***
Давади с самого начала знал, что его подопечный не прост и знал так же, на что шел, ручаясь за него, несовершеннолетнего самоуверенного юнца. Саэ чем-то напоминал Давади его старшую дочь, сверстницу Саэ, правда, подростковый бунт она пережила в двенадцать, а Саэ уже в восемь дерзил журналистам. Колкости — это не его способ самоутвердиться, а признак дурного нрава. Жена Давади, Алисия, шутила, что у него есть склонность к мазохизму. Возможно, она права: Давади действительно отдавал предпочтение темпераментным людям. С детства его тяготило к плохим компаниям: не из желания перенять их образ жизни и стать «своим» в социуме, скорее им руководствовал человеческий интерес. Женщины, пробивающие себе путь к цели, привлекали его донельзя; такую жену он выбрал и такой же родилась его старшая дочь. Он любил их до беспамятства, а ещё больше — исследовать человеческую душу и помогать себе похожим. В детстве в связи с работой отца семейство часто переезжало. Давади заводил друзей в школе, привязывался к дому, но это отбирали уже на следующий год. Поначалу удавалось сохранить общение, но со временем оставались лишь полусухие крохи с барского стола. Давади тяготило бремя упущенных возможностей: он мог бы стать лучшим другом для одного из своих прошлых школьных товарищей, если бы не бесконечные переезды. Поддерживать связь со всеми невозможно, а выбирать не хочется. Поэтому Давади выбрал не выбирать. Но отказ от выбора — тоже выбор. И Давади нес его последствия по сей день. У него не было близких друзей. Он знал, что его семья — его верная опора, но он не чувствовал их любви, только бесконечное одиночество. Желание помогать себе подобным усилилось, когда он узнал от скаутов об Итоши Саэ. Подумать только! Ему предложили вступить в «Ривал». Как давно у них не было японцев? С прошлого века? Давади на собственной шкуре испытал, что значит быть чужим. Каждый раз, входя в новую школу, он чувствовал себя лишним. Что почувствует подросток, впервые отлученный от дома? Изгнанный из родной страны — пусть даже ради самосовершенствования? Давади искренне хотел помочь ему. И это желание перекрывало все недостатки Саэ. В конце концов, Давади к сорока двум мог похвастаться каким-никаким багажом жизненного опыта: он хорошо изучил тип людей Саэ и не обижался на них. Вредными, неблагодарными, эгоистичными — они такими были: и ты либо принимаешь их, либо нет. Но у всего есть граница. Когда Саэ уехал на автобусе, первым делом Давади сфотографировал номер, узнал маршрут и вызвал такси. Уж в том, что Саэ собирался побродить где-нибудь в одиночестве, он не сомневался. Такие, как Саэ, не любят выставлять свои слабости напоказ. Рефлексируют они в безмолвном одиночестве. Есть в них что-то стихийное, буйное: утешение они находят в природе. Нашелся Саэ на пристани Джаддебостан, с которой открывался вид на Принцевы острова. К вечеру похолодало: купающихся было немного. Поджав ноги под себя, Саэ провожал солнце, что медленно скрывалось за горизонтом. Приятный плеск воды убаюкивал тревогу. Давади умостился рядом — блики отразились в его очках, и он взглянул на подопечного с беспокойством: — Выглядишь грустным, Саэ-чан. — Меня бесит эта страна, — совершенно спокойно сказал Саэ, словно уже смирился со своей ненавистью и мог говорить о ней не на повышенных тонах. Давади дал ему время, следя издалека, поэтому показался только к вечеру. И, похоже, со стратегией он не прогадал, потому что в Саэ не было запала огня — все черти спустились в ад, угли остыли. — Скучать по дому — это нормально. Это ведь первый раз, когда ты за границей? — Ты меня не понял. Я не скучаю. Все лучше, чем Япония. Просто меня бесит, что я нахожусь здесь, когда должен быть в Испании, — Саэ отчеканил слова, даже не глядя на менеджера. Давади покачал головой и с горечью выдохнул: — Ты меня так наказываешь, да? — Возможно, — если Саэ не отрицал, значит, соглашался. Давади понимал, что многое подопечный делает исключительно из прихоти. Он сыграет на нервах несимпатичного ему человека даже в ущерб себе. А Давади не посчастливилось впасть в его немилость. — Прости, что все решил за тебя. Ты произвел на меня впечатление любознательного ребенка, вот я и подумал, что тебе будет интересно посмотреть на архитектуру другой страны. — Да мне плевать, чо ты там подумал. Все, что меня интересует — это футбол. А архитектура… — Саэ равнодушно возвёл глаза к небу, но на лице его отобразилась смутная тень воодушевления. — Футбольное поле везде одинаковое. — Я понял — ты взрослый и с тобой надо считаться. Отныне я во всём буду советоваться с тобой, — Давади легко толкнул Саэ локтем и протянул ему оттопыренный мизинец. — Договорились? Спустя мучительную минуту молчания Саэ сдался: — Ладно. Но это первый и последний раз, когда я прощаю тебе такую оплошность. В следующий раз у меня будет другой менеджер. Саэ мизинец не пожал — только глаза закатил, наверняка думая о том, какие все взрослые предсказуемые и жалкие.***
— Твой отец — мудак, — Саэ объявил это дочери Давади прежде, чем поздороваться. — Тоже так думаю, когда он мне что-то запрещает, — она понимающе улыбнулась. Отец предупредил, что его подопечный не сахар, и попросил снисходительно относиться к его выходкам. Так Дебора и сделала. — А он об этом знает? — Больше десяти раз, — пожал плечами Саэ, засунув свободную от ноши руку в карман. — Иди за мной, — Дебора кивнула на дом и представилась. — Ага. Ну, кто я, ты и так знаешь. «Какой самодовольный индюк, аж тошнит. А я-то думала, японцы скромные». Она и не заметила, как последнюю мысль озвучила. Саэ на это снова невозмутимо пожал плечами. — В большинстве своем. Но масса никогда ничем не выделяется. Гении — это всегда исключение из правил. Дебора поднялась по низким каменным ступенькам и усиленно сдерживала смех. Саэ бегло говорил на английском, но у него был такой смешной акцент! Он проглатывал звук «л», по привычке выдавая «р», и она понимала его речь с трудом. А сколько пафоса! И это с японским акцентом! Поднявшись на крыльцо и подождав Саэ, волочащего за собой компактный черный чемодан, Дебора сделала серьезное лицо, но не смогла контролировать насмешку в голосе: — Хочешь сказать, что тебе повредит даже капелька скромности? Неужели она лишит тебя хвалебной гениальности? — Вряд ли. Не хочу проверять. Деборе ещё немного хотелось его поддразнить, но мама позвала их ужинать. Дебора придержала Саэ дверь и проводила до выделенной комнаты на втором этаже. Спустившись обратно на кухню, Дебора стала нарезать огурцы в салат, параллельно ворча: — Я не понимаю, почему папа нарушает всевозможные правила ради этого мальчишки. По-моему, он того не стоит. Алисия, накрывающая на стол, добродушно рассмеялась. Годы и две беременности смягчили ее характер, но муж не перестал любить ее от этого меньше. — Ты ведь его совсем не знаешь. Дай ему шанс. — Это папа любитель раздавать шансы, а не я. У таких, как Итоши Саэ, на роже все написано. — Тебе напомнить, как ты угнала отцовскую машину и врезалась в дерево? Мы все до смерти перепугалась! — Ну, ма-ам, — Дебора вымученно бросила огурцы в салат, добавила майонез, перемешала и повернулась к матери, которая смотрела на нее с невыраженной претензией. — Я была ребенком, и я была обижена на папу. Мне и до сих пор кажется, что мы у него не на первом месте. Работы всегда будет навалом, а люди недолговечны и могут умереть хоть завтра. По-моему эта аналогия помогает правильно расставить приоритеты. — Иди сюда, — мама распахнула объятия, и Дебора, поколебавшись секунду, уткнулась в материнскую грудь. Когда она почувствовала ласковые поглаживания по волосам, то не удержалась от тихого всхлипа. — Папа тебя любит, и ты знаешь, что это правда. — Знаю. Я же вижу, как он смотрит на тебя, как терпит мои выходки и исполняет любое пожелание Нерии, но мне все равно его мало. От знания, что отец так нежен не только с семьёй, но и с остальными, у Деборы сводило зубы — она жутко ревновала отца и не могла примириться с тем, что должна делить его с кем-то ещё. Саэ она воспринимала как соперника за внимание родителя, поэтому невзлюбила с первой секунды. Его нужно было доставить в общежитие, а не домой, но отец настоял на том, что мальчику нужно привыкнуть к новой стране и быту. Будучи заложницей мелочной обиды, Дебора не могла посочувствовать одиночеству человека, добровольно отлученного от родины и отчего дома, особенно если сочувствие не отражалось на его лице. У Саэ не было рук, которые бы его утешили — они ему и не нужны, любую ласку он отвергал на полпути; Дебора смотрела на него и не видела ничего кроме равнодушия. Она не понимала, что взгляды ее родителей шире и устремлены вдаль. Она окрестила их сердобольными идиотами. Переночевав, на следующее утро, прямо перед школой, отец отвёз Саэ в общежитие. Дебора не пересекалась с ним утром, но с хлопком входной двери в ней что-то перемкнуло: проснулась совесть. И стало невыносимо тоскливо на сердце.***
— Вот сдался тебе этот малолетка, Леонардо. Альфредо плёлся позади друзей, небрежный и неотёсанный, в законный выходной он планировал проспать до обеда, но Леонардо заявился к нему в шесть грёбаных утра и с наигранной вежливостью поставил перед фактом: «Прибыл тот новичок из Японии, Итоши Саэ. Мы идём его поприветствовать. У тебя пять минут на сборы, иначе ты вылетаешь из команды». — Поддерживаю, — Мигель обернулся к Альфредо, выражая участие. Леонардо ведь и его выдернул из рутины. Во имя чего? Этот четырнадцатилетний пацан не стоит того, чтобы так трястись над ним. — Какого хрена мы ради него тащимся? У меня свиданка сегодня вообще-то. Леонардо улыбнулся шире, настолько неестественно исказилось его лицо, что дрожь отстучала по коже как капли дождя по стеклу. Леонардо всегда пугал Альфредо. Учтивый, вежливый, он производил приятное впечатление лишь до поры до времени. Его язык — паразит, высмеивающий каждого с такой же лёгкой небрежностью, с которой он принимает пасы от товарищей. — Да тебе бы все равно в здравом уме и трезвой памяти никто не дал. — Эй! — Мигель нахохлился, напоминая продрогшего воробья. — Обидно, вообще-то. — Правда ранит, — Леонардо театрально хныкнул, — но нужно быть стойким, чтобы ее принять. Мигель вспыхнул, точно фитиль, приправленный керосином, но Альфредо, желая избежать ссоры, недвусмысленно положил руку на его плечо. Мигель остыл, кивнул с благодарностью, и они продолжили путь. Леонардо вызвал такси, и пока они ждали, пытался разрядить атмосферу шутками, но оба — и Мигель, и Альфредо — были не в настроении. Такси выплюнуло их недалеко от аэропорта Барахас. Вот и конечная точка маршрута — Вальдебебасе. Мигель потянулся, разминая суставы, и впервые за все утро улыбнулся: — Давненько я здесь не был. Альфредо любил тренировочный комплекс Сьюдад Реал Мадрид, поэтому мог разделить чувства друга. Один Леонардо, казалось, был на взводе. Что-то не давало ему покоя, и Альфредо не понимал, что именно, но это не его дело. Леонардо — человек прихоти. Если ему что-то взбредёт в голову, он в лепешку расшибется, но получит это. Похоже, они немного опоздали, потому что в зале уже представили Итоши Саэ, невысокого, но крепкого телосложения подростка с рыжими волосами. Мигель назвал этот цвет кирпичным, а Леонардо, отвесив ему подзатыльник, ласково посоветовал заткнуться, а по-хорошему — сдохнуть. — Вы все дерьмо и не можете называться моими соперниками. Вы — лишь трамплин для моего становления лучшим в мире нападающим. Благодарите бога, что я принял предложение клуба. Э-э… — Саэ, толкающий пафосную речь, с вопросом скосил глаза не тренера, потому что он вылупился так, словно ожидал услышать что-то ещё. — У меня все. — Спасибо, Саэ, — тренер вытер пот со лба, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Ребята, вы… Но ребята его не слушали — они возмущённо загудели, и их негодование было понятно. Будь Альфредо подростком из «Реала», тоже бы разозлился, если бы какой-то азиатский выскочка стал качать права в первый же день. — Слышь ты, гнида! — один из мальчиков, светловолосый капитан команды, выступил вперёд и ткнул в Саэ пальцем. — Да я тебя уделаю, придурок хренов. Чем языком молоть — лучше докажи действием. — Да запросто, — равнодушно пожал плечами Саэ, даже не глядя на разъяренного капитана. Прохладный тон раздраконил его пуще прежнего: щеки на бледной коже заалели, кулаки угрожающе сжались. — Кайзера на него не хватает, — хихикнул кто-то из команды и тут же получил по носу: — Завязывай со своим Кайзером! Ты за Испанию или за Германию, а?! — Да за кого хочу, за того и болею, бестолочь. — Это я-то бестолочь?! Да я тебя!.. И завязалась драка, на которую чутко среагировал капитан команды — подавив желание защитить свое оскорбленное достоинство, он принялся разнимать товарищей. Тренер присоединился к нему со свистком. Во время всеобщего балагана Леонардо спустился на площадку и встал перед Саэ, снисходительно похлопав его по плечу. — Ты хорош, но недостаточно. Выебываться ты мог бы у себя на материке, но не в Испании. — Ты кто вообще? — Саэ стряхнул чужую ладонь с плеча как пылинку. — Леонардо Луна. Тот, кто сокрушит тебя, желтолицый принц. — Бля-я-я, — вымученно простонал, Мигель, нервно стуча пальцами по перилам: он всегда так делал, когда хотел закурить, но не мог, — только не говори, что он пришел сюда ради этого. — Ты же знаешь, как он любит втаптывать в грязь чужие мечты и надежды. — Фу, ну и мерзость, — Мигель сморщился, а Альфредо сдержал смешок: да чего удивляться, будто он не знал, каков Леонардо на самом деле. Уж их-то, знакомых с его демонами давно, наигранной доброжелательностью не обманешь. — Может, слинять по-тихому? — Если хочешь освободить место в команде — пожалуйста. Мигель прохрипел что-то недовольное и без интереса уставился на представление. Леонардо взял мяч и, кажется, сказал, что игра до первого гола. Он с лёгкостью отобрал мяч и забил в считанную секунду, оставив остолбеневшего японца позади. Нагнувшись, он что-то прошептал Саэ и ушел, замеченный только тренером. — Ну что, доволен? — спросил Альфредо, выходя из зала. Он не мог поверить, что ради минуты самодовольства Леонардо он встал в шесть утра. — Не совсем. Я надеялся, что он уйдет из футбола, но он просто отклонился от намеченного курса. Впрочем, так даже интереснее. — В смысле? — Мигель, плетущийся позади, подал голос. — Ты это, блядь, понял по одной игре или что? — Хреновый из него нападающий. А вот полузащитник — очень даже ничего, — глаза Леонардо хищно блеснули. — Он понял, что я имел в виду. Он оставит эту глупую затею про нападающего в покое. — На хрена тебе все это? — не унимался Мигель: похоже, девушка, с которой он отменил свидание, была очень красивой, иначе бы он так не ворчал. — Просто не люблю, когда люди без способностей задирают нос. — Многие скажут, что у Итоши Саэ есть способности, — тихо, но твердо возразил Альфредо. Впервые за сегодня Леонардо посмотрел на Альфредо по-доброму, как на равного себе: — И не ошибутся. Но у него есть потолок. И я его вижу. Не хочу, чтобы он пытался его перепрыгнуть. — Боишься? — подначивал Мигель, но Леонардо не повелся: — Это не страх. Скорее отвращение.***
Сказать, что сокомандники Саэ невзлюбили его, значит не сказать ничего. Хотя будет несправедливо заметить, что все они ополчились против него. Вступление Саэ в клуб буквально разделило товарищей на два лагеря: те, кто против него, но за капитана и, следовательно, наоборот. Саэ не понимал, к чему такие сложности. Он приехал играть в футбол, а не в отношения. Сплетничать, спорить, тайно вздыхать друг по другу или ненавидеть — все это так тупо и обременительно. Это он и высказал Федо, самому расположенному к нему сокоманднику. Тот пожал плечами, переодеваясь в повседневную одежду после душа — они с Саэ последними покинули полигон, потому что тренировались после игры. — Ну, знаешь ли, мы живём в социуме и нам приходится мириться с его условиями. — Иначе что? — Саэ спрашивал не дерзко, скорее устало. Сутулясь, он в одних трусах сидел на низкой скамейке с полотенцем на голове. — Иначе мы будем вне социума. А никому не хочется быть одиноким. — Но мне плевать, что обо мне говорят и думают. Я не становлюсь от этого хуже или лучше. — Ты верно рассуждаешь, — Федо кивнул с осторожным уважением: как бы он не восхищался Итоши Саэ, льстить лишний раз ему не хотелось. — И эта твоя независимость кого-то отталкивает, а кого-то привлекает. Но тебе всё-таки не следует быть таким заносчивым. Симпатии зрителей — это не пустой звук. Они могут решить твою судьбу, ты и сам знаешь. В наше-то время публичные люди, будь то музыканты или спортсмены, продают не столько свой талант, сколько свою личность — делают из нее культ. Если ты многим не понравишься, то тебя попросту отменят. Так, к чему это я… Ах, да. Важно угодить толпе, даже если ты ее презираешь. — А тебе и твоей толпе следует свалить на хер. — Понял, ты свято веришь в своего гения. Это хорошо, но не стоит забывать… — поймав грозный взгляд Саэ, Федо поднял руки над головой, сдаваясь под неловкий смешок. — Ладно, все, молчу. Долго не задерживайся. Федо вышел из раздевалки, насвистывая какую-то мелодию. Тяжёлую ненависть Саэ ощутил физически. Его родители работали столько, сколько он себя помнит, редко появляясь дома. Самое лучшее, что они могли подарить Саэ — это Рина. Заботясь о нем и с детства определившись с мечтой, Саэ рано стал самостоятельным и не нуждался в одобрении других людей. Он привык полагаться на себя и свой талант. Однако ему не везло в плане коммуникации: некоторые люди, которые встречались ему на пути, отчего-то решали, что ему одиноко и ему непременно нужна их забота. Он не искал родительских фигур, но они упорно навязали ему роль капризного ребенка, за которым нужен присмотр. Как же это раздражало. Но он не собирался менять манеру своего поведения только для того, чтобы к нему стали относиться серьезнее. Вот ещё чего, подстраиваться под ярлыки, которые они вешают на всех подряд. Главное в жизни — не изменить себе. Остальные с их «правильно» и «неправильно» пусть катятся в Сандзу. Заключив, как всегда, что он прав, а все несогласные — идиоты, Саэ открыл дверцу шкафчика, но не обнаружил своих вещей. Картина сложилась в один миг: вспомнились перешептывания сторонников капитана, когда они уходили в раздевалку. Они все, конечно, придурки, которые не заслуживают и крупицы его внимания, но он не подозревал, что они настолько мелочные. И чего они ожидали? Что Саэ поведётся на эту дешёвую провокацию? Он перевёл дыхание, потому что блядь, почему он должен тратить на это время, и в чем мать родила вышел из раздевалки. Он знал, что эти олухи в пубертате собрались ради шоу. Раз так, он его устроит, но по своим правилам. Сокомандники нашлись в фойе. Они что-то весело обсуждали. Он вышел вперёд, и один из них, увидев его, громко воскликнул на испанском: «Смотрите!» Саэ уже воспринимал испанский на слух, но все ещё ненавидел грамматику. Мысль, что придется практиковаться с Давади по дороге в его дом (он имел эту вредную привычку таскать его с собой) утомляла. Так, думая о делах насущных, Саэ не заметил, как один из мальчишек подошёл к нему впритык и приторно-ядовито спросил на английском: «Как тебе не стыдно, Саэ? Неужели ты пытаешься…» Впрочем, договорить ему не удалось. Кулак, прилетевший ему в челюсть, заставил его согнуться пополам, а удар в живот и вовсе уложил на пол. До этого Саэ не подозревал, как разозлился. Видит бог, он мог бы обойтись без насилия. Но насекомые должны знать свое место и не мешаться под ногами у тех, кто может их раздавить в любую секунду. А они все равно пыжатся, трепыхают, что-то из себя корчат… — Саэ, какого хуя? — Федо, поспешивший на помощь, оттащил его от избитого — кровь уже залила его лицо и руки Саэ. — Какого хуя ты… — Разве он не заслужил? — Саэ вскинул на него недоуменный взгляд. — Какая разница, что он заслужил, а что — нет? Ты должен думать о себе. О последствиях. А они будут, если продолжишь в том же духе. — Мне все равно не о чем жалеть. Я рад, что сделал это. — Ладно, это дело твое, — отмахнулся Федо. Кто-то, назвав Саэ психом, сбежавшим из дурки, передал вещи. Федо взял Саэ под локоть. — Но не заставляй меня переживать об этом. Ситуацию решили не делать достоянием общественности, но тренер отругал Саэ по самое не хочу. Сокомандники же осудили его игнорированием. Больше всего Саэ поразил Давади — он показательно не пригласил его на семейный ужин в пятницу, мол, ты плохо себя вел. Он не понимал, что Саэ глубоко на всех плевать. Никто не понимал. Никогда.***
Нерия не хотела отпускать старшую сестру на встречу с Саэ Итоши. Она крепко вцепилась в ее пальцы, повисла на плече, умоляя поиграть с ней или помочь с уроками. Дебора мягко выскользнула из ее объятий и сказала то же, что повторяла себе: на лице Саэ, конечно, маска презрения, но он не плохой человек, просто у него вздорный характер и ему одиноко. «Ну и что? — возмущалась Нерия. — С каких пор это стало твоей проблемой?» И Дебора не могла с ней не согласиться. На самом деле папа умел быть жёстким, когда, по его мнению, того требовали обстоятельства. Он с нежностью относился к воспитаннику, словно видел в нем прошлого себя. «Какое чуткое внимание порой можно проявлять к незнакомцам и каким равнодушием можно обдавать родных и близких, — поражалась Дебора, качая головой. — Саэ бы стал плохим отцом, если, конечно, он когда-нибудь захотел детей». Подумав об этом, она ущипнула себя за руку. Однажды, когда Алисия попробовала разговорить Саэ, он отрезал ее на полуслове: «Послушайте, сэньора, у меня уже есть мать». Дебора тогда показательно не разговаривала с ним целую неделю. Когда отец оставлял их наедине, они утыкались в телефоны, не поднимая головы. Дебору перспектива проводить с Саэ выходные радовало не больше, чем его: он всячески высказывал неудовольствие по поводу решения менеджера, но тот был непреклонен. Дебора понимала, что папа не пытается их свести или типа того — он просто хочет, чтобы засранец Саэ нашел себе в Испании друга. Но Дебора вообще не была уверена, что у Саэ были друзья даже в Японии. Хотя, насколько ей известно, у него был младший брат. Возможно, только с ним он и ладил — и то по причине родства. А то так бы оставался один-одинешенька. «Это так нечестно — заставлять меня возиться с ним! Захотел бы с кем-то общаться — нашел бы единомышленников-футболистов. А девчонку ему, похоже, заменяет мячик. Причем во всем. И как папа этого не понимает?» — иногда Дебора ловила себя на таких мыслях, но, если говорить по существу, она уже смирилась с тем, что должна развлекать Саэ: водить его по центру, кататься с ним на аттракционах и всякое такое. Вообще, он был не таким уж и нытиком, как ей показалось в начале, но она по-прежнему находила его колючим, нелюдимым и упрямым. После кино — какого-то боевика, сюжет которого Дебора забыла сразу же — они отправились в непримечательный ресторанчик. Саэ по-прежнему не привык к нравам Испании. Он ковырялся вилкой в паэлье, но безрезультатно. Он так разозлился, что даже желваки проступили на скулах. — Сука блядь. Саэ с раздражением отбросил столовые приборы, позвал официанта и ледяным тоном потребовал принести ему палочки. Официант, заикаясь, пытался возразить, но Саэ был неумолим. Дебора не смогла сдержать смешок, а за ним ещё один. Саэ смерил ее презрительным взглядом. — Нихуя не смешно, — выплюнул он с предупреждением, но Дебора уже расхохоталась во весь голос — окончательно и бесповоротно. Гости оборачивались на их столик, но обоим было все равно. Наконец, отсмеявшись, Дебора ласково погладила Саэ глазами: — Ты японец больше, чем тебе хочется быть. — Чтобы я этой хуйни больше не слышал, — рыкнул Саэ и залпом осушил стакан с ананасовым соком. Дебора спрятала улыбку за салфеткой. Сегодня Саэ открылся ей с новой стороны. Возможно, страшен не черт, а толкования о нем.***
В пятницу Саэ продремал с полчаса после тренировки: разбудила его вибрация телефона; пришло уведомление от Давади, он похвалил его за высокие показатели и скинул какую-то статью про Саэ, закрепив ее в мессенджере, мол, очень важно, нельзя пропустить. Опять пустословие прессы. И почему Давади так волновала репутация? Хер с ней — Саэ все равно всех разнесёт в пух и прах; доказывать нужно действием, а не словом. Слухи пускают те, кому нечем заняться. Журналистам за это платят, а у Саэ нервы не железные, чтобы обращать внимание на всю ту чушь, что о нем пишут. Решив отвлечься, он напечатал Рину: «Чем занимаешься?» «Английским. Я должен его выучить так же, как и ты». «Ну, лучше, чем я, у тебя все равно не получится» и закатывающий глаза смайлик. «Но я буду стараться изо всех сил, чтобы стать лучшим после тебя!» «Отличный настрой». Диалог не заладился, как обычно, по понятным причинам: раньше братья помимо футбола могли поиграть в приставку или посмотреть ужастик, ну а теперь… А что теперь? «Слушай, брат… — начал Рин, словно почувствовав тягучую атмосферу. — А у тебя все нормально?» «Почему спрашиваешь? Разве я давал повод для беспокойств?» Саэ почти вдавил пальцы в клавиатуру. Вот эту-то жалость он ненавидел больше всего. Если бы Рин стал жалеть его, он бы ему это не простил. «Мне кажется, что с тех пор, как ты улетел в Испанию, мы с тобой отдалились друг от друга». «Это потому, что мы не видимся. Ты просто не привык к общению в чат-переписках». «Наверное, ты прав. Но все же…» Экран потух, разрядившись. Впопыхах Саэ стал забывать о таких мелочах. Он не знал, кого утешал баснями о чат-переписках: себя или Рина.***
Во вторник настроение было ещё более скверным, чем обычно, но Федо, ссылаясь на хорошую погоду, позвал Саэ на матч между университетом Эсик и Небриха. Вторые победили со счётом два четыре. Игра была скучной, но не настолько, чтобы Саэ покинул матч преждевременно — он всё-таки дождался окончания. Японцы играли значительно хуже. Саэ вновь овладело омерзение к своей родине. Как же славно, что он уехал. Неподалеку располагалась школа Деборы и Нерии; не было ничего удивительного в том, что они пересеклись по дороге. Саэ надеялся, что у старшей дуры хватит ума его не окликнуть. Но она, как и ее папаша, обожала досаждать ему. Передав ключи от дома Нерии, она широким шагом с улыбкой, приклеенной к лицу, попросила прогуляться с ней по Буэн-Ретиро. В глазах ее стояла мольба, поэтому Саэ согласился. Федо ржал над ухом, возбужденно тряся его за плечи: «Это что, твоя подружка? Ах ты подлец, скрывал такую красотку!» Дебора краснела и все отрицала. Саэ не отрицал ничего. Люди думают как хотят. Отговаривать их — дело неблагодарное и провальное по определению. Его-то молчание Федо принял за безмолвное согласие и ушел, довольно насвистывая, оставив «парочку молодоженов» наедине. Саэ не лез к Деборе в душу, а она к нему. Это их негласный уговор. Но, когда они гуляли по парку вдоль цветочных клумб, она неожиданно пылко схватила его за руку. Он отпрянул, но она не отцеплялась. — Чего пристала? У тебя друзей нет, что ли? — У тебя тоже, — обиженно буркнула Дебора, но Саэ подозревал, что она с ними просто разругалась. Она была злопамятной, мстительной и капризной. Наверное, она раздражала его, потому что они были похожи. — Они мне не нужны. — Почему?! Всем нужны друзья! — А ты не говори за всех, жить проще будет. — А мне и так легко живётся! Куда проще? И, вообще, ты вместо того, чтобы поучать, отвечай на вопрос. — Друзья — это слабость, — Саэ понизил голос, окатив ее неприязненным взглядом как помоями. — А слабости тянут вниз. — Ха-ха, как тупо! — Дебора сморщилась и убрала руки, мазнув взглядом по проходящим мимо подросткам. — Прям как обиженный злодей из комиксов про супергероев. Там это вычитал? — Это не комиксы, а правда жизни. До вершины, как правило, доходят лишь единицы — и в одиночку. — До какой вершины? — Вершины мастерства. — А-а-а, все с тобой понятно. Ты у нас карьерист. Почему тогда не пошлёшь меня? — Потому что я знаю такую породу людей как ты, — он покачал головой, обречённый. — Вы не отстаёте, пока не получаете желаемого. Что тебе от меня нужно? На кой хер ты меня сюда притащила? — Породу! — передразнила Дебора, проигнорировав вопрос. — Я тебе что, лошадка или собачка? — Ты хуже: ты умеешь говорить. — Гавкать тоже, — она схватила его за ухо и пролаяла. — Отвали, — Саэ остановился посреди дороги и наградил ее самым жутким взглядом из арсенала. Дебора в ответ лишь расхохоталась. — Слушай, а ты правда ненавидишь свою страну? Что Япония тебе сделала? В году 2011, если не ошибаюсь, в Токио было какое-то землетрясение. — Ага, в марте. Саэ помнил этот день: эвакуацию, толчки из-под земли, общую суету и панику. Их родители тогда сохранили поразительное хладнокровие, и это-то устрашило его больше всего. Рин был совсем маленьким, девятилетним хлюпиком, прижимающимся к нему в поисках защиты. Саэ выдохнул сквозь зубы. Воспоминания о Рине доставляли ему дискомфорт и беспокойство. Втайне он боялся, что, вернувшись, встретиться с незнакомцем. Люди ведь так быстро меняются, а они не виделись уже почти год. — Да весь мир охренел, что у вас не было мародёрства! У нас в школе один урок даже посвятили этой теме. Если это не показатель культурной нации, то что? — Показатель нации рабов. — Саэ, для тебя между вежливостью и рабским мышлением нет разницы? — Граница между двумя этими понятиями очень размытая. Если быть постоянно вежливым, то можно скатиться в прихлебатели. — Поэтому ты предпочитаешь не быть вежливым вовсе? — Могу себе позволить. — Да ты вообще много чего себе позволяешь, — сказала Дебора в задумчивости: глаза ее будто заволокла поволока, и она смотрела на него двумя порталами в другое измерение. Саэ позавидовал ее простодушию. — Возражаешь? — Просто мысли вслух, — Дебора пнула камешек, он отлетел к фонтану. — Ты мне совсем не нравишься. — Ага, это взаимно. — Но почему ты нравишься моему отцу? — Мне откуда знать? — Саэ возмущенно поджал губы. — Дай угадаю: ты привела меня сюда ради кучки тех подростков? — Дебора помрачнела и не ответила. Саэ требовательно дёрнул ее за косу. — Это значит да? — Это значит, ты наблюдательный. А наблюдательный мудак опаснее вдвойне. Тот парень, брюнет с веснушками… Мы расстались. И он сразу же завел новые отношения. Понимаешь? Это так несправедливо! Получается, он меня совсем не любил. А я… — Любишь его до сих пор. Ты такая жалкая. — А ты совсем не умеешь поддерживать, — на ресницах Деборы блеснули слезы, но это не тронуло его. — Не то чтобы я этого хотел. — Да даже если бы хотел, не смог бы. Прямо сейчас я хочу умереть. — От жалости к себе ещё никто не умирал. — Ну почему ты такой засранец? — Дебора ускорила шаг, но Саэ поймал ее за локоть. Она со злостью наступила ему на ногу, но он не издал ни звука — только сморщился. После ее прикосновения хотелось отмыться. Но Саэ почему-то не разжимал руку. Стиснул зубы, перетерпел прилив отвращения. А затем с удивлением понял, что это вовсе не отвращение, а… страх? Он сковывал рассудок, подменял мысли. Но чего ему бояться? — А чего ты ожидала? Стоит прикинуться несчастной, и я начну утешать тебя? — П-пожалуйста, не издевайся. — Нашла из-за чего слезы лить. Идём, я куплю тебе мороженое. — Клубничное! — обрадовалась Дебора и захлопала в ладоши совсем как ребенок, уговоривший родителей завести домашнего питомца. — Помню, — слова слетели с губ неосознанно, и Саэ не заметил, какое значение им предала Дебора.***
Дебора сменила милость на гнев после того, как узнала о причинах ран Саэ. Он сидел, оперевшись спиной о стену, возле холодильника, и прижимал к ране на виске, которая выглядела слишком плохо, чтобы не пожалеть его, пакет со льдом. Дебора, суетливая и несчастная, присела рядом на корточках, и протянула руку, чтобы вытереть кровь с щеки Саэ, но он пронзил ее таким враждебным взглядом, словно это она его ударила. Алисия нашлась на диване в гостиной за вязанием, и она сказала, что лучше дождаться отца — он в полиции: договаривается с представителями правопорядка, чтобы у Саэ не было проблем. «Ты путаешь все карты», — в негодовании подумала Дебора, достав из шкафчика аптечку. Саэ несогласно промычал, когда она принялась обрабатывать его раны, но Деборе удалось смягчить его сладкими увещеваниями. Дебора была добра к нему до тех пор, пока не выяснилось, что он подрался с ее бывшим. И как он только нашел его? — Мне стоит благодарить тебя? — хмыкнула она, перевязав запястье — такая бледная, будто обескровленная кожа. — Я сделал это не для тебя. — А почему? — Дебора села рядом, положив голову на плечо Саэ — до странности напряжённый, он, тем не менее, не возражал. — Мне было скучно. — А я и не знала, что ты такой драчун. — А я и не знал, что ты такая лгунья. Дебора вздрогнула и пыталась найти в глазах Саэ ответ, но он глядел только вперёд себя каменным, непроницаемым взором. — О ч-чем ты? — Как давно твоя сестра переписывается с моим братом? — холодно спросил он, пробирая ее нутро до мурашек. Нерия просила не говорить об этом Саэ — она откуда-то знала, что он будет недоволен. Приготовившись защищать сестру до последнего, Дебора натужно улыбнулась: — Ну и что с того? — Какого хуя вашей семье нужно от моего брата?! Саэ повернул к ней голову, дышащий так тяжело, так часто, словно дракон, готовивший изрыгнуть пламя. Диапазон ужаса зашкалил; Дебора рывком поднялась с пола, ноги ее, словно набитые ватой, не держали. Она опустилась на пол, смотря на него как на незнакомца. — О чем ты, Саэ? Нерия не желает ему зла. Она просто хотела друга по пере… — Мне похуй, чего она там хотела. Пусть прекращает, — Саэ неловко встал, Дебора думала даже, что он упадет. — И я прошу об этом тебя. В следующий раз я буду говорить с ней лично. Слова, капающие изо рта как угроза, переполнили чашу терпения. Минуя ужас, Дебора приблизилась к Саэ, что собирался уходить, обняла его со спины. Было страшно, что он ее оттолкнет, но ещё страшнее отпускать его в таком состоянии. — Почему ты так злишься? Почему назвал меня лгуньей? Что такого в том, что Рин и Нерия общаются? Чего ты так боишься? Саэ грязно выругался себе под нос и попытался убрать ее руки, но Дебора не собиралась его отпускать, пока они не придут к какому-то компромиссу. Она давно заметила, что Саэ держит дистанцию с людьми, точно выходит в мир с огромным щитом и защищается им от чужого мнения, от чувств, от самого понятия мира. Возможно, его колкости — не более, чем защитная реакция. И как она раньше этого не понимала? Может, он и хочет любить, но боится. Боится не боли, а боится ошибиться. Ему так важно верить во что-то правильное. — Может, ты устал ненавидеть? Свою страну, мою семью… Себя? Эта ложь вокруг него и в нем самом более всего отравляла его существование. Все вокруг верили в него, но он нет — больше нет. Навыки, которыми он так хвастался, подводят его. Проигрыш за проигрышем. Столкновение интересов. Необходимость кому-то что-то доказывать. Как же он это ненавидел. — Да что ты понимаешь? — огрызнулся Саэ, надеясь оттолкнуть её резкостью, но она вцепилась в него ещё сильнее. — Больше, чем ты. Я не лгу себе. Больше нет. Чувства очень легко перепутать. Они такие таинственные. — Ну и к чему ты это? — Саэ, наконец, сдался, и просто принял ее, льнущую к нему, как должно: так люди приходят к смирению, даже Саэ не исключение. — Ты мне нравишься. И я нравлюсь тебе. Просто ты привык ненавидеть. Тебе так проще. Ведь чувства — это, по-твоему, слабость. Но, знаешь, ненависть делает тебя слабее, чем любовь. Лучше любить, чем ненавидеть. Люби меня. Может, станет легче. Очень странное ощущение в груди. Будто вместо сердца напоенное влагой облако. Почудилось даже, что за долю секунды у него образовалась опухоль — такое впечатление произвела речь Деборы. И он вдруг признался себе с лёгкостью, без всякого отрицания, для него ведь это не было новостью — подсознательно он знал обо всем: ну да, она права. Ну да, в нем много искусственно взращенной ненависти. И он спросил — наполовину, чтобы напугать, наполовину, чтобы поставить в известность: — Знаешь, как я хочу тебя любить? — Догадываюсь, конечно, — движение ее губ он почувствовал всем телом и сам удивился этой чуткости. — Но сначала ты мне скажешь, что тебя беспокоит. — Я проебался, Дебора. Лучшим в мире нападающим… мне не стать. Для человека с его характером и темпераментом это положение было и нелепым и трагическим. Признаваться девчонке, которую он ненавидел — думал, что ненавидел — в своей слабости было унизительным. Он ведь даже Рину об этом не сказал. А, впрочем… Рину он скажет при встрече. Это слишком важно, чтобы сообщать об этом в смс-ке. Рин, наверное, расстроится, но поймет. Поймет ведь?.. — Ты же не хочешь сказать, что сдаешься? — Именно это, блядь, я и хочу сказать. — М-м-м… К папе приходят некоторые футболисты. Насчёт тебя. Вчера приходил блондин. Высокий такой, с зелёными глазами… Не помню, как его звали. Вроде, Л… Лео? Нет, как-то длинно. — Леонардо Луна? Дебора просияла. — Да, он. Вы знакомы? — Что он сказал? — Что из тебя выйдет первоклассный полузащитник и что-то про лигу чемпионов… — воспользовавшись тем, что Дебора потеряла бдительность, Саэ выскользнул из ее объятий и рванул из дома, по ступенькам, задыхаясь от смятения. — А как же я? — обидой сквозил голос Деборы, когда она выглянула за ним на крыльцо. Саэ обернулся и кивнул. — Я тебя трахну, но не сегодня. «Мог бы и повежливее предложить встречаться», — фыркнула Дебора. Но Саэ был неисправим. А она со временем научилась науке терпения.