Пути страсти

      Наги был похож на большого плюшевого медведя, но не потому, что он был толстым, а потому, что постоянно носил оверсайз одежду: худи, брюки и пижаму. Ацуко не верилось, что этот крепкий на вид парень может заболеть, но простуда — коварная инфекция: она застаёт врасплох даже тех, кто к ней готов.       Наги не ходил в школу уже третий день, и Ацуко исправно навещала его после уроков: передавала конспекты, рассказывала об уроках и, конечно же, поила лекарствами. Сегодня — не исключение.       Ацуко передала привставшему на кровати Наги отвар и приказала:       — Пей.       — Горькое же, — он неприязненно сморщился, помня опыт предыдущих дней.       Ацуко закатила глаза. «Ну, здесь нет Рео, чтобы предложить тебе безалкогольное игристое, так что терпи».       — Зато полезное.       — Не факт.       — Если не поможет, то, по крайней мере, не повредит.       От Наги нельзя требовать больше, чем он может — это даже вредно. Но когда вопрос касается здоровья, нельзя идти на попятную у мелочной прихоти.       — Говоришь как старуха, — он сказал это почти как ребенок: прямолинейно, но не с целью обидеть.       — Злюсь тоже как старуха, — Ацуко пожала плечами. Она уже давно привыкла к специфической манере общения Наги. — И, поверь мне, лучше меня не злить.       Наконец, Наги сдался:       — Верю на слово и смиряюсь со своей участью.       Он осушил стакан, не забывая при этом фыркать, строить рожицы и показывать язык.       — Так-то лучше, — победоносно выдала Ацуко, когда на дне стакана осталось лишь пару капель.       Ацуко отнесла стакан на кухню, сполоснула, уныло взглянув в окно — дождь не прекращался столько же, сколько болел Наги, и это казалось суеверной Ацуко дурным знаком. Вернувшись, она напоролась на внимание, которое не ожидала. Сев напротив на пуфике, она неловко заёрзала под взглядом, которым наградил ее Наги, и плавилась, плавилась металлом, который опустили в огонь.       Наги как никто другой умел смотреть так, что вышибыло дыхание, не оставляя ни единой мысли в голове — он словно сверлил взглядом, настаивал на чем-то своем, пробирал нутро.       — Чего ты боишься? — вопрос разрезал тишину; Ацуко отчего-то резко приосанилась так, словно была рассеянной школьницей, которую вызвали к доске.       Она устыдилась своего смущения, краска стрельнула ей в щеки. Она невнятно, тихо пробормотала, свесив голову:       — Того, что ты не выздоровишь.       Личные признания всегда давались ей нелегко, и неожиданный интерес Наги и удручал, и пугал ее. Он видел в ней больше, чем другие, а это всякого человека, хранившего секреты, приводило в растерянное смущение.       — Но ты лучше всех знаешь, что у меня всего лишь простуда и что от нее не умирают.       — В редких случаях и простуда может убить.       — Найди здесь ключевое слово.       — Редко… но все же…       — Мне повторить вопрос?       Наги настаивал с несвойственной ему серьезностью. Тяжело утешать в горе, которого не знаешь. Он хотел ей помочь. Убеждая себя в его благих намерениях, (иначе какой в этих расспросах смысл?) Ацуко попросила с мольбой:       — Я… не хочу говорить, потому что это, в сущности, ерунда. Может, в другой раз?       Но они оба знали: в другой раз она не захочет тоже. Она найдет очередную отмазу.       — Все, что беспокоит тебя, важно.       Ацуко подумала, что это правильные слова, и что это нечестно — Наги пьет лекарства, которые не любит, значит и она должна пойти на уступки. Вздохнув, она решилась:       — Когда мне было лет пять-шесть, я заболела лихорадкой. Сильной. Я смутно помню, как ко мне приходили разные врачи, как плакала мама, как я лежала в больнице, но отчётливо — страх. Страх смерти. Дело в том, что начиналась моя болезнь незначительно, и мне было все равно: я думала, что быстро поправлюсь, но нет. Прохожу обследования и пожинаю плоды болезни по сей день. И, главное…       — Боишься смерти, — догадался Наги, и своим попаданием в точку заставил ее сердце сбиться с ритма.       — Глупо, да? — она посмотрела на него с робкой надеждой, ожидая осуждения, которого не было. Он лишь непонимающе похлопал вечно сонными глазами.       — Почему?       — М?       — Почему ты стыдишься этого?       Ацуко скомкала в кулаке ткань школьной юбки. Наги нередко удивлял меткостью вопросов. Наверное, он и сам того не осознавал.       — Я не знаю. Наверное, потому что я молода и мне нужно верить в лучшее.       — Больше спи и меньше думай.       — Хороший совет, но…       — Ты так любишь все усложнять.       Ацуко улыбнулась с толикой грусти. Именно это она и хотела сказать.       — А ты знаешь меня так хорошо, что мне не по себе.       — Иди ко мне, — он отодвинул одеяло и перевернулся на бок, уступая место ей. Ацуко стала отнекиваться:       — Ты хочешь меня заразить в отмеску за то, что я пою тебя лекарствами? Подлец!       — Самый отпетый из всех, — согласился он с лёгкостью, которой позавидовала бы французская кокетка.       «Ладно, — хмыкнула Ацуко, — уговорил. Как и всегда». Она удобно устроилась под боком у Наги и накрылась одеялом. Так тепло, так хорошо сразу стало. То ли все дело в кровати, то ли в Наги — у Ацуко стали слипаться глаза. Но по дороге домой ей ещё нужно забежать в магазин, прикупить продуктов и приготовить ужин. Подавив зевоту, она завела разговор, чтобы не заснуть:       — А тебе не страшно?       — Умирать-то? — Наги зевнул, и она возненавидела его за это.       — Ну да, — Наги фыркнул. Не то чтобы издевательски, но приятного мало. — Не смейся, ну.       — Да нет. Сон — это маленькая смерть. Мне так кажется. Может, это тоже глупо.       — Что значит «тоже»? — Ацуко ущипнула его за щеку. Ему недоставало румянца. — Все мы немного идиоты.       — Главное, что мы нашли друг друга, — убедительно сказал Наги, и она не могла не согласиться с ним. — Жаль людей, которые так и не нашли своих идиотов.       Ацуко хихикнула. Идиоты ведь тоже бывают своими и чужими.       — Пожалеешь их, когда выздоровешь.       — А ты всё такая же зануда.       — Хоть какая-то стабильность в мире.       — И то верно. А теперь — спать.       Наги выключил настольный светильник, и комната погрузилась в полумрак. Прежде, чем провалиться в сладкую дрёму, Ацуко прислушалась к мерному сопению парня: нет, у него в самом деле удивительная кровать…