Of College Loans and Candy Kisses

      Доктор Яске Мацуда, несомненно, один из самых устрашающих людей, которых Хаджимэ когда-либо встречал.       Он входит в дом, будто был здесь уже тысячу раз, даже не потрудившись снять обувь по пути к гардеробной.       — Э-э, он наверху, — нескладно отозвался Хаджимэ со своего места у дверной рамы. Нагито, отдыхавший сейчас в своей комнате, проснулся в состоянии немного хуже вчерашнего, и они решили — по большей степени благодаря настойчивости Хаджимэ, — что Нагито нужно показаться врачу. Только вот Хаджимэ не ожидал такого.       Мацуда разве что бросает на него косой взгляд, но этого оказывается достаточно, чтобы Хаджимэ вздрогнул.       — Я в курсе, — холодно отвечает он.       Затем он проходит в ванную комнату на нижнем этаже, почти что захлопнув за собой дверь и закинув что-то в сумку. Спустя несколько минут он появляется в совершенно другой одежде: тёмно-синий халат вместо костюма с галстуком, в котором пришёл. На шее повис стетоскоп с крошечным брелоком на пружинке. «Как персонаж манги», — подумал Хаджимэ, и это вызвало в нём малюсенькую улыбку.       — Я не могу рисковать, распространяя микробы из своего кабинета. Это совершенно очевидно.       Хаджимэ потребовалось время, чтобы понять, что с ним говорят, потому что он был занят разглядыванием брелока и раздумьями о том, что побрякушка служила чем-то, что могло бы сделать Мацуду менее пугающим — с этим она, правда, не справлялась. Он пялился прямо на доктора, и тот выглядел, будто бы не очень рад этому вниманию.       — Извините. Я смотрел на э-э… на штуку на вашем стетоскопе. — Он звучит глупо, безгранично глупо, и от это его щёки краснеют.       Мацуда одаривает его странным взглядом, поставив ногу на нижнюю ступеньку лестницы:       — Манги «Comic PonPon», — говорит он так легко, словно это и есть ответ на вопрос. Хаджимэ слышал о нём раньше, поэтому кивает, прикусывает губу и ждёт, пока Мацуда развернётся.       — С Нагито всё будет в порядке?       — Сначала я должен его увидеть, не так ли? — язвит Мацуда, но в глазах его появляется нечто мягкое. Точёный угол подбородка, словно он всё это время сжимал зубы, расслабляется. Теперь он выглядит не столько сердитым, сколько лишь обеспокоенным — как будто он лишается сна от мысли, что Нагито простыл. В глубине Хаджимэ что-то ворочается, сжимает его лёгкие до головокружения. Он думает о рубашках с пуговицами в комнате наверху, об игровой приставке в комнате за углом, о манге, которую он видел в кабинете Нагито, но на которой особо не зацикливался. Он думает о том, как комфортно Мацуда себя здесь чувствует, о том, что ему известно, где что находится.       О том, что Нагито написал Мацуде — не позвонил, — и ему абсолютно не нравится картинка, складывающаяся в его мыслях.       — Выглядишь так, словно сейчас упадёшь. Может, сядешь? — голос Мацуды вновь холоден, а взгляд остер. Хаджимэ никогда не был жестоким человеком, но сейчас он вполне мог вообразить, как притягивает Мацуду за воротник его облачения и ломает ему нос.       — Нет. Всё в норме. — Его собственный голос становится таким же ледяным. — Вам стоит подняться к Нагито.       — Я подумал ровно то же самое.       После этого Мацуда поворачивается, поудобнее перехватывает ручку своей сумки и даже не уточняет, где находится комната Нагито, и от этого боль в желудке Хаджимэ усиливается в десять раз.       Он решает разузнать о нём побольше сразу же, как дверь наверху закрывается, и энергии, кипящей в его жилах, некуда выплеснуться. Ноутбук остался в общежитии, и можно было бы воспользоваться телефоном, но почему-то Хината думает, что Нагито будет не против, если он воспользуется компьютером, стоящим в его кабинете. Это также вызывает у него чувство нездоровой гордости: Хаджимэ может пользоваться теми вещами в доме Нагито, какими не может пользоваться Мацуда.       «Во всяком случае, ничем из того, о чём известно тебе», — шепчет что-то больное в глубине его сознания. Он же старательно это игнорирует.       В этот раз, когда он идёт по коридору, рядом слоняются люди. Близится ранний вечер, так что они все заканчивают рабочий день, но даже зная это видеть их странно. Он косвенно знает, что у Нагито есть горничные, повара и садовники, человек ухаживающий за бассейном, помогающий с финансами, и, возможно, ещё кто-то, но совсем другое дело — видеть их в реальности. И это тоже удручает, ведь их движения такие отработанные, заученные, что становится предельно понятно — для них это не более, чем работа. Не то чтобы Хаджимэ мог их винить, — им всё-таки нужны деньги, ну в конце-то концов, — и всё равно. Это печально. Для Нагито.       Кто-то выходит из комнаты рядом с кабинетом, когда он подходит к двери. Они молча кивают друг другу в знак молчаливого приветствия, и Хаджимэ думает, знает ли эта девушка, кто он вообще такой. Думает, почему он немного расстраивается при мысли о том, что, может быть, она абсолютно не в курсе.       Впрочем, это неважно. Он проскальзывает за дверь и бросает взгляд на книжную полку слева от себя, видит там мангу — к его большому удовольствию, вовсе не «Comic PonPon», а просто стилизованный фэнтези-роман с изображением рыжего парня и маленькой брюнетки рядом с ним.       Компьютер на столе почти что доводит его до нервов. Он настолько блестящий, его цена настолько явно заоблачна, что он боится даже включить его, чтобы не нанести ему какой-то непоправимый вред. На нём крошечный слой пыли, будто к нему не прикасались несколько недель, и вдруг Хаджимэ вспоминает бумаги в руках Нагито и его настороженный взгляд, когда он впервые впустил Хинату сюда. Самый логичный вывод: Нагито никого сюда не пускает. Должно же быть какое-то место, которое он держит в тайне, а кабинет, полный важных бумаг и с его компьютером, кажется самым вероятным местом, куда не стоило бы ходить.       Конечно, из этого следовало бы, что Хаджимэ тоже не должен сюда заходить, но он говорит себе, что раз уж Нагито уже однажды впустил его, то приглашение можно считать долгосрочным. Кроме того, его не интересует ничего, кроме личности Мацуды. Он не будет заглядывать ни в ящики, ни в компьютерные файлы, и это заставляет его испытывать не такую сильную вину. Только самую малую, а остальное можно задвинуть в глубины своего сознания.       На компьютере нет никакого пароля. Это немного беспокоит — он делает пометку поговорить об этом с Нагито, — но в то же время вызывает облегчение. Он не задумывался о том, как бы он обходил блокировку если бы она была, и вообще, приемлемо ли это ли нет — конечно же абсолютно нет, и эту мысль он тоже отбрасывает в дальний ящик.       В любом случае. Достаточно легко открыть вкладку браузера; Нагито не оставил ничего включённым, так что Хаджимэ гордится собой за то, что выполнил данное себе обещание не шпионить случайно. Он набирает имя «Яске Мацуда» в поисковой строке с почти чрезмерным усилием, и на экране появляется уйма информации: научные работы, новостные статьи, информация проживания, даже аккаунты в социальных сетях. Всё, что Хаджимэ может захотеть почитать, наверняка здесь есть.       Он нажимает на первую ссылку — сайт, на котором, как ему кажется, будет содержаться информация о нынешней работе Мацуды. «Главная больница города Това» — гласит надпись наверху, и это странно: Хаджимэ не знает оттуда ни одного врача, который выезжал бы на дом. Но главное: ему не нравится мысль о том, что всё, что происходит с Нагито, достаточно серьёзно, чтобы для разрешения этих проблем требовался специалист.       «Может, они как-то подружились», — говорит себе Хаджимэ. Он не может исключить возможность того, что Нагито и Мацуда просто знакомы — через родителей, школу или что-то ещё, о чём Хаджимэ не знает, — хотя задней мыслью он знает, что Нагито как-нибудь бы об этом рассказал. Во всяком случае, он так думает.       Но эта мысль не успокаивает его. Наоборот, Хаджимэ обращает внимание на сопровождающую фотографию. Это определённо Мацуда — стоическое выражение лица, идеально выглаженный лабораторный халат и всё такое — но выглядит он молодо. Очень, очень молодо для человека, который, однозначно, закончил почти десять лет обучения, и Хаджимэ не знает, почему это заставляет его чувствовать себя менее значимым, и тем не менее.       «Наверное, просто старое фото», — усмехается он про себя, ни на толику не убеждаясь в этом. Чем дольше он смотрит, тем больше в этом человеке вырисовывается чего-то невероятно нервирующего. Он — высокий, тёмный и красивый гений, от которого в эротических романах все девушки падают в обморок, и да, вот она причина, по которой Мацуда заставляет его так сильно стесняться себя. Хаджимэ вспоминает о не очень-то хорошо спрятанных романах на углу прикроватной тумбочки Нагито и ругает себя за ту мысль, которая приходит ему в голову. Нагито сейчас не разыгрывает никакой ролевой игры в доктора и пациента. Он болен и нуждается в обследовании, а Хаджимэ слишком яро воспринимает всё в штыки.       И теперь, когда он понял это, ему нужно двигаться дальше. Здесь не так уж и много информации, кроме общих отзывов, — которые, удивительно, все как один восторженные. Он мог подумать, что ужасные манеры Мацуды оттолкнут пациентов, и скудный раздел «обо мне», похоже, был написан явно не Яске Мацудой. Тон — оживлённый и яркий, полный витиеватых выражений и восклицательных знаков, которые абсолютно не соответствуют человеку, которого Хаджимэ повстречал несколько минут назад.       — «Доктор Мацуда прислушивался ко всем моим потребностям», — насмешливо читает он, просто потому что он может себе это позволить. Эта полнейшая детскость расслабляет. — «Он убедился, что я полностью осознаю, что происходит».       Это отвратительно шаблонно, и гораздо проще представить, что какого-то бедного стажёра из отдела кадров принудили написать это, чем поверить, что Мацуда действительно так заботлив, как утверждают в отзывах. Он просто не может этого принять, хотя, как говорит внутренний голос, это может быть просто потому, что он не хочет этого видеть.       Он искусно игнорирует это.       Он уже готов выйти со страницы, когда понимает, что, несмотря на всю свою наблюдательность, он так и не выяснил, чем в принципе занимается Мацуда. Он врач в больнице и несправедливо привлекателен, но компетентен ли он? Достаточно ли он обучен? Кроме подозрительно позитивного раздела личной информации, у него нет ни малейшей зацепки касательно того, кто всё-таки такой этот Яске Мацуда на самом деле.       Так что Хаджимэ прокручивает страницу обратно и чуть не пропускает слова «отделение неврологии», напечатанные ровными чёрными буквами прямо под его именем.       Сначала это бьёт Хаджимэ под дых. Затем Хината чувствует, как температура его тела повышается с ужасающей скоростью, как сердце колотится о рёбра, а пальцы дрожат.       Его лёгкие не работают должным образом. Следующий вдох обжигает. «Зачем Нагито мог бы понадобиться невропатолог?»       И затем, потому что ему нужно быть последовательным: «Нет, они просто друзья. Они просто откуда-то друг друга знают, а Мацуда был свободен как раз в нужное время, и то, что он невролог — лишь совпадение».       Но всё ещё остаётся какая-то ноющая часть его существа, которой трудно в это поверить. Она припоминает, как худ Нагито, как легко он начинает задыхаться, и как иногда кажется, что он не совсем в себе. Затем он думает о Нагито с его блестящим взглядом, прикованным к чему-то за тысячи километров отсюда, на больничной койке с проводами и трубками, тянущимися от него, словно он какой-то подопытный — маленький, хрупкий и совершенно затерявшийся среди ослепительно белых простыней.       Может, именно из-за этого на его глазах появляются слёзы. Или, по крайней мере, это затуманивает их, и Хаджимэ вдвойне рад тому, что рядом нет никого, кто мог бы его увидеть.       Под геолокацией места работы Мацуды и его контактного номера телефона есть ссылка, которая ведёт к упорядоченному списку исследований, к которым имел отношение Яске. Половина названий — тарабарщина, которую Хаджимэ понять не в состоянии, поэтому он пролистывает их, открывая в новых вкладках то, что ему кажется пригодным для чтения.       «Яске Мацуда, доктор медицинских наук. Отделение неврологии Главной больницы города Това», — игла дискомфорта пронзает тело Хаджимэ насквозь, так что он пролистывает страницу вниз, пока все слова не оказываются преднамеренно скрытыми. Это не избавляет его от неприятных ощущений, но, по крайней мере, ему больше не приходится смотреть на их причину.       Статья оказалась примерно такой же скучной, как и ожидалось. Это как раз из серии того, что его профессора любят задавать в качестве обязательного чтения: все предложения — длинные и извилистые, полные вычурных слов; страница за страницей статистики, которая ничего для него не значит. Но кое-что он всё же уловил, а именно то, что Мацуда, похоже, проявляет особый интерес к деменции. Это немного успокаивает Хаджимэ: деменция — нечто для пожилых людей, стариков в домах престарелых с тросточками и обувью из коричневой кожи, но уж точно не для энергичных молодых парней двадцати с чем-то лет с пушистыми белыми волосами и пристрастием к чтению. Это подтверждает его предположение, или, точнее, ту теорию, в которой Нагито, по итогу, не будет лежать в больнице с чем-то инородным, стучащим по его черепу.       В документе, который он пролистал, в общей сложности тридцать четыре страницы, и Хаджимэ удержал в памяти только яркие снимки здорового мозга.       «Так же выглядит и Нагито, — говорит он себе в качестве некоего странного успокоения. — Нет необходимости читать дальше». И он удаляет все вкладки с пеленой, застлавшей его глаза; его гипотеза верна: с Нагито всё в порядке, а то, что он только что видел — своего рода божественная кара за его неуместную ревность.       Вот только чем дольше он сидит, тем больше сомнений закрадывается в его мысли. Ему хочется побежать наверх, ворваться в комнату Нагито и потребовать ответов, чтобы не ворочаться без сна, разрываясь от заполняющих голову вопросов без ответов и нереальных сценариев. Он хочет знать правду, но нервничает. Нервничает, наверное, от того, что среди рядов и рядов безымянных членов статистики окажется Нагито. Нервничает от того, что наткнулся на то, чего его не следовало видеть.       Он должен подчистить всё с компьютера. Удалить любой след, любой клочок информации о том, что он здесь был. Снова подкрадывается чувство вины — густое и жгучее, — но иного выхода нет, если только он не хочет, чтобы Нагито наткнулся на это в каком-то неуместно скором будущем. А он не может этого допустить. Абсолютно не может.       Так он и поступает: очищает кэш, историю и всё, что только может, пока нигде не остаётся следов Яске Мацуды, следов Главной городской больницы Това или деменции. Это похоже на место преступления, как будто Хаджимэ должен был надеть перчатки и вытереть всё, чего касался.       — Я думала, ты всё ещё здесь.       Голос — лёгкий, оживлённый и безошибочно женский — проникает в комнату после одного вежливого стука. Этого достаточно, чтобы Хаджимэ подпрыгнул на своё месте и подхватил мышку, которую от неожиданности сбросил в сторону.       — Ты оставался на ночь? — продолжает Чиаки, проходя в комнату. Она не обращает внимания на перенапряжённый вид Хаджимэ, потому что ей то ли всё равно, то ли она попросту не заметила. Скорее всего, второе, как думает сам Хината.       — Ага.       Это простенький ответ, но он слишком занят второй или уже третьей перепроверкой того, что все доказательства его ревности стёрты с компьютера, чтобы можно было уделить достаточно внимания разговору. Последнее, что ему нужно, так это чтобы Нанами посмотрела через стол и увидела что-то, что он упустил.       — А сейчас ты занят чем-то по учёбе?       Хаджимэ любит Чиаки. Платонической — такой, какая могла бы перерасти в романтическую, но всё так же осталась дружеской, — конечно, но любовью. Но только не сейчас, когда он чувствует, как мельчайшие капельки гнева всплывают на поверхность, когда она присаживается в кресло, стильно расположенное в углу комнаты. Рядом с ним стоит лампа — явно для чтения — и она включает её, словно готовится расположиться для долгой беседы. Наверное, так оно и есть, думает Хаджимэ, и с трудом подавляет стон раздражения, грозящийся сорваться с губ.       — Да, я, — Хаджимэ делает паузу, оценивая момент и то, как он в нём может выкрутиться. — Перепроверяю кое-что.       Чиаки не полностью приковала своё внимание к нему, и именно поэтому отговорка срабатывает. Она склонилась над своим телефоном, рассматривая что-то, чего Хаджимэ не может видеть, и становится предельно понятно, что её внимание распределяется более чем неравномерно между тем, на что она смотрит, и разговором, который она завязала.       — Я удивлена, что Нагито пустил тебя сюда, — говорит она через мгновенье, затем делает паузу, прикладывает палец к губам и исправляется: — Вообще, нет, не так. Я удивлена, что раньше тебя тут не видела.       Будет немного странно сказать, что Нагито разрешил воспользоваться этой комнатой лишь однажды, и что он принял прошлое приглашение за постоянное, поэтому Хаджимэ просто издаёт какие-то звуки в качестве подтверждения.       — Он сюда никого не пускает?       Он надеется, что вопрос прозвучит уместно для диалога, но нервный смех, вырвавшийся после него, действительно подрывает все старания его перфоманса.       — Не-а. — Она произносит «а» так, что оно, по мнению Хаджимэ, означает «наверняка» или «можешь мне поверить». В его нутре назревает смесь вины и циничной, эгоистичной гордости; первое от того, что он вполне мог сейчас делать что-то, что не понравилось бы Нагито, а второе из-за того, что он каким-то образом добился достаточно хорошего расположения Нагито, чтобы получить доступ к его — теперь уж точно — суперсекретному кабинету.       — Раз так, думаю, я особенный.       — Так и есть, — бесстрастно отвечает Чиаки, и Хаджимэ едва ли не поперхнулся от такого. Он не ожидал этого: ни заявления, ни непринуждённости, ни весёлой музыки мобильной игры, разносящейся по всей комнате.       — Я же пошутил.       Потому что здесь должно быть хоть какое-то пояснение. Он не хочет, чтобы Чиаки подумала, что он настолько поглощён своей личностью, что считает себя кем-то большим для Нагито, чем все остальные. Но в то же время мысль о том, что он и есть кто-то больше, заставляет его чувствовать трепет, будто сердце сжали тисками. Это хорошее чувство, оно полно восторга и счастливых мыслей, и, постойте... может, он действительно хочет, чтобы Чиаки подумала, что за этими словами кроется тот самый подтекст.       — Мгм. — Она всё ещё сосредоточена на своей игре, отбивая пальцами по экрану с какой-то невероятной скоростью и Хаджимэ, возможно — возможно, — лишь немного раздражён тем, что она не услышала его опровержения. Или наоборот, испытывает облегчение. Или что-то между. Всё становится слишком сложным.       — А ты что тут делаешь? — спрашивает он. Вполне справедливо перевести стрелки на неё, как кажется Хаджимэ, учитывая, что её заявление подразумевало, что никому не разрешено находиться тут, включая и Чиаки.       — Что? Оу, — её глаза наконец устремлены в сторону Хаджимэ, и девушка приостанавливает игру. А может и не приостанавливает — с учётом, что музыка всё ещё играет на полную катушку, а персонажи о чём-то без умолку болтают, — но сейчас она сосредоточена на нём, и это единственное, что имеет значение. — Я иногда прихожу сюда для уборки.       И, конечно же, именно в этот момент Хаджимэ замечает волоконную тряпочку для пыли и бутылочку с распылителем высококачественного органического средства для очистки поверхностей, лежащую рядом с её креслом. Жидкость в нём привлекательного лавандового оттенка — такой цвет Хаджимэ бы ожидал увидеть в каком-нибудь фруктовом коктейле с завышенной ценой, который Казуичи заказал бы в баре.       — Логично. — По иронии судьбы, он только что думал о пыли и том, что она может значить, но он решил не озвучивать эту мысль.       — Мгм-м-м, — снова произносит она, и в тот же момент возвращается к своей игре; компьютер Нагито готов к выключению, а Мацуда всё ещё наверху. А Хаджимэ не знает, чем ему занять себя, потому что он внезапно сталкивается со знакомым ощущением непринадлежности к месту, в котором оказался.       Поэтому он поправляет коврик для мыши на столе, стирает пятнышко, образовавшееся на углу монитора, на секунду прислушивается к шелесту деревьев в открытом окне — в общем, делает всё, что угодно, лишь бы отвлечься от слишком сильного ощущения, бурлящего в горле.       Не прошло и трёх минут — хотя кажется, что прошла целая вечность, — как Чиаки вздыхает и откидывается на спинку кресла. Такая реакция, которую Хаджимэ ожидал бы скорее от проигрыша, сопровождается безошибочным звуком внутриигровой шумихи, и Чиаки поворачивает экран так, чтобы он мог увидеть слова «МИССИЯ ЗАВЕРШЕНА», выгравированные золотыми буквами.       — Хотела закончить с этим... — её предложение прерывается зевком, — ...целый день.       — Не было времени?       Хаджимэ всё ещё чувствует себя немного неловко, начиная их разговоры. Это глупо, но ничего не поделаешь. Чувствуется, что между ними лежит пропасть, широкая зияющая пропасть, разделяющая годы, проведённые вместе, и момент их воссоединения. Только вот предельно ясно, что Чиаки не испытывает того же, судя по тому, как легко и беззаботно она вливается в каждый их разговор, и Хаджимэ солгал бы, если бы сказал, что не завидует.       Она позволяет себе ещё разок зевнуть и сползти в кресле:       — Не-а. Весь день бегала.       — Оу. Мы можем пройтись куда-нибудь ещё, если хочешь, — предлагает Хаджимэ, обращая внимание на то, что она выглядит не очень расслабленно.       — Ты здесь уже всё?       Её глаза так открыты и ярки, так наполнены искренним интересом, что Хаджимэ чувствует укол вины, когда думает о сказанной им лжи.       — Да, всё сделал, — он едва ли справляется с неловким комом в горле. У него нет причин чувствовать себя паршиво, но он думает о ревности, сжимающей его внутренности, о том, что он чувствует её из-за Нагито, а не из-за неё, и о том, что ему немного грустно от факта, что всё не так, как было раньше.       — Можем посидеть на террасе. Погода — самое то.       — Хорошо. — Его пальцы дрожат на мышке, когда он отключает компьютер. — Звучит отлично.       Так они пробираются сквозь лабиринты коридоров — молча, потому что Хаджимэ слишком напряжён, чтобы выдавить из себя хоть слово, — к величественным дверям, расположенным в отдельной комнате, и, наконец, к оазису, который абсолютно не соответствует скромному словечку «терраса». Во-первых, прямо посередине расположен бассейн — самый большой из всех, что Хаджимэ когда-либо видел в своей жизни, — с собственным крошечным водопадом и множеством маленьких огоньков на дне.       — Есть ещё и крытый, — упоминает Чиаки, так небрежно и вскользь, будто это разговор о погоде или о том, чем она поужинала. Она проносится мимо него, направляясь прямо к беседке, увешанной растениями в горшках и пышными, ползучими лианами. Уже стемнело, но Хаджимэ всё ещё может различить вдалеке плеск волн, и тут же вспоминает тот противный сайт и фотографию профиля Нагито: его стеклянную улыбку, притуплённый взгляд, его неестественную позу и то, как его пальцы слишком крепко вцепились в уголок книги на коленях. Это было сделано здесь, и он просто уверен в этом.       — Нагито часто развлекается?       Чиаки бросает на него взгляд, наиболее приближённый к тому вопросительному, на который она только способна.       — Нет..? А что, думаешь устроить вечеринку?       Она говорит это легко, но в этих словах есть привкус чего-то скрытого глубоко внутри невинности. Это напоминает защитный тон, который она использовала, когда они были младше, спасая одноклассников от хулиганов на детской площадке, топчущих ногами и пыхтящих в негодовании, так и не сумевших сравниться с её упорством. Хаджимэ вспоминает об этом с теплотой, но мысль о том, что она испытывает необходимость использовать этот тон в отношении него, намереваясь защитить Нагито, вызывает эмоции, которым он не может подобрать названия.       — Нет! Я просто... когда я познакомился с Нагито, у него было...       То, как он путался в словах, было ужасно тупо. Из всех людей Чиаки была бы последней, кто осудил бы его за то, что он собирался сказать, но это всё равно его беспокоит. Это глупо, и если он сейчас остановится, то будет выглядеть так, будто он пристыжен; и последнее, чего бы ему хотелось — чтобы Нагито каким-то образом узнал об этом, и подумал, что Хаджимэ не в восторге, когда он рядом, так что Хината прочищает горло и заканчивает:       — Когда я познакомился с Нагито, у него была вот эта аватарка, и я подумал, что он фотографировался тут.       — Оу. — Голос Чиаки нейтрален, но в глубине её глаз что-то изменяется. — Вполне может быть. Когда к нему приходят гости, они любят посидеть на улице.       Слова обрываются, будто она начинает ненавидеть привкус, оставляемый ими во рту. Это настораживает.       — Разве это плохо? — рискует спросить Хаджимэ.       Она отвечает не сразу. Наступает полуминутное молчание, во время которого Чиаки только и делает, что разглаживает невидимую складку на юбке и пристально смотрит на свои пальцы.       — Не то чтобы плохо, — наконец произносит она. — Но одна девушка мне не очень нравится. — Затем она поднимает глаза, изучая растерянное выражение, промелькнувшее на лице Хаджимэ. — Он не рассказывал тебе о ней, да?       — Нет. Кто...       — Тогда не мне об этом говорить, наверное.       Хаджимэ может по пальцам одной руки пересчитать те ситуации, в которых Чиаки его перебивала. Это просто не в её стиле, но сейчас в её словах чувствуется настоятельная необходимость — пусть и едва уловимая, — которая не очень хорошо ощущается в их взаимоотношениях.       Она замолкает, поджимает губы, а затем продолжает:       — У Нагито... тяжёлая жизнь. Ему трудно отсеивать тех, кому в ней не стоило бы быть. Но, опять же. Не мне об этом говорить.       Её улыбка случайна, словно единственная её цель — успокоить Хаджимэ, хотя они оба прекрасно понимают, что, в таком случае, она с поставленной задачей не справляется. Единственный шум момента — тихий плеск волн, и это походит на фильм, в котором звуковое сопровождение обрывается для какого-то важного мгновения.       Хаджимэ смотрит вверх, на возвышающиеся стены дома — холодный серый камень и чистые окна, своеобразную неприкасаемую крепость, — и думает о Нагито, запертом где-то в своей комнате с доктором Мацудой и его секретами. Хаджимэ находит схожесть с Рапунцель и её башней.       Ему интересно, о чём они говорят. Ему интересно, почему он так сильно хочет быть там, а затем напоминает себе, что уже и так знает ответ на этот вопрос.       — Извини. Я тебя расстроила, да?       Хаджимэ не сразу понял, как выглядит, уставившись на дом Нагито, словно погружённый в себя подросток. Чиаки смотрит на него таким участливым взглядом, какой бывает только у бездомных кошек и потерявшихся детей. От этого вся его кожа покрывается мурашками.       — Нет, — поспешно отвечает он. Может чуть резче, чем стоило, но это остаётся незамеченным. — Нет, я просто... я просто понял, что не так уж и много знаю о Нагито. — Затем он глубоко вздыхает, находя в себе силы закончить мысль. — Если уж быть до конца честным, мне кажется, я и о тебе теперь не так уж и много знаю.       Чиаки издаёт какой-то приглушённый звук — вздох, может быть, но Хаджимэ не смотрит на неё. Он слишком занят разглядыванием неоновых огней бассейна. Он твердит себе, что это идеальная обстановка для подобных разговоров: ночь, хорошая погода, света достаточно, чтобы были видны лица, но не крошечные детали, которые могли бы выдать слишком много информации.       — Прошло так много времени, — тихо говорит она на выдохе.       — Ага.       На этот раз молчание и впрямь оглушительно. В этом нет ничего странного, но воздух кажется не бесконечным; всё выглядит так, словно они признали поражение перед теми годами, разделившими их, разве что...       — Тогда мы должны наверстать его!       Разве что он должен был знать, что Чиаки это не остановит. Когда он смотрит на неё, печальный, созерцательный взгляд уходит, уступая место чему-то, подобному яростной решимости.       — Расскажи мне всё, чем ты занимался, Хаджимэ. Даже о мелочах. Мы можем сидеть здесь всю ночь и разговаривать до самого рассвета.       И тогда они смеются — чисто и ярко, уподобляюсь звёздному небу над их головами, и это становится похожим на жизнь раньше. Будто они никогда не расставались. И так оно и есть: ощущается, что та широкая пропасть сужается до жалкой трещины на тротуаре.       — Тебе точно не захочется слушать всё, — Хаджимэ едва удаётся выдавить из себя слова вперемешку с хихиканьем. — Я живу довольно скучно, если честно.       — Да для тебя всё скучно, — отвечает Чиаки, её лицо очаровательно порозовело от натянутой улыбки, которая грозится вот-вот сорваться с лица.       — Не всё.       Когда они смотрят друг на друга, это сокровенно. Но в этих переглядках больше нет той искры, которая заставляла бурлить чувства внутри Хаджимэ перед школой. Он не чувствует ничего, кроме приятной платонической радости, даже когда он копается в себе и пытается испытать старые эмоции.       На мгновение ему становится горько — это очередная вещь, украденная когтистой лапой времени. Это печалит его, пока он не вспоминает тонкие как тростинки руки, сонный голос в номере отеля и сверкающие, удивительные глаза, и он понимает, что всё, что он испытывал к Чиаки Нанами, никогда не сравнится с тем, что он испытывает сейчас.       — Какой твой любимый цвет? — спрашивает Чиаки, и когда Хаджимэ возвращается с небес на землю, она склоняется в своём кресле так, словно готовится слушать самую интересную историю в мире.       — Зелёный, — мгновенно отвечает Хаджимэ. — Или, не знаю, красный там? Пожалуй, оба.       — Как Рождество. Ты не изменился.       — Ага. Ну а твой?       — Розовый. Определённо.       Она говорит это с добродушным сарказмом, присущим ей одной. Хаджимэ почти наверняка думал, что больше никогда не услышит этого. Они снова смеются, Чиаки задаёт новые вопросы, и так продолжается всего несколько секунд, хотя на самом деле проходит почти час. В какой-то момент — прямо посреди вопроса Чиаки о том, действительно ли он каждый день надевает галстук на занятия, — он замечает силуэт, прошедший мимо одного из окон. Это заставляет его вернуться к мыслям о Мацуде и Нагито, и о том, что, несомненно, осмотр должен уже быть окончен. Внутри него нарастает паника.       — Мне нужно вернуться, — он вскакивает на ноги, едва ли не уронив на землю телефон, лежавший на коленях. — К Нагито.       Глаза Чиаки прищуриваются, когда она улыбается ему. Как будто ей известно что-то особенное. Что-то личное, чем она не хочет делиться, но считает это очень занятным.       — Тебе нужно проведать его, — только и говорит она, хотя её губы кривятся, кажется, в сдержанном желании сказать что-то ещё. Вместо этого Нанами вскакивает на ноги и обхватывает руку Хаджимэ. — Было очень хорошо. Я правда очень скучала по тебе, Хаджимэ.       — Да, — соглашается он. — Хорошо посидели. Я... я тоже соскучился, Чиаки.       — Угу. — Она резко кивает и протягивает руку. — Значит, на этот раз мы не протупим и обменяемся номерами. Нужно же как-то общаться.       И да, она права. Хаджимэ с нежностью вспоминает те дни, в которые они ещё не потеряли связь, когда у них появились новые номера, но они постеснялись сказать друг другу об этом. Те дни, когда они играли до трёх часов утра, перешёптываясь между собой, чтобы родители не услышали, а потом переписывались целыми днями до тех пор, пока не могли повторить. Он корит себя за то, что не подумал об этом раньше.       — Опять будем всенощные устраивать? — подшучивает он, когда они обмениваются телефонами, Чиаки улыбается этому, и, несмотря на все моменты, в которые он мог оступиться, всё в порядке.