Пути страсти

      Куон находил влюбленность слабостью.       Она. Сковывала. Обязательствами.       Куон любил простоту во всем: просто набраться как скотина и блевать всю ночь напролет, просто решить задачку по алгебре и получить пятерку, просто забить решающий гол и прослыть крутым футболистом.       Но любовь так не устроена. Она склонна все усложнять, драматизировать и путать карты. И Куон ее ненавидел. Правда ненавидел.       Он не понимал, почему это чувство так восхваляют, почему на нем зиждется мир.       Стремление к победе, жажда риска, преданность родине — это ему было понятно, доступно и вызывало исключительную симпатию. Но любовь между мужчиной и женщиной… нет ничего более загадочного и странного, чем романтика.       Эти жесты, которыми так легко обольстить юных девиц — сводить в кино, подарить цветы, заплатить за ужин в ресторане, терпеливо выслушать жалобы… а потом переспать. И бросить.       Что в этом хорошего, честного, искреннего? Так делают многие. И он не исключение. Так, ради интереса. Пару раз. И он так и не просек фишку. Секс — это приятно, но не настолько, чтобы лезть из кожи вон, чтобы затащить какую-нибудь красивую девчонку в постель. Они того не стоят.       Спорт приносит такое же удовольствие, как и плотские утехи, если не больше. А радость от гола не сравнится даже с самым бурным оргазмом.       И всё-таки однажды Куон влюбился. Как мальчишка. Это произошло против его воли.       Дело было в январе. Выпал снег, каникулы продолжались. Успешно сданные экзамены и закрытие семестра. Пожалуй, Куон был счастлив как ребенок — от природы хитрая улыбка не сползала с губ.       Он зашёл в магазин купить пива. Девушка, что стояла перед ним на кассе, крепко держала за руку ребенка — мальчишку лет шести-семи — он жалобно хныкал и умолял купить ему сладости, на что девушка огрызалась и советовала потерпеть до дома, ведь у них в холодильнике полно еды.       Она не выглядела как школьница или студентка. Скорее всего, ей перевалило за двадцать пять. Такая подтянутая, статная. Не то чтобы фигуристая, но гордая, строгая у нее осанка. Куону импонировали женщины, которые знали себе цену — с ними было интереснее.       Неприступные скалы. Так он их прозвал. Хотя, если честно, все женщины не более, чем выскочки. Да, точно. Требующие внимания, подарков и времени мира. Словно других дел, кроме развлечения их персоны, не было. Быть не могло.       Вряд ли этот неприятный, хнычущий ребенок приходился ей сыном. Уж слишком неумело, даже резко она с ним обращалась. Или она была плохой матерью. Такое тоже возможно, но Куон почему-то, полагаясь на интуицию, исключал этот вариант.       Он рассмотрел ее, когда она расплачивалась, и побелел до цвета молока, увидев лицо. Она не была красивой, если говорить о красоте примитивно, как об эталоне, но она была несомненно притягательной.       Нос с горбинкой, губы припухшие, будто от поцелуев (а, может, так оно и было) низко посаженные брови создавали неприятное впечатление, словно она постоянно хмурилась, но Куону, черт бы его побрал, ужасно нравилось то, как она выглядела.       Кассирше пришлось окликнуть его, чтобы он вернулся в реальность. Он рассеянно поскреб в затылке и неловко извинился.       Выйдя к друзьям, которые ждали его на улице, он ещё некоторое время думал о милой незнакомке, но вскоре забыл о ней, увлекшись разговором о грядущем поступлении. Окончание школы не за горами, а он так и не определился с университетом.       Узнал о своей неприятной влюбленности он на следующее утро. Проснулся Куон от щекотки в горле — он впервые ощущал что-то подобное и, не на шутку, перепуганный, склонился над унитазом, ожидая, что его стошнит, но ничего не произошло.       А потом у него закружилась голова, заложило уши и поплыло перед глазами. Его действительно вырвало, но не вчерашним ужином, а цветами. Иссиня-черными. Такими же, как волосы незнакомки.       Проклятие!..       Он впился пальцами в ободок унитаза — лицо его приобрело такое страшное, неестественное выражение, что если бы он увидел себя в зеркале в этот момент, то не узнал бы. Влюбиться в незнакомку, которая старше его как минимум на восемь лет — о, для этого нужно постараться! Или нужно быть редкостным неудачником.       Молодец, Куон, ничего не скажешь.       Он вытер уголок рта кусочком туалетной бумаги и вышел из туалета гневливый, как черт. Разбуженная мама шепотом спросила, все ли с ним в порядке, на что он, выдавив улыбку, ответил, что все в норме, просто съел что-то не то.       Мама прогнала его обратно в постель, а он стал думать, как бы ему вновь найти ту девушку. Он ведь ни имени, ни адреса, ни номера не знает. Остаётся лишь один вариант — ждать у магазина. Он так и сделал.       В первые два дня ему не свезло, но на третий он увидел ее издалека, порывисто поднялся со ступеньки, на которой сидел, прижал холодные руки к горящим щекам — сумасводящий контраст! — и вдруг понял, что ему нечего ей сказать.       Набросится он на незнакомку со словами: «Я люблю вас, я страдаю, помогите же мне!» — и она прогонит его прочь, обзывая психом. Стоит заметить, справедливой будет ее реакция.       Нужно с ней… познакомиться. Быть мягким, обходительным. Черт, а если не сработает? Если он ей не приглянется, что тогда?       А потом он подумал: «А что я теряю?» — это приободрило его, и он вышел из укрытия, нервно скрестив пальцы на удачу.       Он перегородил ей путь, и она вынула наушник, глядя на него с вопросом.       Попытать счастье с женщиной, которая много старше его — это оправданный риск или не очень? «Вот и узнаю», — невесело усмехнулся Куон, предвкушающе потирая руки.       Он изложил ей суть проблемы — торопливо, неловко — но она глядела на него с подозрительным понимаем, а, когда он договорил, она вырвала все надежды с корнем:       — Ох, мне жаль, но ничем помочь я не могу.       Она попыталась обойти его: он перегорадил ей дорогу — не хотел отпускать так просто, оставшись ни с чем. В момент, когда его настигнет очередной приступ кашля, он пожалеет о том, что не удержал ее.       — Может, есть что-то, что я могу сделать для вас?       — Ты не отпустишь меня, не заручившись надеждой на следующую встречу?       — Это выходит… непроизвольно, — Куон пробовал слово «непроизвольно» как экзотическое блюдо: он всегда действовал в союзе с рассудком. Что пошло не так?       — Так уж и быть, — она согласилась слишком легко, и он не мог не заподозрить подвоха. Она передала ему визитку и выглядела при этом так просто, так беззаботно, а потому неподражаемо. — Боюсь, это не то, чего ты ждёшь, но вот мой номер. Позвони сегодня вечером — есть просьба, выполнив которую, ты получишь мою благосклонность.       — Вам не в первый раз торговаться, да? — он иронически хмыкнул, желая задеть ее самолюбие, но она лишь ухмыльнулась как дьявол, заключивший успешную сделку.       — Чем черт не шутит…       Ее звали Мия Такахаси — да-да, как того фигуриста — и ему без проблем удалось получить номер её телефона.       Нет, попотеть всё-таки пришлось. Но результат удачный, а, значит, все не так плохо, как могло бы быть.       Куон вертел визитку весь день, рассматривая ее со всех сторон, а вечером решился позвонить — Мия назначила встречу в больнице, сказав, что это — секрет что всех и каждого. Она заинтриговала его, и он не мог не прийти. Оказалось все не так поэтично, как представлялось.       Близка подруга Мии — врач, занимающийся исследованиями в области ханахаки, и она предложила провести несколько любопытных тестов/экспериментов/экспертиз. Куон согласился, потому что Мия смотрела на него так, словно своим отказом он глубоко огорчит и разочарует ее. Этого он желал меньше всего на свете.       — Но почему я? — спросил он, свесив голову, когда, после дня, проведенного в больнице, они взяли передышку в парке.       — Ты подвернулся под руку. Вопрос не в людях, которые болеют ханахаки, а в людях, в которых они влюблены.       Природа ханахаки неоднозначна. Полуфантастическая болезнь. То ли мутация, то ли патология, но она не смертельна, просто неприятна.       Премьер-министр Японии на очередном собрании либерально-демократической партии закашлял так сильно, что люди испугались, что он умрет: из глаз его хлынули ручейки слез, черные бутоны оросили ковер. Долго его «добивала» пресса назойливыми вопросами — и в итоге он сдался, признавшись, что влюблен в Итиё Хигути. Давно мертвую женщину, поэтессу прошлого века. Это означало одно — полюбить можно даже образ — и задыхаться, задыхаться от этой любви каждый день.       Какое безумие, что Куон влюблён!       Он водил пальцами по скамье, чувствовал на лице невольную улыбку. Пришлось отвернуться, чтобы ее не увидела Мия. Это длилось минуту, не больше.       — Давай возвращаться? — Мия встала, протянула ему руку. — Я провожу тебя.       Куон хотел возразить, ведь это джентльмен должен оберегать даму, но взгляд Мии был таким требовательным, таким родительским, что он послушал ее без пререканий, но не чувствовал ни раздражения, характерного задетому тщеславию, ни досады оттого, что не удалось произвести впечатление на понравившуюся девушку. С Мией все было просто. Как он и любил.       Исследования продолжались, еженедельные встречи тоже, любовная лихорадка снесла Куону крышу окончательно: страсть, овладевшая им, и пугала, и заводила одновременно.       Он как-то проснулся на рассвете, посмотрел в зеркало — щеки его раскраснелись и пылали, как два солнца.       Он приложил руку ко лбу — лоб был в испарине. Даже корни волос влажные. Капля пота медленно сползла вдоль спины. Когда Куон думал о Мии, то превращался в подростка в пубертатный период. Какой стыд!       Он стал рассеянным; от мамы не укрылись наглядные причины ее влюбленности — как-то раз его стошнило лепестками прямо в суп. Мама подвинула к нему стул, накрыла его руку своей, улыбка ее утешала бесконечным пониманием и поддержкой. И Куон выговорился: сказал, что жить не может без Мии Такахаси, но так же знает, что она никогда не будет его. Мама молча обняла его, и он зарылся носом в ее грудь, прямо как в детстве, не сдерживая слёз.       Он осознал смысл выражения «я не представляю, как жил до встречи с ней» — и это было самое горькое, самое гадкое осознание, которое только можно представить.       После исследований Мия неизменно провожала его до дома. Обычно они шли вдоль парка, и это было лучшее время, потому что он мог побыть с ней наедине. Свидетели его любви — только деревья, кусты и камни. Но природа умела хранить секреты. Так думал Куон, смеясь над собой: он стал выражаться поэтично, и это было так жалко, потому что влюбленный нигилист хуже разочарованного марксиста.       Мия редко рассказывала о себе. Зная о его интересе, она вообще держала язык за зубами, но, однажды, привыкнув к нему достаточно, поделилась своими переживаниями: тот мальчишка, с которым он видел ее иногда, был сыном ее погибшей старшей сестры, и она присматривала за ним до тех пор, пока его отец не вернулся из командировки. Она его ненавидела. Она всех детей на дух не переносила. Но даже в ненависти Куон считал ее прелестной.       Он слушал ее, боясь дышать, весь превратился в слух, освободившись, наконец, от самого себя. Его она, наверное, тоже ненавидит. Он поделился с ней этим, но она пылко возразила:       — Ты ошибаешься. Я не настолько не уважаю себя, чтобы добровольно встречаться с тем, кого ненавижу. Просто ты мне совсем не нравишься, — повторила Мия, будто убеждала саму себя. — Никогда не понравишься так, как тебе хотелось бы. Не пойми меня неправильно. Я вижу, как ты меня на смотришь, и я не хочу сделать что-то неосторожное, что подпитало бы твои бесплодные надежды на взаимность. Ее не будет, Куон.       Это было его первое соприкосновение с любовной жестокостью — он чувствовал, как по мере его размышлений она зарождается, крепнет в нем.       — Кто бы мог подумать, что вы из того типа женщин, что лгут себе?       — Ты ужасен, Куон.       — В меньшей мере, чем вы.       Где-то на отголосках сознания он понимал, что Мия права, потому что она старше его, чувства были обречены на провал с самого начала, но гордость клокотала внутри пожаром — хотелось отплатить ей: пусть ощутит на своей шкуре ту же боль, что доставила ему. Иначе он за себя не ручается.       Он решил отомстить ей — мелочно, сумасбродно, из-за уязвленного тщеславия. На такую месть способны люди только в пору беспечной юности, когда кажется, что последствий не будет, а их обидчики получат по заслугам. И плевать, что мир не делится на героев/злодеев. Для Куона Мия была самой коварной женщиной, которую только способна сотворить рука бога.       Он не придумал ничего лучше чем сыграть на струнах ревности. Он написал однокласснице — той, что, по слухам, была в него влюблена: она тотчас согласилась на встречу и слишком уж быстро согласилась на такую авантюру как свидание. Теперь на исследования ходили вместе: Мия, Куон и его девушка.       Мия виду не подавала, но это лишь распаляло азарт Куона: он был уверен совершенно, что она с ума сходила от ревности, просто не показывала этого!       Но Мия приперла его к стеночке в день, когда девушка Куона выезжала за город по делам и не могла встретиться с ним.       — Ты держишь меня либо за идиотку, либо за малолетку — мне не совсем понятно, но это неважно. Мне неприятно не то, что ты нашел себе девочку — я очень рада, что сверстницу — а твое отношение ко мне как к подружке. Если ты хотел поругаться со мной — поздравляю, ты добился своей цели. Спасибо за то, что согласился помочь моей подруге, пусть ты сделал это ради меня. Вклад в медицину — это неплохо, да?       Зимние каникулы прошли, начался новый семестр. Куон бросил одноклассницу. Ее слезы не тронули его ничуть, хотя он, пожалуй, будет мучаться от угрызений совести лет через десять-пятнадцать лет — так всегда происходит с людьми его типа. Сначала делают, потом жалеют.       Ночи без предвкушения от встречи с любимой были неизменные, бесцветные, увязнувшие в грусти, а дни иногда проходили быстро, заполненные занятиями.       Куон перестал кашлять цветами в сентябре, но в его сердце до сих пор жила Мия Такахаси и первая история его неудачной, но научившей его многому, любви — такой же унылой, как и цвет волос Мии. Иссиня-черный.