* * *
В смотровом кабинете Яске Мацуды всё как всегда безвкусно. В ней нет индивидуальности, в неё никто не вкладывал частицу своей души. Даже на стенах ничего нет. Нагито сидит, вперившись взглядом в манжету для измерения артериального давления, наспех накинутую на скучный серебряный крючок. Кушетка для осмотра кряхтит, когда он перемещает свой вес, бумага хрустит под ногами. Мацуда будет кричать, если он будет слишком сильно мешать — это один из самых главных его раздражителей, — поэтому Нагито изо всех сил старается сидеть спокойно, несмотря на зуд в бёдрах. Халат, в который он одет, уродливого розового цвета. Он пропах больничным дезинфектором, и это заставляет скучать по зелёному пальто, аккуратно сложенному в другом конце комнаты. Мацуда настаивает, чтобы он надел халат, и так вполне нормально, но сидеть раздетым в этой чуждой комнате так странно. И он чувствует себя догола раздетым, стоит Мацуде в безупречном белом халате прийти со своим блестящим стетоскопом. Его телефон лежит рядом с одеждой, безмолвный, с чёрным экраном. В каком-то смысле приятно видеть вещи именно в таком расположении. Они напоминают, что он тут всего лишь гость. По крайней мере, пока. Однажды он не будет «всего лишь гостем». Однажды он будет прикован к койке с трубками, мониторами и всем тем, чего он научился не бояться, а его вещи будут спрятаны где-то в тумбе, а не висеть на стуле, потому что ему не разрешат уйти. Никогда не разрешат. Так что да, приятно видеть свои вещи там. Это напоминание для него. Яске Мацуда не из тех, кому по душе светские беседы, так что почти всегда он приходит вовремя. Ровно в два часа он стучит в дверь, при этом уже входя. Нагито знает, что сначала он должен был постучать, а затем уже войти, но у такого человека, как Мацуда, нет на это времени. Его присутствие полностью заполняет комнату. В его руках уродливая синяя папка с нацарапанным именем Нагито выглядит обшарпанной и потрёпанной — это неудивительно на фоне кого-то настолько сияющего. — Это не обычный твой визит, Нагито. — Нет, не обычный, — в какое-то мгновенье он ёрзает на кушетке, и хруст бумаги заставляет сурово на него взглянуть. — Извини. Мацуда усмехается. Он небрежно бросает папку на стойку и начинает мыть руки. — Как минимум ты наконец-то прислушался ко мне. Сколько раз я уже говорил приходить, как только почувствуешь себя плохо? И это первый раз за всё время, когда ты это сделал. — Строгий голос невозможно заглушить бегущей из крана водой, но смех Нагито — вполне. Он непроизвольный, и Комаэда частично рад, что Мацуда его не слышал. В большей степени рад. — Открой глаза. Нагито немедленно подчиняется, подаваясь вперёд и вздрагивая, когда холодная ладонь Мацуды без перчатки ложится ему на лоб. Другой рукой он лезет в карман своего халата и достаёт оттуда офтальмоскоп. Он тут же включается — быстрый и приятный слуху щелчок — и без предупреждения зрение Нагито заливается светом. — Так ярко. У тебя новый… — Прекрати болтать. А, вот оно что. У Мацуды плохой день, и, конечно, присутствие Нагито только ухудшает положение вещей. Ему становится хуже, и это плохо сказывается на таком многоуважаемом докторе. — Извини. — Нагито открывает глаза так широко, что становится больно, и пытается игнорировать то, каким пустым выглядит лицо Мацуды. Он даже не принимает извинений. — Следи за светом. Его взгляд движется вверх, вниз, в стороны, и наконец, когда свет так глубоко прожёг сетчатку Нагито, что он моргает в сопровождении белых пятен, Мацуда решает, что этого достаточно. Он без слов убирает инструмент обратно в карман и тяжело опирается на стойку. — У тебя были симптомы? — Я, э-э, да, — запинается Нагито. Мацуда выглядит таким скучающим и несчастным, что это заставляет его пошатнуться. — Поведенческие проблемы становятся хуже. Мои эмоции могут меняться очень быстро, и иногда я думаю, что это может тревожить других людей. Тревожить Хаджимэ — вот что он имеет в виду. Но Мацуда, похоже, не в настроении узнавать о нём, так что было бы грубо упоминать и рассказывать. Даже, можно сказать, жестоко. — Как так? Мацуда всегда задаёт этот вопрос, и каждый раз он похож на ловушку. Он терпеть не может лирические отступления в исполнении Нагито, но только так он сможет описать всё. «Эмоции не последовательны, — сказала ему однажды Миая. — Ты должен позволить им плыть по течению». Он бы хотел, чтобы она пояснила это Мацуде. — Я… я не знаю, как сказать, — собирается с мыслями Нагито. Его голос совсем поникший. — Попытайся. — Если голос Нагито — поникший, то Мацуды — громогласный. Он не говорит чрезмерно громко, но с силой убеждения, и это разъедает Нагито заживо. — Тебе не понравится моё объяснение. Оно будет слишком непоследовательно. Мацуда лишь только смотрит. Его глаза такие поразительно голубые. — Всё равно скажи мне. — Такие потрясающе голубые, и напоминают Нагито волчьи. Но в них блестит что-то, знаменующее безопасность. — Иногда… — начинает он. Останавливается. Затем начинает заново. — Иногда я чувствую себя самозванцем. Я слышу, что говорю, и иногда мне кажется, что «Нагито Комаэда никогда бы такого не сказал. У него никогда не хватило бы смелости». А иногда это так приятно, потому что бывает, что так я людям нравлюсь больше. Они думают, что я забавный, счастливый и не такой уж и странный. Но потом я разрушаю это впечатление, сказав что-то не то. И я никогда не улавливаю, что именно не так, разве что понимаю, что сболтнул лишнего, когда ничего уже не исправить. Эта тирада высказана на одном дыхании, и его слабые лёгкие не выдерживают такой нагрузки, так что он задыхается от такого большого количества вдохов. — Не спеши. — Я в порядке. — Ни в каком ты не порядке, — Мацуда снова пригвоздил его взглядом к кушетке. Он протягивает руку через стойку, быстро наполняет пластиковый стаканчик тёплой водой и суёт его в руки Нагито. — Пей и дальше рассказывай, но помедленней. Вода проскальзывает по горлу изнутри и, оу… Нагито даже не подозревал, насколько оно пересохло. — Ты и впрямь такой потрясающий, — скулит он, а Мацуда только качает головой. — Но я уже говорил это, не так ли? Что иногда я говорю что-то не так, или заставляю людей чувствовать себя не в своей тарелке, и я не знаю почему. Я больше не хочу этого допускать, но мне кажется, что становится всё хуже. Его голос тонет в комнате, заменяясь слабым царапаньем ручки Мацуды о бумагу. Нагито ёрзает в тишине. Бумага хрустит под его ногами, и он напрягается. — Я хочу взять кровь на анализ, — говорит Мацуда, приняв решение. — И сделать МРТ. У тебя же всё было хорошо. Он может прозвучать опечаленным; мог бы, если бы Нагито не знал, что Яске Мацуда не испытывается жалости или грусти. То, что Нагито не контролирует свой мозг, уязвляет, и они оба это знают. Но это не мешает Мацуде делать едкие замечания, что, в свою очередь, не мешает Нагито испытывать чувство вины и стыда. — Сегодня? Мацуда кивает. Он не спрашивает, можно ли так сделать, потому что уже должен знать, что Нагито никогда не занят, но… всё равно, было бы приятно, уточни он это. — Мне нужно понять, что происходит, немедленно. И, ох, Нагито действительно ужасный человек. Мацуда всегда преследует только его интересы, а Нагито вот так вот взял, и засомневался в нём. Конечно, есть и другие пациенты, нуждающиеся в приёме и осмотре, но ради него их пододвигают. Он не заслуживает такого заботливого, настойчивого врача, и всё же он, занимающий всё больше и больше времени Мацуды, здесь. — Прекрати бредить там, у себя в голове, — бурчит Мацуда. — Я практически слышу твои мысли. Он замолкает на мгновение. — Я бы уже вылечил тебя, будь я потрясающим. Мацуда всегда говорит подобные вещи, и это огорчает Нагито. Он не должен быть так жесток по отношению к себе. Нагито никогда не был создан для здоровой и долгой жизни, он прекрасно это знает, и даже Мацуда не настолько силён, чтобы бросить вызов судьбе. — Я ведь говорил тебе не говорить так! Ничего не поделаешь — нельзя вылечить такого никчёмного человека, как я. — Он, как марионетка, наклоняется вперёд, будто бы не по своей воле. Что-то электрическое заполняет его разум. Оно вытекает из глаз и просачивается на губы, и это ужасно, правда ужасно: быть единственным, кто улыбается, пока Мацуда только и делает, что смотрит. — Твой мозг действительно гниёт. После этого оба молчат. Мацуда — потому что занят расписыванием пометок в бесконечных записях о Нагито, а Нагито — потому что его разум слишком затуманен для разговора. Чёрные волосы Мацуды бросаются в глаза, контрастно выделяясь на фоне белого халата. Это напоминает Нагито камни для игры в го и шахматные доски, а также аналогию посерьёзнее. Аналогию, которая ускользает от него. — Скоро кто-то подойдёт для сбора крови, — сообщает ему Мацуда. Его острые глаза в последний раз просматривают бумаги, прежде чем грубо стукнуть ими по столу и вернуть обратно в папку. На одном её краю есть надрыв, которого раньше однозначно не было. Они ждут. Мацуда постукивает ногой, сверяется с часами, пишет новые заметки и бросает взгляды на дверь. Нагито хочет сказать ему, что он может уйти, потому что, вне сомнений, есть дела поважнее, чем сидеть здесь. Но Нагито уже давно заприметил за Мацудой одну вещь: он никогда не оставляет его одного. Вскоре раздаётся стук в дверь. Вошедшая женщина весела и знакома Нагито. Это любимая медсестра Мацуды — та самая, которая всегда свободна во время приёмов Нагито. — Здравствуй, Нагито, — улыбается она, прежде чем сказать то же самое Мацуде. Он её игнорирует. — Две пробирки. А потом сразу же отправляйте их в патологию. Он встаёт со своего места, приковав взгляд к бумагам в его руках, проверяя информацию в последний раз. — Конечно. — В её глазах мелькает обеспокоенность. Она бросает мимолётный взгляд на Нагито, берёт себя в руки и продолжает. — И вам нужно перезвонить кое-кому, доктор. Рёко. Что ж, а вот это заинтересовало Нагито. Он не знает эту Рёко, но медсестра выглядит слегка напуганной, а то, как сильно она понижает голос, показывает важность этого человека. Да, это точно кто-то очень важный, судя по реакции Мацуды. — Какого хера ей нужно? Нагито никогда не видел его таким. Мацуда абсолютно взбешён — он сжимает карту с какими-то графиками в руке так сильно, что та неумолимо сминается. Это первая настоящая эмоция, которую он показал сегодня, и, как бы эгоистично это ни было, Нагито рад, что эти чувства направлены не на него. — Разберитесь с этим. — Он пихает медсестре бумаги, даже не потрудившись удостовериться, смогла ли она их удержать, и выскакивает из кабинета. Дверь за ним захлопывается слишком громко. О том, чтобы попрощаться, и речи не могло быть. Медсестра прочищает горло, явно не зная, что сказать в оправдание Мацуды. Улыбка на её лице извиняющаяся. — Семейные тёрки, — уточняет она, — но всё равно, это ничего не меняет. Нагито уверяет её, что всё в порядке. Пока она готовит инструменты, у них завязывается доброжелательная светская беседа. Нагито закатывает рукав и думает, что было бы, будь у него семья, на которую можно было бы злиться. Он не может представить себе чего-то такого, да и вообще, сейчас его главная задача — следить за указаниями, вопросами и действиями медсестры. Она ждёт от него ответа на что-то, чего Нагито не услышал. Анализ крови, как обычно, проходит быстро. Это ему нравится больше, чем МРТ со своим грохотом и нескончаемым жужжанием. Но Нагито привык к этому, как и ко всему остальному. Он засыпает на середине процедуры МРТ. Когда она завершается, с него снимают наушники, убирают с шеи оборудование и осторожно помогают ему подняться — все эти вещи он проживал и тысячи раз до нынешнего момента. Но техник у них новый, и он ещё не знает Нагито, так что поражается его ветеранским спокойствием. Они — Нагито и медсестра — проходят мимо кабинета Мацуды, возвращаясь в смотровой кабинет. Из-за двери раздаются злобные шепотки, а когда они заворачивают за угол, воздух пронзает звук бьющегося стекла. Медсестра Мацуды сразу же спохватывается и ускоряется настолько, что Нагито едва успевает за ней, а после наспех прощается, закрывая за ним дверь. Её шаги эхом разносятся по коридору, когда она уходит. Нагито стягивает с себя больничный халат и быстро одевается. Когда он берёт телефон, на экране блокировки высвечивается уведомление о сообщении от Хаджимэ. В нём ничего важного, просто фотография бутерброда, который он взял с собой в качестве обеда, но Нагито радует, что он оказывается посвящён в такую бессмысленную часть дня Хаджимэ. Впервые за долгое время он чувствует себя важным. Ничего страшного, что Мацуда был так груб сегодня. Ничего, что ему, возможно, становится хуже. Теперь всё будет хорошо, потому что у него есть Хаджимэ.Глава 4.
27 августа 2022 г. в 22:49
— Вот и дом.
— Это гораздо больше дома.
Так и есть: он огромен. Хотя, на взгляд Хаджимэ, «дом» — не то слово, каким можно его описать.
Это особняк по всем параметрам: гигантское творение из камня и позолоченного железа, выглядящее как что-то прямиком из журналов, которые читает мать Хаджимэ. Нагито указал на него ещё до того, как они свернули на дорогу, потому что его легко было заметить по четырём дымовым трубам и высоко поднятой крыше, виднеющейся над деревьями. Хаджимэ прямо-таки чувствует запах денег, а ещё чего-то крайне солёного. Почти как…
— У меня есть частный пляж, — бросает Нагито, словно знает, о чём думает Хаджимэ. — Я бы сводил тебя туда, если погода бы была получше. Для всех это любимое место.
— Оу, эм, всё в порядке. Я всё равно не брал с собой плавки.
— Ты забавный, Хаджимэ, — тихо хихикает Нагито, прикрывая рот ладонью. — У меня есть запасные. Ты можешь одолжить какой-то.
Хаджимэ не отвечает. Крупные капли дождя ритмично стучат по машине; Нагито рассеянно дёргает шнурок на рукаве куртки, и вновь воцаряется странная тишина. Она комфортная, не напряжённая, и, как ни странно, Хаджимэ жалеет, что они не проедут дальше. Он бы хотел поездить так ещё немного.
— А-а-а, вот оно. — Кто-то, в конце концов, должен был нарушить молчание, и это оказывается Нагито. Он смазанным движением указывает налево, пригибая голову и доставая что-то из бумажника. — Проведи этим напротив датчика, вон там.
Он протягивает Хаджимэ карточку, на которой нет ничего разборчивого, кроме закруглённой надписи NK. Она для ворот, — потому что, понятное дело, у дома Нагито они точно есть, — и напоминает то, после чего картридеры из фильмов говорят «добро пожаловать» роботизированным монотонным голосом.
— Это не очень безопасно, Нагито, — хмурится Хаджимэ, протягивая карту обратно. — Что если ты потеряешь её и кто-то воспользуется ей, чтобы войти к тебе?
Нагито снова хихикает — также сдавленно и словно задыхаясь, как он любит.
— На нём нет адреса. Если этот человек сможет определить, кому она принадлежит, что ж, я буду более чем впечатлён.
— Тут твои инициалы, — сухо отвечает Хаджимэ.
Нагито пожимает плечами и занимает себя тем, чтобы вернуть карту на место.
— Не каркай, Хаджимэ. Я ни разу её не терял за все эти годы, но теперь, когда мы поговорили об этом, так точно и случится.
Боковым зрением Хаджимэ замечает, как губы Нагито дрогнули в улыбке. Маленькой, но искренней, а глаза стали озорно блестеть.
— Заткнись, — Хаджимэ закатывает глаза и проклинает ухмылку, которая растягивается на его лице.
Подъём по подъездной дорожке, кажется, занимает вечность. Она гораздо длиннее, чем казалось, с идеально ухоженными деревьями по обе стороны, достаточно высокими, чтобы казаться внушительными. У Хаджимэ складывается ощущение, что он подъезжает к замку. Тогда, технически, это делает Нагито принцем. Хотя, Нагито кажется далёким от голубых кровей.
Он выглядит слегка потрёпанным для такого богатого человека из-за мешковатой футболки и полинявших чёрных джинс. Его пальто выглядит дорогим, но старым, судя по тому, как порван низ. Нагито и не преподносит себя как принца, особенно своими сгорбленными плечами и осунувшимся лицом.
— Ты там что, засыпаешь? — спрашивает Хаджимэ заметив, как голова Нагито склоняется, будто парень дремал.
— Нет, — звучит мягкий ответ. Нагито не делает большего, не поднимает головы, и Хаджимэ неизбежно чувствует, как сменяется атмосфера. Он понятия не имеет, что могло обеспокоить Комаэду, но и спрашивать неловко. Они не так давно друг друга знают, чтобы он мог вот так лезть в душу.
Последний поворот подъездной дорожки преодолевается в тишине. Высокий фонтан с обеих сторон огибает каменная кладка, создавая вид круглой дорожки, имеющейся, похоже, в каждом особняке. Он же удивительно красочный, сделанный из камня с розовым оттенком, сверкающим под светом фар, и окружён клумбами лаванды и лилиями на изящных длинных стеблях.
— Паркуйся где хочешь, — бубнит Нагито. Его голова всё ещё опущена.
Эта фраза из тех, на которые Хаджимэ не видит смысла отвечать, так что он просто подгоняет машину почти впритык к веранде.
«А теперь начинается самая неловкая часть», — думает Хаджимэ, потому что он в самом деле не имеет представления, какие правила в ситуации «я подбросил своего типа папика к его мега-особняку». Единственное, что приходит на ум, — смехотворные и неправдоподобные планы, которые, по мнению Казуичи, являются залогом успешного свидания. Вот только это не свидание, да и Хаджимэ кажется, что беспокоить его должно другое: например, что гложет Нагито, который до сих пор сидит на сиденье сгорбившись, будто бы опасаясь быть увиденным.
Хаджимэ прекрасно понимает, что пялится, и отлично знает, насколько это грубо, но между внезапно странным поведением Нагито и надвигающейся надобностью завершить встречу так, чтобы не выставить себя идиотом, его мозг будто начинает коротить.
Так что он однозначно безмерно рад, когда Нагито заговаривает.
— Не хочешь зайти, Хаджимэ?
Поначалу голос Нагито ровный и твёрдый, но к тому моменту, как заканчивается предложение, превращается во что-то неумолимо лёгкое, что в любой момент может унести малейшее дуновение ветерка.
— Ты… ты не обязан, конечно, — продолжает он прежде, чем Хаджимэ успевает ответить. — Я понимаю, если нет. Ты и так потратил на меня очень много времени, и просить ещё даже об одной минуте твоего времени было бы эгоистично. Я уверен, у тебя есть дела поважнее, вроде домашней работы или времяпровождения с друзьями, и ты не захочешь…
— Нагито, — решительно перебивает Хаджимэ. — Какой смысл задавать вопрос, а потом не давать мне ответить?
Звук, который издаёт Нагито, бессвязный и обрывистый. Он выглядит обескураженным, его рот нервно перекошен, а руки сжаты на коленях.
— Мне не стоило спрашивать, — вот и весь его ответ.
Это жалкое зрелище, но Хаджимэ ни в жизнь бы не признал, что ему жаль парня. Никому не по душе жалость, да и вообще, за подобную уверенность он заслуживает похвалы. Как бы мало сейчас она ни значила для настолько расстроенного Нагито.
— Да, не стоило, если ты правда думал, что я откажусь, — то, как он наслаждается тем, что Нагито сутулит плечи и втягивает голову, жестоко. — Но я не откажусь. Так что хорошо, что ты спросил.
— Это было так подло, Хаджимэ. — На что тот лишь жмёт плечами, потому что так оно и было, и отрицать или притворяться нет смысла.
— Тогда я могу.? — он жестом указывает на ключи, всё ещё торчащие в гнезде зажигания. Нагито интенсивно кивает, запинается на «конечно, Хаджимэ» и ещё каких-то комментариях, которые Хаджимэ пропускает мимо ушей, и неуклюже толкает дверь, чтобы выйти. Дождь всё ещё идёт, поэтому Хаджимэ трусцой оббегает угол машины и, преодолевая несколько ступенек за один прыжок, поднимается на крыльцо.
Нагито следует за ним, явно не очень обеспокоенный дождём, и вальсирует мимо Хаджимэ к прочной дубовой двери. Она кажется слишком тяжёлой для кого-то с комплекцией Нагито, но, к удивлению гостя, она легко распахивается.
— Ты не запираешь дом? — недоверчиво спрашивает Хаджимэ.
— Конечно нет. Ты сам видел ворота.
Что так себе оправдание, но Хаджимэ не собирается его оспаривать.
По каким-то причинам дом Нагито даже больше, чем снаружи. Они входят в фойе — огромную комнату из холодного бедного мрамора и возвышающихся кругом серых стен. Хаджимэ смотрит вверх, вверх, вверх — на потолок, находящийся на высоте, наверное, трёх этажей.
— Можешь оставить свой пиджак тут.
Голос Нагито раздаётся из соседней комнаты, и в этот момент Хаджимэ понимает, что он, слишком занятый туристическим разглядыванием всего подряд, остался в фойе один. Он моментально исправляется и почти что сталкивает с Нагито, когда тот выходит из гардеробной. Каким-то чудом его зелёное пальто пережило дождь. Оно осталось идеально сухим, чего не скажешь о верхней одежде Хаджимэ, так что Нагито просто разулся. Разница в росте, как сумел подметить Хината проходя мимо, стала ещё меньше.
Нагито стоит прямо за дверью, беспокойно перебирая руками одежду, пока Хаджимэ вешает пиджак. От этого у него возникает ощущение клаустрофобии; он и не думал, что такое может случиться в огромном доме. Один только гардероб размером с кухню его общежития — что, конечно, не такие уж и габариты, но всё же разница с привычными ему вещами легко прослеживается.
— Я не знаю, чем бы ты хотел заняться, Хаджимэ. Как я и говорил, у меня обычно нет компании, так что у меня не так уж и много… — Нагито замолкает. Он хмурит брови и уводит взгляд в сторону, подбирая подходящее слово. — Развлечений.
— Ты уже три раза про это говорил. Всё в порядке. — Хаджимэ не хотел, чтобы это прозвучало резко. Но оно всё равно так сделало, для Нагито уж точно, потому что он делает шаткий шаг назад, когда Хаджимэ выходит из гардеробной. Дверь закрывается за ним с лёгким щелчком.
— Да, но что, если твоё приятное отношение ко мне — притворство? — Нагито отвечает, руководствуясь своей собственной никому не понятной, кроме него самого, логикой. Хотя, Хаджимэ понемногу начинает привыкать.
— С чего это вдруг?
Этот вопрос заставляет Нагито замолкнуть. Он смотрит на Хаджимэ, словно тот отрастил себе три головы, а ещё будто он безнадёжно туп.
— А почему… почему бы и нет? Хаджимэ, — осмеливается Нагито. Он произносит его имя в три длинных слога, и голос на последнем очень сильно притихает.
Он выглядит так, словно искренне ждёт ответа. И это правда большая проблема, потому что Хаджимэ не знает, какого именно ответа он ждёт, или зачем он это делает.
— Я не лгу, чтобы не задеть чувства людей, Нагито. Это не настолько важно для меня.
Каким-то странным образом этим удаётся успокоить Нагито. Он слегка оживляется, пусть Хаджимэ и ожидал прямо противоположной реакции.
— О, ладно. Приятно слышать. Я рад, — высокопарно отвечает он; не плавно и элегантно, как было раньше.
«Элегантно? — мысленно переспрашивает сам себя Хаджимэ. — А это откуда взялось вообще?».
То, как быстро в его голове появилась эта мысль, тревожит едва ли больше того, что Хаджимэ не может с ней не согласиться. Однако сейчас у него нет времени размышлять над этим, потому что Нагито смотрит на него своими большими кукольными глазами, словно ожидая, что Хаджимэ расскажет ему, почему солнце восходит.
— Тогда не хочешь отдохнуть в застеклённой террасе?
— Что? Я что, прошёл какой-то тест, и ты теперь решил, что я заслужить экскурсию по всему здесь от тебя? — вообще, Хаджимэ шутит, но в то же время он был бы не против получить ответ.
— Ты ничего не ответил, так что я знал, что ты был искренен. Если бы ты лгал, то постарался бы отвлечь меня тем, насколько грубым было это замечание. — Улыбка Нагито намекает, что он каким-то образом перехитрил Хаджимэ, и выводит его из себя больше, чем он бы признал. Разговор с Нагито — та ещё тайна.
Куда большей тайной является то, что когда Нагито берёт Хаджимэ за руку, Хината позволяет ему это сделать, не закатив скандала. Он проводит Хаджимэ через гостиную, заставленную блестящей чёрной мебелью, игровую комнату (слишком уж нетронутую, чтобы думать, что ей кто-то пользовался), музыкальную комнату с пианино, которое должно стоить как минимум миллион долларов, и, наконец, в ту самую террасу.
Это вовсе не то, чего ожидал Хаджимэ. Здесь пудрово-розовые диванчики и подушки с пастельными цветами и большими пёстрыми драгоценными камнями в центре, мерцающие огни в высоких золотых фонарях и такой мягкий ковёр, что Хаджимэ не может найти причины придраться к нему. Это место какое-то девчачье и мягкое, и оно так неуместно выделяется в сравнении с холёным декором и острыми углами остального дома Нагито.
— Что думаешь, Хаджимэ?
Хаджимэ думает, что попал в комнату, подходящую для феи засахаренной сливы. Он хочет пошутить по поводу женственности, но он ещё не до конца понял чувство юмора Нагито, и не знает, насколько удачной выйдет эта шутка. Он думает о деньгах, удобно расположившихся в его пиджаке, и решает не рисковать. Кроме того, видно, что Нагито счастлив, когда устраивается на горе подушек одного из диванов. Он прижимает одну из них к груди так мило и невинно, что Хаджимэ бы почувствовал себя ущербно грубым, посмейся он над чем-либо сейчас.
— Это… конечно не то, что я представлял, — начинает он. — Но окна просто чудо.
И говорит он это искренне. Стен здесь не так уж и много — только ряды окон, выходящих на пышный сад и тусклый отдалённый берег. Хаджимэ пришёл к выводу, что они пропускают в комнату немыслимое количество света в солнечные дни.
Полукомплимент, кажется, вполне устраивает Нагито. Он лучезарно улыбается, прикрыв глаза, словно смакуя что-то. Через секунду один из них открывается и направлен на Хаджимэ, всё ещё находящегося у входа.
— Присаживайся, Хаджимэ! — щебечет Нагито. — Ты выглядишь так глупо, просто стоя там.
Хаджимэ полагает, что так оно и есть. Но сейчас он лицом к лицу сталкивается с внутренней дилеммой, что никак не облегчает выбор места для приземления. Здесь два дивана, расположенные на расстоянии, удобном для разговора, и Хаджимэ не знает, какой выбрать. Он мог бы сесть прямо рядом с Нагито, но не будет ли это слишком бесцеремонно? Они друзья, да, но диваны такие маленькие, что им однозначно будет тесновато вдвоём. Но при этом не сочтёт ли Нагито грубостью, если он сядет на другой? Это кажется более очевидным вариантом, учитывая, что в реальной жизни они встретились всего три часа назад, хоть Нагито и не выглядит как человек, которого волнуют такие мелочи.
— Что случилось? — Нагито встаёт, всё ещё крепко удерживая одной рукой подушку, и преодолевает незначительное расстояние между диваном и Хаджимэ. Очевидно, он слишком долго тянул, и отсутствие ответа заставило Нагито занервничать.
— Ничего, я просто… — он собирается сморозить какую-то ересь о наслаждении видом на океан, но Нагито прерывает его, опять взяв за руку.
— Не стесняйся, Хаджимэ! Мне было бы очень приятно, если бы ты сел рядом. Хотя, я пойму, если тебе это противно.
Он никогда не слышал, чтобы кто-то говорил о себе настолько плохо, при том так бодро и беспечно. Шок сделал Хаджимэ достаточно податливым, чтобы Нагито смог потянуть его за собой, усаживаясь на диване. Что ж, он был прав: диван слегка тесноват для двоих, так что колено Нагито оказалось прижатым к его бедру. Оно впивается прямо костью и это слегка неудобно, но не так уж и неприятно.
— Так нормально? — спрашивает Нагито. И нет, это не совсем нормально, потому что он находится в особняке человека, который оплатил его обучение, и сейчас они почти что сидят в обнимку, но Хаджимэ это вроде как даже нравится, и это что-то новенькое.
— Всё в порядке.
— Ты уверен? — Нагито слегка меняет положение, и его колено дальше скользит по ноге Хаджимэ. Теперь оно находится на середине бедра.
— Если бы не был, то не говорил так.
Нагито хмыкает, словно что-то обдумывает. Скорее всего, он хочет как-то возразить, и от одной только мысли об этом у Хаджимэ начинает пухнуть голова.
— Ты такой честный, Хаджимэ. Это заставляет тебя думать, что ты лучше других?
На его лице расцветает кривая улыбка. Это наполовину ухмылка, наполовину искренняя усмешка, и она однозначно очень ему идёт. Этот Нагито так отличается от того, который был в кафе: более расслабленный и откровенный, менее неуверенный. С одной стороны, это весьма приятно, но в то же время странно. Может, Нагито из тех, которым нужен разогрев в общении — Хаджимэ иногда тоже такой, — так что проще всего списать подобные манеры на это, а ещё на чувство безопасности и комфорта, которое человек ощущает, будучи дома.
— Думаешь, что весь из себя такой смешной, да? — ворчит Хаджимэ. Но в этом нет никакого озлобленного подтекста, и оба это знают. Нагито смеётся — чистым, как перезвон колокольчиков, смехом, — и это заглушает ритмичный стук дождя по окнам. Его колено соскальзывает с бедра Хаджимэ.
Странно, на самом деле, что Хаджимэ почти что скучает по этому ощущению.
— Я не думаю, что я смешной. Вовсе нет, — отвечает Нагито, и говорит он это с улыбкой, которая на краях смягчается. Тем не менее, он звучит так серьёзно, что Хаджимэ не может определить, шутит он или говорит, что думает.
— Конечно, продолжай вести себя так же, — отвечает Хаджимэ, потому что это кажется правильным.
Тогда они смеются, и Нагито кутается в своё пальто. То, что Хаджимэ здесь, рядом с ним, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но, сколько бы раз Нагито ни моргал, он всё ещё был тут, примостившись на противоположном краю дивана. Он чувствует лёгкость и слабое головокружение. Как будто он может улыбаться до конца своих дней.
Честно сказать, он уже даже и не помнит, когда в последний раз проводил время с кем-то вот так. Кроме Джунко, Мукуро и остальных, потому что они не в счёт. Он никогда не чувствовал себя по-настоящему счастливым в их компании.
— Никогда раньше не видел таких волн.
Голос Хаджимэ отрывает Нагито от его мыслей. Тот повернулся к окну, пристально глядя на что-то, чего Нагито видеть не может. Было бы так просто прислониться к нему, чтобы в поле зрения попали те несколько драгоценных сантиметров, из-за которых Хаджимэ выглядит так завороженно. Но это было бы странно — потому что, так или иначе, всё в исполнении Нагито странно, — так что делать он этого не станет.
— Иногда я думаю, что океан просто накроет и поглотит этот дом, — подмечает Нагито. Его голос отрывает Хаджимэ от окна. — Разве это не было бы ужасным везением?
— Было бы, — на автомате выдаёт Хаджимэ. Словно он в трансе. Нагито смотрит прямо на него, он смотрит в ответ, и в глубине бесконечных, бушующих глаз Нагито плавает нечто неприкосновенное. Что-то, что напоминает Хаджимэ об авиакатастрофах, горящих зданиях и об отчаянии, которое удерживается на тоненькой ниточке.
— Ты когда-нибудь задумывался о том, что однажды все мы перестанем существовать?
А Нагито выглядит таким крошечным. С запястьями как птичьи крылья, бледной кожей, которая почти что светится в слабом приглушённом свете. Почти как призрак. Бесплотный. Эфемерный.
— Не знаю, — шепчет Хаджимэ. Ему кажется неуместным говорить в полный голос, и что-то в горле мешает ему даже попробовать. За окном волны разбиваются о берег. Вдалеке мигают красные и белые огни, невезучий корабль бьётся о воду, и Хаджимэ размышляет, какого это — тонуть.
— А я задумывался.
Дыхание Нагито невесомо проскальзывает по его лицу, и Хаджимэ сомневается, что расслышал бы слова, стой они чуть дальше друг от друга. Это должно было бы настораживать, но почему-то кажется правильным: словно они последние люди на земле, запертые в этом особняке на берегу моря, и это неприкосновенно. Губы Нагито расплываются в злодейской улыбке. Он выглядит обезумевшим.
— Нагито. — Голос Хаджимэ звучит слишком громко, и это заставляет Нагито вздрогнуть. Он не отвечает — да и на что? Хаджимэ не задал вопроса, — вместо этого он смотрит поверх плеча Хаджимэ в никуда и на всё кругом одновременно. Так они и сидят: Нагито, пялящийся в пространство, Хаджимэ, разглядывающий растрёпанные концы его волос, и тишина.
— Ты в порядке? — в конечном счёте спрашивает Хаджимэ. Нагито выглядит странно умиротворённым, и кажется неправильным вырывать его из этого состояния. Но нельзя отрицать, что, пусть эта ситуация не нервирует их, она всё равно очень странная.
Нагито моргает один раз, второй, и только потом снова оказывается в террасе. Мысленно, во всяком случае, потому что он выглядит, будто вернулся к нему. Его голова наклоняется к Хаджимэ, глаза реагируют на движения заметно медленнее, и он выглядит таким виноватым, когда наконец встречается взглядом с Хаджимэ.
— Ох! Я ужасный хозяин, не так ли? Ты не хочешь чего-нибудь поесть?
— Я…
Нагито вскакивает со своего места, нечаянно подрезая Хаджимэ, и при этом споткнулся сам от такой спешки. Он опасно наклоняется вперёд, вытянув руки, чтобы остановить падение. Только на инстинктивном уровне Хаджимэ выбрасывает руку вперёд, чтобы поймать его, но Нагито отшатывается в сторону, стоит Хаджимэ прикоснуться к нему. Он восстанавливает равновесие удивительно быстро для такого физически неустойчивого на вид человека.
— Пожалуйста, никуда не уходи. Я скоро вернусь.
Нагито выбегает из комнаты с такой скоростью, о которой Хаджимэ даже не предполагал. При этом, когда Комаэда произносит эти слова, парень не упускает из виду его отстранённый взгляд, словно он всё ещё где-то очень далеко отсюда. Где-то, куда Хаджимэ не может добраться.
Дождь стал гораздо громче, когда он остался один. Он всё ещё приглушён толстыми стёклами, но Хаджимэ слышит капли чётче без Нагито, который отвлекал его от них. Он подумывает написать Казуичи и Фуюхико, чтобы дать знать им, что с ним всё в порядке, но сейчас ему совсем не хочется отвечать на уйму вопросов.
К тому же, возвращение Нагито оказалось вопросом короткого времени. Он входит в комнату с тарелкой изысканной итальянской выпечки и в компании девушки с каштановыми волосами. Девушки с каштановыми волосами, сонными розовыми глазами и нежными губами бантиком, которую Хаджимэ моментально узнаёт.
— Чиаки?
Это она, должна быть она. Они не виделись десять лет, но Хаджимэ узнал бы свою бывшую лучшую подругу где угодно.
— Хаджимэ?
Она со знанием долга ставит чайный сервиз на один из столиков, а затем поворачивается к нему лицом. Её глаза блуждают по его фигуре, словно она не уверена, что это действительно он, но когда их взгляды наконец встречаются, она мгновенно даёт волю улыбке.
— Хаджимэ! — повторяет она и бросается вперёд, вытянув руки, чтобы заключить его в объятия. Нагито неловко стоит в стороне от них. Он знает, что пялиться невежливо — он делает это слишком часто, как любит указывать ему Джунко, — поэтому после минутного наблюдения за обнимающимися, он поспешно занимается расстановкой чайных принадлежностей. Чашка для Хаджимэ, чашка для себя; две ложки и сахарница, а они до сих пор обнимаются.
Голос Чиаки мягко перекрывает звон столового серебра. Нагито не должен лезть и слушать — это не его дело, — но он не может ничего поделать в таком маленьком пространстве. Голос Хаджимэ присоединяется к ней, и они просто друзья, болтающие между собой, — наверное так, Нагито не может ручаться за это, — но от этого такое ощущение, словно в его грудь насыпали измельчённое стекло. Внутри него вспыхивает смех, и он сильно закусывает губу, чтобы сдержаться. Так сильно, что удивительно, как он не порвал кожу.
— Ты в порядке, Нагито?
Он понимает, что никто больше не разговаривает. Нагито понятия не имеет, когда они замолчали, но на полу валяется ложка, сахарница опрокинута, и он не знает ничего и об этом.
— Я… я в порядке. Просто неуклюж. Прошу прощения.
Он машинально наклоняется, чтобы поднять ложку. И Хаджимэ, и Чиаки смотрят на него, но молчат, что значит, что он испортил их времяпровождение.
— Давайте я принесу новую, — Чиаки — кроткая, милая, совершенная Чиаки — делает шаг вперёд и берёт выпавшую утварь из его руки. Он бесполезно сжимает её, как потерянный ребёнок. — Присаживайтесь. Отдыхайте, Нагито.
Её руки нежно касаются плеч Нагито, когда она подталкивает его к одному из стульев. Он чувствует аромат её духов, когда она наклоняется, чтобы зачерпнуть немного сахара обратно в сахарницу.
— Ты тоже, Хаджимэ. Было приятно увидеться снова.
Нагито не может упустить из виду то, как они обмениваются улыбками, когда Хаджимэ опускается на своё место.
— Да… Не могу поверить, что ты была здесь всё это время, а я даже не знал об этом.
Что-то в этом вызывает у Нагито тошноту, поэтому он занимает себя наливанием себе чая и выбором выпечки, пока они прощаются. Он расслабляется только тогда, когда слышит, как дверь закрывается.
Хаджимэ ничего не говорит, но на его лице остаётся выражение чего-то, приближённого к блаженству. Он выглядит легче, ведёт себя немного по-другому, и это слишком сильно давит на грудь Нагито.
— Так, — Хаджимэ поднимает взгляд на произнесённое со вздохом слово, — откуда ты знаешь Чиаки?
— Она была моей лучшей подругой до средней школы. В седьмом классе её семья переехала, и мы пытались поддерживать общение на расстоянии, но со временем это стало слишком сложно для нас обоих. У каждого были свои дела. — Хаджимэ легонько постукивает ложечкой по краю своей чашки, как в кино. Это заставляет его чувствовать себя изысканно, пусть даже если звук слишком громкий для тихой комнаты. — Я не знал, что она переехала обратно. Мы не говорили… ну, наверное, порядка шести лет.
— А, понятно. — Нагито балуется с ложкой в своей чашке: водит ею по дну, по дну, по дну, несмотря на то, что не добавлял сахар. — Ты можешь навестить её, если хочется. Не чувствуй себя обязанным оставаться со мной.
Его глаза слишком лучезарно светятся, его улыбка слишком полноценная, но тон, которым он говорит, искренний.
— Я серьёзно, правда, — продолжает Нагито. — Она была твоей лучшей подругой. Я уверен, что увидеть её снова спустя восемь лет — куда более насущная задача в сравнении с тем, чтобы пить чай и смотреть на дождь с кем-то вроде меня.
И это занятно. Если бы Хаджимэ услышал это предложение до того, как встретил Нагито, до того, как уселся здесь, он бы согласился. Он бы вскочил со стула, как только его бы спросили, и никогда бы не оглядывался назад. Однако сейчас эта мысль кажется неправильной. Он не видел Чиаки восемь лет, а значит она — не та, кого знал Хаджимэ. Но Нагито?
Он знает Нагито, а то, что ему неизвестно, хотелось бы изучить. Так что, на самом деле, выбирать не приходится.
— Нет, мне и здесь хорошо. Мне нравится быть тут.
От его глаз не ускользает, как Нагито застывает или как его лицо на мгновение слегка морщится. Он явно не ожидал этого ответа, и это выбило его из коллеи.
— Это то же самое, чем мы занимались в кафе, — слабо возражает Нагито. В его словах недостаточно убеждения, и Хаджимэ знает, что он говорит это просто из-за того, что сам всё ещё не уверен.
— Да, то же самое. Но это не отменяет того факта, что я хорошо провожу время. — Он завершает фразу выразительным глотком чая, прикрывает глаза и откидывается на спину, чтобы показать свой комфорт. Когда гость опускает чашку и снова смотрит на Нагито, всё его существо сосредоточено на нём. Его глаза сфокусированы, словно Хаджимэ — единственное, что имеет значение в этом мире.
— Потом мы можем пойти в игровую комнату, если хочешь, — робко предлагает Нагито. — Я никогда ею не пользовался, но там может быть что-то интересное.
— Хорошо, — улыбается Хаджимэ в ответ. — Но я ужасен в бильярде, так что в него мы играть не будем.
Нагито мягко смеётся, прикрыв рот чашкой. Его голос дополняет унылый ритм дождя, наполняющий комнату. Он оглушает, когда никто не говорит, но всё равно кажется уместным. Нагито берёт печенье ловкими пальцами, аккуратно надкусывает, глядя на пустую ванночку для птиц в саду, и это так разнится с тем Нагито, который был в кофейне. С тем Нагито, который был тут двадцать минут назад.
Они неторопливо заканчивают, и Хаджимэ настаивает на том, чтобы помочь Нагито отнести пустые подносы на кухню. Он уже приготовился, когда Нагито начал отказываться. Решив дождаться, пока его некрепкая хватка за предметы подведёт, Хаджимэ всё же отобрал один. Нагито, конечно, недовольно жалуется, но не в плохом смысле, и он не пытается отобрать поднос обратно.
Затем они идут, снова проходя через гостиную, полную экзотических безделушек, и фойе с его потолком неадекватной высоты, в игровую комнату, к которой однозначно никто не притрагивался годами. Нагито не знает, где контроллеры для игровых систем, когда Хаджимэ спрашивает о них; более того, он не знает, что они из себя вообще представляют. Он выглядит пристыженным, говорит Хаджимэ, что покупал их для кого-то другого, и с заиканием предлагает Хаджимэ купить версию поновее.
Это заставляет Хаджимэ с упоением думать о ночах, которые он тогда мог бы растрачивать впустую, и с ещё большим удовольствием представлять нескрываемую зависть Казуичи. Это было бы прекрасно: он уже давно хотел новую консоль, на которой он наконец-то сможет получить новые игры, на которые давно засматривался. И всё-таки, что-то не так с моральной точки зрения в том, чтобы позволить кому-то купить ему нечто настолько дорогое. Он пытается отказаться, но Нагито не слушает, и вскоре он смотрит на окно подтверждения.
— Доставят в четверг, — с гордостью произносит Нагито.
Как выясняется позже, у Нагито безбожно много игр. Хаджимэ случайно натыкается на шкаф, заполненный ими на высоту четырёх футов, содержимое которое высыпается на пол. Он не должен удивляться.
— У тебя похоже есть все игры, какие только существуют, — саркастично подмечает он. Это остаётся незамеченным Нагито, который с энтузиазмом кивает и говорит о необходимости угождать его гостям. Хаджимэ подмечает, что когда он так говорит, это звучит неправильно, но когда он упоминает об этом вслух, это тоже пролетает мимо ушей Комаэды.
То, насколько невинным он порой выглядит, просто восхитительно.
Невинным или неосведомлённым? — уточняет разум Хаджимэ, и он останавливается на первом варианте. Он звучит лучше.
Единственная игра, с которой Нагито может разобраться — однопользовательский детектив-монстр. Сумеречный Синдром — классика, Хаджимэ в курсе, но это не то, во что можно было бы поиграть с другом. Он проходил её уже трижды, и знает сюжет как свои пять пальцев. Ему требуется десять минут, чтобы заверить Нагито, что он не против перепройти её, и ещё пятнадцать, чтобы научить его управлению.
Механика проста, но логическая часть, безусловно, сложнее, но Нагито больше времени проводит в драке с поворотом камеры или перемещением своего персонажа, чем с поиском улик. Понадобилось не так уж и много времени, чтобы утомить его этим, и уже спустя несколько минут он отдаёт контроллер Хаджимэ. Из них получается хорошая команда: Нагито разбирается с уликами, а Хаджимэ лавирует по карте. Хината замечает, что он становится всё более уверенным и быстрее берёт управление в свои руки, всё меньше путается в словах. Он тоже великолепен. Они едва прошли половину первого дела, а Нагито уже идеально воспроизвёл преступления.
— Ты слишком умный для этой игры, — говорит Хаджимэ, имея в виду именно это, и от этого крошечного комплимента Нагито счастливо краснеет.
Они играют до тех пор, пока внимание Хаджимэ не отвлекает движение. Он поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова Нагито слегка покачивает, прежде чем его его глаза открываются и он отшатывается назад. Его взгляд скользит в сторону, явно чтобы определить, было ли замечено это поведение или нет, и Комаэда улыбается, когда его взгляд встречается со взглядом Хаджимэ.
— Ты устал? — спрашивает Хаджимэ, как будто ответ не до боли очевиден.
— Вовсе нет! Что заставило тебя так думать?
Нагито — плохой лжец; зевок, который ему не удаётся скрыть, тому подтверждение.
— Даже не знаю, — бубнит Хаджимэ. — Что же могло заставить меня так думать?
— Я только что спросил тебя об этом.
И, о, точно. Он уже забыл о странной неспособности Нагито к пониманию сарказма. Сейчас он смотрит на Хаджимэ со странной смесью снисхождения и смятения. Честно говоря, его это немного раздражает, но он уже знает, что ему предстоит много работы, чтобы объяснить, что он имел в виду.
— Да, — он делает паузу. — Думаю, мне пора. В любом случае, сейчас уже довольно поздно.
— Ага.
Нагито не делает никакого движения, чтобы встать, и это может быть из-за его сонливости, читающуюся по глазам, но Хаджимэ кажется, что он выглядит почти что печальным, и причина скрыта скорее в этом.
— Я классно провёл время, — выражает свои чувства он. Это обычная фраза, но Нагито слегка оживляется, услышав её.
— Я тоже. Мне было веселее, чем за всё последнее время, правда. — Застенчивый и пугливый Нагито, кажется, вернулся. Он медленно поднимается с дивана, словно смирившись с тем, что Хаджимэ действительно уходит, и они вместе молча идут обратно в фойе.
Нагито простаивает без дела, пока Хаджимэ натягивает пиджак. Он не чувствует той клаустрафобии, какую испытал по прибытии.
— До скорой встречи? — осторожно спрашивает Нагито, и Хаджимэ вместо ответа заключает его в объятия. Он застывает в чужих руках.
— Конечно. Нам же ещё нужно доиграть, правильно?
Он не слышит ответа Нагито, потому что наконец-то — наконец-то! — Нагито обхватывает Хаджимэ за талию и зарывается лицом в его плечо. Хватка Нагито гораздо крепче, чем он ожидал, и он выгибается в этом прикосновении так сильно. Где-то в глубине сознания мелькает мысль, что это первый настоящий физический контакт Нагито за долгое время.
Они расходятся после того, как длительность касания пересекает рубеж «слишком долго». Щёки Нагито покрылись румянцем от смущения, пока он разглаживал низ своего пальто. Оно смялось, видимо, от того, что он так сильно прижимался к Хаджимэ.
— До встречи, Нагито. Я напишу тебе. — Хаджимэ никогда не умел прощаться. Но и Нагито, похоже, тоже, так что ни один из них не комментирует свои неловкие слова напоследок, пока Хаджимэ шарится по карманам в поисках ключей от машины и мчится сквозь завесу дождя к своей машине.
— Осторожней на дорогах, Хаджимэ! — напоминает Нагито, когда тот открывает дверь. Он энергично машет рукой с сияющей улыбкой на лице, и Хаджимэ не может удержаться от ухмылки, появляющейся на его собственных губах.
Он садится в машину, в последний раз машет рукой, выезжая с подъездной дорожки, и наблюдает за Нагито через зеркало заднего вида, пока не поворачивает. На протяжении всего этого с его лица не сходит улыбка.