***
Соммер давно страдает от недуга — вернее, так его называет мать — называемого отвращением к прикосновениям. Это не страх. Не психологическая травма. Не патология. Соммер не бьётся в истерике, когда случайный прохожий задевает ее плечом или когда одноклассник поправляет ее волосы. Ей просто противно. Вот и все. Не было бы человека, чьи прикосновения она бы принимала без отвращения и даже — сложно представить — с удовольствием. Она держалась строго даже с людьми, которых любила. Ей повезло с родителями, братом и друзьями, но, когда в порыве нежности они душили ее в объятиях, она никогда не отвечала взаимностью; если объятия затягивались, она мягко отталкивала их. Стойкое отвращение прозросло в Соммер, когда ей стукнуло четырнадцать — не так уж и давно — она осознала себя самостоятельной единицей общества и выстроила дистанцию с окружающими людьми. Она начала уважать свое личное пространство и поняла, что говорить «нет» — это нормально. Ее маму ранила такая холодность, но Соммер просила ее понять. Для нее это было важно. Она не хотела задевать тех, кого любила, но и наступать себе на горло всякий раз физически не могла. После пылких объятий, а уж тем более поцелуев, ее пробирали мурашки. Именно поэтому в четырнадцать, ещё до познания себя, она рассталась с парнем. Ее первые отношения — несерьёзные и наивные. Парень, в общем-то, был хорошим и ничем ее не обижал, но он не мог принять тот факт, что его девушка не хочет держаться за руку, когда они гуляют, и прижиматься к его груди, когда они смотрят фильм. Для него прикосновения — язык, которым он выражает страсть своего сердца; для Соммер — пытка, сравнимая лишь с плетью дьявола. Когда Несс позволил себе поцелуй — больше дразнящий, чем искренний — Соммер овладело сдержанное негодование и тихая ярость. Несс, как и мать, считал ее ненормальной. Хотел исправить. Сломить ее волю своей любовью. Они не могли взять в толк, что в ее случае проявить любовь значит отступить. Соммер не помнила, как просидела первые уроки в тот день; мучило беспокойство; она дрожала от одной лишь мысли, что Несс, ее дорогой брат, проявил такое отсутствие такта, непонимания и непочтения. Соммер требовала к себе уважения, потому что считала, что заслуживает его, но ее границы перепрыгивали с такой же лёгкостью, с какой акрабаты ходили по канату. Лишь к обеду она оживилась, с ласковой, чуть снисходительной улыбкой слушая пересуды подруг о парнях. Сердце Соммер было свободным, как птица, парящая в небесах; она чувствовала себя взрослее подруг, поскольку не была втянута в круговорот любовных интриг, обид и унижений. Унижения! — вот самое страшное из зол, которое присутствовало в романтической любви. В отношениях кто-то неизбежно любит другого больше, и ему приходится сносить тяжкие обиды и прощать больше, чем может вытерпеть гордость. Это-то и отпугивало Соммер. Она не собиралась приносить свое сердце на блюдечке какому-нибудь парню, который безжалостно раскромсает его на куски прямо у нее на глазах. Нет, — решила она для себя однажды перед сном, уже лёжа в кровати, укрытая одеялом по подбородок, — если уж любить, то кого-то, кто будет преклоняться предо мной. Иначе никак. Все хотели, чтобы им падали в ноги, но никто не был готов сам упасть ниц. Первым, не получив взамен ничего, кроме мимолётного внимания объекта своих воздыханий. С тех пор, как брат забыл сменную сумку, миновало две недели, и обида, запекшись в душе, отступила; настроение Соммер вновь стало радостным, а ее разговоры с братом не такими раздраженными. Несс облегчённо выдохнул, довольный примирением с сестрой, и предложил ей сходить на матч в грядущий вторник. Соммер не увлекалась футболом и ничего в нем не смыслила, но предложение брата приняла из глубокой привязанности. Было в ее согласие и доля самолюбования, и негласного укора: «Посмотри, насколько я тебя ценю, раз иду на такие жертвы ради тебя, трачу свое время впустую на просмотр какого-то матча, в котором ничего не смыслю; ты же в свою очередь даже не можешь перестать обмениваться со мной непрошенными ласками. Постыдись!» На матче народу — тьма. У Соммер поплыло перед глазами; она ожидала чего-то такого, но эта толпища людей, через которую не протиснуться даже на грузовике, внушала первородный ужас. Сделав дыхательное упражнение, девушка стала пробираться через толпу, ловко орудуя локтями и принося тысячи извинений. Чувствуя себя бесконечно униженной — как ее облапали! — Соммер опустилась на низкую скамейку в последнем ряду, с двух боков прижатая к незнакомым парням. Как же дискомфортно. Главное — перетерпеть до конца матча, а там уже дело с концом. Если Несс не победит, то она за себя не ручается. Напрасные переживания грузными валунами тяготили ее встревоженный ум; команда Несса выбивалась вперёд, их победа была несомненной. Соммер печалило лишь то, что Несс не забивал голы самостоятельно, а работал на команду — вернее, на одного человека, превосходного нападающего — это было очевидно даже для невежды — Кайзера Михаэля. Она прознала об их дуэте ещё со времён средней школы; с Михаэлем они были знакомы, но не близко — в конце концов, он был ее старше, поэтому она обращалась с ним формально, а он и не противился; взыскательный к чужой похвале, он довольно мурлыкал равно и когда с ним обращались как со своим, и когда обдавали волнами прохладного, но вынужденного уважения. Он постоянно дурачился, флиртовал и смеялся, иногда откровенно гоготал, высмеивая неудачи других игроков, даже сокомандников. Соммер его дерзкий, необузданный нрав пришелся не по вкусу, и, всякий раз, когда он приходил погостить, она скрывалась в своей комнате, стараясь урезать общение. Как-то раз, когда Соммер смотрела исторический сериал от HBO, мама, урывками смотревшая с ней, проницательно заметила: «Чтобы стать королем, этот мальчишка сначала должен сбросить с себя шутовскую корону». То же самое Соммер могла применить к Михаэлю. Если он хотел стать королем на поле, ему нужно было перестать кривляться. Финальный гол взбудоражил зрителей; ликование ударной волной прокатилось по трибунам. Соммер нечаянно поймала взгляд Михаэля; в его голубых глазах зажглось секундное замешательство, потом — узнавание, и, прежде чем удалиться, он подмигнул ей. Она не была уверена, зачем он это сделал, и не стала размышлять над мотивами. Принявший душ брат выглядел посвежевшим и даже помолодевшим; в отличие от Соммер, он был преисполнен радости от победы и хотел разделить ее с сестрой, но она была отчужденной. Ей пришлось вжать голову в плечи и замкнуться в себе ещё больше, когда на горизонте замаячил Михаэль. Рядом с ним шла какая-то девушка со смазливым личиком — эффектная блондинка в мини-юбке — и смеялась над какими-то бреднями, которые он рассказывал. Соммер стало тошно, когда она обратила внимание на то, как льнула девушка к Михаэлю всем своим телом. Соммер побледнела, прижала платок к уголку рта, опасаясь, что ее вот-вот вырвет. Это очень странно. С ней никогда подобного не происходило. Чужие обжимания не трогали ее ни капли. Возможно, Несс прав, и ей следует обратиться к специалисту?.. — Соммер, давно не виделись, — Михаэль протянул руку, чтобы потрепать ее по макушке; Несс мягко, но настойчиво, отвёл руку друга, за что сестра наградила его теплой благодарной улыбкой, — быстро ты вымохала. И какой злюкой стала. — У меня кружится голова, — соврала Соммер, — пожалуйста, давайте обойдемся без ваших шуток. — Обращается к тебе на вы? — расхохоталась девушка. — А ты это заслужил, Михаэль? Михаэль, Несс и девушка вступили в беседу, не привлекая Соммер к участию, за что она была благодарна. Девушку звали Бетси, и она оказалась заинтересована вовсе не в Михаэле, а в ее брате; они вместе поехали отмечать победу в бар, и Кайзер пообещал им присоединиться, когда проводит Соммер до дома. — Нужно оно вам — возиться со мной, — пробурчала она, спускаясь в метро. — Товарищеский долг вынуждает меня. Соммер закатила глаза. — Благородство вам не к лицу. — Я помню тебя безобидной козявкой, — Михаэль уже поднес ладонь к ее лицу, чтобы по-отечески потрепать по щеке; он с трудом сдержался, напоровшись на ее острый неодобрительный взгляд. — Какие испытания заставили тебя так обозлиться на мир? Кайзер спрашивал подначивая, но Соммер была не в настроении шутить и ответила чрезвычайно серьезно: — Жить — значит меняться, и я просто изменилась, вот и все; к хорошему или к лучшему — покажет время, но, если вы хотите сохранить со мной добрые отношения, перестаньте дурачиться. — Думаешь, дурачиться — это не зрело? — Не только незрело, но и бесчестно; я предпочитаю окружать себя искренними людьми, и раз уж вы вхожи в окружение моего брата, будьте добры общаться со мной настолько честно, насколько вам позволяет совесть. Глаза Михаэля загорелись азартом, который сравним лишь с азартом адвоката дьявола. Похоже, Соммер невольно надавила на какие-то болевые точки, которые обожгли его интересом. Ему захотелось прикоснуться к ней так сильно, что это желание едва не снесло крышу. Запретное всегда притягательно. — Что, если совесть не позволяет мне общаться честно? — Тогда у меня для вас плохие новости, — невесело заключила Соммер и нырнула в вагон. Михаэль — следом за ней. Он пытался спровоцировать ее на рассуждения о чести и долге, столь волнующие его, как и всякого думающего юношу, но она была непреклонна, и тем самым распалила его ещё больше. Если бы Соммер знала, что для того, чтобы предотвратить влюбленность Михаэля, необходимо было не отмалчиваться, а выдать какую-нибудь банальность, очевидную всем, она бы так и сделала. Но было поздно.***
Несса можно сколько угодно попрекать в переменчивости характера, но своим людям он был верен — и младшая сестра входила в их число. Легко хранить верность одному близкому другу, когда он не сталкивается с другим, но когда Михаэль заявил о своих правах на Соммер, лицо Несса перекосило от нервного напряжения. Он продолжал улыбаться, но с таким усилием, что сомнений не оставалось — он угодил в лапы гнева. — Ты хочешь что? — переспросил он с негодованием, сочащимся даже из ноздрей, кажется. — Не что, а кого, — невозмутимо поправил Кайзер, вытирая потное после тренировки лицо. — Сестру твою. Ты верно расслышал. — И что мне, скажи на милость, с этим сделать? Несс, чувствуя на корне языка горький пепел поражения, опустился на скамейку — мышцы под футболкой его поддрагивали от раздражения; что бы он не говорил, Кайзер сделает по-своему, так было всегда. — Смириться и, возможно, приготовить свадебной подарок. Для Кайзера жизнь — шутка, и это беспокоило его верного товарища больше всего. — Я не позволю играться с ней даже тебе. Она такая хрупкая девочка. — Хрупким девочкам необходим жизненный опыт, чтобы закалить их характер. — Нужен, но не когда приговор выносит мой лучший друг. Несс обратил на Кайзер мрачный, тяжеловесный взгляд, а он, похоже, пребывал в искреннем недоумении. — Почему ты так уверен, что я причиню ей боль? — Потому что ты любишь боль, — Несс выучил это как прописную истину. Если есть кто-то хуже садиста, так это садист, любящий боль в любом ее проявлении. — Причинять или принимать? Несс покачал головой. Ответ содержался в самой постановке вопроса. — И то и другое. Поскольку все методы бездействовали, Кайзер вынул из рукава припрятанный козырь: он умостился рядом с Нессом и с обманчивым пониманием похлопал его по плечу. — Я помог тебе с Бетси. Помоги и ты мне с Соммер. Ты сделаешь благое дело. Несс поджал губы от безысходности в тонкую, черствую линию — в этот момент он как никогда прежде напоминал младшую сестру; от этой поразительной схожести у Михаэля перехватило дыхание. Как жаль, что у него нет сестры! Он бы хотел видеть свою женскую копию. — Это первый и последний раз. Если ты любишь ее, то после провала ты к ней больше не подойдёшь. — Обиды в отношениях неизбежны. Необходимо учиться доверять и прощать. — Слышать это от тебя уморительно. — Веселить людей — это мое призвание. Кайзер блаженно прикрыл глаза, погружаясь в безмятежную дрёму надуманного счастья. Он был слишком уверен в себе, а незнание меры губит даже самого мудрого короля.***
Устроить Кайзеру и Соммер встречу в неформальной обстановке было несложно. Несс купил билеты в оперу — Соммер редко выбиралась в свет, но с радостью согласилась на новые впечатления — и сделал вид, что заболел прямо за день до этого. Сестра, как и предполагалось, жутко расстроилась. Но Несс не отчаялся, мол, пригласил Кайзера, чтобы тот составил Соммер компанию, а он великодушно согласился. Соммер, от природы обладавшая даром интуиции, заподозрила неладное по поводу удачного стечения обстоятельств встречи с мужчиной, который в их последнюю встречу пожирал ее глазами, как добычу, но не спешила высказать своих подозрений, пока они не причинили ей достаточно неудобства, чтобы вывести из себя. Со своей прической фрика Кайзер выглядел нелепо в смокинге, и, улучив момент, когда он отвернулся, Соммер сдавленно рассмеялась в кулак, сделав вид, что кашляет. Помня о наставлениях Несса, Михаэль не пытался прикоснуться к Соммер; даже если бы за один недолгий поцелуй пришлось продать душу дьяволу, он без промедлений пошел бы на это, настолько раздирала его жажда обладания. Но он держался. Не ради себя. Не ради Соммер. Ради ее брата. Запрет на прикосновения, как это обычно бывает, делал их более желанными. Но сама мысль о том, что кто-то мог пройти мимо и случайно задеть Соммер плечом, не получив ее укора, злила до невероятия. Ведь эти проходящие мимо безумцы даже не осознавали своего счастья! После того, как «Арабелла», на которой Михаэль едва ли не заснул, закончилась, Соммер восторженно жестикулировала, делясь впечатлениями, но его внимание было приковано к ее фигуре, а не к ее словам. На Соммер было чёрное классическое платье-футляр и белые величественные перчатки до локтей. Длинные темно-русые волосы, собранные в скромный пучок в восточном стиле, придавали ей строгость и элегантность. Он любовался тем, насколько ее внешний образ сочетался с ликом ее души. — Вам понравилось? — спросила она, выведя его из размышлений. Ему пришлось вернуть взгляд к ее лицу, такому же утонченному, как и ее фигура, и это его ничуть не расстроило. — Я ничего в этом не смыслю, — честно признался он в своем невежестве. Соммер наградила его взглядом, полным праведного неодобрения, которым за время, что они знакомы, он насытился сполна. — С чувством вкуса не рождаются. Его необходимо развивать. Зачем вы согласились, если у вас его нет? — Это немного грубый вопрос, тебе так не кажется? — Грубо не отвечать на вопросы леди. Михаэль проглотил смешинку, но она задрожала в горле. Чтобы прогнать ее прочь, он намеренно вывел разговор на другую тропу — серьёзную тему, которая ему, по крайней мере, интересна, и он знал, что Соммер не останется безучастной: — Наш путь неясен, но конец очевиден. В пути стоит попробовать все. От уличных потасовок до чего-то возвышенного, как, например, опера. Не обязательно понимать, чтобы попробовать. — И ради этого стоит бороться? — Бороться стоит ради себя. — А если я не хочу? — Соммер с вызовом вскинула подбородок, словно они говорили о чем-то личном. Она все воспринимала в штыки. — Мне не интересна борьба в честь себя. Я не настолько высокого о себе мнения. Михаэль приложил все усилия, чтобы на его лице не отобразилось и тени истинных мыслей. Малышка Соммер себя совсем не знала, не понимала, но Михаэль полюбил в ней ту сторону, на которую она усиленно закрывала глаза. Он обязательно раскроет секрет, когда придет время, перед этим подготовив почву, чтобы Соммер не провалилась под землю, ошарашенная открытием. — Зачем ты тогда живёшь? — Какой… грустный вопрос, — Соммер опустила веки, и за один взмах ее густых черных ресниц Кайзер готов был подраться с миром. Может, не во имя Соммер, а просто так. Она бы стала лишь импульсом, достойным рыцаря поводом. — Я не знаю. Мне кажется, в нашей жизни нет смысла. А ответ «смысл жизни в том, чтобы создать смысл» меня не устраивает. Стать своим смыслом… Это всё такая чепуха. — А что не чепуха? Жить на автомате? На инстинктах? Как животное, — Кайзер выплюнул это со злостью, потому что его раздражала позиция, которую занимала Соммер; люди, отказывающиеся нести ответственность за свою жизнь, не достойны уважения. Полагаться на судьбу и провидение — значит врать себе и купаться в море иллюзий с такими же трусливыми душонками. — С первого на вас взгляда кажется, что вы живёте именно так. На этот раз Михаэль рассмеялся зло, открыто, до слез — он откинул голову и потерял тормоза. Отсмеявшись, он взглянул на оскорбленную Соммер с нежностью, от которой больше вреда, чем пользы. — Первый взгляд никогда не бывает верным. Нет ничего проще, чем составить предубеждения насчёт человека. Взяв в толк, что Михаэль судит о себе, Соммер не упустила возможности поставить словесную подножку: — Ох, вам не нравится, когда о вас думают так, как вы заслуживаете? — Почему заслуживаю? — Михаэль был искренним в своем изумлении, а Соммер — в своем желании уязвить его. — Потому что вы сами провоцируете скандалы вокруг себя. Михаэль и не подозревал, что Соммер известно о нем так многое. Он был достаточно знаменит, чтобы о нем писали в прессе. Но полагаться на мнение газетчиков значит отказываться от объективности. Соммер винила его в грехах, в подлинности которых даже не спешила удостовериться. Швыряться безосновательными обвинениями — моветон, но Михаэль решил подыграть ей, потому что он относился к этому с иронией. — Провоцирую? Разве я не жертва гнусных сплетен? И, положим, даже если провоцирую, разве ответственность не лежит на тех, кто распространяет слухи? — Вы занимаетесь виктимблеймингом. — Только потому, что защищаю свою честь? — Это не защита чести. — А что же это? — Это перекладывание ответственности. Михаэль никогда не любил человека, который намеревался ранить его, но Соммер он любил в эту секунду сильнее матери, подарившей ему жизнь. Соммер была умилительна в своем необузданном, детском порыве. Дура! Какая же она ограниченная, узкомыслящая дура! Он думал, что она выросла из возраста, когда о человеке судят, исходя из мнения общественности, но он глубоко ошибался, и это ничуть не расстроило его. Он простил ей все ее недостатки, даже существенные, ведь в этом и проявлялось коварство зрелой любви: в оптимизме, терпении и всепрощении. У него ещё будет время слепить из нее то, что хочет — она ещё слишком молода и неопытна. И пусть в искусстве она смыслит больше него, но искусство — это пародия на жизнь, а в жизненном опыте Михаэль утрет ей нос. — То есть люди, которые судят меня аки боги, ни к чему не причастны? — Они тоже виноваты, но в меньшей мере, чем вы. — Интересно получается. Кто же определяет, кто виноват больше, а кто — меньше? Ты — этот судья, Соммер? Или, постой… Ты скажешь, что я вновь перекладываю ответственность, — Они приехали на его машине, но Соммер развернулась в противоположную сторону. — Ну, куда же ты? — с напускным огорчением Михаэль надул губы. Ответ Соммер был непреклонным: — Я уеду на такси. — У нас только разгорелась дискуссия. — Мне неприятно дискутировать с вами. Михаэль по-кошачьи прищурился, заставляя щёки Соммер вспыхнуть, точно пламя в очаге. Она могла бы уйти раньше, но не стала. Что это, если не молчаливое согласие? — Мне так не показалось. — Вы неприятный тип. — Да, это ты уже сказала. Позволь мне подвезти тебя. К чему лишние траты? Кайзер надеялся, что может пожать ей руку, хотя бы облаченную в перчатку, но, догадавшись о его намерениях, Соммер дернулась в сторону, словно он собирался ударить ее. — Я лучше умру! — И как ты хочешь умереть? — Не видя вас. И не слыша вас. — Я настолько тебе противен? — Я уже дала знать, насколько вы мне противны, а вы дали знать, насколько не уважаете меня, раз преследуете. — Вопросы об уважении следует поднимать утром, а не вечером. Дыхание участилось, стало прерывистым; как орёл впивается когтями в плоть жертвы, так и ярость истерзала грудь Соммер, она устала от этих словесных баталий. — Говорите прямо: чего вы хотите? — Тебя, Соммер, — без капли иронии, стыда или робости проронил Михаэль, вызвав в душе ворох сомнений. — Это ложь. — Зачем мне лгать? — уголок губ его приподнялся в надтреснутой улыбке. — Я в отчаянии. — Разве отчаяние не унижает кого-то вроде вас? — Унижает жалость. Отчаяние — это отсутствие грёз. — Вам полезно не грезить о чем-то, или, вероятно, о ком-то, кто никогда не будет вашим. — Ты совершенно лишила меня надежды. — Если вы ее питаете до сих пор, значит, вы не просто отчаянный, вы отчаянный глупец. Как забавно было слышать об отчаянии и глупости от нее! — Я понял тебя, Соммер, но сдаваться — не в моем репертуаре. — Если бы вы поняли, вы бы не настаивали на своем, — Соммер разочарованно покачала головой и взглянула на него впервые как на равного себе. — Я ошибалась, Михаэль. Ты не глупый. Ты просто кретин.***
«Ты провалился по всем фронтам, чувак», — голосом беспощадности вещал Несс: узнав содержание разговора Соммер и Кайзера, он томно приложил кончики пальцев к переносице и добавил: «Ты кретин». Михаэль расхохотался. Брат и сестра сделаны из одной кожи. Они даже не осознают собственного сходства, но кто, если не он, приоткроет им завесу истины? Несс небрежно махнул рукой на вопрос Кайзера о Соммер — можно или нельзя ему с ней видеться — мол, тебе все дозволено, дружище, так было всегда. Пользуясь вымученным дружеским согласием, Михаэль навещал Несса больше, чем позволяли приличия; его родители почти всегда отсутствовали дома, а Соммер запиралась в своей комнате, наивно полагая, что там она в безопасности. Может, так оно и было, до раза, когда она вышла из ванной, прижимая полотенце к мокрой, разгоряченной шее. На ней была одна братская футболка, на что Кайзер не слишком уместно пошутил про то, что женщины облачаются лишь в одежду мужчины, с которым разделили ложе; Соммер нервно дернула щекой и назвала его отвратительным. Михаэль склонился к ее уху: — У тебя есть один серьезный недостаток. Ты не умеешь относиться к себе с юмором. — Я… я… почему бы вам не оставить меня в покое?! — Почему ты говоришь о том, что следует сделать мне, а не о своих чувствах? Язык Соммер буквально прилип к нёбу. Слова, казалось, тоже где-то там застряли. Она не понимала, что движет им, когда он подначивал ее на откровения. Какое ему удовольствие выводить ее на эмоции? Михаэль непозволительно близко подступился к ней, вдохнул запах ее шампуня и удовлетворенно промурлыкал, щекоча ее затылок своим дыханием: — Корица. — Не трогайте меня. Соммер отступила — на паркете остались мокрые следы от ее босых ступней. Больше всего на свете Соммер хотелось бы сейчас, чтобы брат пришел ей на помощь. Михаэль наступал беспощадно, и она чувствовала себя загнанной в угол мышью, а в стене, как назло, не было отверстия, через которое она могла бы сбежать. Все пути к отступлению отрезаны мужскими руками. Угодить в капкан по неосторожности однажды — значит согласиться с ролью жертвы. — Ты хочешь этого точно так же, как и я. Я открою тебе новый мир. «Я не хочу». Соммер зажмурилась, словно ее глаза резанула полоска солнечного света. Она смочила кончиком языка уголок приоткрывшихся губ, шумно выдохнула через рот; ее накрыла волна смятения, подмяла под себя могучим, чужеродным телом. — Не называйте это миром удовольствий. — Ага, не называю. Удовольствия тесно переплетены с болью. Ты готова страдать? — Я и так страдаю, — Соммер с опаской раскрыла глаза, и удивилась тому, что ей не было страшно. Михаэль был всего лишь человеком. Не дьявольским потомком. Может, он хитрее ее, но поддаться искушению его рук — не значит утонуть в омуте и похоронить свет своей души в адском пепле. — Я готова.***
Соммер была из тех женщин, что переоценивают себя; самообладание, которым она гордилась, подвело ее в самый неподходящий момент. Она расцарапала спину любовника, мычала в подушку, глуша рвущиеся из гортани стоны. Она измучила и себя, и его. Глаза покраснели, вспухли от слез. Голос сорвался на хрип, когда она прошептала вкрадчиво, едва слышно, имя того, кого любить ей запрещено. Весь ее вид кричал о том, что Михаэль принудил ее, но она сама попросила об этом. «Я не тот, кого бы ты хотела видеть в своей постели», — подумал Михаэль, накрывая Соммер футболкой ее брата. Только он, коварный обман, способен вдруг превратить улыбку в презрительную гримасу. Несс чувствовал, что его обвели вокруг пальца, когда Михаэль вышел из его комнаты. Одетое тело, раздетый, похотливый взгляд. Яркий контраст, говорящий контраст. — Ты трахнул мою сестру, — Несс выхаркал эти слова так, как больные харкают кровью: с болью и одновременно смирением. Михаэль больше не сдерживался, когда ему было смешно. Он сунул руку в карман, расслабленно встал, переместив вес тела на правую ногу. Взглянул на Несса как на ученика, только начинающего постигать мироустройство. — Лучше бы это сделал ты? — Даже спрашивать не буду, за что мне это. — Это не было твоим наказанием. Да, это было ради тебя. Частично. Но не смотри на это однобоко. — Меня это бесит, — тон упал на октаву; Несс сел на корты и потёр лицо с неясной горечью, будто лишился какой-то части себя. — Не знаю почему. — А я знаю. — Нет… Несс покачал головой, потому что стал догадываться. Но не хотел верить. И это было его ошибкой. Михаэль не собирался щадить его чувства. Он и так слишком долго делал это. — Отрицай, сколько влезет, суть от этого не изменится. — Мне нравится Бетси. «Кого ты пытаешься в этом убедить — себя или меня?» Михаэль взглянул на наручные часы. Они попусту тратят время. — Стоит ли объяснять разницу между «нравится» и «люблю»? — Ты отвратительный. — Потому что раскрыл твой секрет? — И поэтому тоже. Как ты вообще догадался? Даже я не понял. Не хотел понимать. — Я просто чуть умнее, чем следует. Но ты не волнуйся. Бог простит всех проклятых. — Разве дьявол не должен быть глупцом? Как там у Данте? «Свет разума утратив навсегда». — Ты забываешься, друг мой, что Люцифер — это падший, но все же ангел. — Ах, вот значит как… Ты, наверное, думаешь, что сделал благое дело. — Ну, уж точно не плохое. Даже если тебе так не кажется. Приоткрывать людишкам правду — даже самую страшную, даже ту, которую они не хотят принимать — это мой долг. — Тебя об этом никто не просил. — Я не мог оставить тебя в неведении. Побеждает тот, кто себя знает. — И ради победы ты готов на все? — Не уверен, что на все. Но на очень многое — точно.***
У монеты две стороны. Человек двойственный по своей природе. Добро невозможно без зла. Несс ничего не имел против зла, но без добра он бы похоронил себя. И Михаэль окунул его в омут беспроводной тьмы. Каждый по-своему переживет столкновение с той запретной, грязной, истинно дьявольской частью себя — личности, души, сознания. Нессу подкорку въелись слова о победах и поражениях. В проклятый вторник у них должен был состояться матч с сильной командной из Мюнхена; в команде — одни верзилы. Несс покалечил их капитана. Он не хотел. Правда не хотел. Им двигало нечто неподвластное рассудку. Соммер узнала это от Михаэля и расхохоталась, отложив меню. — Я не верю, что он на это способен. — Каждый из нас подвержен порокам больше, чем ты можешь поверить. — Мой брат не подлец, — в кривом, упрямом оскале изогнулся рот: Соммер не была настроена доброжелательна. Она была настроена обороняться. — А я не футбольный мяч. Но я качусь по полю жизни, выполняя свой долг. — Значит, вы утверждаете, что он сделал это, потому что был должен? Кому?! — Себе. Своей карьере он обязан хитрости и — как ты это выразилось? — подлости. В подлости есть место расчётливости. И это была она. Соммер отвела взгляд. Она молчала в задумчивости. Прежняя Соммер сразу бы отсекла все его доводы, но что-то в ней переменилось, она стала делать выводы не столь поспешно. Михаэль с удовольствием отметил, что недели их разлуки пошли ей на пользу. Даже ее красота приобрела более скромный вид. — Мне сложно это понять. — Но ты можешь попытаться. — Только ради брата. Не ради вас. — Мне большего и не нужно. — А по вам и не скажешь. Вы оправдываете подлость, потому что сами способны на нее? — Каждый человек, пока не попадет в ситуацию великий несправедливости и не устоит перед великими соблазнами, не имеет права рассуждать о подлости и ее оправдании. — Громкие речи! Вы за них ответите. — Предупреждаешь меня, словно ты — господь бог? — В каждом из нас есть частичка бога. Мы имеем право друг друга порицать. — Евангелие поспорит. — У каждого свое Евангелие. И своя правда. — Богохульница. — Ваше общество действует на юные умы отравляюще. — Вини меня во всем, вини! Соммер вновь помолчала, пожевала губу. Потом взяла меню. Смотрела, но не видела ничего. Затем вскинула подбородок и решилась спросить то, что ее гложило: — Что вы такого сказали Нессу? Это на него повлияло. Михаэль уклонился: — Думаешь, я могу ответить за него? Я многое ему говорил. Соммер в сердцах ударила кулаком по столу. — Не увиливайте! Вы знаете. Михаэль выдержал драматическую паузу. — Всего лишь правду, Соммер. Это плохо? — Есть вещи, о которых лучше умолчать, даже если вы их заметили. Это была одна из тех ситуаций. Из-за вас мы не будем прежними. — Но вы будете счастливыми. — Почему вы так уверены? — Потому что вы предадитесь долгожданным наслаждениям, купленных страданиями. Не глядя на Соммер, Михаэль вышел из ресторана. Ему не нужно было смотреть на нее, чтобы знать — на ее ресницах задрожали слезы благовейного страха, неверия и… благодарности.