Ты так прекрасна В том, как несчастна. © Евгений Шварц
Аннет поправила жакет, и с него слетел бейджик. Ругаясь на себя за неаккуратность, она нырнула под стол, куда закатился чертов бейджик, и, вставая, ударилась головой о полку сверху, потому что над ней раздалось громогласное «кхм-кхм». Аннет удивлённо воззрилась на раннего посетителя и, узнав в нем Михаэля Кайзера, члена спортивного клуба, дежурно улыбнулась и записала его в журнал. Он не спешил уходить, а она от скуки стала разглядывать его, подмечая детали: лицо у него было излишне бледным, кожа приобрела серый оттенок, щеки были впалыми и сухими, а круги под глазами дряблыми, на подбородке — высыпания в виде папул. Да уж, не комильфо. Аннет спросила не с беспокойством, а с профессиональным интересом: — У тебя с кишечником проблемы? Михаэль, доселе облокотившийся локтем о стойку-ресепшн и разглядывающий плакаты, повернулся к ней. — А ты что, дерьмотолог? — огрызнулся он, но Аннет не обиделась. Когда работаешь с людьми с утра до вечера, то перестаешь обращать внимание на грубости. — Дерматолог, — невозмутимо поправила она. — А то я не знаю, — закатил глаза Михаэль. — А вообще, по мне что, заметно? — наконец, в его тоне прорезалась озабоченность внешним видом: он нервно почесал подбородок, и ей захотелось ударить его. — Я училась годик на дерматолога. Замечаю такие вещи. — А ты разве не юрист? — он недоуменно нахмурился и, наконец, развернулся к ней корпусом. — На юриста я училась семестр. — Надо же. На кого ещё подавалась? Аннет стала загибать пальцы: — Маркетолог, тур-агент, банковский работник… — Так сколько тебе, говоришь? — перебил Михаэль, догадавшись, что список будет немаленьким. — Двадцать пять. — И у тебя нет вышки? — Неа, — Аннет отвела глаза, плечи поникли. — Это же круто, — искренне восхитился Михаэль, и было в его жестикуляции что-то настойчивое, будто он собирался ее переубедить. — Что крутого? — нахохлилась Аннет и недружелюбно зыркнула из-под нахмуренных бровей. — Ладно, не круто, — спасовал Михаэль, подняв руки в жесте капитуляции. — Неудачное слово. Ты же типа ищешь себя? Это смело, как по мне. Аннет расслабилась, поняв, что Михаэль не пытается ее унизить или задеть. Вздрогнув, словно стряхнув с себя пыль предрассудков, она открыто улыбнулась и подалась вперёд, положив ладони кверху на столе. — Типа того. Но, знаешь, это такое стремное чувство, когда все твои бывшие одноклассники уже закончили вузы и работают по профессии, а ты… ты — это ты. Куковать на ресепшне — не работа моей мечты. Михаэль небрежно махнул рукой. — Слушай, ты не на улице, это уже неплохо. — Твой оптимизм внушает мне надежду. — Хоть кому-то. Аннет на телефон пришло уведомление, но, разблокировав экран, она лишь увидела время, «7:11», и полувопрос сорвался с ее губ автоматически: — Ты сегодня, кстати, рано. Михаэль в подтверждении ее слов зевнул. Вообще он никогда не отличался пунктуальностью. Что на него нашло сегодня? И связано ли это как-то со здоровьем? — Не спалось, а заняться особо нечем. — Странный какой. Не выносишь одиночество? — Аннет беззлобно поддела его, прощупывая границы дозволенного, но он остался непоколебим (или сделал вид). — Можно и так сказать. А ты не можешь помолчать? — он раздраженно рыкнул, и Аннет соврала, краснея и чувствуя себя двоечницей у доски: — Сегодня у меня слишком энергичное настроение, чтобы молчать. — Случилось что-то хорошее? — Солнце светит, птички поют. Этого достаточно. Михаэль деликатно промолчал о том, что сегодня, вообще-то, было пасмурно.***
До конца рабочей недели Михаэль не объявлялся в клубе. Аннет спрашивала про него у сокомандников, на что они неизменно отвечали что-то едкое, типа: «Траванулся, наконец». В команде его не то чтобы гнобили, но определённо не жаловали. Насколько она поняла из реакции окружающих, он был лидером, но раздражающим. На выходных Аннет почти не слезала с кровати. Она рассматривала пальцы на ногах и думала о том, что человек по сути своей приспособленец — выживет в любых условиях. Первое время, устроившись на работу, Аннет приходила домой изнеможенная. Мышцы ныли так, будто она пробежала километр без остановки. Для неподготовленного тела это была пытка. Но уже со следующей недели она, как говорится, влилась. И было в этом что-то противное и жуткое. Так, из беззаботной мысли, цепляющейся за вторую и третью, родилась теория возникновения человечества: все люди — падшие ангелы, которым пришлось обрезать крылья, чтобы выжить на земле. А ад, вопреки словам Шекспира, не пуст. Просто планета Земля — и есть ад. Довольная умозаключением, Аннет посвятила выходные кино и литературе, а в понедельник промокла до ниточки, потому что забыла зонт. Она страшно опаздывала, поэтому не стала возвращаться. Из волос, заплетённых в косу, стекала вода. Аннет как могла обтерлась салфетками, переоделась в форму и привела себя в порядок в туалете. Коллега, которой пришлось подменить ее, злобно зыркала из-под густо накрашенных бровей — уж ей-то никто не доплатит. Аннет виновато улыбалась и уже два часа кашляла в изгиб локтя и сморкалась. Ну вот, ко всему прочему она простудилась. — Ты вообще на прогноз погоды, что ли, не смотришь? — над ухом раздался знакомый звонкий голос. Аннет странно вздрогнула и уставилась на него дремлющем, бессмысленным взглядом. Потом поёжилась. Внутри крутилось колесо сомнений: как себя вести? Она работала администратором уже полгода, и Михаэля видела каждый день, но их отношения были формальными и заканчивались на «Здравствуйте, до свидания». Кажется, за все время они даже не обменялись парой фраз о предстоящих выборах. Исключением стала прошлая неделя. Аннет не знала, что на нее нашло. Обычно она не была настолько бестактной. Прикинув, есть ли у нее силы изображать неприступность, Аннет махнула на все рукой и, оперевшись о локоть, небрежно ответила: — Ой, отвали. Как говорила моя бабушка: «У природы нет плохой погоды, есть плохая одежда». — Цитировать бабушек — признак старости. Аннет с наигранной оскорбленностью вздёрнула подбородок. — Не в старости проблема, а в том, как ты ее воспринимаешь. — Ну, началось в деревне лето… — закатил глаза Михаэль, и Аннет прыснула в кулак. Пристально вглядевшись в его лицо, она заключила: — Выглядишь лучше. Сгонял к «дерьмотологу»? — И не только к нему. Меня записали к гастроэнтерологу, эндокринологу и ещё куча «онологов». Проще будет сказать, к кому мне не назначали прием. Ненавижу врачей. Я начинаю вести себя как идиот, когда мне ставят уколы. — Охотно верю. — Ещё и мотаться туда-сюда, от Буха до Кёпеника. А ещё эти пробки дурацкие. Аннет сначала опешила от подробностей, которые он на нее вывалил, но, помедлив с секунду, с присущей ей живостью включилась в разговор. — Да брось, туда и обратно час-полтора, это ещё нормально. — А такси ждать? И по восемьдесят евро каждый раз отваливать. На хрена так жить? — Такси? А ты разве не водишь? — Ты что?! — Михаэль наградил ее осуждающим взглядом, от которого у нее на коже затрепетали лёгкие бабочки-мурашки. — Я не хочу кого-нибудь грохнуть! Мне мотать срок не улыбается. И я не знаю номеров хороших адвокатов. — Что ж, зато честно. — В шестнадцать я прочитал какой-то рассказ Анны Гавальды, в котором из-за мужика случилась авария, но он об этом узнал не сразу. Его не поймали из-за густого утреннего тумана. И там это так интересно описано. Особенно пронзительно — момент озарения. Он ведь не сразу понял, что стал причиной аварии. Просто ехал себе — и тут бац! И только после просмотра новостей на него накатило. Он хотел пойти сознаться, но его остановила жена. У них дети и все такое. Я спросил себя тогда: пошел бы я в полицию, совершив преступление, в котором меня никто не заподозрил? И, знаешь, страшно задавать себе такие вопросы и пытаться ответить на них честно, не надевая белое пальто. Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, меня прошибает озноб. Это прям сильное произведение, не то что остальные в сборнике. С тех пор я принципиально отказался сдавать на права. Ну на хер попасть в такую ситуацию. Сказанное Михаэлем привело Аннет в уныние. Она слушала, затаив дыхание, и теперь, когда ей вернулась возможность дышать, она смогла выдавить из себя только: — Я думала, ты любишь риск. — Меньше, чем ты думаешь. Риск должен быть оправданным. Когда на кону стоят человеческие жизни — это уже не риск, а игра с человеческими судьбами. Это неприемлемо. — Вообще спорная тема. Если так подумать, опасности и моральные дилеммы поджидают нас на каждом углу: на тебя может наброситься сумасшедший маньяк с бензопилой даже днём. — Или могут похитить твоего близкого человека и заставить тебя сделать что-то крайне неприятное, — подхватил Михаэль, и Аннет хихикнула от осознания, насколько киношными были их примеры. Нужно как-нибудь позвать его на кинопоказ «Мечтателей» с Евой Грин в главной роли или что-нибудь в этом духе. — Можно последовать примеру классика и «не выходить из комнаты», но — вот незадача! — что делать, если случится пожар или землетрясение? — продолжила Аннет, заметив, как сверкнули глаза собеседника. Похоже, его тоже занимала эта тема. — Никто не может застраховать тебя от смерти, если ты, конечно, не решишься на сделку с дьяволом, но можно ли считать жизнь без души полноценной жизнью? — Считай это моей паранойей, — Аннет взгрустнула, приняв его скупой, закрывающий тему ответ за нежелание продолжать диалог, но он вдруг спросил: — Когда у тебя заканчивается смена? Даже при большом желании Аннет не смогла бы подавить ползущую на губы широкую улыбку. — В семь, а что? Хочешь позвать меня на свидание? — Если покупка зонтика считается свиданием, то да.***
Аннет не ожидала, что покупка зонтика затянется на полтора часа. Михаэль привел знакомую в какой-то новомодный бутик, и настаивал на том, чтобы она выбрала зонтик с Мэрилин Монро — Аннет же в свою очередь посоветовала оставить влажные фантазии при себе. Аннет приглянулся нежно-розовый зонтик с округленными краями, на что Михаэль протянул: «Ску-учно». Аннет разозлилась, потому что зонтик должен спасать от дождя, а не веселить. В итоге, в конец разругавшись, они пришли к согласию: элегантный красный зонт-трость, на этикетке которого написано «кружевной». В тот день Аннет уяснила, что шоппинг с Михаэлем — это американские горки в аду. На автобусе она ехала, зевая и впервые не слушая музыку, а обдумывая произошедшее. Не то чтобы она была одинока, но перспектива дружбы с известным футболистом не могла не радовать. В конце концов, если бы Джул, одна из ее бывших университетских подруг, прознала об этом, она бы сошла с ума: у нее была мания по поиску знаменитостей. Михаэль не объявлялся ещё какое-то время. Товарищи сказали — взял больничный. Они не обменялись контактами, поэтому у Аннет не было возможности связаться с ним, но за одну небольшую услугу она выпросила номер у коллеги с шестого этажа, которая уже подменяла ее. За короткое время знакомства Михаэль показался Аннет интересной личностью, поэтому в качестве примирения она выслала ему одну из своих последних повестей и неопубликованный сборник стихотворений. Встречу назначили на пятницу в кафе Бистро. Аннет отпросилась с работы пораньше, чтобы успеть до закрытия. Михаэль, уже дожидавшийся ее, выглядел забавно на розовом стуле. Любопытно, почему он выбрал именно это кафе? Аннет удовлетворенно улыбнулась, когда принесли меню. Цены приемлемые, хотя не дешевые. Михаэль пришел раньше на пятнадцать минут, но не заказал даже чашечку кофе. Эта странная вежливость прошлого века тронула Аннет. Хотя, возможно, он просто не был голоден? Зато Аннет живьем готова была съесть кабана. Отужинала она холодными блюдами: бутербродами, куриным паштетом и салатом. Михаэль больше говорил, чем ел, и девушка слушала его с вкрадчивым вниманием. — Не пытайся, пожалуйста, в прозу, — полушутливо пригрозил он пальцем. Аннет подавилась, и Михаэль вежливо подождал, пока она прожует. — Стихи у тебя — улёт. Особенно про компромисс с богом, летнее одиночество и революцию любви. Но повесть — такая банальная попытка в психологический триллер. Ты точно знаешь, что такое шизофрения? — Вообще-то ты должен был сказать, что я недопонятый гений. Михаэль закатил глаза. Аннет поймала себя на странной мысли, что у него живая выразительная мимика — как у подающего надежды актера. «Или лжеца», — последовало циничное вдогонку. — Ага, точно такой же, как и все семь миллиардов человек. — Когда-нибудь твой скептицизм доведет тебя до могилы. — Да уж лучше скептицизм, чем льстивость. Грустный взгляд Аннет проникал в суть вещей. Придавал ей томное выражение лица. Если бы она не задумалась о справедливом вердикте, вынесенном Михаэлем, она бы неприменно заметила, что он смотрел на нее как на упавшее с небес божество — хрупкое и нуждающиеся в защите. — Что, правда не очень получилось закрутить с шизой? — спросила она с угоднической учтивостью начинающего творца. Михаэль, явно польщенный чутким вниманием, постарался обуздать свой неоправданно наставнический тон — и заговорил уже спокойно: — Я понимаю, что ты хотела создать таинственную атмосферу, но вышло, честно говоря, не очень. И события разворачиваются, насколько я понимаю, в Англии шестнадцатого века? Мне не хватило описания быта. И, думаю, было бы неплохо поработать над стилистикой — ну, типа, ты пишешь довольно по-современному. Нет э-э… как бы это сказать… духа того времени? — Ты прям литературный критик. Спасибо за комментарии. Учту правки. — У меня друг ушел из футбола и поступил на филологический. Периодически промывает мне мозги лекциями про германское язычество, проблему Нибелунгов, глаголы в протоиндоевропейском языке и прочую ересь. Отрабатывает на мне билеты и все такое. Жуть, короче. Этими словами Михаэль не оправдывался за возможную жесткость и не пытался придать своим словам важность, как человек, желающий критиковать остальных, но чувствующий, что ему не хватает для этого квалификации. Михаэль не пытался выглядеть в глазах Аннет солиднее — он просто искренне делился своим опытом, и эта-то искренность, столь непосредственая и незатейливая, пленила Аннет. — Всем бы таких друзей. — Неправда, ноль из десяти. Никому не рекомендую. — Речь же о том милом мальчике, который всюду бегал за тобой?.. Как же его там, напомни? Алекс?.. — Алексис. — Несс, — просияла Аннет. У того парня были такие большие, по-щенячьи преданные глаза. Про таких, как он, говорят: «Нрав на лице написан». — Нессик, ага. Наконец-то у него мозги встали на место. — Что ты имеешь в виду? — Я давно говорил, что в футболе ему не место. Мы школьные приятели, и он всегда был привязан ко мне больше, чем следовало. В народе такую привязанность прозвали «токсичной». — Значит, он пошел в профессиональный спорт ради тебя? — Если ты умеешь слушать, то да. — Прости, — Аннет неловко опустила глаза, чувствуя себя дурой за то, что переспрашивает очевидное. — Но, насколько я знаю, он хороший полузащитник. — Да, он желанный игрок для многих клубов, — как-то мрачно подтвердил Михаэль, гипнотизируя куст за спиной Аннет. — Тогда почему же ему не место в футболе? — Человек может быть талантлив во многих сферах, но делом своей жизни ему придется выбрать что-то одно, поскольку жизнь слишком коротка, чтобы освоить все профессии. Несс всегда был теоретиком. Вдумчивым, проницательным. Гуманитарием. Не спортсменом. — Вы конфликтовали из-за этого? — Я люблю скандалить, чтобы попытаться понять, — признался Михаэль. — Меня это не расстраивает, а, напротив, освежает, приводит мысли в порядок. Хотя немного пугает. Конфликты — это всегда стресс, адреналин. — На иглу адреналина легко подсесть, — кивнула Аннет со знанием дела. — Моя мама такая же. Она никогда не закатывала истерику просто так. Но для меня истерика — это крайность. Это сигнал о том, что человек не может адекватно выразить свои чувства, поэтому прибегает к крику. — Возможно. Я соврал насчет риска. Я люблю азарт, бытовой азарт, который не подвергает жизнь опасности. — Я бы с тобой поспорила. Что, если ты накричишь на меня, а у меня — патологический страх перед криком, и я отойду к обочине, попаду под машину?.. — Я не позволю тебе так сглупить. — А я бы на твоем месте не была так уверена. Тебе нравится думать, что ты знаешь о людях все, но знать все — значит не знать ничего. — Что за век! — с возмущением воскликнул Михаэль. — Оскара Уайльда перевирают как хотят. — Вступить в соавторство с гением — почет, а не порок. Сначала Михаэль нахмурился, но недолго сумел притвориться серьезным. Когда он улыбнулся — лучезано, словно солнце, выглянувшее из-за туч, последние сомнения о том, что его следует опасаться, растаяли.***
На выходных Михаэль подал идею сгонять в Мюнхен, на рынок Виктуалиенмаркт. Поскольку поездка предполагала шесть часов езды, Аннет предложила взять машину напрокат. Водительские права у нее были, чему Михаэль несказанно удивился. Она хотела скинуться на аренду, но он настаивал, что сам оплатит поездку; ему это, мол, не в тягость. Казалось, он намекал на ее финансовые проблемы, и она немного злилась на него первые полтора часа, но потом он развеселил ее, и они стали общаться как прежде. Михаэль арендовал небольшой зеленый фольксваген, удобный автомобиль с отличным кондиционером. Несмотря на то, что выехать пришлось в шесть утра, Аннет чувствовала себя бодрой. Она взяла на себя обязанность сделать сэндвичи и чай в дорогу, но Михаэль все равно просил остановиться на каждой заправке, чтобы купить капучино. — Кто бы мог подумать, что ты такой кофеман. — Это одно из моих многочисленных достоинств, — отвечал он небрежно, но из его уст это звучало очаровательно. Все-таки он умел производить впечатление. Неудивительно, что за ним ухлестывали толпы фанаток. Аннет немного будоражило, что он проводил время с ней вместо того, чтобы соблазнять очередную девчонку (или быть соблазненным ею, что более вероятно). К обеду они доехали до Мюнхена, первым делом заселились в отель, а потом уже поехали на рынок. Правда, в процессе заселения не обошлось без забавного заблуждения: администратор по ошибке принял их за молодоженов, но Михаэль не только не стал возражать, но и приобнял подругу за плечи, как бы заявляя на нее права. Аннет отодвинула его с осуждающим взглядом, но он выглядел невозмутимым и совсем не раскаивающимся. Виктуалиенмаркт также функционировал как общественное пространство для отдыха, поэтому, вдоволь нагулявшись, Михаэль уговорил спутницу посетить ресторан с пивным садом «Biergarten Viktualienmarkt». Сев на скамейку с двумя объёмными кружками пенистого пива, они разговорились о прошлом. Разнеженная мягким июньским солнцем и доверительной атмосферой, которая установилась между ней и Михаэлем за десять часов в обществе друг друга, Аннет наклонила голову и весело защебетала: — Расскажи мне о своих родителях. Михаэль прыснул со смеху, подавившись пивом, и Аннет недовольно заворчала. — Знаешь, если всё, что девушка хочет знать обо мне — это мои родители, значит я на редкость скучный собеседник. — Чтобы понять тебя, мне нужно узнать твои корни. — Кончай ты с этим психоанализом. — Ну, я называю тебя своим другом, но ничего о тебе не знаю. Как-то это несправедливо, не находишь? — Если уж речь зашла о справедливости, то я тоже о тебе ничего не знаю. — Ладно, я первая начну. М-м-м… — Аннет задумчиво промычала и уставилась в безоблачное небо, словно оно могло дать ей подсказку, с чего начать исповедь. — Я пользуюсь одним и тем же шампунем на протяжении пяти лет, и если его нет в магазине, я просто схожу с ума. Я ничто не люблю так, как бродить босиком по земле. Ну, знаешь, единение с природой и всякое такое. Когда выезжаешь за город, особенно остро это чувствуешь. И понимаешь: мегаполисы делают людей нервными. Если мы встречаемся с друзьями или родственниками, то я настаиваю на том, чтобы чистить для всех желающих мандарины и апельсины — мне нравится запах цитрусов. У каждого утром есть небольшие ритуалы: у меня утро начинается не с кофе, а с кокосового молока. — Фу, — Михаэль состроил гримасу натурального отвращения, — гадость. — Если не нравится, не слушай, а вот я, между прочим, вошла во вкус. Мой любимый жанр — романтические комедии. — Отвлекает от реальности? — Угу. Волосы Аннет были собраны в тугой хвост, но за время прогулки пряди выбились из причёски, свисая вдоль лица тонкими кудрями. Аннет заправила челку за ухо, а Михаэль следил за изящным движением ее руки, словно за театральным представлением. Они сидели под навесом, и солнце не напекало, но, стоило им встать из-за стола и возобновить прогулку, Михаэль обеспокоенно заозирался по сторонам. На улице стояла духота невыносимая, а раскрасневшаяся Аннет, казалось, выглядела неважно, хотя признаков усталости не подавала. Попросив ее побыть в тени дерева, Михаэль купил белую косынку и подождал, пока она заново соберёт волосы. Закончив, Аннет в благодарственном порыве коротко обняла Михаэля. Она отпрянула так же быстро, как и прильнула, и Михаэлю пришлось приложить усилие воли, чтобы не попросить ее постоять с ним вот так немного. — Спасибо, — растроганная его чуткой заботой, Аннет покраснела, но уже не от жары, — я не знала, что ты можешь быть таким милым. — Ты вообще многого обо мне не знаешь. Аннет обиженно надула щеки. — Я хочу узнать — ты не хочешь говорить. Михаэль смягчился и галантно подставил ей локоть. Замешкавшись, Аннет все же приняла его предложение. — Нет ничего более скучного, чем мое прошлое. Когда-нибудь, если сочту это необходимым, я расскажу. Аннет, не слишком-то обнадеженная этим обещанием, скептически вздёрнула бровь, но промолчала. — В продолжении нашего разговора об отвлечении от реальности… Ты никогда не задумывалась о том, в каком страшном, удручающем, скучном мире мы живём, раз каждый второй, если не первый, занимается эскапизмом? Аннет с беспокойством сжала его локоть, взгляд ее сделался суетливым, будто в толпе она заприметила знакомого, с которым бы не хотела пересечься. — Ах, зачем ты это сказал? Теперь я задумалась, и мне стало грустно. Мы живём в реальности, от которой сбегаем ежеминутно… Где, спрашивается, кончается пародия, а где начинается жизнь? — Жизнь начинается там, где я слышу твое дыхание, — признался Михаэль, резко побледнев; Аннет даже не подозревала о перемене, произошедшей в нем; она растерянно спросила: — О чем ты? — О жизни, — он перевел на нее проницательный, сумеречный взгляд, значение которого она не поняла, но на подсознательном уровне уловила колебания странного, насыщенно-яркого настроения. — Разве не об этом ты спрашивала? Аннет улыбнулась так, словно комплимент Михаэля пришелся ей по нраву — на самом же деле, не привычная к подобному обращению, она страшно смутилась и не знала, как правильно реагировать — так, чтобы не обидеть Михаэля, потому что он говорил так серьезно, из чего она сделала вывод, что эти слова имели для него вес. — Если с моего дыхания начинается жизнь, это льстит самолюбию. — Я серьезно, Аннет. И она ответила ему шутливым тоном человека, что привык проживать жизнь играючи: — Ты признаешься мне в любви? — это слетело с ее губ так легко, так естественно, как ветер срывает увядший листок. — Должно быть, скоро конец света. — Не смейся надо мной, — попросил настойчивым, грудным голосом, — только не сейчас. Аннет перевела на него подернутые влагой глаза; Михаэль выглядел таким уязвимым в эту секунду, одно неосторожное слово могло разбить ему сердце. Аннет удивила власть, которую она над ним имела — власть, которую он вручил ей этим бесконечно преданным, влюбленным взглядом. Она хотела попросить его наклониться, закрыть глаза и дать ей поцеловать его веки, эти длинные светлые ресницы, но она прекрасно понимала, что это будет растолковано неверно, и сдержалась, пусть это далось ей нелегко. — Я так люблю пошлые признания и ничего — слышишь? — ничего не могу с этим сделать! — Это значит да? — Это значит ровно то, что я сказала. Там очень милая лавочка, кажется, с индийскими товарами. Зайдём туда? Наверное, решила Аннет, в эту секунду она показалась ему беспощадной женщиной, но его чувства так напугали ее своей глубиной, что она не нашла варианта лучше, чем притвориться, что признания не было.***
В понедельник утром они возвращались. Выходные, за исключением минутной неловкости, что воцарилась между ними после признания, понравились Аннет. Правда, в воскресенье Михаэль проспал до обеда, из-за чего Аннет, как ранняя пташка, была вынуждена бродить по городу в одиночестве, но это пошло ей на пользу. Она обдумала свои чувства к Михаэлю и пришла к выводу, что он ей нравится, но в нем есть какая-то неразрешенная загадка, которая вызывала у Аннет смутную тревогу. Эта загадка крылась не в его прошлом, а в его натуре. Словно в Михаэле имела место быть какая-то черта характера, о которой она не подозревала, но о которой было важно иметь представление, прежде чем вступить с ним в отношения. Михаэль почти не разговаривал, и Аннет было неуютно. Она не считала, что сделала что-то неправильно. Если Михаэль ожидал, что она бросится ему в объятия, стоит заявить о своих чувствах, он крупно просчитался. Поскольку дом Аннет был ближе, она припарковалась неподалеку и, открыв багажник, позвала Михаэля. Он листал ленту Фейсбука и вздрогнул от звука ее голоса. Поднял немного рассерженные глаза. — Что? — Помоги мне, пожалуйста, дотащить матрас. — А что со старым не так? — Он достался мне от бабушки. И он меня пугает. Вот придем, ты его увидишь — и вопросы отпадут сами собой. Пожав плечами, Михаэль засунул телефон в задний карман брюк и вылез из авто. Матрас оказался тяжёлыми и, вытащив его из багажника, футболист с лёгкой одышкой спросил: — Дай угадаю: у тебя нет друзей-парней? — Есть, но из спортсменов — только ты. А парни с экономического… Ну, ты знаешь экономистов — они либо жирные, либо тощие, третьего не дано. Аннет жила на девятом этаже. Большой лифт пришлось ждать в течение пяти минут. Забавно, что эта нелепая ситуация предоставила Михаэлю возможность побывать в жилище милой сердцу подруги. Прежде они выбросили старый матрас на свалку, а после он мог осмотреться вволю. Пока Аннет заваривала капучино, он рассматривал фотографии в рамках, проводил рукой по стеллажам, украшенным различными ракушками, статуэтками и мелочевкой типа резинок для волос и наполовину пустых тюбиков. — Аннет, — начал Михаэль тучно, заметив краем глаза, что девушка вошла. — Что, мой дорогой? — спросила она с некоторым снисходительным лукавством и передала ему кружку. Он шумно отхлебнул и сказал: — У меня СПИД. Аннет уперла руки в бока. — Ты это несерьёзно. — Угу, — просто согласился Михаэль. Аннет опустилась на софу, держась рукой за сердце. — Зачем пугаешь? Михаэль сел рядом на полу, с каким-то неудовольствием ребенка заметив: — По тебе не скажешь, что ты была испугана. Аннет тотчас догадалась, в чем дело, но произносить вслух не осмеливалась. Наконец, когда молчание сделалось густым, вязким, она вспорола тишину голосом ясным, но в то же время неуверенным: — Ты… хочешь со мной переспать, да? — Я рад, что тебя это не удивляет. — Я знаю тебя уже два месяца. Кажется, меня ничто не может удивить. — Это мы посмотрим, — в этом обещании было что-то зловещее. Запах кофе распространился по небольшой гостиной, и Аннет, проследив за губами Михаэля, подумала, что зло обыденно и принимает самые привычные формы, чтобы искусить.***
Аннет стала жить от выходного к выходному. Раньше ее вечным спутником было одиночество, но с тех пор, как Михаэль стал неизменной и совершенно естественной частью ее существования, она чувствовала потребность поддерживать с ним контакт и боялась, что рано или поздно наскучит ему. Привязанность, установившаяся между ними за такой короткий срок, безусловно, имела токсичный характер, потому что Аннет чувствовала настойчивую потребность видеть его, а он, ко всему прочем, был в нее влюблен. Теперь Аннет поняла, в чем заключается сила неведения и сила иллюзий. Уж лучше бы Михаэль молчал о своих чувствах… Так было бы проще. В одну из суббот они условились прийти в кинотеатр в обед. Аннет уже как полчаса была на месте, а горе-друга не было видно на горизонте — и на сообщения он не отвечал. Решив, что безбожное опоздание непростительно, Аннет сама выбрала фильм, «Ганди». Она не интересовалась темой Индии, но, прикупив индийские товары на рынке в Мюнхене, подумала, что это отличный повод познакомиться с культурой восточной страны. Пока шли титры, в полупустой зал вошла явно опоздавшая парочка. Они хихикали и, по наблюдению Аннет, выглядели вымокшими, хотя дождя не было. Девушка хотела усесться в первом ряду, но возлюбленный удержал ее за локоть. — Нет-нет-нет, влюбленные не садятся на первом ряду. — Почему? — спросила она с недоумением. — Сама как думаешь? Смех девушки был лукавым. — А с каких пор мы влюбленные? — С тех пор, как поженились, полагаю. — Правда? Ты шутишь. И сколько же мы в браке? — Лет восемь уж как. — У нас есть дети? — Двое. — Где они? — У бабушки. — Твоей или моей? — У наших. — Они живут вместе? Они что, стали лесбиянками под старость лет? — Это доказывает, что никогда не поздно изменить свою жизнь. — Ты придурок! Я не могла выйти за тебя. «Какие они милые», — подумала Аннет, и фильм начался. Женатики, если верить их историям и голосам, были немолодыми, но вели себя как влюблённые подростки. Отчего-то на сердце сделалось тепло. Они сидели в последнем ряду и, наверное, целовались, но совсем не беспокоили других зрителей. Биографичный фильм, повествующий о нелегкой судьбе политического деятеля Ганди, тронул Аннет за живое, и ее интерес к Индии усилился. В конце она даже всплакнула и пожалела, что не взяла с собой бумажных платочков. Пришлось шмыгать и постыдно утирать сопли рукавом платья. Дождавшись, когда большая часть зрителей выйдет из зала, она направилась в туалет. Там, склонившись над раковиной, склизко и как-то неприятно-жалостливо рыдала женщина, которая в зале так игриво, так беззаботно препиралась с мужем. Аннет, к собственному удивлению, не стала отщипывать кусок туалетной бумаги, чтобы высморкаться — она просто замерла на месте, беззастенчиво-открыто разглядывая незнакомку при ярком свете. У нее были черные и с виду жёсткие короткие волосы — прямо как проволока. Нос и глаза опухли и покраснели от слез, и на фоне болезненно-бледной кожи виднелись особенно ярко, как и синяк на ее руке. Выключив кран, женщина в упор посмотрела на Аннет. — Что тебе от меня нужно?! — Аннет не ответила, только боязливо попятились к стенке. Проходя мимо нее, женщина выплюнула: — Стерва! Аннет, сглотнув, проследовала по коридору вслед за женщиной. У выхода мужчина замахнулся на нее, и она съежилась, став какой-то маленькой, незаметной. «О боже, он ее избивает. Очень жестоко, — Аннет испытала сочувствие к этой женщине, которую совсем не знала. — А она не такая уж наивная. Предполагаю, что дома они поссорятся по-настоящему. Мне они напоминают актёров, играющих перед окружающими и снимающие маски только перешагнув порог общего дома. Хотя и это может оказаться ложью — в головы к ним не залезешь. И вправду: не стоит ставить людям диагнозы по первому впечатлению. Чаще всего они — и диагнозы, и впечатления — бывают ложными». Аннет очнулась от прикосновения к плечу. Она обернулась, выпустив испуганный полувздох-полустон. Ну кто опаздывает на три с половиной часа? Только Михаэль Кайзер. — Ты зла на меня? — спросил он с наигранно-расстроенным выражением лица. Хоть бы постыдился. — Расстроена. Хочу, чтобы ты меня поцеловал. — Покажи, куда. Аннет подставила щеку, и Михаэль пожаловался, что у нее совсем нет фантазии, но поцеловал так нежно, что Аннет поняла в одно мгновенье: его признание в любви не было шуткой, хотя до сих пор она утешала себя мыслью, что это лето, гормоны и недотрах. Она попросила носовой платок, который, знала, Михаэль всегда таскал с собой. В миг, когда их руки соприкоснулись, Аннет пронзил ток: она поняла, в чем дело. У нее было смутное подозрение, и теперь на примере этой с виду счастливой пары оно подтвердилось: Михаэль — тот человек, который только кажется беззаботным, легкомысленным и безобидным. На самом деле он может причинить зло. То самое зло, о котором многие женщины стыдятся рассказать. Как и всякий мужчина. Он может. Если разозлится. Если захочет. Если сможет. Он сможет.***
Аннет с детства ненавидела рутину, поэтому больше года не задерживалась ни на одной работе. В последнее время она стала слишком рассеянной. Слишком часто зевала, путала записи и совершенно потеряла аппетит. Дело, конечно, было в сезонной хандре — в августе ещё со школьных времён ей становилось невыносимо грустно и тоскливо, будто из сердца вырывали прошлые привязанности и выкидывали в незнакомую, неприглядную, враждебную среду. Она написала заявление на увольнение шестнадцатого августа и почувствовала себя такой лёгкой, такой счастливой, что решила немедленно отпраздновать это событие бутылочкой хорошего мартини. Сначала она хотела позвать Михаэля и познакомить его с парой бывших университетских друзей, но потом поняла, что это только ее радость, которую она не хочет разделять ни с кем. В конце концов, одним увольнением меньше, одним — больше. Какая разница? Аннет пила мартини прямо из кружки, потому что в позапрошлом месяце, убираясь, случайно перепутала коробку с хламом и коробку с бокалами. Да, она определенно была не от мира сего. Отработав две недели, она без предупреждения приехала к Михаэлю и вкратце изложила ситуацию. На вопрос «Почему не сказала раньше?», ответила: «Это был сюрприз, но ты, похоже, не слишком рад». Он недоуменно почесал бровь: — Так, и сколько времени у тебя займет поиск новый работы? Она пожала плечами. — Может месяц, а может два. А может — неделю. По-разному. Но сейчас я хочу отдохнуть. Михаэль, знавший ее достаточно хорошо, с усмешкой покачал головой. — Ты и отдых — вещи несовместимые. Тебе обязательно нужно чем-то заняться. — Ну, ты прав, — Аннет польстило такое внимание к ее характеру, и она горделиво приосанилась. — Я хочу изучать культуру Индии. Фильмы посмотреть, книги почитать и всякое такое. А ещё — посетить индусский храм, возможно, не один. — А квартира? — А что квартира? — легкомысленно подначивала Аннет. — Следующий внос одиннадцатого сентября. В конце концов, у меня ещё есть время. Да и хозяина можно попросить об отсрочке. Всё-таки до этого времени я надеюсь найти работу. — Но платить за месяц чем-то надо. — Я коплю на машину с двадцати. Ничего страшного, если возьму небольшую часть. — Зачем эти жертвы? Просто переезжай ко мне. — Меня просто поражает, с какой лёгкостью ты употребляешь слово «просто» в таких отнюдь непростых вопросах. — Я не шучу, Аннет. Я хочу, чтобы ты жила со мной под одной крышей. — Фу, — Аннет оскорбленно вздёрнула подбородок, — я не собираюсь быть твоей содержанкой. — А кто предлагает? Просто поживёшь у меня какое-то время. По-дружески. — Михаэль, «просто так» с друзьями, к которым есть не дружеские чувства, не живут. — Значит, у тебя ко мне чувства? — Нет, но они есть у тебя. — Да брось, я не собираюсь тебя домогаться. Аннет его искренние заверения не слишком-то впечатлили. — Это вы все на словах такие молодцы, а как подвернётся случай — так о нравственности даже не вспоминаете. — Вы? Что за грубое обобщение? Не припомню за тобой такого сексизма. — Я умею удивлять. Они ещё какое-то время посидели, но настроение было безнадежно испорчено, хотя они оба притворялись, что это не так. Аннет не понимала, к чему ломать комедию. Она была благодарна Михаэлю за честность, но не могла оставить без внимания его заявление: «Я не прочь тебя трахнуть». Он частенько делал свое вожделение к ней предметом шуток — иногда довольно настойчивых, подразумевающих, что он по-прежнему ждёт от нее взаимности и не успокоится, пока не получит желаемое. Михаэль хочет, чтобы она жила с ним под одной крышей, потому что так легче ее соблазнить? Выйти из душа голым или… Боже! Да Михаэль может придумать все, что угодно. Он привлекательный искушённый мужчина чуть старше ее. А она не фригидная. И у нее давно не было секса. Возможно, она и не против отношений с ним в дальнейшем, но точно не сейчас. И НЕ ТАК. Искусственно, фальшиво, как будто от безысходности. Просто живут вместе, просто трахаются вместе. Подумаешь! Но Аннет не могла так. Не с Михаэлем. Она слишком дорожила его нежной дружбой, боялась потерять его. Возможно, секс по дружбе для него — норма. Но не для нее. Все это как-то грязно-мерзко-цинично. Она старалась не думать об этом, но не получалось, потому что томительное ожидание в грудной клетке напоминало: на этот разговор нужно рано или поздно решиться.***
Аннет оплатила квартиру на три месяца вперед, взяв долю из суммы, что откладывала на машину. Хотелось взять передышку от рутинной работы в пользу культурного развития. Но ее преследовала проблема, начинающая с буквы М. Казалось, она дышала с Аннет одним воздухом даже на расстоянии. Михаэлю нужно было слетать на две недели в Англию «по делам». Подробностей он не сообщал, а Аннет и не спрашивала. Признаться, она была рада возможности не отвечать на его сообщения, просто потому, что он не писал. Занят, наверное. «Веду Гимнов» она штурмовала с его отъезда и часто пользовалась интернетом, чтобы прояснить моменты, которые не поняла, но однажды вбила в поисковую строку «Темперамент англичанок в постели» вместо «Особенности Индры-быка». Тогда она поняла, что разговор с Михаэлем должен состояться как можно скорее. Она не может вечно убегать от своих чувств. Ближе к середине сентября в Берлине установилась дождливая погода. Аннет закуталась в красный клетчатый шарф и объемную розовую куртку. Переборов страх, она встретила Михаэля в аэропорту, несмотря на то, что прилетал он в шесть утра. Осмотрев ее с головы до ног, он сказал, что она похожа на клубнику. В обычное время Аннет шутливо бы пихнула его локтем, но не сейчас. Она густо покраснела и постыдно отвернулась. Михаэль, сам не мало смущенный ее реакцией, сдержанно кашлянул в кулак и поторопил, ведь такси уже ждет. Хотя, конечно, такси волновало его в последнюю очередь. Аннет, глядя в окно, спросила якобы невзначай, когда он освободится, чтобы встретиться с ней. На лукавое «А что?» отреагировала слишком бурно — так реагируют только взвинченные люди, ожидающие приговора судьбы. «Нам надо поговорить. Срочно!» Услышав это, Михаэль посерьезнел. «Все, что срочно, говори сейчас». По интонации несложно догадаться, что он не шутил, и его спокойствие разозлило Аннет больше, чем могло бы. «Я так не могу. Не здесь». «Выходит, не так уж и срочно, верно?» Аннет проглотила возмущение. Выждав минуту, Кайзер предложил понедельник — не обдумывая, она согласилась слишком резко, что свидетельствовало о ее состоянии. Ах, она все портила! Зачем только вызвалась встречать? Остается надеяться, что он спишет ее неуравновешенное состояние на ранний подъем. В конце концов, у кого в шесть тридцать утра хорошее настроение? Правильно: у кретинов. А кретином Аннет себя не считала. В понедельник не было дождя, но Аннет не питала особого доверия к прогнозу погоды — слишком часто обманывалась и вымакала до нитки. На всякий случай взяв зонтик, она не без грусти отметила, что он уже малость износился. Тот самый зонтик, над которым они с Михаэлем ломали голову едва ли не до закрытия бутика. Ностальгическая нежность вызвала добродушную усмешку, а следом за ней — тоску по безвозвратно утерянному прошлому. Как раньше уже не будет. Будь у Аннет возможность вернуться в начало их знакомства, закончила бы она все прежде, чем зашло так далеко? Наверное, нет. Узы, связавшие их, были правильными и неизбежными Даже если не совсем здоровыми. Михаэль дожидался ее у метро. В руках он держал картонный стаканчик с кофе (наверняка капучино) из Старбакса. На его лице была белая маска, которую он всегда надевал после матчей, когда возможность узнавания на улице увеличивалась втрое. Он рассказывал, что однажды к нему подошёл пацан лет семи, одернул его за футболку и сказал: «Дядь, а вы рок-музыкант? Просто мне кажется, я видел вас по телику. К тому же, вы — такой фрик. Мой папа говорит, что все фрики — голубые. А вы и впрямь такой… голубой». Внешность Михаэля и впрямь была примечательной, поэтому на него зачастую оборачивались представители обоих полов. На Аннет были резиновые сапоги, поэтому она смело прохлюпала прямо по луже. Не оценив прореху в асфальте и глубину воды, она провалилась по колено, грязно выругалась себе под нос и, сказав Михаэлю, что не хочет получить пневмонию, отменила встречу на завтра. Он рассердился на нее страшно, передал ей ключи от машины, кивнул на голубой (его цвет!) минивэн и сказал, что встреча не переносится на завтра, а перемещается в ее квартиру. Аннет, конечно, по всем канонам приличия стала отпираться, мол, да не нужна мне машина, я не хочу быть у тебя в долгу. А Михаэль по всем нормам своей философии затыкал уши, слал ее на хер и обличал во лжи: автомобиль всем, кто умеет водить, нужен. В итоге, в ходе долгих разговоров, по истечении которых Аннет от холодного ветра вполне могла бы заработать пневмонию, она согласилась, и они прибыли в ее квартиру. Переодевшись, она обнаружила Михаэля, смотрящего в окно на кухне. Выглядел он каким-то меланхоличным, и это тронуло ее за живое. Такой родной, такой хороший… Хотелось его обнять, но это было неправильно. Не после того, что она собирается сказать. Аннет села на стул и пригласила Михаэля за стол напротив нее. Он помедлил, точно догадался, что ничего приятного их не ждёт. Вскрывать переживания лицом к лицу всяко сложнее, чем в воображении, разговаривая не с человеком, а с представлением о нем, и без труда парируя его словесные атаки. Прочистив горло, Аннет начала: — Я не готова к тому, что ты будешь возражать мне, поэтому, пожалуйста, не настаивай на том, чтобы я распахнула перед тобой сердце, ноги и всякое такое. Идёт? — Очевидно, речь о нас. — Вернее о том, что нет никаких «нас» и не может быть. — Почему, Аннет? Я так тебя хочу. И ты, судя по волнению, не равнодушна ко мне. Что тебя останавливает? — Вслушайся, какие выражения ты используешь, когда говоришь о своих чувствах. Ну, сейчас ты хочешь, а, получив, перехочешь. Я рассматриваю два варианта: ты либо меня бросишь, потому что я тебе надоем или, того хуже, стану отвратительна, либо ты продолжишь со мной дружбу как ни в чем не бывало. А так я не могу. — Либо я захочу твое тело настолько, что мне станет не интересна душа. Ещё чего драматичнее придумать не могла? Цепляться к словам ты умеешь. В моем «хочу» не только секс. В моем «хочу» — все мои чувства к тебе. Ты уж прости, не умею сочинять оды и не дружу со стихосложением, поэтому приходится довольствоваться скромным «хочу». — Но есть другие слова. — Дай угадаю, например, любовь. — Да! Ты ни разу говорил, что любишь меня. — Разве это не очевидно? — Для меня — нет. Если бы ты не сказал мне об этом в Мюнхене, я бы вряд ли догадалась. — Я избегаю это слово. Возможно, я его даже боюсь. — Почему? — Оно обросло стереотипами, мифами и обязательствами. — Так ты боишься ответственности? — Скорее… Привязаться. — Ты уже привязан ко мне. — Справедливо, беспощадная женщина. Я могу примириться с собой, но не со своими демонами. «Я тебя люблю, Аннет», — звучит слишком громко. И ласково. Так по-доброму. Это как будто обещание, что я никогда не причиню тебе вред. Но я не хочу врать тебе, Аннет. Я уже, я… Ненавижу тебя. Так же сильно, как и… люблю. — Ненавидишь, потому что я не отвечаю тебе взаимностью? Потому что не принадлежу тебе? А ты так привык брать-брать-брать все, что захочешь. Мне всегда в тебе это не нравилось. Ты как капризный ребёнок. — Ты права и будь проклята, дрянь. — У-у, уже пошли грязные ругательства. А в постели ты женщин шлюхами называешь? Как мило. Впрочем, я рада, что ты раскрылся мне. — Что насчёт тебя? Твои причины? — Я не спешу, потому что хочу убедиться, что твои чувства не пройдут за какой-то месяц или два. — Тебе нужны гарантии. Но их не бывает. Не в человеческих отношениях. — Я это понимаю прекрасно, но… Просто хочу какой-то стабильности и безопасности. Ты любишь бытовой азарт, поэтому для тебя это, наверное, не страшно… Бросать, начинать сначала… А я так не могу. Мне тяжело даются разрывы. Я отношусь к тебе серьезно. Если потеряю тебя, мне будет очень больно. Я боюсь этой боли. Поэтому тяну резину. И попрошу тебя подыграть мне ещё немного. Потому что я не могу дать ответы прямо сейчас. Мне нужно убедиться, что в моей жизни есть земля под ногами, и в случае падения я обдеру ноги об асфальт, но не провалюсь в бездну, если ты понимаешь, о чем я. — Понимаю. Я готов дать тебе это время. Но и ты пообещай, что не возненавидишь меня. — Если что? — Ты знаешь. — Я не могу обещать это. Аннет опустила глаза. Все время она смотрела на него, но теперь не выдержала — поняла, что проиграла с самого начала, когда затеяла этот разговор. Она уже ответила на чувства Михаэля взаимностью, потому что говорила о них. Поощряла его поцелуями, и как жестоко она поступала, недвусмысленно касаясь его! Наверное, ей нравилась эта игра. Она воспринимала это как безобидный флирт, ни к чему не обязывающее кокетство, а для него это было испытание. Болезненная страсть привязала его к ней ещё больше. И ей это чертовски нравилось. — В таком случае я — верить тебе. В душе Аннет всколыхнулось раздражение, будто огонь свечи лизнул подол вечернего платья и теперь взбирался вверх, по всей длине, опаляя кожу. — Ты просишь о многом! — Ты — тоже, — слова ощущались как справедливый, а оттого и страшный, приговор судьи в зале заседания — при стольких свидетелях. Точно… Он же такой нетерпеливый. Она совсем забыла. Темпераментные люди всегда взрываются одновременно. Их раздражают одинаковые события, одинаковые люди и одинаковые мысли. Михаэль встал, резко задвинул стул, вновь отвернулся к окну — и плечи его от напряжения ходили ходуном. Аннет подумала, что он очень сильный, у него такая широкая спина: при желании он может ее спасти, а может и вывихнуть ей запястье или навалиться на нее всем телом и заставить молчать, когда ей больше всего на свете захочется кричать. — Я опоздал в тот раз, в кинотеатре, потому что… Не мог тебя видеть. Думал, что я тебя… Даже сейчас… Просто… Блядь. Кайзер пролетел мимо нее так быстро, что Аннет почувствовала на коже дуновение ветра. В прихожей она включила свет и увидела, что Михаэль уже обувался, да так поспешно, что перепутал ботинки. — Михаэль, — позвала она его, но он отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. — Не подходи ко мне, — предупредил он тоном, которым ни разу не говорил с ней. — Не отталкивай меня, — она почти взмолилась, чего не делала давно. — Аннет! — прикринул Михаэль и, наконец, посмотрел на нее через плечо. — Если не хочешь — не смей. — А если я скажу, что не боюсь тебя? — Ты совершишь большую ошибку. — Что, если я скажу, что считаю ошибкой тот день, когда впервые заговорила с тобой? — Я тебе не поверю, — он как-то зло усмехнулся, но это было предназначено не ей, а самой ситуации. Он сорвал серое пальто с вешалки и, накинув на плечи, стремительно вышел вон. Измотанная разговором, Аннет обессиленно опустилась на пол. Запах Михаэля все ещё стоял в квартире, и она уже по нему скучала. «Тот день был не лучшим в моей жизни, но один из. Один из…»***
Неделя подходила к концу, а они друг другу не писали. Только в четверг Михаэль прислал какой-то мем, и то по ошибке, хотя она не верила, что он перепутал чаты. Скорее всего, наказывает ее молчанием. И эта жестокая манипуляция работала на ура, потому что больше всего на свете Аннет хотела написать: «Приходи, люби меня во всех позах, только, пожалуйста, не делай вид, что меня не существует, люби меня так сильно, чтобы я ощущала тебя под ногтями, в крови, за затылком. Это лучше, чем обнимать пустоту и нежиться с одиночеством». Возможно, этого Михаэль и добивался. На этот раз их игра носила название: «Кто первый не выдержит». И Аннет собиралась одержать победу. Но все ей напоминало о нем. А в особенности — голубой цвет. И зонт. И машина. И одно только упоминание по новостям о Мюнхене. К черту зонт, машину, Мюнхен… Она выбросит все на свалку вечности. В субботу Аннет собралась выбросить зонтик, но не смогла. Подняла его — и фотовспышками в голове промелькнули первые дни их знакомства. Ну разве она могла поставить на этих воспоминаниях крест просто потому, что Михаэль оказался не парнем мечты? Она тоже не подарок. И вообще… Она скучает. Впервые она мастурбировала, думая о нем. О том, как было бы славно, если бы вместо ее пальцев были его… «Ты можешь попросить его. Ты же знаешь — он ждёт так сильно, что, наверное, совсем не соображает. А, может, ему все равно, и он только притворяется влюблённым. Он ведь такой превосходный лжец. И тщеславный. И любит причинять боль. А кто не любит? Ты ведь тоже делала больно. Не только ему, а много кому. Даже если не намерено — все равно не катит на оправдание. Хорошей не притворяйся. Не перед собой хотя бы». Аннет ненавидела свой внутренний голос, неопределенность и свои холодные руки. Октябрь вступил в свои права. Ветер свистел над крышами ещё ожесточеннее, чем в сентябре. «Мы такие дети, — думала Аннет, выпивая капучино (теперь она ненавидела капучино!) из автомата, — не можем нормально разобраться со своими чувствами, поэтому отдаляемся, страдаем, знаем, что страдаем, но из упрямства не желаем идти навстречу друг другу». Пятого октября они столкнулись в Старбаксе и, признаться, Аннет не верила в случайность этой встречи. Кровь ее взбудоражилась при виде старого друга, и она даже хотела сделать вид, что не заметила его, но он окликнул ее, расцеловал в обе щеки так приятельски, так незатейливо, точно не было последнего разговора, внесшего смуту в их отношения. Она смотрела на него, обескураженная, и он рассмеялся над ней, но без издёвки, скорее с печалью. В его глазах она прочитала какое-то раскаяние, вину, стыд… Или это отражение того, что она хочет видеть в нем? И на самом деле им руководствует только расчет, похоть и желание подчинить себе. Аннет верила в лучшее. Михаэль спросил, далеко ли она оставила машину, и предложил прогуляться по городу, неловко, как мальчишка, впервые позвавший девчонку на свидание, добавив: «если ты не против». Разве она могла отказать? Их прогулка длилась не больше часа, и за это время Аннет смогла оценить изменения, произошедшие в Михаэле (или только видимость изменений?). Он тщательно подбирал слова, словно взвешивал их на чаше морали и греха, не позволял себе лишнее и даже не намекнул на свой романтический интерес. Это и вправду было в новинку, и Аннет понадеялась, что у них может быть, как раньше. Они ведь ещё не дошли до предела. Михаэль, похоже, считал также, но Аннет не могла отделаться от мысли, что эта ложь — просто попытка купить ее доверие. Они разошлись вновь друзьями, и Аннет понадеялась, что на это раз навсегда. Ради сохранения тёплых отношений она готова вырвать проросшее семя влечения с корнем, потому что это слишком дорого стоило им обоим. Возобновились ни к чему не обязывающие встречи: в кафе, в кинотеатре, но ни разу — дома. Аннет все ещё чувствовала неуверенность, оставаясь с Михаэлем наедине. Благо, он не настаивал, а в начале ноября и вовсе позвал на рождественскую ярмарку в Мюнхен. Она давно хотела побывать в Мюнхене в канун рождества, поэтому с радостью согласилась. После собеседования настроение было удручающим. Она снова устроилась администратором, на этот раз в стоматологическую клинику. Рутина, рутина… Всю жизнь — одно и то же. Счастливчики те, кто нашел свое место под солнцем и занимается любимым делом. На выходных Михаэль написал, что забежит к Аннет, а она попросила купить какой-нибудь коктейль. Разлив маргариту по недавно купленным бокалам, Аннет устроилась на диване в скверном настроении. Она осушила свой бокал залпом, а Михаэль смаковал алкоголь во рту — он вообще любил растягивать удовольствие, и неважно, чего (или кого) это касалось. — Мне ску-учно, — простонала она, уткнувшись носом в подушку. — В такой жаре нормально функционировать можно только в холодильнике. В ее доме отопление всегда было слишком сильным. — Скука зависит от того, насколько ты ощущаешь биение жизни, — философски заметил Михаэль, и Аннет пьяно хихикнула, но подняла на него заинтересованный взгляд. — Имеешь в виду, что скучающий человек живёт неосознанно? — Ну, можно и так выразиться. — Разве можно заскучать с людьми, которым понятно, как устроен этот мир? У меня есть такие знакомые. Возможно, мне следует позвонить им и проветриться с ними где-нибудь на Арктике. — Нет ничего более скучного, чем люди, которым все понятно. — Да почему? — Потому что высокомерие ограничивает. Что мы, в сущности, знаем о мире? Да ни черта. А я тебе вот что скажу: дурак такая же загадка, как и гений. — Ты последний человек, от которого я ожидала услышать такие слова. — Такие — какие? — Лояльные по отношению к человеку. — Не обольщайся. Я придерживаюсь этой теории до тех пор, пока дурак не выпалит очередную глупость. — Знаешь, это как старая шутка: «Если вы задумались о смысле жизни, обратитесь к психотерапевту, чтобы он выписал вам антидепрессанты». — Не вижу взаимосвязи, но пусть будет. Может, посмотрим Бергмана? — Бергман в моем состоянии? Да ты, должно быть, издеваешься. — Поспи, если не соображаешь. — Не могу. Когда закрываю глаза, всякие вопросы лезут в голову. — Тебе полезно. — Отвянь. В конце концов, нет ничего хуже температуры выше двадцати трёх градусов. Рассудив так, Аннет принесла вентилятор и встала под освежающие волны прохладного ветерка. Михаэль справедливо заметил, что она непременно простудится, на что она брезгливо отмахнулась рукой. Его беспокойство показалось неуместным и отчего-то насторожило. Но когда Михаэль поднялся с пола (а ведь он тоже не был застрахован от простуды!) и известил о необходимости уйти, Аннет напросилась к нему под предлогом скуки. Сердце почему-то не унимались ни когда они ехали в машине, ни когда взбирались по лестничному пролету, спасённые от духоты в квартире. Аннет, измученная жаждой, устроилась в кресле на кухне с большой кружкой воды, а Михаэль, решив запечь кабачки, нарезал их на изношенной временем деревянной дощечке, которая, если верить его словам, досталась ему от бабушки. В Аннет снова вспыхнул интерес — «Какие они, родители Михаэля, есть ли у него братья и сестры?» — но она не осмеливалась озвучить ни один из своих вопросов. Просто чувствовала: сейчас не время. Если он захочет, сам расскажет. А то выпытывать стыдно как-то. Люди не любят и не открываются по принуждению. Это должно быть добровольно. Довольная умозаключением, достойным порядочного человека, коим себя Аннет и считала, она сообщила, что постарается уснуть в гостиной на диване. Михаэль как-то вяло кивнул, словно не расслышал, но она знала, что он был просто слишком увлечён готовкой. Вообще, он просто боялся обращаться с ножом, хотя по нему и не скажешь. Чудной человек. На часах было шесть часов вечера, когда Аннет проснулась, а, значит, проспала всего полчаса, хотя и сном это можно назвать с натяжкой — так, поверхностная дрёма: Аннет слышала звуки и распознавала запахи. Михаэль, огорчённый ее скорым пробуждением, постарался приободрить кабачками — только что из духовки. Аннет подумала-подумала и отказалась. В горле комок из неотсортированных переживаний. Тогда Михаэль плеснул в стакан воду и положил таблетку неизвестного происхождения на стол перед Аннет. Она недоуменно нахмурилась. — Что это? — Таблетки против осознанности. — Достижение цивилизации, — усмехнулась она и, недолго думая, проглотила, запив водой. Наверное, это аспирин или типа того. А, может, лёгкий наркотик, судя по неоднозначному ответу Михаэля. Чего у него только дома не хранилось — настоящий клад для БНД. — Воистину так. — Иронично, правда? Сначала люди стремятся к прогрессу, а потом делают все, чтобы опуститься до уровня животного. — Ум — это дар, который становится проклятием для слабого характера. — Или слабой нервной системы. — Да. Кому-то не везёт с оболочкой. — Тело — всего лишь оболочка для мозга. Это единственный орган, заслуживающий уважение. — Аминь, — Михаэль кончиками пальцев взял по краям горячий кабачок и поднес к лицу Аннет. Сначала она не поняла, чего он хотел, а потом чокнулась с ним стаканом, если это можно так назвать. — За рациональность. Аннет плохо помнила последующие события. Кажется, они с Михаэлем пели «Ах, любимый Августин», играли в быстрые шашки, а потом она отключилась прямо во время очередной партии. Остаётся надеется — не впечаталась лбом прямо в доску. А потом — глубокая тьма. Проснулась она в третьем часу ночи, не без удивления отметив собственную наготу и дискомфортные ощущения в паху. Первым делом Аннет приняла душ и накинула шелковый халат Михаэля. Размер был большим, и подол волочился по полу, когда она прошла на кухню — в ней горел свет. Михаэль курил электронную сигарету, глядя в окно. Аннет специально вошла, дав о себе знать — она щёлкнула по выключателю, и комната погрузилась во мрак, созвучный с ее эмоциональным состоянием. Михаэль не потрудился скрыть свой поступок. Делало ли это ему чести? — вопрос спорный, вопрос, на который она не может дать однозначного ответа. Но совершенно ясно одно: он хотел, чтобы это стало известно. Аннет сложила руки на груди и облокотилась плечом о дверной косяк. — Зачем ты это сделал? — в голосе ее не звучало требование или обвинение, только шелест печали, усталости и какого-то смирения с неизбежным. — Сделал что? — В народе это называется: «Ты меня накачал и изнасиловал». — Как бы тебе сказать, что я тебя не накачивал. — Правда? — Нет. Это было снотворное. — Это не оправдание. — Я знаю, — Михаэль нервно повел плечом и кашлянул в кулак. Он положил электронку в карман халата, прошел к кофемашине. — Я сделаю нам кофе. — Тебе это было нужно? — голос Аннет дрогнул, и она поблагодарила себя из недалёкого прошлого за то, что выключила свет — видеть Михаэля ей было невыносимо, но темнота скрывала его облик. — Ты лучше меня знаешь, что мне было нужно. — Я сужу по твоим поступкам, а не словам, хотя следовало бы это сопоставить. — Все уже сделано. — Так, значит, можно обо всем забыть? — Я не это имел в виду. — А что? — Ты знала о моих наклонностях. Я предупреждал тебя о каждой — ты не слушала. Ты напросилась ко мне в квартиру. — Значит, ты воспринял это как приглашение? — Как неосмотрительность. И подсознательное решение. — Ты мог бы дождаться моего сознательного решения. — Не мог бы. Ты знаешь — я не отличаюсь терпением. — И что между нами будет теперь? — Ты мне скажи. Аннет почувствовала груз давящего на нее решения — необходимости что-то предпринять. Это чувство ей не понравилось. Она никогда не впутывалась в подобную неурядицу и была совершенно сбита с толку теперь, когда от нее требовалась определённость, а опасность дышала в затылок. — Не сейчас. Я хочу уехать. — Я вызову тебе такси.***
На этот раз паузе в отношениях Михаэля и Аннет не сопутствовала тишина. Они переписывались и созванивались — регулярно, но без фанатизма. Аннет настроилась на поступление в Марбургский университет, специальность «индология и тибетология». Она никому об этом не говорила — даже родителям, которые, кажется, отчаялись, что она найдет свое призвание. Чувство удовлетворённости так и не приходило. Аннет просто знала, что Индия — это именно то, что она искала. Мотивация — это не воодушевление. Это стабильное, упорное, рутинное путешествие к своей цели. Хотя слово «путешествие» подразумевает радость открытия — это также непростой путь, усеянный подводными камнями. Ах, ну почему в жизни все не может быть так просто?! Почему счастье обязательно нужно выстрадать?! Аннет вспоминала голодный блеск в глазах Михаэля при их объяснении. Она стояла перед моральной дилеммой — той самой, о которым они уже говорили. Ей предстоит выбирать: готова ли она простить его и мириться с тем, что он, возможно, ещё не раз возьмёт ее силой. И готова ли она прощать его каждый из этих разов? Если она не сделает выбор — Михаэль сделает это за нее. И это-то страшило больше всего. Он привык жить на широкую ногу, не заботясь о том, на кого наступает и чьи судьбы при этом рушит. Удивительно, как раньше она не замечала за ним этой разрушительной склонности. Ноябрь начался с ливней, но Аннет работалось легко, потому что у нее появилась цель, которая скрашивала существование. По вечерам она баловала себя замороженной клубникой, которую обмакивала в шоколад, склонившись перед ноутбуком за рабочим столом. Ее любопытный ум поглощал информацию с ненасытностью изголодавшегося путника; однажды, преисполненная надежды на понимание, она позвонила Михаэлю после душа и, вытирая голову банным полотенцем, заявила о своем намерении прямо, без стыда и утайки. Он лишь спросил: — Куда? — Марбургский университет. — Ты будешь жить в общежитии? Ясно. В таком случае я переезжаю. — Что? Не стоит. Мне ещё нужно поступить. — Я уверен — ты поступишь. — Я, конечно, польщена твоей верой в меня, но там всего километров пятьсот. За пять часов, соответственно, доберешься. — 473 километра по маршруту А2. И того, четыре часа, сорок пять минут. Это если без пробок. — Ну, вот и и замечательно. Будешь навещать меня, когда будет время. — Я бы навещал тебя каждые выходные, но, боюсь, десять часов туда и обратно — слишком запарно. Проще переехать. — И изменить свою жизнь? Ради чего? — Ради тебя. — А я того стою? — Ты напрашиваешься на комплименты. — Я ещё не сказала «да», Михаэль, — Аннет надеялась, что это напоминание прозвучало внушительно, но, скорее всего, жалко. — Твои действия говорят больше твоих слов, — в голосе же Михаэля, напротив, звучала умеренная, но твердая решимость. Аннет показалось, что воздух в комнате похолодел, и она положила трубку. Как же Михаэль был прав, и как она его за это презирала!***
Аннет поклялась себе не унывать и не жалеть о собственном выборе, но, стоя на выходе из метро, она расплакалась — сердце рухнуло в пятки, разбилось, и звон осколков барабанным боем отдавался в ушах. В ее жизни никогда не было определенности. Она начинала, бросала и так по кругу. Она делала это с лёгкостью, увлечённостью и энтузиазмом, при этом оставаясь ребёнком. С Михаэлем она будто бы повзрослела. Наверное, поэтому и решила прокатиться в метро, невзирая на опасность позднего вечера. Она рассматривала станции, которые проезжала, и вспоминала грёзы юности. Веру в Санта-Клауса, веру в то, что школьные друзья — это навечно, веру в то, что у всего бывает начало, а конец никогда не наступит, или до него ещё очень, очень далеко… Взрослеть страшно. Прощаться страшно. Страшно, что завтра не наступит. И что придется принимать сложные решения и нести за них ответственность. Но придется. Иначе реальность выбросит за борт жизни. Вытерев слезы постиранным платком, который по-прежнему остался у нее от Михаэля, она замялась на коврике перед его квартирой. Звонить или не звонить? — вот в чем вопрос. Но дверь неожиданно распахнулась, и сильные руки утянули Аннет внутрь. Она вяло сопротивлялась поцелуям, говорила, что пришла лишь за тем, чтобы вернуть платок. Михаэль, назвав ее лгуньей, наконец, отпустил и попросил пройти в гостиную. Разувшись и стянув пальто, Аннет плюхнулась на диван, а Михаэль заботливо принес ей кружку горячего капучино и накрыл ноги покрывалом. Сам устроился на полу и обнял ее колени с нежностью, которую она давно в нем не замечала. — Аннет, ты знаешь, каково быть моей женщиной? — Нет, но я здесь, чтобы узнать. — Я буду ревновать тебя, командовать тобой и казнить всех, кто косо на тебя посмотрит. Буду завидовать всем, кого ты похвалишь. Буду дышать тобой. И ненавидеть тебя за это. — О, какой милый абьюзерский набор, — Аннет спрятала улыбку за глотком кофе; слезы выплаканы, страха больше нет. — Думаю, о таких вещах справедливо предупредить заранее. — Правильно думаешь. — Я часто представляю, как мы трахаемся. Неважно где — за обеденным столом, в спортзале, в парке… Если бы можно было заковать тебя в наручники, я бы сделал это. — Какое вульгарное признание в любви. — Не ты ли говорила, что любишь пошлые признания? — Вечно ты запоминаешь всякие компрометирующие подробности из жизней других людей. — Это моя обязанность как макиавеллиста. — Более поверхностного макиавеллиста, чем ты, ещё нужно поискать. — А я смотрю, у тебя фетиш на унижения. — Сомневаюсь, что тебе это не нравится. Знаешь, когда ты говоришь все эти вещи… Ты серьезно? — Вполне. Почему не веришь? — Ты казался мне адекватным. Тактичным. Учтивым. Ну, ладно, с этим перебор. Но все твои недостатки в пределах нормы. Я бы никогда не заподозрила тебя в таких мыслях до недавних событий. — Ах, милая Аннет… Смысл любого зла убедить тебя, что оно существует лишь в твоей голове. Аннет резко побледнела и накрыла руки Михаэля на ее коленях своими — такими холодными, будто побывавшими в проруби. — Теперь боишься? Ещё не поздно уйти. — И что, ты меня так просто отпустишь? — Дам фору. — Я не хочу от тебя уходить. Ты первый, с кем, мне кажется, у меня есть будущее. — Брак, дети и всякое такое? — Вроде того. Постоянство. Семья. Но ты, что ты говоришь… в общем, не думаю, что у тебя есть причины запугивать. Значит, ты сам веришь в этом. — Разумеется, — Михаэль выглядел оскорбленным. — Какой прок говорить о чем-то, во что ты не веришь? — Ну, так делают депутаты. — Ты унижаешь меня сравнениями с ними. Почему-то Аннет вспомнился Гёте: «Что нужно нам — того не знаем мы, Что ж знаем мы — того для нас не надо».