нагрудный крест и, прижав его к губам, закрыл глаза, обращаясь к богу. Отчаянно моля о помощи. Однако стоять без дела в такой ситуации, пусть и во время молитвы, оказалось просто невыносимо, и Арсений вновь принялся звать мальчика по имени. — Арсений! — донеслось до ушей священника откуда-то со стороны каньона. Обернувшись, он разглядел футах в двухстах сидящий на земле силуэт, в котором безошибочно узнал своего мальчишку. Тут же ринувшись к нему, он неотрывно смотрел как фигура по мере приближения приобретает более четкие очертания, а тревога постепенно отступала. — Отец Арсений, вы как здесь… — не успевает Антон договорить, когда мужчина тяжело падает рядом с ним на колени и притягивает в крепкие объятия, прижимая бедовую голову подростка к своей груди. — Тоша… — Арсений тут же забывает все, что обещал себе сделать с Антоном за его побег из дома, как только найдет; беспрестанно бьющие по лицу капли дождя и неприятно липнущая к телу мокрая одежда вдруг перестают раздражать; и даже злость на леди Карсон отходит на второй план. Сейчас есть только Антон в его руках, тепло его хрупкого тела, усталось в собственных мышцах и бесконечная благодарность в сердце. Нашелся, паршивец. До нитки вымокший, но целый. Рубашка Антона в районе спины была грязная, из чего Арсений сделал вывод, что мальчик какое-то время просто лежал на спине, распластавшись, из-за чего Арсений и не заметил его сразу. Пастор различает в шуме дождя едва слышные всхлипы, а затем чувствует отчаянную хватку на своей спине и предплечье. Антон жмется к мужчине, будто пытается спрятаться в нем, впитаться в него вместе с дождем и скрыть свои слезы. — Антош, ну ты чего, — начал было Арсений, обхватив лицо Антона обеими ладонями, заглядывая в заплаканные глаза. — Он убил его! Папа убил его… — Антон смотрел в голубые глаза напротив, ища поддержки, а священник не знал, что может сделать для него, кроме как быть рядом. Слова были излишни, и мужчина лишь притянул мальчика обратно к себе, позволяя ему плакать уткнувшись в черную сутану столько, сколько будет нужно. Пока не выйдет вместе со слезами такая душащая печаль. Антон терял себя в плаче, а Арсений терял покой в сердце. Слишком сильное потрясение для четырнадцатилетнего подростка, еще совсем ребенка. И как бы ни хотелось винить во всем старую стерву, глубоко в душе Арсений знал, что истинный виновник слез Антона это он сам. А Антон еще так мал и не понимает этого, жмется к нему всем телом и плачет навзрыд, выворачивает перед ним свою душу. И все для него сейчас враги, кроме Арсения. Так парадоксально. Выдохшись после долгого плача, Антон отстранился, подняв покрасневшие глаза на мужчину, у которого от этого вида сердце пропустило удар. Он аккуратными движениями принялся убирать мокрую челку с его лба, чтобы не лезла в глаза. — Пойдем домой? — спросил он тихо, вытерев большим пальцем прокатившуюся по щеке слезу, такую же кристально чистую, как и ее хозяин. Антон протестующе замотал головой. — Я туда не вернусь, — сказал уверенно, как отрезал. — Не хочу его видеть. Арсений лишь выдохнул, прекрасно понимая эмоции Антона, чувствуя его боль как свою собственную. Заставлять мальчишку вернуться домой сейчас было бы просто отвратительно и абсолютно точно выше сил Арсения. Он же ему не враг, в конце концов. К тому же, леди Карсон неизвестно, что еще может вытворить — безопасно ли Антону находиться в поместье? Но она же не сумасшедшая. Или да? — Вставай. Поедем в город, — сдался пастор, поднимаясь на ноги. Антон не двинулся с места, потупив взгляд. — Не могу, — Арсений вскинул удивленно бровь. — Нога болит, — нехотя признается Антон. «Чудесно. Только этого не хватало», — думает Арсений, но вслух решает не произносить. Возраст все же трудный, а потому терпи и лишний раз не пили. Антон казался себе таким взрослым, плюнув на все и всех. Ускакал, перед этим фактически украв коня из конюшни. Гнал через ухабистую равнину, не жалея ни животное, ни себя, полный злости на весь мир. Зло стирал рукавом слезы перемешавшиеся с каплями дождя, долгожданного, но в тот момент такого ненавистного. А теперь без чужой помощи не может сделать и шага. Жалкий. — Показывай. От этого тона немного не по себе, но Антон тянется к лодыжке и слегка заворачивает мокрую ткань штанины. Провинился, понимает. И что шутки кончились тоже понимает. Арсений тут же оказывается рядом с его ступней, присев на корточки, и стягивает ботинок. Слышится тихое шипение. Бросив на Антона испепеляющий взгляд, Арсению тут же становится за это совестно. Таким несчастным он не видел Антона никогда. Едва касаясь пальцами, священник аккуратно осмотрел лодыжку, что успела опухнуть и посинеть, да так, что одеть ботинок обратно вряд ли получится. На перелом не похоже. — Как это случилось? — Уголек, оказывается, боится грома. Скинул меня и унесся. Кстати, надо будет его поискать, — Антон пискнул. Потерять Арсеньевского коня — так он еще не попадал. — Кстати, он уже дома. Арсений в который раз за сегодня тяжело вздохнул. Ну и денек выдался. — С тобой не соскучишься, в курсе? Болит? — поинтересовался он, хотя ответ и так очевиден. — Адски. — Антон! — рыкнул священник, уже уставший слышать подобное из уст Антона. — Не богохульствую, — поднял мальчик ладони в капитулирующем жесте. Где только нахватался? Русскоязычных в поместье единицы. И все они — Шастуны. В одну руку Антона мужчина всучил ботинок, а за вторую потянул, помогая встать. Рывком Арсений закинул худощавого подростка себе на плечо, с досадой отметив ощутимую прибавку в массе. — Ух, уже не такой маленький. Опешивший от такого действия со стороны старшего Антон принялся возмущаться и болтать ногами, а ладошкой бить по спине, пытаясь таким образом «достучаться» до священника. — Нет! Я отказываюсь! Вы меня позорите, — почти заскулил мальчишка на последней фразе. Смирение — не было его сильной стороной. — И перед кем же? Здесь никого нет, — спокойно отвечал пастор, уверенно шагая к дороге. Арсению хотелось ругаться. Однако, вовремя вспоминая, с чего вообще все началось и что вынудило Антона так поступить, он одергивал себя. «Терпеть и не пилить, Арсений», — повторял он себе. Все-таки смирение было его сильной стороной. — Вы есть, — тихо выдохнул Антон, все же унимаясь. Ему ужасно стыдно. Однако спорить в его положении было бесполезно, так что он попытался смириться. Арсений поудобнее перехватил свою ношу, одной рукой держа мальчика за спину, а второй прижимая к себе за сгибы колен. — Что у тебя в карманах? — поинтересовался пастор, нащупав набитый карман Антона. — Хлеб. — Всерьез собирался сбежать? — ну это же просто смешно. — И сбежал, — прозвучал очень серьезный ответ горе-беглеца Антона. — Не надолго же тебя хватило, — Арсений ухмылнулся, а Антон принялся дуться. Висеть так головой вниз на плече мужчины было унизительно. Антон изо всех сил пытался быть в глазах Арсения старше, лучше, чем он есть. А потом случались вот такие вот казусы, в которых Антон выглядел ребенком, у которого еще молоко на губах не обсохло. Коим и был. И это ужасно расстраивало Антона, и ему хотелось провалиться сквозь землю, только бы не выглядеть смехотворно в глазах мужчины, которого он… уважал? Ценил. Любил. По которому скучал и которого всегда был рад видеть. К чьему мнению прислушивался и которого слушал с наслаждением. Который понимал его как никто другой. Сегодня Арсений искал его вдали от дома, видел его слезы (раз наверное в сотый), осматривал подвернутую лодыжку, а теперь несет на своем плече, как девицу. Как же глупо он выглядит. Антон дулся бы и дальше, закапываясь в тревогах, если бы не… — Меня тошнит. — Уже пришли. — Куда пришли? Мы только вышли с равнины. — Это я вышел, а ты прокатился с ветерком, — наклонившись, Арсений поставил Антона на здоровую ногу и, убедившись, что тот твердо стоит, отпустил. Священник потянулся руками вверх, разминая спину, а затем сделал несколько наклонов в стороны, выглядя при этом комично. Потерев поясницу, пастор зажмурился. — Мне все-таки уже не двадцать, — произнес он на вопросительный взгляд Антона, и тому стало стыдно до красных кончиков ушей. На самом же деле Арсений почти не запыхался и просто подтрунивал над мальчишкой. Антон закачался, будто молодой тополь, и заметивший это Арсений молча притянул его к себе, прижимая продрогшее тело к своему теплому боку и придерживая за предплечье. Шлепаться обратно в грязь пастор категорически запретил, и приходилось стоять, как цапля в пруду. Антон начал рассказывать про цапель и их длиннющие ноги, и Арсений ему не поверил. Тогда Антон сделал вид, что он обиделся. И тогда Арсений сделал вид, что поверил.