Хаджимэ просыпается в девять.
Он потягивается, не открывая глаз, наслаждаясь моментом, чтобы подставиться тёплым солнечным лучам, заливающим комнату. Бывают дни, когда он не просыпается от ора будильника или жалобных воплей поющего Соды — тех, от которых он не может удержаться в слишком раннее для таких вещей время. Фуюхико, должно быть, остался у Пеко, а Казуичи, скорее всего, прибился в какой-то другой комнате общежития. Хаджимэ не волнуется. По правде говоря, он чувствует некоторое облегчение от того, что у него появилось немного личного пространства.
Помнится, матрас не был таким удобным... или таким большим. Крошечные тесные кровати в общежитиях «Пика Надежды» у всех были одинаково далеки от роскоши. Когда Хаджимэ вытягивает левую руку, то она не начинает свисать с края, а ударяется о подушки и прохладные шелковистые простыни.
— Что за... — полушёпотом бормочет он сам себе, прежде чем на него безжалостно бросается очевидный ответ.
Он дома у Нагито. Он ночевал у него. Они ели пиццу, готовили пасту, часами говорили, и он не может поверить, что забыл об этом.
Это прекрасно объясняет, почему в комнате так тихо, почему кровать такая огромная и мягкая — настолько, что Хаджимэ мог бы закрыть глаза и проспать на ней до конца дня. Нагито не возражал бы, сделай он так — или так бы он сказал. Хаджимэ находит сложным разбираться в таких вещах. Он ещё не разобрался во всех нюансах, во всех тонкостях того, как Нагито клонит голову или щурится, того, что это значит. Находиться рядом с ним — всё равно что ходить на цыпочках, но не совсем. Они вдвоём достаточно легко преодолевают неловкость.
И всё же, он не может проваляться в постели целый день. Во-первых, это будет невообразимо грубо. Во-вторых, Хаджимэ знает, что это повергнет Нагито в панику. Не так уж и много времени потребовалось, чтобы увидеть, как абсолютно безраздельно тревога овладевает Нагито. Он пытался скрывать это — стоит отдать ему должное, — но нездорово блестящие глаза и сжатые в кулаки бледные ладони было слишком сложно усмирить.
Какой толк зацикливаться на этом? Сейчас нужно найти свой телефон — читайте как «угомонить безосновательные и неуместные пьяные бредни Казуичи», — а потом отправиться на поиски Нагито. Прошлой ночью Хаджимэ не включал телефон даже просто чтобы глянуть время, так что не будет ничего удивительного, если тот сдох без заряда. Так было бы даже лучше, по правде сказать — это сможет оттянуть момент, в который ему придётся столкнуться с веткой ответов друзей на его сообщения и ответов на ответы, которые, непременно, доведут его до мигреней.
Как оказалось, найти телефон было не так уж и сложно. Он был наобум оставлен на краю прикроватной тумбы, теснясь с разросшимся комнатным растением и фотографией деревьев в рамочке с резьбой. Стоковое фото: красиво, да, но бездушно. Крошечный водяной знак едва видно в углу.
Телефон оживает, как только Хаджимэ поднимает его, и юноша не может подавить лёгкое раздражение, которое он выказывает одним лишь вздохом. Хината даже не стал смотреть на экран уведомлений, а сразу перешёл в чаты. Стоит ему появится в сети, как приходят логичные «ты где? я уже тут» и «Фуюхико иди сюда, мне нужна помощь», перешедшие в вопросах, с какой радости Хаджимэ не брал трубку. Выдвигаются самые разнообразные предположения: от теории, что Нагито похитил его, до горьких утверждений Казуичи, что Хаджимэ теперь считает себя кем-то из высшего общества, а затем самое тривиальное, на что Сода был способен:
Kazuichi: Тааааааак кто же завтра будет ходить враскорячку? ;)
Хаджимэ ненавидит это. Ненавидит в этом всё. Беспорядочные грязные фразочки, язвительный глупый смайлик в конце, и больше всего — ту крошечную часть себя, которая так хотела бы, чтобы он проснулся с Нагито в одной постели.
Hajime: Ты, если не заткнёшь ебало
Может это безосновательно агрессивно. Но Казуичи умеет подёргать кое-какие рычажки, и ответные действия на это его мало беспокоят. Наоборот, ещё больше заводят, если ляпнуть чего-то, и именно этого Хаджимэ боится. Фуюхико почти мгновенно отвечает заранее загруженной гифкой, на которой он ест попкорн. Его склонность к подобным вещам совершенно выбивает из колеи. Хаджимэ кажется, что он научился этому у Пеко, перенявшей подобное от кого-то из своих рьяных подруг. Что ж, Хинате на это ответить нечего. Поэтому, не получив ответа от Казуичи, он бросает телефон на кровать и откидывает покрывало.
Первое, что он замечает, так это то, что на нём пижама Нагито. Ну, должно быть, это не совсем правильно сказано — просто комплект, который он держит в свободной комнате на случай, если кто-то останется ночевать. Достаточно удобная одежда из блестящего, яркого тёмно-синего шёлка. Только вот, рукава и штанины слишком длинные. Они настолько мешковаты, что Хаджимэ не может даже вообразить, чтобы они были Нагито впору, и эта мысль вызывает в его желудке какие-то переворачивания, что точно неприемлемо. Он не может ревновать к тому, кого даже не знает — к кому-то, кто есть буквально только что созданный плод воображения. Кроме того, он не имеет права расстраиваться из-за того, кого Нагито приглашал.
Лучше здесь, чем в его комнате, — подталкивает разум Хаджимэ. Он не позволяет себе зацикливаться на этой мысли, поэтому, быстро тряхнув головой, он сосредоточился на поиске одежды. Прошлой ночью Нагито сказал ему — сонным и невнятным голосом, — что он может носить всё, что найдёт в ящиках. «Там должно быть всё, что нужно», — дословная цитата.
Комод, честно говоря, не битком набит одеждой, но здесь гораздо больше, чем ожидалось от простой гостевой комнаты. Всё выглядит на примерно тот же размер, что и пижама, и это неловкое чувство стеснения возвращает к мысли, что у этого человека есть здесь гораздо больше, чем несколько вещиц. Единственная вещь, которая попалась ему на глаза — шикарная пуговица с цветочным узором, которая, хоть Хаджимэ и старается в своём стиле это отрицать, вызывает в нём отвращение. В
его одежде нет ничего постыдного, как он думает, и с раздражением бросает рубашку обратно в ящик.
Может и мелочно, но никто не должен об этом знать.
Несмотря на это, он чувствует себя гораздо лучше, когда влезает в собственную рубашку и брюки. Они слегка смяты, но это не страшно, ведь можно расправить их, стоя перед зеркалом. Высокое, изящное, оно стоит в углу небольшого алькова. Рядом окно, а на полу в массивной стеклянной вазе стоит какой-то цветок с тонкими стеблями. Хаджимэ невольно задаётся вопросом, украшал ли Нагито помещение сам. Трудно представить его с руками, по локоть измазанными краской и образцами напольных покрытий; хотя, трудно представить его вообще занимающимся чем-либо.
Грубовато, но честно. Нагито просто такой
хрупкий.
Хаджимэ заправляет прядь непослушных волос за ухо, разглаживает рубашку и направляется в ванную. Как он и ожидал, в ней всё в порядке: лавандовый лосьон для рук, маленькие свёрнутые полотенца и голубой халат, висящий у ванны. Зубная паста, правда, просрочена, поэтому Хаджимэ роется в шкафчике, пытаясь найти посвежее.
На его телефон приходит уведомление как раз тогда, когда он вытирает руки. Несомненно, это сообщение от Казуичи, которое он решил проигнорировать, даже не читая. Если это что-то серьёзное, то Фуюхико разберётся.
Когда Хаджимэ вышел из ванной, он обратил внимание на декоративные подушки, разбросанные около кровати. Они также искусны, как и всё остальное в комнате, оформлены и подобраны, как обычно показывают в журналах или делают в пятизвёздочных отелях. Бесполезно пытаться привести их в порядок, да и вчера Нагито говорил о горничных, и всё равно Хаджимэ неловко оставлять их в таком виде. Поэтому он натягивает простыни, чуть ли не насмехаясь тем самым над их былой аккуратностью, и складывает сверху подушки. Это далеко от красоты, но гораздо лучше в сравнении с тем, что только что было.
— Хорошо, что получилось вот так, — пробормотал про себя Хаджимэ и направился к двери. Он бросает последний взгляд через плечо — если здесь действительно будет убираться кто-то другой, то будет неловко оставлять хаос за собой, — и выходит в коридор.
Здесь жутко тихо. Конечно, солнце ослепительно бьёт в окна, веет прохладой, но место кажется слишком
пустым. Как будто все, кто здесь был, ушли, и Хаджимэ остался один. Он задаётся вопросом — в который уже раз? — так ли чувствует себя Нагито каждое утро. И эта мысль печалит.
Комната Нагито справа, прямо перед лестницей. Двойные двери закрыты, и когда Хаджимэ проходит мимо, он не может прогнать импульсивное желание открыть их, чтобы получше рассмотреть жизнь Нагито. Одна часть Хинаты настаивает, что это очень неуместно, и юноша идёт дальше. Другая же часть нашёптывает, что совсем скоро настанет время и для подобного, из-за которой Хаджимэ ускоряет шаг.
— Прекрати, — ворчит он. Неожиданно он благодарен судьбе за то, что людей здесь нет — не хотелось бы, чтобы работники Нагито — или, чего хуже, сам Комаэда, — подумали, что он сошёл с ума.
А когда Хаджимэ входит в фойе, появляется дилемма. Он понятия не имеет, где в этом гигантском доме может оказаться Нагито. Та малая часть особняка, которую он уже видел, была достаточно запутанной, и велика вероятность, что даже там может быть бесчисленное количество комнат, спрятанных неизвестно где. Однако Нагито любит свою оранжерею, и в отголосках разума Хаджимэ прорезается случайное уточнение, что по утрам он любит пить там чай. Ещё в памяти всплывает приблизительный маршрут, ведущий туда, так что нет причин отказываться от варианта поисков там. Гостиная, игровая комната, коридор с множеством дверей, музыкальная комната, и, наконец, место назначения. Теоретически... легко.
Он уже прошёл половину коридора, когда что-то бросилось ему в глаза из открытой двери. Голова с розовато-лиловыми волосами по плечи пристально смотрит на что-то на столе.
— Чиаки?
Он никогда не мог её испугать, даже когда старался. Чиаки, которая сейчас, как он мог видеть, внимательно рассматривает бумаги перед собой, не делает никаких лишних телодвижений: только поднимает голову и расплывается в улыбке. В той самой, которую Хаджимэ отчётливо помнит. В той самой, что отпечаталась в памяти в примеси с медово-сладким голосом и чудесными розовыми глазами, и она...
— Хаджимэ?
...так же прекрасна, как раньше. Но теперь она другая. Такая, такая другая, потому что прошло десятилетие, и теперь она вовсе не тот человек.
— Не ожидала, что ты будешь тут утром. Но потом я увидела твою машину у входа и надеялась, что мы всё-таки пересечёмся.
— Ах, да. Я задержался допоздна, заканчивая с работой, и Нагито предложил мне переночевать тут, вместо того, чтобы ехать в кампус.
— Очень мило с его стороны, — хмыкает Чиаки.
— Да. Мило. — Хаджимэ слегка потягивается и в то же время жалеет, что носит одну и ту же одежду. А ещё думает, что девять вечера — не так уж и поздно.
— Оу, но он ещё не встал. Так может, посидишь со мной немного? Думаю, нам есть, чего наверстать.
Затем она поворачивается к нему — смотрит прямо в душу с той искренностью, какую Хаджимэ помнит. Он не смог бы отказаться, даже если бы хотел.
— Есть, — кротко отвечает он.
Она отпускает ещё одну свою нежную улыбку и начинает собирать бумаги с такой спешкой, от которой становится ясно — это что-то личное. Хаджимэ никогда не был чрезмерно любопытным, но и Чиаки никогда не торопилась. Это заставляет задуматься, о чём же они могут быть. Более того, он задаётся вопросом, не является ли это просто очередным изменением в подруге?
Столик, за которым она сидит, крохотный, из глянцевого дерева, отражающего солнечные лучи, льющиеся из окон. Хаджимэ заметил, что Нагито любит естественный свет и тонкие занавески, которые колышутся при малейшем дуновении ветерка.
— Приятно быть так близко к воде, — говорит Чиаки, проследив за взглядом Хаджимэ. Он и не заметил, что уставился в окно. А вот она всегда была наблюдательной.
— Представляю, — отвечает Хаджимэ. Но этого кажется недостаточно, а Чиаки выглядит так, словно ждёт более развёрнутых фраз, так что он добавляет: — Должно быть, приятно и работать тут каждый день.
— Ты не должен чувствовать себя некомфортно. Это всего лишь я.
Так вот, что она может сказать по его поведению. Хаджимэ не стоило ожидать меньшего.
— Прости, просто... — он останавливается, прочищает горло, и пробует снова. — Это странно, понимаешь? Прошло десять лет.
— Понимаю, Хаджимэ. — Чиаки улыбается, но в её глазах читается печаль. Они напоминают о давно ушедшем времени. — Я скучала по тебе.
Хаджимэ сглатывает.
— И я по тебе тоже скучал.
Наконец он садится за стол. Стул издаёт пронзительный скребущий звук, когда Хината двигает его. Лицо парня просто пылает, но Чиаки смеётся, и вдруг кажется, что времени совсем не прошло.
Странно видеть её такой: более зрелой, без игровой приставки в руках и сонной ухмылки. Последнее, что он помнит — свитера с кошачьими ушками и сбитые колени на детской площадке, и очень режет глаз контраст между этим образом и девушкой перед ним.
— Ты ведёшь себя как незнакомец, Хаджимэ. — Она протягивает руку в ожидании. Когда их пальцы встречаются, кажется, что времени прошло не так уж и много.
— Я чувствую себя как незнакомец, — отвечает он тихим шёпотом. Они переживают момент, который слишком интимен, чтобы происходить за столом для завтрака в середине утра.
Пока Чиаки не разрушает атмосферу смехом, разносящимся по всей комнате. Он высокий и мягкий; яркий и весёлый звук, похожий на смех, который он слышал раньше.
— Драматично, как и всегда. Но теперь ты говоришь гораздо больше, не так ли?
— Нет. — Хаджимэ чувствует, как на его щеках расцветает румянец. В последнее время это происходит так часто, что начинает раздражать.
— Ну, если ты так говоришь.
Затем наступает дружеское молчание. Как и большинство остального с Чиаки, это даётся им легко. Конечно, они не виделись много лет, но, сидя здесь, Хаджимэ чувствует, что у него есть всё время мира. Не нужно спешить выкладывать всё, произошедшее за эти десять лет в жизни. Достаточно просто наслаждаться присутствием друг друга.
— Так как ты познакомился с Нагито? — спрашивает Чиаки. Она щурится в раздумьях, и прикладывает палец к губам. Это настолько ностальгический жест, что Хаджимэ многого стоит не задохнуться от него.
Или от него, или от осознания, что придётся объяснять странные обстоятельства их с Нагито знакомства. У Хаджимэ пересохло во рту от мысли, что первое, о чём он расскажет Чиаки за столько лет, будет его знакомство с миром содержанок и альфонсов.
— На учёбу он не ходит. Да и вообще, он редко куда-то уходит из дому, — она замолкает на мгновение, пока в глазах разгорается игривое веселье. — Ты познакомился с ним в интернете. Это единственное, что приходит мне на ум.
Значит, Нагито не поделился никакой информацией. Это хорошо — даёт больше возможностей для полёта фантазии, как Хаджимэ любил говорить. Не для лжи. Он бы никогда не стал лгать ей, но он был не против подтасовать некоторые детали.
— Да, ты меня раскусила, — Хаджимэ слабо улыбается, надеясь, что его смех не слишком нервный. — Мои друзья решили, что мне нужно найти кого-то, и зарегистрировали на сайте, где мы потом и познакомились.
Достаточно разумный ответ, хоть и немного скудный на детали. Может быть, недостаточно удовлетворяет Чиаки, но он разберётся с этой проблемой по мере её поступления.
Только потом до него дошло, что он выразился так, словно у них с Нагито романтические отношения.
— Это хорошо. Ему нужен друг, понимаешь... Иногда мне кажется, что он одинок.
Она открывает рот, словно хочет сказать что-то ещё, но в её глазах мелькает нечто расчётливое, и из-за этого она закрывает его. Её взгляд устремлён на дверь за плечом Хаджимэ.
— Как ты с ним познакомилась? — спрашивает Хаджимэ в ответ, потому что ему действительно любопытно. Ну правда,
как можно попасть на работу к кому-то вроде Нагито?
Чиаки выглядит почти благодарной за этот вопрос.
— Наши родители знали друг друга.
Знали. Хаджимэ не уверен, было ли это просто оговоркой, которая вызвана чем-то, что встревожило её раньше, или же происходит что-то, о чём он не в курсе. Что-то тёмное подсказывает, что это последнее, и Хинате не нравится нечто, оплетающее его рёбра.
— Мы знали друг друга всю жизнь, но нам сложно было поддерживать связь, — продолжает она. — Мы жили не совсем рядом друг с другом.
Что однозначно правда. Роскошный особняк Нагито с видом на океан очень далёк от необычного, но крошечного городка, в котором они с Чиаки выросли. Даже сейчас, когда Хаджимэ живёт всего в двадцати минутах езды в этом же городе, кажется, что между маленьким уголком мира Нагито и реальностью существует самая настоящая пропасть.
— Так ты знала о существовании всего вот этого, когда мы были детьми? — Хаджимэ широким жестом обводит комнату. Он пытался внести нотку юмора в разговор, но Чиаки не выглядит рассмешённой.
— У него была тяжёлая жизнь, — говорит она, нахмурившись. Хаджимэ становится нехорошо от того, что он пытался перевести это в шутку. — Пару лет назад ему понадобилась помощь, и я предложила её. Он настоял на том, чтобы платить, и теперь это стало для меня чем-то вроде работы.
Она заканчивает, пожав плечами. В её истории тоже есть пропуски, как подметил Хаджимэ, — такие же, как в их с Нагито. Может быть, именно поэтому она не стала требовать больше информации.
— Оу. Кхм, ну, это, по крайней мере, хорошо? Тебе нравится?
Нагито кажется достаточно дружелюбным работодателем. Хотя Хаджимэ не понимает, чем здесь может заниматься именно Чиаки. Он не может представить её в качестве горничной, да и отсутствие кулинарных навыков отметали версию того, что она повар.
— Да, — отвечает она. Ни больше, ни меньше. Хаджимэ хватается за соломинку. Он никогда не был самым разговорчивым из их дуэта, и очень трудно поддерживать разговор с её краткими ответами. Им обоим есть, что скрывать.
Поэтому он ничего не говорит. Просто перебирает руками по столу и ждёт, пока Чиаки заговорит вновь.
Что она вскоре и делает. В этот раз она проводит пальцем по краю ручки и спрашивает Хаджимэ об учёбе. Он догадывается, что это движение — дело привычки. Это напоминает то, как она поглаживала пальцем джойстик.
— Всё ещё играешь? — спрашивает он, жестом указывая на её руку. Она была очень увлечена его рассказом о «Пике Надежды» и ей понадобилось мгновение, чтобы понять вопрос и отреагировать на него.
— Конечно. Неужели ты думал, что я когда-нибудь заброшу это?
— Я знаю тебя слишком хорошо в этом плане.
— Знаешь, — вторит Чиаки в той же понимающей, ностальгической манере которая становится всё более обыденной для этого разговора. — Ты видел игровую комнату Нагито? Невероятно.
— Видел. Ты права. Она, э-э, реально что-то с чем-то.
Хаджимэ думает о новой консоли, уютно расположившейся в комнате. От одной этой мысли его щёки начинают гореть — ещё один уличающий его в недосказанности жест, — и он просто надеется, что Чиаки не станет донимать его расспросами.
— Он уже не пользуется ею так часто, как раньше. А жаль. Думаю, ему бы очень понравилось.
Чиаки говорит так обо всех, так что Хаджимэ не удивляется, услышав это. А вот что кажется странным, так это первое её предложение.
— «Не пользуется ею»?
— Неа. Мне кажется, ему не нравится там быть. Он сам её обустраивал какое-то время назад; потратил несколько дней на поиски всего необходимого. С моей помощью, конечно же, — с гордостью добавляет она. — Но потом он просто перестал ею пользоваться. Думаю, ему интереснее читать. — Она завершает мысль пожиманием плеч.
— Оу.
Хаджимэ правда не знает, что ещё можно сказать. Это размышление не даёт ему покоя, учитывая, сколько времени он провёл в той комнате. Мысль о том, что Нагито не нравится быть там, что ему по какой-то причине может быть некомфортно, не устраивает Хаджимэ.
— Здравствуйте?
Появление нового голоса удивляет. Он выбрасывает Хаджимэ из раздумий, да так сильно, что его колено с громкий стуком ударяется о стол.
Чиаки повышает голос в знак приветствия в тот же момент, как Нагито бросается вперёд, разбрасываясь извинениями. Всё кругом становится слишком шумным, шквал голосов нарушает мирную тишину.
— Всё —
оу — в порядке, Нагито. Не переживай.
— Это не порядок. Ты ударился, потому что я напугал тебя.
Беспокойство в его голосе более чем очевидно. Хаджимэ надеется — правда, очень надеется, — что сейчас он не спровоцировал у Нагито какой-нибудь монолог. Сейчас слишком рано для таких вещей; у него нет сил справляться с этим, а зарождающееся раздражение от того, что время, проведённое с таким дорогим другом, закончилось, сделает его более озлобленным, чем обычно.
— Хочешь посидеть с нами? — дружелюбно предлагает Чиаки. Она всегда могла подобрать нужные слова.
Что бы ни хотел сказать Нагито, оно неозвученным остаётся у него на языке.
— Я вам не помешал? — спрашивает он. В его тоне чувствуется искреннее замешательство, а лоб покрывается морщинами, когда он пытается представить, что тут происходило.
— Нет, вовсе нет. — Чиаки утешительно, тепло улыбается, и раздражение снова бурлит прямо на поверхности. — Мы с Хаджимэ просто беседовали о всяком, вот и всё. Мы так давно не общались.
Это по-детски, глупо, а главное — вводит в ступор. Потому что, несмотря на то, что он хочет видеть Нагито, на то, что он почувствовал себя живее, как только он вошёл в комнату, Хаджимэ хочет ещё немного побыть наедине со своей старой подругой.
— Да, я искал тебя, когда встал, но нашёл Чиаки. Она сказала мне, что ты ещё спишь, поэтому мы просто разговаривали. Ждали. — Он добавляет последнее слово как бы невзначай, не зная, как воспримет его Нагито, но желая заверить его, что это действительно просто совпадение. Хотя он не уверен, к чему эти доказательства. Что странно.
А Нагито всё еще стоит на том же месте, что делает ситуацию всё более неловкой. Его руки прижаты к корпусу, что говорит Хаджимэ о том, как противоречиво Комаэда себя чувствует — как незнакомец. Как самый настоящий чужак.
— Можешь присесть, если хочешь, — говорит Хаджимэ, и в его голосе куда больше недовольства, чем хотелось бы.
— У тебя есть какие-нибудь планы на день, Нагито? — сразу же спрашивает Чиаки, и голос её гораздо мягче. — На улице такая хорошая погода, правда?
— Да, — отвечает Нагито. Его глаза устремлены на Хаджимэ, но не сфокусированы на нём. — Не хочешь сходить на пляж?
* * *
Ветер сильнее, чем ожидал Хаджимэ. Он дует почти безостановочно, растрёпывая волосы по всему лицу. Он молча благодарит Фуюхико за стрижку, которую он заставил его сделать на прошлой неделе, когда видит, с каким трудом Нагито удерживает свои пряди от попадания в глаза.
Пляж гораздо больше, чем он думал. Он протянулся на добрую милю в каждую сторону, и, поскольку других домов не видно, Хаджимэ пришёл к выводу, что всё это место целиком принадлежит Нагито. Они рискнули сократить расстояние с водой до опасного минимума. Хаджимэ не один раз пришлось отпрыгивать назад, чтобы вода не лизнула его ботинки. Однако Нагито это, похоже, не беспокоило — он с интересом рассматривал скопление камней в нескольких шагах от них.
— Надо было взять бандану, — слабо подшучивает Нагито. По крайней мере, это то, что удаётся услышать Хаджимэ. Голос Комаэды слишком мягкий, и его легко уносит ветер.
— Можем вернуться, — предлагает Хаджимэ. — Не так уж и далеко мы ушли.
Нагито качает головой. Он делает шаг вперёд, прочь от песка, к мелкому углублению у самой большой скалы. Тут налетает особенно сильный порыв ветра, и задняя часть пальто резко взлетает. Сам он шатается, и Хаджимэ боязно, что Нагито упадёт.
— Нет. Я хочу остаться. Я слишком давно тут не был.
Эти слова грустны. Хаджимэ не знает почему, потому что когда Нагито поворачивается, чтобы посмотреть на него, он широко улыбается. Да и выглядит счастливым — его волосы развеваются вокруг головы, подобно нимбу, а пальто накинуто сзади, как плащ, — но в его словах нет того же, чего в этом образе.
— Хорошо. — Он инстинктивно делает полшага вперёд. Нагито всё ближе и ближе подходит к мокрому камню, и Хаджимэ не может побороть нервозность, клокочущую внутри него. — Будь аккуратен. Он скользкий.
— Я знаю, Хаджимэ.
Голос Нагито — всего лишь шёпот. Хаджимэ слышит лишь его обрывки из-за грохота волн. По крайней мере, он перестал отходить дальше, предпочитая теперь стоять, откинув голову назад и раскинув руки в стороны. Его пальцы напряжены, хрупкие кости видны под бледной кожей.
Он просто играется, — уверяет сознания Хаджимэ. Но тут Нагито поворачивает голову, и Хината видит страдание, меланхолию, глубочайшее
отчаяние, клубящиеся в его глазах цвета грозовых туч. Они такие яркие на фоне серо-голубой воды. Это насмешка над тем, какими они бывают в солнечном свете, но это не преуменьшает их великолепия.
— Не хочешь присоединиться ко мне? — спрашивает Нагито, и Хаджимэ замирает, потому что эти слова звучат так осязаемо, хоть и губы Комаэды неподвижны.
Несмотря ни на какие неудобства, он двигается. Прилив омывает его обувь, когда он осторожно пересекает остатки пляжа и наступает на первый камень — удивительно скользкий. На нём неподходящая обувь. На Нагито тоже, и это беспокоит больше, чем хотелось бы.
— Я плохой пловец, — предупреждающее говорит он. Капли забрызгивают его ноги, когда волна ударяется о близлежащий камень. Особенно сильная разбивается прямо перед Нагито, заливая его голени и подолы пальто. Теперь оно безвольно висит, слишком отяжелев, чтобы взлетать позади, как совсем недавно.
— Как и я, Хаджимэ.
Хинате подобный ответ не по душе. Совсем не по душе, и он изо всех сил торопится преодолеть оставшееся расстояние к Нагито.
— Тогда почему ты стоишь здесь? — спрашивает Хаджимэ, более чем едва раздражённый. Он не понимает этого. Неужто Нагито считает это забавным?
— Иногда нужно немного почувствовать себя живым, верно, Хаджимэ? — это язвительный ответ. Тон Комаэды нарочито резковат, чтобы Хината не смог уловить под ним истинных чувств. Он сомневается, что они приятны.
Но когда он, наконец-то, приходит к Нагито и поворачивается лицом к нему, то оказывается напротив широкой улыбки и весёлых глаз. Искренних. Это поразительный контраст относительно того, что было пару мгновений назад.
— Ты думал, я серьёзно? Хаджимэ, тебе нужно научиться понимать шутки.
Если бы он не боялся навредить ему, Хаджимэ бы не колеблясь столкнул Нагито в воду.
Но это не похоже на Нагито — подобное чувство юмора. Он, конечно, забавный, но в своей робкой, неуверенной манере. Хаджимэ видел, как метались его глаза, словно он анализировал ситуацию целиком и полностью, оценивал выражение лица, позу тела и всё остальное, что выдаёт эмоции. Нагито умён — невероятно умён — и Хаджимэ ещё не видел, чтобы он сделал хоть что-то случайно.
— А тебе нужно сосредоточиться на том, чтобы не грохнуться, — бормочет Хаджимэ в ответ, но в его словах нет того укора, какой был бы, если перед ним стоял не Нагито, а кто-то другой.
— Если я упаду, может быть, я утону и стану русалкой. Будешь навещать меня, Хаджимэ? Сидели бы на камне и рассказывали о наших мирах.
Нагито вдохновлённо смотрит на камень под ним, и на мгновение Хаджимэ реально думает, что он собирается сесть. Вместо этого Нагито поворачивается, чтобы взглянуть на дом. Он всё ещё возвышается над ними, но даже Хаджимэ вынужден признать, что отсюда он выглядит немного меньше, будучи сокрытым за едва заметным склоном заднего двора.
— Ты мог бы жить здесь, Хаджимэ, — продолжает Нагито. — Я бы отдал всё это тебе. Ты мог бы переехать в мою спальню — там восхитительный балкон. Я бы даже не злился, если бы ты выбросил всю мою мебель, хотя я так старался, чтобы всё выглядело красиво.
— Ну, это в разы лучше, чем моя общага, — неубедительно отшучивается Хаджимэ. В основном из-за того, что не знает, что ещё можно сказать.
— Ты будешь скучать по мне?
Его голос вышел слегка приглушённым. Хаджимэ подумал, что они просто перешучиваются, но глаза Нагито пронзают его, заглядывая всё глубже и глубже в его душу в поисках чего-то, что он никак не может отыскать. Это почти жутко.
Возможно, именно поэтому он выпалил это. Вопрос, который лежал на поверхности с того момента, как Нагито позвонил ему.
— Почему ты пригласил меня вчера?
Вот только ему не следовало так говорить. Ему нет оправданий — он должен быть более тактичным! — потому что Нагито смотрит на него, широко распахнув глаза, и он выглядит...
Напуганным. До невозможности напуганным.
— Я...
Он прерывает Нагито:
— Я имею в виду, ничего такого в этом нет! Я не возражал! С тобой классно проводить время, и мне очень весело, но по телефону ты звучал расстроенным. Я хотел узнать, что случилось.
— Я не хотел, — Нагито делает паузу, чтобы с усилием сглотнуть, и Хаджимэ не может не заметить, как напрягается его горло при этом действии. — Я не хотел тебя тревожить.
Это не тот Нагито, которого Хаджимэ знает. С ним всё
не так, и это из-за него.
— Нет, ты не потревожил меня.
Глаза Нагито всё ещё слишком большие. Он похож на загнанного зверя: руки подняты вверх, словно знаменуя его капитуляцию, и когда он делает шаг назад, Хаджимэ успевает заметить только исчезающую под волнами макушку.
— Нет!
Он инстинктивно делает шаг вперёд, протягивая руки. Этот жест — побуждение заботы и волнения, не безразличия, но Нагито отшатывается назад, словно его собираются ударить. На его лице мелькает ужас, и Хаджимэ готов поклясться, что в этот момент забыл, как дышать. Он тут же отступает, прижимая руки к бокам.
— Прости. Я не собираюсь ничего делать. Я думал, что ты упадёшь. — Его голос звучит слабо и заставляет Хаджимэ осознать, насколько сильно он вляпался. Нагито ничего не отвечает. Он выглядит менее напряжённым, но его неестественная неподвижность настораживает.
— Я просто хочу знать, не беспокоит ли тебя что-то. Мы ведь друзья, Нагито, правда? Это значит, что я могу беспокоиться, если ты выглядишь грустным.
Пустой взгляд снова в деле для них, и Хаджимэ с поразительной ясностью понял, что это выражение лица того, кто никогда не придавал подобному значения. Это выражение кого-то, кто не знал, что такое возможно. У него защемило в груди.
Это выражение того, кто, возможно, до сих пор не знал, что дружба равна беспокойству и состраданию. Хаджимэ не хочет ничего так сильно, как разбить во всех смыслах того, кто привил Нагито другую установку.
— Мне показалось, что что-то не так, — продолжает Хаджимэ. Он не может заставить себя сделать голос громче, чем хриплый шёпот и просто надеется, что Нагито его слышит. — За всё время, что мы общаемся, я никогда не слышал, чтобы ты был так расстроен.
— Пожалуйста, не беспокойся о таком, как я, Хаджимэ. Я... я не стою того, чтобы на меня тратили время.
Он выглядит прекрасно, и Хаджимэ ненавидит себя за эту мысль. Прекрасен в измученном виде, прекрасен в одиночестве, с нимбом белокурых волос и глубокими, печальными глазами. Позади него бескрайний океан, поглощающий Нагито, его самого, и дом, и тогда Хаджимэ осознаёт, насколько они крошечные. Насколько ничтожные.
Между ними всего два фута, но Нагито чувствует себя на расстоянии многих миль. Как в кафе, как в оранжерее, как вчера вечером в обеденном зале. Как тогда, когда они только начали общаться, когда Нагито был всего лишь нервным голосом по другую сторону звонка.
Но он прекрасен. Даже если измучен.
И тогда происходит
это. Волна, большее и мощнее предыдущих, с силой ударяет в голени Нагито. Это застаёт его врасплох, и он спотыкается, пошатывается, затем клонится назад, а затем падает. Хаджимэ, должно быть, кричит, ведь помимо ветра прибавляется ещё какой-то шум. Он не может разглядеть голову Нагито под белой пеной. Она рассеивается, но недостаточно быстро. Что, если Нагито ударился головой? Какая тут глубина? Что, если он погружается вниз, вниз, вниз и вниз, а Хаджимэ стоит здесь и не делает ничего, кроме как паникует?
— Соберись! — вскрикивает Хаджимэ. Это так драматично, и в любой другой ситуации он бы проклял себя за это, но сейчас не время беспокоиться о таких вещах. Тем не менее, мысль, что придётся прыгать в эту пенящуюся воду, пугает его больше, чем хотелось бы признать, и хоть это не должно останавливать его от потенциального спасения жизни Нагито, но это происходит. Или только кажется, что останавливает.
Он ничего не знает об утопающих, кроме как то, что у них есть склонность утягивать спасателей на дно за собой. Но это его не волнует — в основном из-за того, что всё ещё сомневается в том, что у Нагито хватит сил. Нет, дело в том, что они здесь одни: не так уж и далеко от дома, но достаточно далеко, чтобы потерять драгоценное время, потратив её на пробежку за помощью. Хаджимэ не может остановить карусель образов неподвижного и не дышащего Нагито, проносящуюся в голове. Было бы ужасно застать кого-угодно в таком состоянии, но есть что-то ещё: какой-то дополнительный вид страха, охватывающий его тело, который он не понимает от слова «совсем».
Хаджимэ решает, что лучшим вариантом будет стянуть с себя всё, что может его отягощать. Он срывает с себя пиджак, не беспокоясь о том, куда он упадёт, и уже почти снимает свой правый ботинок, когда слышит, как что-то разбивает воду. Раздаётся плюющий, задыхающийся звук, отчаянный скрежет ногтей, а затем появляется макушка с белыми волосами.
— Нагито! — Хаджимэ бросается вперёд, едва не спотыкаясь о развязавшиеся шнурки. — Не волнуйся, я держу тебя.
Облегчение наполняет тело Хаджимэ, как только он обхватывает рукой тонкое запястье. Затем он изо всех сил ставит Нагито на ноги, согнув спину от усилий, прилагаемых для того, чтобы вытащить тяжкий груз. Комаэда, в свою очередь, пытается помочь, но его руки безуспешно цепляются за рассыпавшиеся камешки, а зрение заслоняют волосы, прилипшие к лицу.
Секунды кажутся часами, но вскоре Нагито оказывается в безопасности посредине проклятой скалы. Хаджимэ клянётся, что никогда больше не позволит ему вернуться туда — ради себя и Нагито. Он не думает, что переживёт яростный стук своего сердца больше, чем однажды.
— Ты в порядке? — глупый вопрос, потому что, естественно, Нагито не в порядке. Его пальцы жалко вцепились в ткань промокшего пальто, а тело содрогается в попытках втянуть воздух.
Его вопрос получает невнятный и расплывчатый ответ. Похоже, что Нагито захлёбывается, когда переворачивается на спину и выкашливает полный рот воды. Она расплёскивается по камням.
— Ха... Хаджимэ... — Нагито скулит, реально
скулит, и это самое душераздирающее, что Хаджимэ когда-либо слышал.
Хаджимэ Хината никогда не был из тех, кто опекал друзей. Никогда не был ребёнком, носящим пластыри в рюкзаке и предлагающим их на переменах для содранных локтей и коленок. Никогда не был тем, кто утешает лучшего друга с разбитым сердцем в три часа ночи, будучи слишком неловким и стесняющимся своих слов для этого. Он любил их всех, конечно, но прикрытыми, едва уловимыми способами: закатыванием глаз, дополнительными порциями при готовке, дружескими ударами в плечо, которые приходились в самые безболезненные места.
Но когда он обнимает Нагито, цепляется обеими руками за его пропитанную водой одежду и шепчет все утешительные слова, которые когда-либо слышал, он задаётся вопросом: что же в происходящем такого особенного.
И он старается — во благо себе, или Нагито, или для них обоих, — притвориться, что всё в порядке.
* * *
Хаджимэ возвращается в общежитие тем же вечером. Он аккуратно разворачивает консоль из обёрточной бумаги, не забыв отправить Нагито сообщение со стёбным удивлением тому, какой огромный и блестящий бант он оставил. Он скромно ставит её на полку рядом со старой, пыльной моделью, и старается не испытывать одиночества, подключая её в первый раз. Игры, которые Нагито заказал для него, ещё не пришли, поэтому он минуту повозился с пользовательскими настройками, прежде чем выключить устройство и проскользнуть в постель.
Он лежит в ней часами, ворочаясь и поворачиваясь, не в силах найти подходящее положение. Сначала он доказывает себе, что дело в матрасе — ночёвка в гостевой комнате Нагито действительно повысила его стандарты. Когда и это не помогает, он списывает это на напряжение рук, которые теперь нестерпимо болят, ведь весь адреналин давным-давно испарился.
Но он знает правду. Дело не в матрасе, не в ноющих мышцах, и даже не в ритмичном храпе, который доносится из комнаты Казуичи. Это вопрос, такой маленький и незначительный в тот момент, но такой явный сейчас.
Ты будешь скучать по мне?
