Пути страсти

      У Шидо из проблем — непунктуальность, безответственность, отсутствие такта и дальше по списку.       У Наоки список короче, чем зимний день; прилежный аттестат, опрятный внешний вид и гордость родителей — социальный статус, которым она привыкла гордиться.       Папа называет детей, отличных от нее — таких, как Шидо — «земными червями». Шестилетняя девочка смотрит на отца снизу вверх как на бога и внемлет его словам как громогласной истине.       Наоки вызубривает высокомерие как урок и сдает контрольный тест по поступлении в старшую школу. Она обесценивает проблемы «подруг», потому что их треволнения кажутся ей нелепо-трагическими, несерьёзными, преувеличенными.       Она слышит о важности эмоционального интеллекта, но отказывается проявлять сочувствие к тем, кто этого не достоин. Наоки свято убеждена: влюбляются выборочно.       Мама подогревает ее фантазии о рациональном, успешном, богатом молодом человеке, но во сне Наоки почему-то видит совсем иной образ: взбалмошный, невоспитанный, плюющий на общественное мнение задира из параллели.       Даже в его внешности — вопль об угрозе. Что-то дикое, первобытное в оскале. И хаотичное, противоестественное — во взгляде.       Впервые Наоки сталкивается с ним в очереди у автомата. Она хочет купить сок и батончик. Глаза у нее слипаются, а руки движутся медленно-вяло. Ночью она корпела над учебником по алгебре. Шидо грубо просит (это больше похоже на приказ) «пошевеливаться» и, видя недоумение в ее рыбьих глазах, толкает в сторону и покупает чипсы.       Она не укоряет его в хамстве. Заторможенная реакция и ошарашенность сковывают кандалами. Слышатся сочувствующие и ироничные смешки. Кто-то роняет, что Рюсей Шидо неисправим. Тогда-то Наоки и узнает его имя. И оно становится для нее обозначением всех придурков.       Наоки долго не решается рассказать маме об этом конфузе, а, когда собирается с духом, мама уворачивается от удара, и папа впечатывает кулак в стену, жмурясь и шипя.       Из рук Наоки выпадает телефон, и, кажется, сердце. Поймав взгляд дочери, мама говорит, что подаёт на развод.       Благополучное будущее, которое придумала Наоки, кажется ей пылью, развеянной по ветру дымкой суровой реальности.       После развода Наоки частенько зависает на крыше и думает в одиночестве о любви. Она никогда не задумывалась о том, любят ли родители друг друга. Их семья была бизнесом, проектом. Встретились два человека, завели ребенка и решили вырастить его в согласии со своими убеждениями о том, что значит быть социально одобряемой личностью двадцать первого века.       Наоки пытается вспомнить, было ли у нее детство, каким она росла ребенком? С ужасом понимает — равнодушным и боязливым. Долго адаптировалась к новой среде, тосковала по маме и папе, пока внутри нее росла удушающая, всепоглощающая пустота.       Развод родителей что-то надорвал в ней. Причины стараться быть хорошей больше не было. Ах, ну точно. Вот откуда в ней горел энтузиазм к учебе: желание доказать, что она достойна любви.       «Конечно, достойна. Просто потому, что существуешь. Этого достаточно», — попытки утешить себя провалились сразу же. Говорить можно что угодно, легче от этого не станет.       Успеваемость Наоки ухудшилась, ее ложная уверенность в себе растаяла. Домой, оставшись жить с мамой, она возвращалась длинной дорогой, проходя мимо двух детских садов и наблюдая за детьми.       «Я все упустила», — угрюмо думала она, но, встретив Шидо, ошивающегося возле магазина, почувствовала облегчение от мысли, что кто-то и в осознанном возрасте ведёт себя как мальчишка-беспризорник.       Шидо, сидя на корточках, пытался открыть пакетик с солёными орехами, но почему-то терпел неудачу. Наоки, не заботясь о том, задирается ли юбка, отзеркалила его позу и, протянув руку, насмешливо (как ей казалось), спросила:       — Помочь?       — Ну, попробуй, — Шидо, прежде, чем передать пакетик, провокационно задержал теплую, потную ладонь на ее обнаженной коленке.       Наоки проигнорировала намек, сосредоточившись на задаче. Не без труда она разорвала упаковку, но приложила слишком много усилий, и половина орешков высыпалась на землю.       Шидо порвался зачерпнуть парочку вперемешку с песком, но Наоки, скривившись, шлепнула его по руке и, собрав орешки, выбросила их в мусорку.       Шидо пошутил, что просить ее о помощи — себе дороже, на что она закатила глаза и попросила помалкивать. Он вызвался ее проводить, а она была не в силах отказать.       По пути он флиртовал с ней, а она не удержалась и отшила его, строго напомнив историю их знакомства. Шидо посмотрел на нее как-то странно и, отсалютовав, развернулся на пятках.       Наоки пожала плечами. Парня страннее она не встречала. И он стал ей сниться. Может, потому, что был загадкой; а, может и потому, что от жестокой реальности, в которой мать угрожала за плохие оценки вышвырнуть на улицу, хотелось сбежать.       И такой парень-отшельник, не вписывающийся в нормы общества, стал своеобразным приютом для заблудшей души. Учителя разочарованно разводили руками в сторону: никто не знал, что с ней происходит. Наоки, зажав уши руками, уговаривала себя взяться за учебу.       Но внутри поднимался протест: «Нет. Я больше не буду играть по вашим правилам».       Запоздалый подростковый бунт против системы — ничего не скажешь. Возможно, если бы мама была чуточку лояльнее или умнее, она бы поняла, что все, что было нужно дочери для того, чтобы разрешить проблему с несоответствием возложенных на нее ожиданий — это поговорить, то радикальных мер удалось бы избежать.       Но всегда проще и приятнее было осуществить угрозу. Двенадцатого октября мама выставила Наоки за дверь. Ёжась от холода, она походила вокруг дома и решила навестить знакомого, адрес которого ей был известен. Шидо открыл в одних трусах и с кружкой кофе, на который было написано жирным красным шрифтом: «Big Boss».       Шидо пустил ее на порог без церемоний, а она вкратце поведала ему историю своей заурядной жизни. Он молча усадил ее перед телевизором и включил фильм «Покидая Лас-Вегас», а сам удалился в комнату, тренироваться. Изредка слышались жёсткие удары мяча о стену.       Шидо вернулся, когда шли финальные титры, а Наоки промокала глаза салфетками. Фильм про безнадежные отношения алкоголика и проститутки оказался мрачным, лишенным какой-либо надежды, но реалистичным. И немного оскорбительным, когда у Наоки промелькнула догадка, что Шидо хотел ей этим сказать. Она вздёрнула подбородок и посмотрела на него через пелену слез с обидой:       — Думаешь, меня ждёт такая же судьба?       Шидо невозмутимо пожал плечами.       — Если продолжишь в том же духе.       — Ну, знаешь, ты тоже не похож на законопослушного гражданина, так что не тебе учить меня жизни.       — В отличие от тебя и от них, — он кивком указала на заставку, — я знаю, чего я хочу и знаю, как этого достичь. Поэтому меня ждёт — как ты там выражаешься? — светлое будущее.       — И что ты мне предлагаешь?       — Взяться за ум.       — Почему бы тебе не подать мне пример?       — Ты глухая или как? — Шидо неприязненно поморщился: с его лица стекал пот, и он сел рядом с ней на дзабутон, потеснив у стены. — Если ты перестанешь валять дурака, то в будущем сможешь выбирать. Прикинь, как обидно будет определиться с тем, кем ты хочешь стать, а по итогу не суметь поступить из-за нехватки баллов.       — Что ж, справедливо. Но…       — Не вздумай снова переводить стрелки на меня, — воцарилась тишина, и Шидо благосклонно кивнул. — Так лучше.       Наоки недоверчиво прищурилась. Участливое поведение Шидо в ее судьбе казалось до крайности странным. Не похож он был на добряка. Он избивал не только автоматы, которые отказывались выплёвывать газировку, за которую уплачено, но и неугодных людей.       — С чего такая щедрость, Шидо?       — Ты выглядела так по-идиотски потерянно. Мне стало жаль тебя; более того, ты выглядела так, словно хотела, чтобы тебя пожалели. К тому же, ты мне снилась.       Наоки вздрогнула, прижав колени к груди, но в следующую секунду улыбнулась шаловливой улыбкой и атаковала первой, чтобы он не застал ее врасплох:       — В эротических снах?       — Да у тебя же кожа и кости, — его передёрнуло, — упаси боже.       — Не думала, что самоутверждаться за счёт худеньких девочек — это твой стиль.       — Мой стиль — это говорить правду.       — Не все такие свободные, как ты.       — Не то чтобы кто-то мешал тебе быть такой же, — Шидо многозначительно повел бровью.       — У тебя все так просто, — недовольно пробурчала Наоки.       — А чего усложнять-то? Сложности — для лохов, которые не решаются что-то менять.       — Ну, спасибо.       — Повторяю в последний раз: у тебя есть выбор.       — Почему для тебя это важно? Ты говоришь, что твое кредо — честность, но при этом недоговариваешь.       — Хорошо, — Шидо щёлкнул зубами, явно раздраженный тем, что она вывела его на откровенность. — Я увидел в тебе потенциал, на который мне не все равно.       — Мячики пинать, что ли?       — Забудь. В этом ты безнадёжна. Дам подсказку: наблюдательность. Опирайся на нее и, возможно, из тебя выйдет что-нибудь стоящее.       Наоки ахнула. «Он, должно быть, заметил, какой внимательный к мелочам я стала. Удивительно. Пока я рассматривала мир новыми глазами, он изучал меня».       — Шидо, я пока не знаю, что это значит, но спасибо. За искренность. И неравнодушие.       — Не скажу «рассчитывай на меня» или типа того. Проваливай, бестолочь. Рассчитывать нужно только на себя.       И он выставил ее прочь без сантиментов. Наоки понравилось отсутствие жалости. Вот чем Шидо отличался от остальных парней — будь ты неуверенная в себе девчонка или громогласный верзила — он относился к каждому одинаково.       Хлюпая кедами, она дошла до дома, постучала в дверь и стала ждать, пока мама отворит. Наоки улыбнулась, когда мама тупо уставилась на нее заплаканными глазами. Последнее, чего ожидала дочь-изгнанница, так это того, что ее притянут к себе в пылком, сожалеющем объятии.       Наоки пообещала, что исправится. И она исправилась. Благодаря тому, что Шидо открыл ей глаза.