Бесповоротно

— Всё проверил? — произнёс Антонио с усмешкой. Он не мог не заметить, что Вольфганг осмотрелся, явно сканируя пространство на наличие тех, кто мог навредить дону. Сержант покраснел то ли от смущения, то ли от гнева, и пробормотал в ответ что-то неразборчивое. — Шучу. Поможешь донести один из мешков? Они тяжёлые.       Моцарт кивнул, но его лицо всё равно вытянулось от удивления, когда в багажнике были обнаружены два больших красных мешка. Прямо как на открытках с Сантой.       Отдельно лежали ещё две коробочки. Видимо, это были какие-то особенные подарки. Их Сальери захватил в первую очередь, а уже потом вытащил один из мешков. — Что застыл, сержант? — как же его забавляло подобное замешательство. Антонио не без труда закинул мешок на плечо и замер в ожидании.       Вольфганг рассмеялся. Ему бы быть седым, да нарядиться в красное, тогда точно получился бы типичный американский Санта. Если бы они были более похожей комплекции, точно предложил бы поменяться хотя бы пиджаками. — Я просто думаю, держишь ли ты меня за оленя, — он прищурился, и тогда засмеялся уже Сальери.       Им было неожиданно легко в обществе друг друга. Шутки, несмотря на явную попытку задеть, только веселили, а напряжение, которое обычно преследовало Моцарта, сейчас исчезло. Не было ни ненависти, ни желания отомстить.       Только желание узнать друга получше. — Не такой уж я упитанный. Должен был запомнить, тогда ты смело меня... Кхм, обыскал, — Антонио медленно облизнул губы. Вместо ответа Вольфганг фыркнул и с трудом вытащил мешок с подарками. Тяжёлый.       Кряхтя от усердия, сержант потащил мешок в здание. Дон, как самый настоящий джентльмен, открыл перед ним дверь и пропустил вперёд. Казалось, будто для мужчины подарки и вовсе ничего не весили, хотя по размеру мешки явно были одинаковы. И как только не мешали те два отдельных подарка, что он прижал рукой к телу?       Моцарт с тяжёлым выдохом поставил мешок на пол и прислонился спиной к стене. В прошлый раз он ждал здесь, пока Леонардо пытался согреться прежде, чем снять верхнюю одежду, и на него невольно нахлынули воспоминания о вечере открытия приюта. — Дядя Антонио! — это был детский голос, и принадлежал он девочке, а вскоре показалась и она сама. На ней было хорошенькое платьице, правда, чёрного цвета. Она была похожа больше на того, кто собирался на похороны, а не на Рождество. Впрочем, как и сам Антонио.       Девочка оказалась не такой уж маленькой, как показалось по голосу. По виду ей было лет двенадцать, и она уже начинала вести себя, как взрослая.       Но пока что всё равно кинулась к Сальери на шею, чтобы обнять.       Тот едва успел поставить мешок и положить на него подарки. Зато сразу после Антонио ярко, искренне улыбнулся и обнял девочку, поднял на руки, закружив. — Соскучилась по мне, да? — Да, — серьёзно ответила она, устроившись на руках у мужчины. — И по моему жениху. Где он? И кто это с тобой, Санта? Какой-то он молодой, хотя и в красном, и с мешком, — девочка внимательно посмотрела на Вольфганга, будто бы решала, можно ли ему доверять. В ответ он немного неловко улыбнулся, так как не знал, как вести себя с детьми. Тем более с теми, кто вот-вот должен был стать подростком, но, похоже, пока ещё верил в чудо. — Джироламо прислал подарок. Ещё он сказал, что просит прощения у своей маленькой госпожи за то, что проводит Рождество не с ней, — Сальери с трудом дотянулся до одной из коробочек и вручил девочке. Она, решив было обидеться, пискнула счастливо и спрыгнула с рук. В следующую минуту бумага была разорвана, а в руках девочки был небольшой кинжал, замаскированный под подвеску. Таким не убить, если не знать, куда целиться, но вот поранить — запросто.       Моцарт был в шоке. Во-первых, Риарио выглядел лет на двадцать старше этой девочки, а она только что назвала его женихом. И сама, похоже, была для него госпожой.       Это же не могло быть то, о чём он подумал?       Во-вторых, подарок. Зачем девочке, уже почти подростку, кинжал?       Видимо, смятение настолько отразилось на его лице, что и девочка, и дон почти одновременно засмеялись. Она успела только поблагодарить за подарок и взять письмо, что лежало вместе с кинжалом в коробочке. — А он ничего не знает, да? Представь меня ему, сейчас же! — это был настолько неожиданный по отношению к Сальери приказной тон, что сержант растерялся ещё больше.       От Антонио он ждал какой угодно ответной реакции, но только не послушного кивка. — Конечно. Катерина, это Вольфганг. Вольфганг, это Катерина, подопечная Джироламо. Он спас её, когда убивали её семью, Сфорца, и теперь она твёрдо намерена выйти за него замуж, как только станет совершеннолетней, — по тону было понятно, что девочке просто потакали и что никто всерьёз это желание не воспринимал. Ну, кроме самой девочки. — Волг... Вол... Какое сложное имя! — она недовольно фыркнула, но порядочно протянула руку не для поцелуя, но для рукопожатия.       Моцарт, выдохнув от облегчения, пожал девочке руку. Такая маленькая, а хватка уже сильная. Катерина то ли не привыкла здороваться подобным образом, то ли специально показывала, что с ней лучше не шутить. Хотя, если она была подопечной Риарио, то шутки исключались по умолчанию. — Ты можешь называть меня Амадей. Это тоже одно из моих имён. — Амадео. Хорошо, — кивнула Катерина, внимательно смотря сержанту в глаза. Ей было интересно это новое и неожиданное знакомство, так как в приюте далеко не каждый день появлялись новые люди. По крайней мере совершеннолетние. — Нет, Амад... Не важно, — он улыбнулся, понимая, что спорить бесполезно. — Пусть будет Амадео.       И только сейчас и до Сальери, и до Моцарта дошло, что весь этот разговор проходил на итальянском языке.       Воцарилось неловкое молчание, которое Катерина прерывать не стала, так как сделала вид, что погрузилась в чтение письма. На самом деле она украдкой наблюдала за поведением взрослых, пытаясь понять, какие между ними были отношения. Она уже знала, что не всегда принц спасал принцессу и женился на ней. Иногда принц встречал рыцаря и предпочитал жить с ним. А принцесса порой влюблялась в собственную служанку.       Всё это ей объяснил Джироламо, который поначалу испугался её серьёзного намерения сыграть свадьбу, когда Катерина вырастет. Но она упрямо верила в то, что это произойдёт, потому что привязалась настолько, что была готова видеть рядом с собственным принцем ещё и его рыцаря. Иногда ведь любовь могла быть и такой. — Итак... Когда ты собирался сказать, что в совершенстве владеешь итальянским? — прервал молчание Антонио. Вольфганг упрямо отвёл взгляд. — Никогда? Я думал, ты знаешь. Ты дон. И следишь за мной. И искал обо мне информацию. — По документам ты изучал французский, — мужчина сложил руки на груди. Голос снова стал стальным, привычно холодным. — Потому что в школе итальянского не было. А, когда учился на полицейского, вообще учил немецкий, никто даже выбора не дал. И имя не смутило, — настолько же холодно отозвался сержант. — Дома выучил. Я же бывший музыкант. — Музыкантам необязательно свободно говорить на итальянском, — Сальери сверлил его недоверчивым взглядом. Видимо, пытался понять, что ещё мог скрывать Моцарт.       Катерина театрально вздохнула. — Дядя Антонио, перестань, пожалуйста, — она произнесла эти слова мягко, но отчего-то сразу становилось понятно, что девочка не побоится применить кинжал в случае, если ссора продолжится. — И ты, Амадео, тоже.       Речь Катерины прервала девушка, вышедшая к гостям в простом, но нарядном платье бежевого цвета. Было заметно, что для неё главное — удобство. Неудивительно, ведь она работала в приюте, где нужно было постоянно следить за детьми. — Катерина, где... Ох, Антонио, — она остановилась и смущённо улыбнулась. Взгляд Сальери потеплел, он опустил руки и подошёл к девушке. Та склонила голову, чуть краснея от того, что заметила постороннего. Однако Антонио не отступил, наоборот, подошёл ближе и мягко ей улыбнулся. Девушка быстро поняла, что здесь все свои, а потому подала мужчине руку, которую он в то же мгновение поцеловал.       Затем они обнялись так, будто были возлюбленными, которым пришлось пережить долгую разлуку.       Вот сейчас Вольфганг был готов поверить в то, что дона с этой девушкой связывали романтические отношения. Он был таким искренним и нежным, что можно было подумать, будто жена вышла встречать мужа после работы. Не ощущалось фальши, как это было, когда Антонио появлялся на публике вместе с Алоизией. — Моя дорогая, — любяще, тепло произнёс Сальери. Моцарт тихо выдохнул, чувствуя, как что-то поднималось от груди к горлу в попытке задушить. К нему этот человек ещё никогда не обращался так.       Неужели на самом деле жена? — Может, представишь нас? — девушка осторожно указала в сторону Вольфганга. Он поклонился, на этот раз взяв ситуацию в свои руки. — Вольфганг Амадей Моцарт. К Вашим услугам, — и поцеловал руку девушки. — Ох, так официально, — она смущённо хихикнула. — Зовите меня просто Терезия, — девушка посмотрела на Антонио. Тот коротко кивнул, не переставая улыбаться. — Если же Вам необходима моя фамилия, можете считать меня Сальери. — Простите за нескромный вопрос, но Вы... — Я знаю, что Вы хотите спросить. Нет, Антонио и я не женаты, — Терезия вновь посмотрела на мужчину. Он кивнул и на этот раз, хотя и выглядел теперь таким же разбитым, как когда стоял под дверью в попытке привлечь внимание Вольфганга. — Я бы охотна согласилась на свадьбу, однако Антонио против. Он не хочет разбивать мне сердце тем, что не способен любить женщин так, как положено мужчинам.       Вот теперь Моцарт окончательно запутался. Он хотел было продолжить расспрос, но его опередил Сальери, вручив девушке коробочку. Затем оба мужчины сняли верхнюю одежду и отправились в зал с мешками с подарками.       Это был не тот зал, в котором происходило открытие. Нет, это было что-то вроде гостиной, в центре которой стояла наряженная ёлка. Дети болтали, играли, читали, рисовали... В общем, занимались привычными делами ровно до момента, пока не увидели Антонио. Тогда они побросали все свои занятия и кинулись к дону, чтобы обнять. Тот рассмеялся, уделяя внимание каждому ребёнку.       Терезия куда-то исчезла. Катерина же начала командовать детьми. И, что удивительно, все её послушались, так как заняли места прямо на полу, устланном коврами. Они уже ожидали вручения подарков.       В этот момент вернулась Терезия и принесла всем какао. Взрослые для начала сели вместе с детьми, выяснили, кто вёл себя хорошо, а кто — плохо, попросили впредь всегда слушаться, чтобы в следующий раз не остаться без того, о чём долго мечтали.       Вольфганг поймал себя на мысли, что больше не паниковал при виде детей. И даже с удовольствием помог раздать подарки: называл имя, написанное на коробочке, ребёнок поднимал руку и получал то, что давно хотел. Малыши и правда считали его Сантой из-за красного костюма и седой пряди в волосах, ребята постарше же просто благодарили, стараясь скрыть то, насколько им хотелось улыбаться от счастья при виде собственного подарка.       Мало кто просил игрушки. В основном это были вещи, необходимые для учёбы или какого-то любимого занятия. Ещё дети получили книги. И, конечно, в каждом подарке лежало что-то сладкое.       Моцарт и подумать не мог, что в итоге день пройдёт настолько хорошо. Он быстро привык к итальянской речи и свободно общался с детьми. С подачи Катерины все начали называть его Амадео, и теперь это даже забавляло.       Дети в долгу не остались. Они устроили для мужчин целое праздничное представление со стихами и танцами. Это было так по-детски очаровательно, что невозможно было не умиляться неуклюжим движениям и плохо разбираемым на слух словам. В самом конце Катерина с хитрой улыбкой подвела Сальери и Моцарта ближе к импровизированной сцене, где на лестнице на самом верху стоял один из старших мальчишек. — Тут омела! Целуйтесь! — и снова этот приказной тон.       Вольфганг поднял взгляд наверх. И, правда, мальчик держал веточку омелы, влюблённо смотря на Катерину.       Хитрая девочка. Сразу видно, что Антонио тоже приложил руку к обучению. Вряд ли бы телохранитель смог научить её подобному, потому что сам, прямо как этот мальчишка, смотрел на дона любяще и преданно.       Сальери чуть покраснел, явно не ожидавший такого поворота событий, и прикусил губу, смотря вопросительно. Моцарт до сих пор не мог понять, куда подевался тот строгий и холодный глава преступного мира, но с опозданием осознал, что попал вот под это очарование.       Он хотел поцеловать Антонио. Да и само имя показалось сейчас таким мягким, таким родным, что Вольфгангу оставалось только молиться, чтобы не стало слишком поздно.       Он не имел никакого права влюбляться в этого человека. И не только потому что тот загубил ему карьеру и испортил отношения с семьёй. Нет. Это был мужчина, и, если с Леонардо он бы пошёл на риск и стал бы его парнем, то с Антонио — ни за что.       Моцарт поцеловал дона в щёку. Катерина запротестовала, недовольная тем, что её план провалился. — Нет! Целуйтесь в губы! Вы же взрослые! В щёчку целуются только дети!       Сальери смущённо рассмеялся и нежно произнёс: — Кажется, от нас не отстанут, сержант, — он переводил взгляд с глаз на губы и обратно, но не делал ничего без разрешения. — Не отстанут, — кивнул Вольфганг и положил руки на плечи Антонио. Он всегда был таким сильным и таким тактичным?       Дон в ответ обнял его за талию и чуть приблизился, смотря обеспокоенно, но с надеждой. — Ты уверен? Мы можем отказаться.       Закатив глаза, Моцарт притянул его к себе и поцеловал под счастливый писк Катерины.       Однако этот поцелуй не был похож на предыдущий, когда сержант пьяным доказывал, что не боится дона. Это был осторожный поцелуй, когда оба ещё толком не знали, что партнёру понравится больше. Они изучали друг друга нежно и медленно.       Вольфгангу казалось, что все поцелуи в его жизни до этого дня ничего не значили. Вот сейчас это происходило по-настоящему. Это был первый поцелуй, кричавший о том, что он влюблялся. И это было взаимно, ведь Антонио отвечал ему тем же.       Отстранились они далеко не сразу. И после ещё долго то и дело смотрели друг на друга, глупо улыбаясь. Терезия, заметив это, увела Сальери куда-то в сторону. Вернулся дон уже озадаченным, но при виде Моцарта в очередной раз расплылся во влюблённой улыбке.       Вышли из приюта Вольфганг и Антонио только вечером, когда детям пора было отправляться на ужин и ложиться спать. Оба до сих пор улыбались и молчали. Тишина на этот раз не была давящей: они ушли глубоко в свои мысли, главной из которых была попытка понять, насколько же сильно запутались отношения между ними за этот поистине волшебный вечер.       Уже на улице Сальери закурил, из вежливости предложив сигару другу. Моцарт отказался. Он мог уйти домой, но впервые чувствовал, что не хотел как можно быстрее сбежать от дона. Наоборот, сержант надеялся провести ещё немного времени вместе. Возможно, взять его за руку. Или запечатлеть ещё один поцелуй на его щеке.       Хотелось найти ту красную ленту и повязать на руку в качестве браслета. — Знаешь, я ведь ужасный человек, — внезапно подал голос дон, нарушая комфортную тишину и прерывая поток влюблённых мыслей. — Неужели? — Вольфганг усмехнулся и тепло посмотрел на Антонио. Не мог быть ужасным тот, кто так заботился о детях-сиротах.       Антонио остался серьёзным и задумчивым. Он продолжал курить, смотря куда-то в пустоту. — У меня был целый план. Я хотел познакомиться с тобой поближе. Соблазнить. А затем отправить в тюрьму. Конечно, я предоставил бы суду доказательства в виде фотографий.       С каждым словом хорошее настроение портилось всё больше. Влюблённость где-то в районе сердца отозвалась болью предательства. Улыбка медленно сползла с лица, а по щекам потекли слёзы. — Ч-что? — Что слышал. Я хотел избавиться от тебя, Моцарт. Чтобы ты понял, что нельзя переходить дорогу таким, как я, — грубо произнёс Антонио. Он всё ещё курил сигару, и было заметно, как его рука дрожала то ли от злости, то ли от волнения из-за того, что он наконец-то признался, то ли от страха. Хотя последний вариант был самым глупым предположением. С чего бы дону бояться реакции какого-то там сержанта, с которым он хотел расправиться таким изощрённым способом?       Вольфганг сглотнул и отступил на шаг. — А я ведь поверил. Поверил в то, что в тебе есть что-то хорошее. Пошёл ты к чёрту, Сальери! — он хотел было дать пощёчину, однако руки дрожали от негодования, и он промахнулся. Удалось только выбить сигару из рук.       От злости сержант развернулся и пошёл куда-то по улицам Нью-Йорка, не разбирая дороги. Дон что-то кричал ему вслед, но он не слышал ничего за собственными рыданиями.       Темнело. Шёл снег.       Вольфганга снова снедало бесконечное чувство одиночества.