***
Как и ожидалось, на стадионе собралось уйма народа — и не все они были связаны непосредственно со школой, но все, без исключения, были преданными фанатами футбола. Госпожа Фредерика, к общему удивлению моих одногруппников, пребывала в хорошем расположении духа, а потому не отругала меня за своеволие. Вскоре после речи Ноэля Ноа мы разбрелись кто куда — мои одногруппники скучковались, но я оторвалась от них. Мое внимание привлекла рыжеволосая макушка. Я пробилась к девушке через толпу, тронула ее за плечо, и ещё до того, как она обернулась, запальчиво прошептала: — Элла. Она улыбнулась мне той самой снисходительной улыбкой, по которой я ее запомнила. — Хельга, какая встреча! Как у тебя дела? — Дела? — я неловко поскребла в затылке. — У меня здесь что-то вроде практики. Она не отвечала, но и не улыбалась больше. Ощутив прилив жгучей, как раскаленные угли, неловкости, я выдавила из себя: — А ты… ждёшь кого-то? — Угадала. Элла, моя подруга-физик, которая многому меня научила, стояла передо мной, неулыбчивая и неприветливая, а я не знала, что ей сказать. Наверное, поэтому мы разошлись. Вот так молча, без объяснений. Я задала ей несколько вопросов, которые следовало задать после долгой разлуки, и, пожав руки, собралась распрощаться с ней восвояси, но, попятившись, врезалась спиной в человека, стоящего сзади. Я повернулась, опустив взгляд в пол и выразив глубочайшее сожаление, но, когда услышала голос, то вздрогнула и посмотрела на говорящего. В очках и кепке, но узнаваемый — вне всяких сомнений, это Ноэль Ноа. Я потеряла дар речи. Обойдя меня, он обратился к Элле. Я не слышала слов. Перед взором у меня клубился туман. До меня не сразу дошло, что человек, которого ждала моя давняя подруга — сам Ноэль Ноа. Элла, приподняв мой подбородок и вернув мне ясность ума, представила меня Ноа. Похоже, это была его инициатива. Сглотнув, я прохрипела невнятное: — З-здравствуйте. Совершенно растерянная, я не знала как себя вести и не знала, что и думать. Но чары, разлитые в воздухе, пленили меня. Рядом с ним воздух вибрировал — или это кровь, стучащая у меня в висках? Именитый футболист не был в моем вкусе — его красота скорее была чисто мужской, я же предпочитала утонченных мужчин, но на его крепкое плечо хотелось опереться. Я совершенно отстала от группы. Без малейшего понятия, как буду писать конспект мероприятия, который от нас, несомненно, потребует госпожа Фредерика, но не это занимало меня в данную минуту. Выяснилось, что Элла и Ноэль раньше состояли в отношениях, но иногда встречались — как сейчас, например. Для той же эмоциональной разрядки, с которой я велась на авантюры Анны и напивалась в хлам. Мы отобедали в ресторане за его счёт и обменялись контактами. Совершенно очарованная, я не могла поверить, что все произошло так быстро. Возвращаясь домой окольными путями, я заметила впереди Анну и прибавила в шаге, чтобы поспеть за ней. — Боже! — вздрогнула она от моего касания. — Ты меня напугала. Знаешь, я тебе звонила. Поверив ей на слово, я извинилась, сказав в оправдание, что повстречала кое-кого. Она визжала на моем рассказе, а под конец слёзно раскаивалась — она выпила все мое молоко. Пригрозив ей пальцем, я зашла в магазин, прикупила недостающих продуктов, и мы разошлись. За конспект мероприятия я получила заслуженную шестерку , но не унывала. Тот день был дивным. Я и представить себе не могла, что Ноэль Ноа настолько обаятельный мужчина. Я мыслила несколько стереотипно, считая футболистов глупыми неотёсанными мужланами. Я ставила их едва ли не в один ряд с гопниками! Как глупо с моей стороны. Но я рада, что предубеждения развеялись таким приятным образом.***
На мой старый — старый, потому что я им почти не пользовалась — номер позвонила Элла, прямо сообщив, что я нравлюсь Ноа, и он собирается сделать меня своей любовницей, а ее — бросить. На мой встречный вопрос: «А разве вы и так не расстались?», она рявкнула, что я понимаю, что она имеет в виду. И я понимала. Они не состояли в отношениях, но спали, и ее это устраивало. А тут на горизонте замаячила я с претензией на ее мужчину, пусть и не в полном смысле этого слова. Сложившаяся ситуация была презабавной, а мне нравилось веселиться, поэтому я сразу же согласилась на приглашение в Пергамский музей. Ехали вчетвером на машине Ноа — он, Элла, я и Анна. Всю дорогу мы хихикали, переписываясь в чате, чтобы Ноа и Элла не слышали нас. — Почему они смеются? — не выдержала Элла. Вопрос ее был пропитан негодованием. Мой смех она воспринимала как личное оскорбление. — Они молоды, — пожал плечами Ноа. — В двадцать лет еще можно позволить себе беспричинный смех. Ноа был прав, а Элла вела себя жалко до неприличия. Когда я была наивной семнадцатилетней девчонкой, то велась на ее высокие рассуждения о культуре, сейчас же они показались мне изжившими себя. Элла была злопамятной и мелочной. Я была слишком ослеплена обожанием, чтобы посмотреть в глаза фактам. Но время расставило по местам своим. «Не сотвори себе кумира». Как же чертовски прав был Моисей. По нашему плану Анна должна была увести Эллу, оставив меня наедине с Ноа. Не то чтобы я делала это из желания добиться Ноа — скорее из вредности. Если верить опасениям Эллы, его расположение уже было у меня в кармане. Таким образом, мне хотелось поднасолить Элле за то, что оборвала нашу приятельскую связь, даже не оповестив меня об этом. Прошлые обиды не всегда остаются в прошлом. Иногда, чтобы добиться справедливости, нужно отомстить — пусть даже это будет мелкая пакость. Когда я вышла из авто, Ноа галантно подал мне руку. Смокинг был ему к лицу. И его обычно суровое выражение теперь казалось светским, а не равнодушным. Если человек холоден, но прилично одет, то это меняет все. Мы прошлись вдоль фонтанчика в молчании — только цокот моих туфель прерывал тишину. Весьма кстати Элла захотела в туалет, и они с Анной отправились вместе, посоветовав нам не дожидаться их. Не похоже на совпадение. Подозреваю, что Элла затеяла это специально, чтобы оставить нас наедине. Если я права, то в моей шалости нет смысла, ведь она не причинит Элле решительно никакого вреда. Подумав так, я должна бы расстроиться, но не испытала ничего похожего на дискомфорт. Напротив, прилив какой-то невиданной лёгкости. Словно веревки обязательств, которыми я себя связала по рукам и ногам, наконец ослабли. Мы купили билеты, отправились в первый зал, рассматривая экспонаты. Я остановилась у ворот Иштар, и Ноа вдруг спросил меня — он стоял так близко, что его дыхание щекотало волосы на моей макушке, но в то же время сохранял дистанцию: — Как думаете, в чем значимость искусства? Растерявшись от неожиданного вопроса, я пробормотала: — В том, что оно связывает людей разных мнений, поколений, возрастов… — Телосложений, вероисповеданий… — добавил он, не улыбаясь, но голос его был весёлым. Я устыдилась своей глупости — мои пальцы едва ли не потянулись к волосам, чтобы вырвать их с корнем, настолько велико было мое отчаяние. — Не смейтесь надо мной, я ответила первое, что взбрело в голову… — Кто смеётся? Я серьёзен. — Можно быть серьезным шутя. — В общем, вы правы, — он не стал продолжать тему с шутками и, вернув внимание «воротам» древней богини, проговорил с некоторой отстранённостью: — Значимость искусства в его незавершённости. Мне так кажется. — Незавершённости? — Да, каждый может додумать что-то своё. Через свой жизненный опыт. — И телосложение, и вероисповедание… — Да-да, — он улыбнулся по-настоящему, и мое сердце ёкнуло. — И это тоже. Непременно. Я предположила, что Анна и Элла нагонят нас, но они так и не появлялись. Когда наша экскурсия подошла к концу, Ноа взял меня за руку и предложил поужинать. Выяснилось, что Анне стало плохо, и Элла вызвалась её проводить. Это в наши планы не входило, и по дороге в ресторан я напечатала подруге кучу смс-сок, но она не отвечала. Подозрения кольнули мою душу остро, неприятно, но я решила довериться людям. Опять. После трапезы мы вышли на террасу — покурить. Я выпускала сигаретный дым изо рта, иногда кашляла, потому что у меня разболелось горло от поездки с открытыми окнами. Кажется, я всё-таки простыла. Ноа похлопал меня по плечу, спросил, в порядке ли я, но я не смогла улыбнуться. Улыбка в этот миг показалась мне преступлением против справедливости. Докурив, Ноа приподнял меня за подбородок — и я была вынуждена посмотреть в его глаза. За широко простирающимся океаном безмятежности я разглядела предвестие бури, но не испугалась. — Видит бог, я вообще не люблю молоденьких девочек. Но мы с вами похожи. И меня к вам тянет. Не могу выбросить ваш образ из головы. Так что подумайте — вы знаете, что я могу вам предложить. Его прямолинейности позавидует даже Ангела Меркель. Теперь мне захотелось улыбнуться, но я не стала, потому что это означало бы, что я потешаюсь над Ноэлем. — Но мы с вами так мало знаем друг о друге, — слабо возразила я. — Отношения для того и созданы, чтобы лучше узнавать друг друга. — Вы правы. Но все же… — Что вам мешает? Я поёжилась и отвела взгляд, почувствовав давление в этом вопросе. — Вы сказали мне подумать, но сейчас почти настаиваете. Дайте мне время. — Как скажете, — он отпустил меня, и я выдохнула с облегчением. — Я буду ждать вашего ответа. Прибыв домой, я захотела скинуть с себя всю тяжесть прошедшего дня. Я сняла серьги, раскрыла шкатулку и ахнула, осев на пол пристреленным зайцем. Единственный человек, бывший в моей квартире кроме меня, — это Анна. Все сходится: она давно хотела эти серьги. Они ужасно дорогие. Достались мне от бабушки. Я обнаружила пропажу слишком поздно. Если бы я узнала об этом раньше, то не подвергла бы себя риску. Была ли Анна на моей стороне когда-нибудь? Она уехала с Эллой не просто так. Она ей что-то наплела. Боже мой! Жить — такая мука. Всегда будет кто-то, настроенный против тебя. Так не люблю терпеть поражения. Они оставляют горький осадок. Я рухнула на постель, подумала, что надо бы раздеться, постирать чулки, повесить платье на вешалку, и тут же заснула.***
Проснулась с тягостным ощущением необходимости прийти к какому-то решению. Ноа ждал ответа, а я меньше всего на свете хотела заставлять его ждать. Хотя он не походил на человека, обделённого терпением, но я чувствовала, что должна определиться да поскорее. Спросила себя, моя голову в раковине, чего я хочу. И не нашлась с ответом. Яркие и противоречивые эмоции терзали меня. Они не укладывались в голове в стройный порядок. Об Анне и Элле я почти не думала. Предательство подруги я приняла с поразительным спокойствием. Что касается Ноа… К чему медлить? Я нравлюсь Ноа, он нравится мне: мы непременно должны быть вместе. Я сказала ему об этом по телефону, зевая, потому что до смерти хотела спать. Он тотчас назначил встречу на завтра. Я спохватилась, вспомнив про семинар по детской литературе, и, не смыкая глаз всю ночь, учила конспекты. Немного подремала под утро. На пары пришла разбитая. Анна обеспокоенно спросила, в норме ли я, на что я огрызнулась: «Разве могу я быть в норме, зная, что моя подруга украла дорогую мне вещь?» Бегающий взгляд ее показался мне жалким зрелищем. Она сказала, что потеряла серьги, которые просто одолжила, но я не поверила. Отныне мне не хотелось иметь с ней никаких дел. Я теряю друзей, провожу время не с теми людьми, занимаюсь ерундой… Есть ли что-то правильное в моей жизни? На свидании с Ноа я нервно ёрзала и врала, что со мной все в порядке. Я хочу умереть. Пожалуйста. Пожалуйста.***
Всю следующую неделю он был занят тренировками и подготовкой к грядущему чемпионату. В редкие часы, что мы виделись, лёгкий флёр влюблённости чуть подкашивал мое внутреннее равновесие, но я стойко держалась на плаву, не позволяя слабости завладеть мною полностью. Я? Влюблена? В Ноэля? Не слишком ли я поспешила с выводами? Влюбленные девчонки превращаются в дурочек. Мне не нравилось быть дурочкой. Окружающие смотрят на дурочек свысока. В этом есть плюсы, но минусов больше. Что интересно — мы с Ноа даже не спали. Просто приятно проводили время вместе. Целовались — иногда жадно, иногда нежно — и мне этого было достаточно. Когда человек становится тебе дорог, то ты обращаешь внимание даже на небольшие изменения в его облике: более явные морщинки, прорезающие лоб, уставшие глаза и опущенные уголки губ. Ноа всегда выглядел невозмутимо, но я видела залегшую на дне души тревогу. Когда я спросила его об этом, он покачал головой и промолчал. Он уважал меня достаточно, чтобы не врать, но недостаточно, чтобы открыться мне. Мы ещё не были настолько близки, и я не уверена, что когда-нибудь станем — слишком закрытый он человек для того. Я никогда не читала в прессе про личную жизнь звёзд. Мне это было неинтересно, но, познакомившись с Ноэлем, я впервые ощутила эту потребность узнать его поближе. С трудом держала себя в руках и не вбивала заветные слова в поисковую строку браузера. Единственное, что я слышала — это то, что его жена, Хелен, умерла при трагичных обстоятельствах. Ужасно, если я спрошу его об этом. Вместо этого я, пристроившись у его ног и положив подбородок на его колено, смутно улыбнулась: — Каким ты был в моем возрасте? Он был старше меня, а мне всегда было любопытно до страсти, что у таких зрелых, самодостаточных мужчин, как Ноэль Ноа, в голове. Какие мысли роятся, какие битвы ведутся. — В юности я был… — медленно проговорил он, почти смакуя слова: оттого, как он на секунду полуприкрыл глаза, я поняла, что он погрузился в воспоминания. — Самоуверенным, почти отчаянным. — И как, самоуверенность помогла тебе добиться успеха? Ноэль улыбнулся чуть снисходительно, пропустил мои волосы сквозь пальцы. — От самоуверенности больше вреда, чем пользы. Во всем нужно знать меру. Я кивнула, не слишком вникая в его слова. Зрелые самодостаточные мужчины не говорят ничего из того, что я бы не слышала. Мое разочарование было незаметным, потому что ожидаемым.***
Ноа не влюбился в меня, но испытывал нечто сродни нежному любопытству — так мне виделось. Он часто спрашивал о моих эмоциях и волнениях, бушующих в душе — слушал с таким вниманием, что мне становилось неловко. Кто-нибудь когда-нибудь предавал мне такое значение? Ответ очевиден. Мне льстил его интерес, льстило понимание, что мы действительно похожи, и он выбрал меня среди множества женщин не просто так. Не то чтобы я особенная — просто мы одного поля ягоды. Всем хочется найти защитника, покровителя. А Ноа им был. И я решила: пора. Зажгла в его крови огонь желания, но отказалась усмирить. Мне думалось — это весело, но я ошибалась. В нем бушевали страсти, и они поразили меня своей силой и злостью. Я поддалась ему, потому что проиграть человеку, которого любишь, очень приятно. Наконец ноги наши переплелись, я обняла его: наше дыхание смешалось. Благодаря Ноа я узнала свое тело, он говорил мне о нем с интересом, без непристойности, как о какой-то драгоценности. Ночь удивительна. Она лишает нас того, на что мы полагаемся больше всего — зрения. Поэтому мы так боимся ее. Она делает нас беспомощными. Я встала в туалет, нащупала выключатель, двинула по нему с откуда-то взявшейся во мне яростью — и вспыхнул свет, разгоняя мрак. На утро я поделилась с Ноа своими мыслями, на что он лениво ответил: — Люди боятся не темноты, а монстров. — Но они прячутся в ней. Это их логово, убежище, — настаивала я на своем, с каким-то отчаянием цепляясь за эту мысль. Она была важна мне, важна как кислород, как грань между жизнью и смертью. Той ночью мне почудилось, что крах близок.***
Люди любят устанавливать правила и не следовать им. Я не исключение. Мне захотелось рассказать про нашу с Эллой дружбу и что она для меня значила, (и значила ли что-то вообще?) про предательство Анны и зиящую дыру, что оставили у меня события тех дней. Когда я думаю, что миновало несколько месяцев, мне становится грустно. За течением времени не поспеть. Если ты отстанешь, оно выбросит тебя за борт. Ноа отпил виски, подержал во рту. Он пил редко, хотя был устойчивым к алкоголю. От него всегда пахло парфюмом, поэтому мне нравилось устраиваться между его ног, прижимаясь ухом к груди, вслушиваясь в ритм сердцебиения. Он не обнимал меня, но я все равно чувствовала себя в безопасности. Если я упаду, он меня поймает. Мне кажется, это все, что нужно человеку для того, чтобы избавиться от навязчивого одиночества — уверенность, что когда он окажется на краю пропасти, кто-то схватит его за руку и потянет на себя. — У нас есть общая черта: мы оба любим людей, уже потерянных для этого мира. — Думаешь, — я заинтересованно склонила голову на бок, — Элла безнадежна? — Не думаю, а знаю. — Но она умна. — Ум — не гарант успеха или счастья. Она не умеет грамотно пользоваться своими способностями. Ноа щёлкнул меня по носу, и я самодовольно усмехнулась, почему-то совершенно убежденная, что он никогда так не щёлкал Эллу. Я сравнила себя с ней невольно, и пока счёт был в мою пользу, я казалась себе бесконечно привлекательной женщиной. Марлен Дитрих. Афродитой. — Ты мог бы научить ее этому. — Мог. Но зачем мне это? Я забрала виски из его рук и отхлебнула. Мне стало паршиво на душе. Я ничем не лучше Эллы. Ноа поиграется со мной, как с мячиком на футбольном поле, с тем же профессионализмом и страстью, и бросит. В сущности, ему никто, кроме жены, не нужен. Ну что за человек, ищущий приют в других? Другие — это ад. Или как там говорил Сартр? Мне плевать. Я не философ, но я точно знаю, что обманывать себя и вовлекать в это невинных — не очень этично. Но могу ли я назвать себя невинной? Может, я больше всех виновата? Но перед кем? Пьяные мысли пьяной женщине. Я встала, покружилась под музыку, доносящуюся из телевизора, больше проливая алкоголь на ковер, чем поглощая. На мне было только нижнее белье и шаль, но я не замерзала — грел алкоголь и магия ночи. Ночь — это пожар. Чем ярче свет, тем гуще тень. Устав наблюдать за моим одиноким безликим танцем, Ноэль подошёл ко мне со спины, обнял, и мы стали нежиться, но в этом было столько щемящей тоски, что мне захотелось расплакаться. Наверное, уже никогда не будет так, как сейчас. Но эта минута — вот она, с нами; я не знаю, любовь ли это или соглашение, но это не важно. Я уронила голову на его плечо и всхлипнула. — У каждого человека несколько лиц, — он знал, о чем я думала, и сказал мне эти слова не потому, что в них верил, а потому, что мне нужно было их услышать. — В этом все мы равны. — В многоликости? — Не воспринимай мои слова слишком всерьез, пташка. «Но и не относись к ним с пренебрежением», — он не произнес это, но я добавила от себя — это читалось в изгибе губ, наклоне головы. Возможно, во мне пробивались ростки здравого смысла, но они были настолько крохотны, что заметить их было невозможно. Я решила заговорить об Элле. Анне. Предательстве, которое обожгло мою душу холодным огнем. Я негодовала, что не нравлюсь им. Ноа ответил, что людей часто судят за то, что они не нравятся. — Но это несправедливо, — возразила я тоном маленькой девочки. — А справедливость, милая Хельга, если и существует, то она мало кому нужна. — Никто не хочет отвечать перед законом совести. — Все так. Красота обычно приводила меня в некоторое смущение. А Ноа тем вечером был очень красив.***
Обычно равнодушная к детям, я нашла сына Ноэля — Феда — очаровательным мальчишкой. Когда я впервые вошла в дом Ноа, Фед отнёсся ко мне со скепсисом, мол, очередная пассия отца. Но со следующей недели мы уже во всю рубились в карты. Я немного поддавалась, но весьма реалистично изображала горечь поражения, чтобы он не заподозрил меня в обмане. И я грустила. Так часто и так непозволительно долго, что удивлялась себе. Осенняя хандра или приступы меланхолии перед сессией случались со мной не раз и не два, но никогда моя тоска не несла такой разрушительный характер. Хотелось выть навзрыд. У Феда была молодая нянечка, которая приходила к нему два раза в день по будням — утром и вечером, готовила, учила с ним уроки и контролировала успеваемость. Ругала, если надо; если надо, хвалила. А я ревновала. И мне было так стыдно, что уши краснели. Однажды я приперла ее к стеночке и приставила нож к горлу. Она зарделась, увидев лезвие. — Ты спала с ним? — потребовала ответа я. — С кем — с ним? — Не придуривайся! С твоим работодателем. — И кто из нас придуривается? — Она высокомерно вздернула подбородок и одарила меня оценивающим взглядом. — Он даже в мою сторону не смотрит. — А тебе хотелось бы? Она вывернулась из-под моих рук, выбила нож и зафиксировала мои руки над головой. — Я расскажу ему, какая ты идиотка. Больная, тупая стерва. Он таких не любит, чтоб ты знала. Если бы я умирала в эту секунду, то не сопротивлялась. Да и какой дурак противиться смерти? А впрочем… Дураки найдутся на любой случай жизни, даже там, где их быть не должно. Я — живой тому пример: сглупила так страшно, что не было мне прощения. Любовь воспитывает благородство. Когда мы совершаем плохой поступок, то нам стыдно перед возлюбленными. Но мне перед Ноа почему-то стыдно не было. Влюблена ли я была в него на самом деле? Или любовалась собой в этом чувстве? Мне было стыдно только за себя.***
Наши отношения сделались такими же напряжёнными, как струна, как канат. Мы ссорились, Ноа боялся за сына — за то, что я могу причинить боль и ему. Но я бы никогда не тронула Феда. Канат натягивается, создавая иллюзию хрупкого равновесия. Сколько же ещё ты пройдешь без оглядки, о, смелый акробат? Увы, у меня была плохая физическая подготовка, чтобы удержать равновесие. Я падала, но на этот раз Ноа не протянул мне руку, чтобы удержать. И сомкнулись над моей головой бушующие волны мироздания. Отчаяние — это холодная дрожь, нервный смешок, неотвязная апатия. Я погрязла в него с головой. Расставание было неминуемым. Элла знала об этом. Она хотела сделать мне больно. Я не знаю почему. Возможно, не у всего должна быть причина, но если бы она была, то мне было бы проще. — Когда все решено, тогда уже не страшно. Плохо, когда цепляются, — мама сказала мне это, когда я решила навестить ее. Слезы навернулись на глаза. Хорошо, что даже у таких, как я, есть место, где их ждут.