* * *
Хаджимэ просыпается от будильника, в тепле, уюте и... С полным ртом спутанных белых волос и безошибочным ощущением чьего-то дыхания на ключице. Пальцы Нагито слегка подрагивают, пока он прижимает их к подбородку — идеальное олицетворение невинности, которую Хаджимэ так бы не хотелось нарушить. Удивительно, что Комаэда до сих пор не проснулся, особенно учитывая пронзительный звук будильника и то, как Хаджимэ вздрогнул, стоило ему осознать, в каком положении они оказались. И всё же, хорошо, что Нагито спит — он выглядел так, словно крайне нуждался в этом. Раздался звук сдвигаемой ткани, и внезапно Нагито прильнул к нему невероятно близко, надёжно пристроившись под подбородком Хаджимэ. От этого по щекам Хинаты словно сделали яростный мазок пунцовой краской: слишком легко представить, как Комаэда прижимается к теплу, подобно змее, жмущейся к залитому солнцем камню. Правда, змея вышла бы симпатичная — с блестящими глазками-пуговками и блестящими белыми чешуйками. Когда Нагито испускает самый мягкий из выдохов в мире, Хаджимэ решает, что мог бы лежать так вечно. Воздух касается его ключиц и скользит по футболке. Тихое чмоканье губ, ещё более тихий вздох — Хаджимэ крепко обхватывает спину Нагито и позволяет себе погрузиться в тёплые объятие дремоты. Или позволил бы, если б не резкое осознание того, что будильник был заведён не просто так. — Точно, выехать до одиннадцати, — простонал он. Консьерж подчеркнул, что если они не уедут к назначенному времени, то с них возьмут плату за дополнительный день, вне зависимости от того, останутся они или нет. И хоть Хаджимэ не видел, чтобы Нагито беспокоил такой ход развития событий — особенно когда он был так доволен, и тем более, если Хаджимэ сказал бы, как ему понравилось так спать, — он чувствовал себя неуютно. Нагито имел право беспечно пользоваться своими деньгами, но Хаджимэ — нет. Следовательно, оставался только один вариант. — Хэй, Нагито, — шепчет он; голос дрожит так сильно, что распознать его нервозность не составит труда. — Доброе утро. Он не был удостоен ответом. Точнее, связным ответом, потому что Хаджимэ не включает сдавленный вздох в список языков, которые он понимает. — Нагито, нам надо вставать, — снова пытается он, немного громче и увереннее. Его сердце совершает какой-то непонятный кульбит, когда Нагито прижимается к его груди с отчаянно закрытыми глазами и неизменным дыханием. Это слегка раздражает, слегка расслабляет, но и то, и то — выше сил Хаджимэ. Он не знает, что ещё можно сделать, кроме как встряхнуть бедного парня за плечи. Так что он ничего не делает, потому что, ну, им же не нужно собраться за два часа, правильно? Неважно, что он взял времени с запасом на случай, если что-то пойдёт не так, — вроде того, что было прошлой ночью; только вот всё может пойти не так, если Нагито спит. Хаджимэ мог бы просто переставить будильник на десять. Времени на то, чтобы собрать свои скудные пожитки, у Нагито было предостаточно. Если понадобится, они могли бы пойти в душ одновременно, чтобы не тратить время — хотя Хаджимэ уже прикидывал, что тогда они всё равно опоздают, только по другой причине. Он водит рукой туда-сюда — нервный жест, от которого он пытался избавиться давным-давно, и с тех пор его не использовал. Что бы ни было под его рукой — а это, скорее всего, простынь, — оно мягкое и пушистое. Что, в общем-то, странно: он не помнит, чтобы на кровати было такое покрывало. — Хаджимэ? Странно, наверное, потому что в принципе и не было такого покрывала. — Извини, — Хаджимэ путается в следующих словах, быстро отдёргивает руку и краснеет. — Я тебя разбудил? Поистине тупой вопрос, потому что, конечно он его разбудил. И Нагито, которого так грубо потревожили рукой, елозящей по его волосам, может только недоумённо хлопать глазами, глядя на Хаджимэ в смутном замешательстве. Этого достаточно, чтобы сердце Хаджимэ разорвалось. — Что-то случилось? — спрашивает Нагито. Он зажмуривает глаза, зарывается в подушку ещё сильнее и вздыхает. Случилось то, что Нагито слишком очарователен. Не то чтобы Хаджимэ мог сказать это вслух. Он не настолько собрался с мыслями для ответа, и всё ещё немного выбит из колеи тем, что гладил Нагито, не замечая этого. И, возможно, в нём есть небольшая радость от того, что Нагито не возражал. Он понял, что это важный момент: если он разыграет имеющиеся на руках карты, то сможет превратить неловкую ситуацию в прекрасное утро. Ему просто нужно придумать совершенно очаровательную реплику, которая покорит Нагито. — Уже начало десятого, — в итоге выдаёт он. — Оу, — Нагито моргает в ответ, выглядя на каплю бодрее, чем секунду назад. — Мог просто растолкать меня, чтобы я проснулся. Но спасибо за доброту. — Это было бы грубо, — слегка недоверчиво отвечает Хаджимэ. — Вообще, я хотел дать тебе выспаться. Так что, прости, кхм, за то что разбудил. Сейчас он немного напоминает себе Казуичи: неуклюж в словах и легко даёт заднюю, если что-то идёт не так. Это не очень приятного ощущение. Нагито лишь зевает. Он потягивается, как кот, широко вскидывая руки над головой и сжимая ноги под одеялами. Однако Хаджимэ замечает, что они всё ещё занимают приличную часть того же пространства, и это приводит его в восторг. — Тогда мне пора вставать, да? Слова наполняют воздух почти видимым свечением, но что-то в выражении лица Нагито не соответствует его тону. Хаджимэ не может поймать взгляд Комаэды, что странно, учитывая, что глаза — единственная часть его тела, обращённая к Хинате. «Или мы могли бы провести ещё денёк тут. И тогда бы никому не понадобилось вставать». Рот Хаджимэ работает над словами, которые он не может собрать воедино для озвучивания, и так как Нагито на него не смотрит, он не может видеть, что происходит. Это отчасти облегчает, отчасти огорчает, но в остальном успокаивает, ведь, несмотря на собственный вопрос, Нагито не удосужился сделать и малейшего движения к краю кровати. В итоге они остаются в таком положении до без двадцати десять, запутавшись в руках и ногах настолько, что стало трудно определить, где чья конечность. Нагито то проваливается в сон, то подрывается в постели, но Хаджимэ упорно держится в состоянии бодрствования, впитывая каждую мельчайшую деталь хрупкого, нежного тела, прижатого к его груди. До тех пор, пока Нагито не поворачивается, и тогда каждая клеточка тела Хаджимэ вспыхивает пламенем, ведь они идеально сливаются друг с другом. Лопатки упираются в ключицы, а в бёдра впивается восхитительное давление, которое заставляет бессознательно обхватить Комаэду за талию и притянуть ближе. Это настолько чарующее чувство, что он зарывается головой в копну волос Нагито и издаёт почти беззвучный стон. Хаджимэ отстраняется лишь спустя несколько странных минут, когда Нагито начинает шевелиться в его объятиях. По мнению Хинаты, этого времени недостаточно, но потом Нагито снова потягивается и садится, и он не может заставить его остаться в постели. — Ничего, если я первым схожу в душ? — в этот момент Комаэда сидит на краю кровати и возится с пуговицами на рубашке. Хаджимэ сидит спиной к нему, поэтому собеседник не видит панического выражения лица, но всё равно воспринимает молчание, как нечто значимое. — Или ты хотел пойти первым? — продолжает он; голос подскакивает к тону повыше. — Это было неосмотрительно с моей стороны, так ведь? И, ладно, он бы хотел пойти в ванную первым. Потому что потенциальная возможность того, что в Нагито проснётся любопытство и он начнёт рыться в ящиках, слишком тяжела, чтобы Хаджимэ смог с ней справиться с утра пораньше. Но он не может сказать об этом Комаэде, не может согласиться и сказать «да, вообще, я бы хотел пойти первым», потому что, хоть он и не заподозрил бы ничего такого, Хаджимэ знает — это укрепит в Нагито мысли о том, что он — второй сорт. Что не имеет права ставить себя на первое место. Так что придётся проглотить это. Он сам виноват в том, что не продумал свой план до конца: ну было же понятно, что Нагито понадобится пойти в ванную утром. — Не, иди. Я пока начну собираться. Ему нужно чем-то заняться, пока сердце норовит выскочить из груди, — хотя бы перемещением и так уже упакованной одежды. «Подарочек» хорошо спрятан, он в этом уверен, но в глубинке сознания есть то самое крошечное колебание. Надо было просто оставить их в сумке. Но Нагито уходит в ванную, возвращается через десять минут, ни о чём таком не сказав, а это значит, что всё в порядке.* * *
Почти десять, выехать нужно к одиннадцати, а Хаджимэ нужно собраться. Так что растягивать удовольствие недопустимо. Его зубная щётка легко вытягивается из-под удерживающей её резинки сумки туалетных принадлежность. Сумка представляет собой вещь пудрово-синего оттенка с принтом крошечных пляжных зонтиков, и, может быть, это чересчур по-детски, она делает его счастливым. Нужно причесаться, переодеться и собрать вещи. Это не займёт много времени, но в животе всё до сих пор переворачивается от тревоги, горланящей, что он что-то забыл. Теперь он делает записи насчёт подобных вещей. Пока это не жизненно важно, но однажды такой день настанет, и привычку лучше выработать сейчас. Одна из таких записок аккуратно свёрнута и покоится в сумке. Достать её одной рукой сложновато, но в итоге он справляется и разглаживает бумажку. «Зубная щётка, одежда, лекарства, расчёска, вещи из отеля», — написано на ней. Последний пункт заставляет ухмыльнуться. Так вот о чём он чуть не забыл — о тех маленьких шампунях, кондиционерах и брусочках мыла, которыми их снабдил персонал. Медсестра Мацуды рассказала о таких вещах во время его последнего визита, и он пообещал, что привезёт их домой. «Обряд посвящения», — как выразилась она, и Нагито втайне надеялся, что она будет гордиться тем, что он помнил об этом. Он никогда не делал ничего подобного раньше. Он начинает с верхних ящиков; зубная щётка лениво двигается во рту. Те оказываются пустыми, как и ряды ниже, а затем и последующие, и это продолжается до тех пор, как он открывает самый последний, непритязательно прислонённый к стене. В этот момент Нагито уже ни на что не надеется, но всё равно открывает его и видит что-то. Это не то, о чём говорила медсестра. Он смотрит не на банные принадлежности или маски для лица, а на упаковку презервативов и коробку со смазкой, которую уже слегка использовали. Его лицо почти сразу же вспыхивает, когда в голове появляется логичное заключение: персонал принял их с Хаджимэ за пару, и положил эти вещи сюда. Милый жест, наверное, но всё же странноватый. Довольно самонадеянно предполагать, что Хаджимэ может взглянуть на Нагито в таком контексте, даже если ему самому не так уж и неприятная эта мысль. Но это он с собой взять не может. Мысль о том, что Хаджимэ увидит их, подумает, что он взял их с собой, надеясь, что ему повезёт, — выше его сил. Нет, он закончит чистить зубы, соберёт вещи и не скажет ни слова об этом. Выходя из ванной, он не замечает туалетные принадлежности на полке позади себя и не говорит о своей находке.* * *
Они дома — или дома у Нагито — после поездки, показавшейся не двумя часами, а пятнадцатью минутами. Хаджимэ ненавидит полуденные пробки больше, чем кто-либо из его окружения, но сегодня он был более, чем рад им. Было приятно отпускать беззлобные шуточки в адрес других водителей и любоваться пейзажами вместе с Нагито. Расслабляющее и приятное завершение того, что обрело клеймо любимого отдыха Хаджимэ. Он говорит об этом Нагито, когда они стоят на крыльце и прощаются. Румянец, который расплывается по его щекам, может посоперничать только с тем, что покрывает лицо Нагито. — Да ты шутишь, — отмахивается Нагито, а затем добавляет: — Это тебе спасибо, что поехал со мной. Я чудесно провёл время. Это подготовленные слова, и Хаджимэ кажется, словно приблизительно так же завершают деловые письма. Однако, как бы ему ни было неприятно думать об этом, Хината не может представить себе, чтобы у Комаэды была возможность выбраться ещё с кем-то. Разве что с... Нет. Он не позволит дурацкой беспочвенной ревности испортить их прощание. Время едва перевалило за четыре часа. Они останавливались перекусить в каком-то причудливом бистро, в котором Нагито хотел попробовать кухню, а затем побродили по маленькому причудливому городку в течении часа, и хоть Хаджимэ получил огромное удовольствие, это означало, что у него нет возможности задерживаться по приезде. У него были задания на завтра — в частности эссе, но эту деталь он Нагито не озвучил. Трудно было бы пережить вспышку разочарования на лице Нагито, когда он сообщил бы ему эту новость, а сразу за этим — прилив эмоций, вызванный осознанием того, что Нагито не хотел бы, чтобы он уезжал. — Тогда, до вторника, ага? — Ага, — застенчиво отвечает Нагито, а затем притягивает Хаджимэ в самые крепкие объятия в его жизни. Руки вокруг плеч Хинаты продолжают притягивать его ближе, как бы близко он ни был, и вскоре они прижимаются друг к другу так сильно, что Хаджимэ клянётся, что им не составит труда стать единым целым. Он не хочет размыкать объятия — и Нагито тоже, судя по тому, как неохотно он разжимает руки, — но потом они оказываются лицом к лицу, всего в нескольких сантиметрах расстояния, и внутри Хаджимэ происходит короткое замыкание. Он хочет наклониться и поцеловать его, так сильно хочет, но он прижимает ногой сумку с вещами, в нескольких метрах от них кто-то приводит в порядок сад, и желание момента получше пересиливает желание момента поспешнее. Поэтому покинуть Нагито трудно. Но не успевает он даже отъехать с подъездной дорожки, как на экране телефона высвечивается имя Нагито, и он понимает, что всё в порядке.* * *
Хаджимэ получает сообщение в 2:37, а вне стен кабинета оказывается в 2:39. Нагито шатается когда открывает дверь; его щёки слишком тёмные, чтобы Нагито счёл их нормальными. Глаза тусклые и остекленевшие, будто он бодрствовал безо всякой причины слишком долго. — Что случилось? — выпаливает Хаджимэ, заходя в дом. Красноречивые обходительные фразы, которые он продумывал во время сумасшедшего рывка сюда, неуместны. — Такое происходит, когда... — Нагито замолкает, подносит палец к губам и опускает взгляд, словно раздумывая о чём-то. — Такое происходит иногда. Это не очень хороший ответ, но это лучшее, что удаётся выжать. Хаджимэ браво сдерживается от того, чтобы закатить глаза. — Нам лучше пойти куда-то, да? Выглядишь так, будто вот-вот грохнешься. Так и есть. Нагито раскачивается на месте, и его кожа становится горячей, когда Хаджимэ хватает его за руку, чтобы поддержать. Это не помогает унять беспокойство, гудящее в груди Хаджимэ, особенно когда взгляд Нагито медленно пробегает по его лицу, а рот искажается в восторженной улыбке. — Хочется увидеть мою комнату? — хихикает он, и хоть звук яркий, весёлый и почти что нормальный, его омрачает нечто густое в горле Нагито. В конце концов, его голос надламывается, и картина оказывается следующей: они стоят в фойе, Хаджимэ поглаживает Нагито по спине, а тот кашляет в локтевой сгиб. — Звучит хуже, чем на самом деле, — весело заверяет его Нагито, когда приступ утихает. Комаэда снова выпрямляется — или пытается это сделать, — но неустойчиво наклоняется, так как мир вокруг него безжалостно вращается. — Ты не должен в таком состоянии тут стоять, — бормочет Хаджимэ в ответ и сумасшедшими усилиями принуждает румянец на своих щеках сгинуть, когда Нагито прижимается к нему под подбородком. — Тогда придётся нести меня. Сильные руки — или сильные для Нагито, по крайней мере, — обхватывают плечи Хаджимэ, и внезапно тянут его вниз, вниз, вниз весом, которого раньше не было. Нагито обмяк, как капризный ребёнок. Он бросает Хаджимэ ту же туманную ухмылку и коротко смеётся, пока Хината пытается удержать их обоих. Это не совсем удаётся, и они оказываются в неловком сплетении конечностей. Хаджимэ одной рукой крепко обхватил спину Нагито, другой — ногу, а руки Нагито так и не ослабли в хватке, которая начинает слишком сильно давить в не тех местах. — Ты меня удушить собрался? — Хаджимэ глотает воздух, и на это происходит реакция, но только немного заторможенная, так как глаза Нагито распахиваются и он полностью разжимает руки. — Я бы ни за что не стал тебя душить, Хаджимэ, — хныкает Нагито. — Только если ты этого сам захочешь. Возможно, после этого он слишком резко опускает Нагито на пол — потому что он шокирован, но никак не расстроен, и считает, что это вполне уместная реакция на такое заявление. Нагито ведёт из стороны в сторону, будто его колени сейчас подкосятся. — Нужно отвести тебя куда-нибудь. — Его тон отрывист, и он чувствует себя немного неловко, потому что Нагито смотрит на него несколько туманно и более чем немного смущённо, но его разум до сих пор завис на словах Нагито. «Только если ты этого захочешь», и он не хочет этого от Нагито, но не не хочет этого также. — Я тебя расстроил? — Нагито задыхается — в буквальном смысле этого слова, так как он изо всех сил пытается вытянуть вопрос из нахлынувшего вновь кашля, рвущегося из его горла. Когда приступ кончается, глаза Нагито влажные, а лицо — красное. — Нет. — Хаджимэ делает паузу, пытаясь оценить, в какую комнату ему нужно отвести Нагито. — Нет, но я думаю, будет лучше, если мы пойдём туда, где ты мог бы прилечь. Признаться честно, он никогда раньше не ухаживал за больными. Во всяком случае, не очень хорошо, потому что его врачебная деятельность кончалась на случайных простудах Казуичи и Фуюхико или неприятном похмелье. Впрочем, это не так уж и сложно-то. Всё, о чём нужно было помнить: отдых в постели, куриный бульон с лапшой и много сна. — Я уже спрашивал, хочешь ли ты попасть ко мне в комнату, но ты так и не ответил, — дуется Нагито, но в этот раз по другому: его зрачки широки, а взгляд странно проходит сквозь Хаджимэ. — Никто её не видел раньше, только... только, ты должен чувствовать себя особенным. За этим кроется нечто большее, и Хаджимэ это знает, и он не в силах побороть острый укол ревности, который бьёт его, стоит подумать о ком-то ещё в комнате Нагито. Он думает об одежде в гостевой спальне, о старой приставке в игровой, и задаётся вопросом, не являются ли они отголосками одного и того же человека. Он думает о Нагито и о то, разбили ли ему тогда сердце, и действительно ли этот человек покинул его. — Я посмотрю на неё прямо сейчас, если тебе этого хочется. В его резком голосе прослеживается нечто горькое. Нагито тоже улавливает это, пусть и будучи в состоянии, граничащем с бредом. От этого Хаджимэ становится не по себе и он слегка напрягается. — Наверху. Первая дверь слева. Рука Нагито трясётся на весу, когда он показывает на лестницу. Довольно спорный жест, особенно потому что Хаджимэ уже знает путь, но Нагито, кажется, хочет беспрекословно направлять его. Всё, что Хаджимэ может, это обнять его, неуверенно ступающего на первую ступень, за талию. — Держись за перила, если нужно, — говорит Хината. Нагито издаёт какой-то эфемерный, расплывчатый звук, который должен быть словом, но им не становится, и вдруг Хаджимэ чувствует, как пальцы скребут по его руке. Ногти впиваются в его кожу, оставляя крошечные полумесяцы. Он вспоминает, как Казуичи затащил его в заброшенный дом с привидениями, чтобы в итоге впасть в панику и ужас и схватиться за предплечье Хинаты точно также. Тогда он был серьёзно обеспокоен болью в руке и помятым пиджаком, но сейчас, как бы он ни старался, не мог найти и капли того же раздражения. Видимо, Нагито стал исключением из правил в очередной раз. По лестнице они поднимаются без происшествий. Довольно удивительное свершение, учитывая, что Нагито всё время безуспешно старается удерживать равновесие, а Хаджимэ больше сосредоточен на том, чтобы сохранить его в стоячем положении, чем на том, куда идут его собственные ноги. — Сюда, — хрипит Нагито, вскидывая влажную руку в сторону сверкающего белого дерева. Он вяло отходит в сторону, когда Хаджимэ аккуратно подаётся вперёд, и опирается на руку, прижатую к его спине. Хината убеждает себя, что это всего лишь ради баланса. Ведь он не хочет, чтобы Нагито упал. Он ожидает чего-то шикарного. Чего-то, подходящего всему остальному дому по величию, стилю и отличающимся, разве что, личными нотками в обстановке. Так и есть — роскошно, богато и просторно, — но есть одна важная деталь, которая выбивает Хаджимэ из колеи, потому что он никогда не видел спален с фойе — только так он может назвать помещение, украшенное круглым деревянным столом и букетом подсолнухов. Стены выложены безупречно белыми панелями — роскошными прямоугольными коробками, на установку которых наверняка понадобилась целая вечность, — сверкающими в свете современной стеклянной люстры, висящей над головой. Выглядит холодно и уютно одновременно — довольно непонятное сочетание. Времени на разглядывание не так уж и много, потому что Нагито спешит в следующую комнату. Это своего рода гостиная с мраморным камином и двумя книжными шкафами. Перед окном в дизайнерской вазе стоит тонкостебельная орхидея. Здесь больше души, чем в предыдущем помещении, но лишь ненамного. Спальня Нагито, как и весь дом в принципе, похоже, предпочитает быть чрезмерно запутанной и замысловатой. Или лучше сказать «апартаменты Нагито», потому что именно это из себя и представляет комната. — Ну как, места хватает? — подшучивает Хаджимэ, пытаясь нарушить тишину, пока Нагито возится с дверной ручкой. Он делает шаг назад, когда Хаджимэ проскальзывает вперёд, чтобы открыть дверь: — Ты ещё не видел мою библиотеку. — Вот эту? — он показывает на дверь позади себя большим пальцем, и приглашает Нагито войти в комнату. — Это шкаф, — всё, что он получает в ответ. Нагито звучит уставшим и так, будто он не в своей тарелке, и Хаджимэ это никак не нравится. Его не нужно заставлять лечь в постель, и Хаджимэ рад, что он уже переодет в пижаму. Тем не менее, он вежливо уводит взгляд, рассматривая комнату, когда Нагито откидывает одеяло и ныряет под него. Комната ошеломляюще большая — больше, чем гостиная и фойе, вместе взятые, и определённо достаточно большая, чтобы посоперничать с игровой. В другом конце комнаты — панорамные окна, являющиеся, видимо, составляющей всего дома. Из них открывается вид на океан, бурлящий и пенящийся у берега. Белые занавески находятся по обе стороны от рамы, и хоть они никакой погоды не делают, Хаджимэ подходит, чтобы задёрнуть их. По крайней мере, он может попытаться сделать комнату потемнее, чтобы Нагито мог спокойно спать. — Дверь открыта. Можешь выйти на балкон, если хочешь. Голос Нагито вновь обрёл весёлые нотки, и Хаджимэ осознаёт, что стоит около балкона, от которого Нагито в таком восторге. Он чувствует себя глупо, что не понял этого раньше, потому что балкон трудно не увидеть, но успокаивает себя тем, что так вышло из-за его беспокойства о комфорте Нагито. — Просто хотел зашторить окно. Это мало что даёт, но... — он задёргивает занавеску поплотнее, жмурясь от того, как хорошо они пропускают солнечный свет. — Думаю, лучше, чем ничего. Хаджимэ бросает последний взгляд на мир снаружи, размытый из-за ткани, и думает о том дне, в который Нагито упал в воду. Ему хочется, чтобы шторы были поплотнее. — Хаджимэ, ты такой добрый. Нагито сидит, обустраивая подушки вокруг себя, когда Хаджимэ оглядывается через плечо. Это странно интимно, и он не хочет смотреть, но Нагито уставился на него таким открытым, искренним взглядом, что трудно отвернуться. — Просто пытаюсь помочь тебе уснуть, — тихо бормочет он, и, сам того не желая, звучит немного неловко. Однако это не задевает Нагито, ни разу, и Хаджимэ испытывает лишь лёгкое облегчение. Он оглядывает комнату, пока Нагито устраивается поудобнее. Здесь есть ещё один камин — возвышающееся произведение искусства из дорогого белого камня, тянущегося до самого потолка. Стены отделаны теми же панелями, что и фойе, но здесь всё выглядит иначе: с пляжными отголосками и энергией, в отличие от безликости и напряжения. Гамма интерьера кажется современным сочетанием цвета морской волны, белого и чёрного. Белые стены, гладкий чёрный диван и такое же кресло перед камином, бирюзовый ковёр на полу. В углу у балконной двери стоит бронзовый торшер, выглядящий старым и более дорогим, чем Хаджимэ мог себе представить. — Ты же знаешь, тебе не обязательно оставаться, — скомкано произносит Нагито. Он говорит это так, будто вынуждает себя сделать это. Да и выглядит не слишком-то довольным, когда Хаджимэ поворачивается для ответа. От этого Хината без раздумий выпаливает: — Но я хочу. Он чувствует себя немного глупо из-за того, что неожиданно ляпнул, но улыбка, появившаяся на лице Нагито, — пусть и тусклее обычной — стирает это ощущение. — Тогда сядь ко мне? — спрашивает он таким же тоном — нерешительным и тихим, — словно не ожидая удовлетворительного ответа. Он вообще его не получает. Во всяком случае, не словесный точно, зато вот физический — ещё как. Хаджимэ осторожно подходит к кровати. Он нависает над ней, мысли проносятся внутри со скоростью тысяча миль в минуту, отделяясь на приемлемые и те, что соответствуют желаниям Нагито. Это неловкие несколько секунд, которые сопровождаются пристальным взглядом Комаэды, ожидающего дальнейших действий. Это смущение смягчается, когда кое-что на прикроватной тумбочке привлекает внимание Хаджимэ и вызывает у него ухмылку: — Не думал, что ты из тех, кому нравится романтика, — говорит он, и лихорадочный румянец Нагито становится ещё более глубокого оттенка. — Я... мне, кхм, мне понравилось и... вот. «Танцующая под дождём» невинно покоится у лампы. Это клишированная книжка, которую любят все женщины среднего возраста, полная влажных сексуальных сцен и сильных мужчин, которые сбивают главную героиню с ног. Хаджимэ знает о ней только потому, что её читала Сония, и Казуичи, будучи собой, утверждал, что это станет отличной темой для разговоров между ними. Так и не стало. Однако он никогда не видел её вживую, поэтому берёт в руки, чтобы пролистнуть страницы: — Хочешь, я почитаю тебе вслух? — Нет. Это самый короткий и прямолинейный ответ, который Нагито когда-либо давал. Он выглядит готовым раствориться и исчезнуть в своих простынях, совершенно истощённый по причинам, которые Хаджимэ не может понять до конца. — Ладно. Это, как минимум, помогает Нагито немного расслабиться. Не настолько, чтобы он вылез из-под своей баррикады одеял и простыней, но достаточно, чтобы Хаджимэ увидел, что его плечи опустились. Он выглядит немного расстроенным, лицо искажено каким-то выражением, которое делает его похожим на ребёнка, готового вот-вот заплакать, и Хаджимэ раздумывает, что же пошло не так. — Я не шучу, Нагито, — мягко преподносит он. Нагито подтягивает ноги ближе к телу, и Хаджимэ принимает это как просьба сесть на кровать. — Клянусь. Казуичи просил меня читать ему, когда он болел. Обычно какой-то странный журнал или комиксы, но как-то раз он очень увлёкся серией о старшеклассницах-волшебницах и просил меня, чтобы я читал и озвучивал каждую из героинь. Вот тогда я отказался. Теперь Нагито выглядит немного лучше. Всё ещё болезненно и вяло, но веселее. Он позволил крошечной улыбке коснуться своего лица, и Хаджимэ отвечает тем же. — В итоге ты читал ему? — Не-не, — отвечает Хаджимэ. — Было забавно видеть, как он расстроился из-за этого. А затем тихо добавляет: — Но для тебя бы читал. Они оба позволяют себе немного смеха — у Нагито звук выходит с лёгким скрежетом, и всё равно это лучшее, что Хаджимэ когда-либо слышал, — прежде чем Комаэда впивается в Хинату пронзительным взглядом. Он обеими руками натягивает одеяло под самый нос, чтобы Хаджимэ не видел выражения его лица. Это нервирует, заставляет сердце Хаджимэ с силой биться о грудную клетку, потому что он не может понять, что вышло из-под контроля так скоро. — Ты волнуешься за меня? — спрашивает Нагито спустя мгновение. Свернувшись калачиком под больнично-белыми простынями, он выглядит таким маленьким. — Если нет — ничего страшного. И Хаджимэ не знает, что сказать, потому что он волнуется — так волнуется, — но слова застревают за зубами и растворяются на языке. — Конечно волнуюсь, — это всё, что он может из себя выдавить. Вряд ли этого достаточно, хоть Нагито и выглядит довольным. И это, на самом деле, просто ужасно: Хаджимэ ненавидит факт, что от такой мелочи он становится счастлив. Его глаза зажмуриваются, он зарывается под одеяло и улыбается — криво, но искренне. Это заставляет Хаджимэ не в первый и не в последний раз задуматься о том, как он должен быть одинок для такого. — Я не дал тебе денег. Хаджимэ поворачивается. Кровать даже не поскрипывает. — Ты о чём? — Ты заботишься обо мне, а также съездил на отдых. Я не дал тебе за это денег. Нагито сейчас не в лучшем состоянии. И это даже хорошо, потому что он не замечает, как глаза Хаджимэ начинают блестеть на свету и как сжимается его челюсть. — Аренда, Хаджимэ. Тебе нужно её оплачивать. И тогда в комнате воцаряется тишина. Никто ничего не говорит, но Хаджимэ знает, что именно он должен что-то сказать; обязан, ведь нужно заверить Нагито в том, что он здесь не только ради оплаты учёбы и аренды. Только вот слова даются с трудом — неужели он действительно признается здесь и сейчас? При том состоянии, в каком находится Нагито? И он не успевает ничего высказать, потому что Нагито глубоко вздыхает и продолжает: — Я знаю, что со мной трудно дружить. Но ты мне очень нравишься. Так что если мне придётся платить за это, то ничего страшного. Я не против. И затем он улыбается — правда улыбается, — будто уже смирился с такой мыслью. Как будто это не одна из самых печальных вещей, которые Хаджимэ когда-либо слышал. Как будто у него никогда не было настоящих друзей, и он принял то, что за деньги можно купить всё, и даже что, за что обычно не платят. — Ты не... — начинает ослабший Хаджимэ, ибо не знает, что можно сказать. — Я здесь не ради... — Всё в порядке, — только и говорит Нагито в ответ. Эта дурацкая улыбка всё ещё искривляет его губы, а голос томный от желания уснуть. Он переворачивается на бок, подкладывает руку под голову, другую кладёт под подбородок. Хаджимэ никогда не видел, чтобы его так отпускали, и тем не менее он более чем благодарен за это. Он не теряет ни секунды, как только глаза Нагито закрываются. Из-за помутнённого зрения трудно разглядеть дверь, и он едва не промахивается мимо ручки в спешке выйти из комнаты. Неважно, куда он направится, ему лишь нужно остаться одному. Дверь за ним не захлопывается плотно, слегка раскачивается на петлях, только вот Хаджимэ не придаёт этому особого значения. Он не будет находиться так близко, чтобы Нагито мог его видеть, а если тот проснётся и выйдет искать Хаджимэ, то, что ж, эту проблему решат по мере её поступления. Он пробирается через гостиную в фойе, размышляя, куда теперь идти. Есть гостевая комната, в которой он был в прошлый раз, или одна из других многочисленных комнат, загромождающих верхний этаж, но его не пускали ещё ни в одну из них, и врываться туда было бы невежливо. К тому же, ему бы хотелось остаться неподалёку. Просто на случай, если Нагито что-то понадобится. Рядом со входом есть дверь, которую он раньше не замечал. Возможно, это та самая библиотека, о которой говорил Нагито, и Хаджимэ показалось, что сейчас самое подходящее время попытать удачу. Распахнув дверь, он обнаруживает не ряды полок с книгами, а необычную ванную комнату с итальянской керамической плиткой и мягким светом на стенах. Не то, чего он ожидал, но весьма хорошо. — Блять. — Хаджимэ опирается на раковину, откидывает голову назад, чтобы слёзы не катились по щекам. Рядом с ванной стоит растение, поэтому он сосредотачивается на нём, прикидываясь, что всё нормально. Притворяясь, что парень, к которому он питает определённый интерес, не сидит в соседней комнате, распинаясь о том, что его дружба подкрепляется деньгами. К тому времени, как он собрался с силами, чтобы вернуться, Нагито крепко спит, укутавшись в, как минимум, три одеяла. Кончик его носа практически скрыт, но в слабеющем полуденном свете Хаджимэ видит два ряда нежных ресниц, трепещущих на его щеках. Он выглядит умиротворённым, довольным. Будто бы не он только что разорвал сердце Хаджимэ на куски. Во всяком случае, это облегчает признание. Стоять на коленях у кровати кажется странным, так что он выбирает достаточно отдалённое местечко на матрасе, чтобы не стягивать одеяла. Нагито даже не шелохнулся, пока Хаджимэ присаживался, и для Хинаты это ознаменовало возможность сесть в полный вес. Единственный шум — звук дыхания Нагито. Это не тихий, ровный ритм, который Хаджимэ запомнил с того утра в отеле, а какой-то прерывистый хрип, который может быть вызван только тем, что лёгкие поработила простуда. Это сипение путает мысли Хаджимэ и успокаивает его самого в одно и то же время; этот парадокс в их отношениях с Нагито прослеживался всё чаще. — Ты же знаешь, я тут не только ради денег, — начинает он. «Сразу к делу», — думает он к сарказмом. Фуюхико постоянно подшучивает над ним из-за этого — ругает Хаджимэ за отсутствие такта, будто сам не такой же. Впрочем, сейчас это всё равно не имеет значения, ведь Нагито спит. Он может говорить всё, что захочет, и это будет бессмысленно. — Я имею в виду, может быть, изначально так оно и было. Точнее, Казуичи и Фуюхико хотели именно этого. Мне было очень стыдно, что кто-то из моих знакомых об этом узнает. И было как-то жалко прибегать к этому, чтобы только... не отставать от других после выпуска. — Он вздыхает, набирая в лёгкие побольше воздуха, и смотрит на океан. Когда он снова говорит, его голос едва ли громче шёпота и совсем слегка дрожит. — Иногда я боюсь, что все меня бросят. Ты всё говоришь, что я делаю что-то значимое, но это вовсе не так. Нагито тихо посапывает. В глазах Хаджимэ вновь появляется та мутная пелена, и он, с комом в горле, смеётся тем лишённым юмора смехом, который бывает у каждого, кто пытается так подавить плач. — Мне это даже нравится. Ты всегда так обнадёжен на что-то. Хаджимэ не знает, что делать со своими руками. Он хочет протянуть их и пропустить пальцы сквозь мягкие волосы, как тогда, в отеле. Он хочет забраться под одеяло, прижаться щекой к спине Нагито и сделать вид, что ничего не происходило. — Ты мне очень нравишься, Нагито. И тебе не нужно платить мне за это, но я просто... я просто не знаю, как убедить тебя в этом. Если бы они были в романтическом фильме, полном клише, Нагито бы не спал всё это время, а озорно поджидал бы того, пока Хаджимэ закончит, прежде чем встать и открыть свои чувства. Но это никакой не фильм, и потому Хаджимэ испытывает странную смесь облегчения и разочарования. Это не фильм, и когда Нагито делает глубокий вдох и переворачивается на спину, Хаджимэ понимает, как жутко себя ведёт. Вообще-то странно смотреть на спящего человека, даже если он тебе нравится. А хотя, даже не так — особенно если этот человек тебе нравится. Не то, чтобы Нагито был бы против, наверное, что само по себе является ещё одной мыслью, гуляющей под кожей Хаджимэ. Отсутствие чувства самосохранения у Нагито, его постоянная готовность позволить другим переступить через него ради своих целей — такое поведение заставляет Хаджимэ думать, что никто никогда не учил его тому, как можно постоять за себя. Эмоции, захлестнувшие его — нечто яростное, как дикий, неконтролируемый гнев, переходящий в желание защитить, коего он никогда раньше не испытывал. Это заставляет его грудную клетку сжаться, дыхание — сбиться, и дрожь пробегается по пальцам так, что желание крепко обнять Нагито и никогда не отпускать его становится несравнимым с любым другим. Но это всего лишь чувство. Он не может защитить Нагито от чего-либо, когда не знает о его жизни почти ничего. Это слегка настораживает, а в целом должно волновать больше, чем есть на данный момент — гораздо больше. Вместо этого он лишь испытывает печаль. Он знает, что Нагито любит читать, занимается живописью под настроение, и ему нравится любоваться растениями в его крытой террасе. Он знает, что Нагито богат и живёт в самом вопиющем особняке из всех, какие Хаджимэ только видел, но он не знает, почему все двери наверху закрыты, или почему на подъездной дорожке никогда нет других машин, или каким Нагито был в детстве. Но Хаджимэ говорит себе, что думать так немного несправедливо, учитывая, что Нагито тоже не знает о нём каких-то мелких личных подробностей. И всё же, он уверен, что сказал бы Нагито всё, что он хотел бы услышать, но, почему-то, не думает, что ему ответят тем же. Нагито кажется скрытым, относительно замкнутым, зажатым в те моменты, когда разговор можно было бы вести на более глубокие темы, и это не столько волнует Хаджимэ, сколько тревожит. Ему неприятна сама мысль о том, что Нагито — милый, весёлый, игривый Нагито — борется с чем-то в одиночку. Тихое тук отвлекает Хаджимэ от его мыслей. Нагито сбил одну из подушек на пол, и одеяла, кажется, скоро отправятся туда же. Они беспорядочно скомканы вокруг его талии ради того, чтобы юноша слегка остыл — судя по выступившим каплям пота на лбу. Его руки раскинуты по обе стороны, дыхание теперь немного ровнее, но лишь слегка. Это тот вид неустойчивой картины полувнутреннего и полувнешнего мира человека, спящего с лихорадкой. — Я должен идти, — шепчет Хаджимэ. Меньше всего ему хочется, чтобы Нагито проснулся и увидел его здесь, но в данный момент он беспокоится о том, что он может быть в слишком глубоком бреде, чтобы обратить на это внимание. Даже во сне он выглядит хуже характеристики «просто простуда». Он вспоминает вопрос: «Ты волнуешься за меня? Если нет — ничего страшного», — и его сердце пропускает удар. Он рад, что Нагито позвонил. Больно думать о том, что он должен был бы справляться с этим в одиночку. Итак, ему нужно выйти отсюда, но далеко уходить не стоит. Он хочет иметь возможность присматривать за Нагито, а это значит, что он либо устроится на диване внутри спальни, либо на одном из кресел в зоне отдыха снаружи. Второй вариант звучит получше: он прекрасно увидит всё через стеклянные двери, и это не так жутко, как ждать здесь же. Вставать почти также мучительно, как и садиться. Кровать не скрипит, но слегка подрагивает, чтобы выгнуться после подъёма веса Хаджимэ. Он бросает взгляд в сторону Нагито и видит, что он всё ещё крепко спит, но брови его сведены вместе, и он выглядит слишком сжавшимся. Хаджимэ подытоживает, что ему, скорее всего, холодно, так что он как можно тише подходит и натягивает одеяла. Вблизи он видит, как волосы Нагито собираются в клоки и путаются. Причёска у него никогда не была самой аккуратной из возможных, но сейчас она была даже хуже обычного. Может, когда Нагито проснётся, он позволит Хаджимэ расчесать его. Три одеяла теперь кажутся излишними, учитывая, как быстро Нагито их с себя скинул. Так что Хаджимэ откидывает два верхних, разгладил их на уровне колен, а нижнее поднял, чтобы оно оказалось под подбородком Нагито. Это тонкая ткань с принтом крошечных мультяшных овечек и улыбающихся облачков. Такое одеяло точно было бы любимым у ребёнка; судя по тому, как он потрёпано в одном из углов, так и есть. Очевидно, что для Нагито оно особенное, и Хаджимэ должен испытать какое-то счастье за то, что он достаточно важен, чтобы ему было позволено видеть такую вещь, но на самом деле всё, что он чувствует — лёгкую тоску, словно внизу живота зияет дыра. Он, если честно, не знает, почему. — Сладких снов, Нагито, — произносит он, просто потому что это правильно. Что-то подсказывает ему, Нагито не часто уделяют внимание, и хотя Хаджимэ не из тех, кто готов это восполнять, он находит этот факт возмутительным. Настолько, что он осознаёт только потом, что разгладил одеяло, которое только что поправил, взбивает подушки, которые не лежат под головой Комаэды. Он оглядывается, чтобы посмотреть, где находиться солнце, убеждается, что оно не будет бить в глаза, и решает, что нужно принести стакан воды на прикроватную тумбочку. А затем, поскольку чувствует себя достаточно смелым, наклоняется и целует Нагито в лоб.