Пути страсти

      Саэ цинично усмехается и говорит, что непорочных людей проще простого обдурить. Мари улыбается, как ангел, и спрашивает: «А порочных?»       Саэ пугает, что он не отвечает сразу. Ее вопрос заставляет его задуматься. Риторический вопрос. Непорочных людей не существует. Святость — сказки. Злые сказки, что черти шепчут детям перед сном.       Ветер завывает, кусает нежную кожу до красноты. Мари ёжится. Саэ укоряет: она легко одета. Он останавливается перед пешеходным переходом и греет ее руки своим дыханием. Ему так было спокойнее. Он не доверял заботу о ней никому. Даже себе.       Мари глядит на него в упор и смеётся немного демонически: он такой уставший. Непривычно видеть его таким несобранным, немного растерянным даже.       Просто когда она говорит, что хочет познакомить его со своими родителями, это вышибает его из колеи.       Они в отношениях уже полгода, они соулмейты, у них когда-нибудь будут дети. Все идёт своим чередом, и все правильно, но это смущает Саэ странным образом: он бледнеет, отводит глаза и поджимает губы в тонкую полоску.       Мари уверена: он все ещё ее любит, все ещё хочет сохранить ее молодость, ее счастье, но отступает в странной нерешительности всякий раз, стоит ей завести разговор о корнях.       Саэ ненавидит ворошить прошлое. Родители — прошлое. Как и вчерашний день. В этом плане он категоричен.       «Проще сказать, в каких вещах он не категоричен», — смеётся про себя Мари, и предлагает Саэ немного посидеть в придорожном кафе. Он соглашается, потому что любит ее.       Богом забытое место, пропитанное влагой, затхлостью и унынием. Саэ заказывает им эспрессо, но пьет только он — пробует, неприязненно морщится, но глотает, как бы подавая пример.       Мари хмыкает почти со злорадством и спрашивает в лоб:       — Почему?       — Что — почему?       — Почему не хочешь знакомиться с моими предками? Ведь если бы не твой отказ, я бы не поехала кататься поздно ночью и не застряла бы здесь.       Саэ вытирает рот салфеткой, отодвигает недопитый кофе и смотрит на Мари так, словно она сморозила какую-то глупость.       — Это вредная привычка — перекладывать ответственность, — он говорит устало, поучительно, словно пятилетке разжёвывает очевидные вещи. — Не злоупотребляй ей.       Мари стушевалась, опустила взгляд в чашку, разглядывая в кофе свое мутное отражение. В общем-то, Саэ прав: ей не следовало выставлять его во всем виноватым. Никто не заставлял ее совершать безрассудные поступки.       Но все же!.. Как несправедлив он был в своих суждениях! Когда объясняют, что к чему, обиды ещё можно стерпеть, но, когда вопросы оставляют без ответов, это хуже всего.       — Я хочу, чтобы ты ответил, — с детским упрямством заявила она, надув щёки и подняв злые глаза. — Неужели я недостойна знать?       — Дело не в том, чего ты достойна или не достойна.       — А в чем тогда?!       Саэ потёр переносицу, выдохнул:       — Просто я не хочу.       — Почему?!       — Моего желания недостаточно?       — Мне — нет!       Саэ дёрнул Мари за руку, мирно лежавшую на столе, с такой силой, что ей показалось в миг — он вот-вот вывихнет суставы, но этого не произошло: Саэ просто крепко держал запястье, запугивал.       Мари нервно сглотнула, пристально вглядываясь в его лицо: привычное равнодушие сменилось холодной неприязнью — он всегда выглядел так, когда злился. Саэ не из тех, кто крушит в приступе гнева. Он просто говорит такие вещи, из-за которых хочется закрыть уши, и смотрит так уничижительно, что хочется не просыпаться на следующее утро. Его ярость — эти тихая ярость. Обжигающая не жаром, а льдом.       — Я уже знаком с твоими родителями, — отвечает он нехотя, словно его вынудили, и отпускает ее руку.       Мари потирает запястье: там останутся синяки. И она ему это обязательно припомнит. Иногда он причиняет боль даже людям, которых жаждет защитить во что бы то ни стало.       — И что? — она не узнает звук собственного голоса: он похож на мышиный писк, настолько она напугана поведением Саэ.       — Они меня разозлили.       — Или ты их разозлил.       — Может и так, — Саэ расслабленно откидывается на спинку сиденья, смотрит в окно, но это лишь притворство. — В любом случае они меня бесят. Не хочу видеть их.       — Это не проблема. Тебе просто следовало сказать мне об этом. Почему ты не сделал этого?       — Знал, что тебя это ранит.       — И не хотел? Но ты ранил меня сейчас, Саэ.       «И ранишь меня всегда, потому что не умеешь подбирать слова, а они для меня так важны», — Мари тоже делает глоток эспрессо, но поспешно: она давится, а Саэ задумчиво перебирает ее пальцы. Придя в себя, Мари с удивлением замечает, что Саэ погрустнел. Она пересела на одно с ним сиденье и ласково погладила его по щеке.       — Алоэ, говорят, исцеляет душу от меланхолии. Попробуй как-нибудь.       И вновь этот взгляд, словно он нянчится с дурочкой. Но Мари это только веселит.       — По-твоему, я сам не могу справиться со своей меланхолией?       — По-моему, помощь никому не повредит. Даже самым сильным и самым стойким.       Наверное, мама любила Саэ, раз он вырос таким самоуверенным, но мама больше не авторитет, а Мари хочет быть для Саэ всем: немного эгоистичное, немного тщеславное желание, но такое сладкое и упоительное; от одной мысли, что Саэ будет целиком и полностью принадлежать ей, сносит крышу, — нет, он уже принадлежит!       Иначе не поехал бы забирать ее из замызганного пригорода Токио в воскресенье в дождливую погоду. И пить убогий кофе на краю мира. И Мари хочет, чтобы Саэ был с ней всегда. Даже после смерти. Она не уверена, что сможет отпустить его так же, как отпустила Рина.       Она подвигается и трётся губами о его — не целует, просто ластится, и делает это тоже как ребенок. Саэ раздраженно рыкает ей в рот и кусает в шею. Она улыбается, потому что это так в его характере.