Глава 16.
4 января 2023 г. в 23:42
Нагито кажется, что всё начинается где-то перед ужином — наверное, примерно в тот момент, когда Хаджимэ осторожно удаляется на кухню, а Казуичи приглашает его присесть на диван. Солнце только начинает прятаться за перила балкона, отбрасывая длинные тени на потёртое дерево, и на секунду он вспоминает балкон своей спальни, с одним только стулом, крошечным столиком и ничем, кроме них.
Это не очень приятное чувство. От одной мысли об этом в горле поднимается нечто едкое, но Нагито принуждает себя проглотить это, а затем улыбнуться, чтобы аккуратно занять отведённое ему место. Потому что вот, что происходит на самом деле: его оценивают, чтобы понять, насколько он достоин чего-то, и печально, что Комаэда уже сам знает ответ.
Они ему нравятся, Казуичи с Фуюхико, — они приятные. Они подшучивают друг над другом, втягивают его в разговор, и, что самое главное, не смотрят на него с тем странным выражением, которое можно трактовать, как непонимание того, зачем его пригласили. Нагито не ожидал этого, но он сумел принять, вот и всё. Так что да, они приятные.
И даже так, Нагито не пускается в наивность. Он смотрит на то, как Фуюхико пинает ножку стула, на который опирается Казуичи, смеётся с шуток о Хаджимэ в роле идеальной домохозяйки, и всё это так естественно, что он не может не чувствовать себя вторженцем. Он лишь гость, не более. Ему здесь не место.
— Воу, чего ты, чувак? Чего раскис? Мы ж вроде не такие уж плохие, да?
Диванная подушка, на которой сидит Нагито, скрипит, когда он двигается. Его диван дома не издавал таких звуков.
— О, нет, вовсе нет! Я не хотел показаться грубым. Для меня просто большая честь, что вы впустили такого, как я, к себе домой.
На этот раз Фуюхико говорит громче:
— Никто не говорил, что ты грубо себя ведёшь.
— Что вы там с ним творите?
Хаджимэ высовывается с кухни — с ложкой в руке и с прищуренными глазами — и внезапно Нагито понимает, каково быть умирающим комнатным растением, увядающим под флуоресцентными лампами и кондиционером, который установлен на градус выше нужно.
— Ничего, Хаджимэ. — Нагито говорит чётко в тот же момент, когда Казуичи выпаливает:
— Да ничего! Он просто ведёт себя странно!
Он не вздрагивает от этого, не пугается, лишь в закромах разума всплывет мысль, что это то, от чего и злится Хаджимэ. Потому что он сейчас зол, или, как минимум, раздражён, и других причин этому, кроме как то, что Нагито не ладит с остальными, как хотелось бы, нет. Они не ладят, и именно из-за этого всё происходящее становится слишком сложным для восприятия.
— Если ты собираешься его оскорблять, я его возьму с собой на кухню.
— И как ты собрался это делать? Сегодня утром там в одиночку было хрен повернуться.
Уголки глаз Хаджимэ морщатся, но совсем не так, как когда он улыбается.
— Уж что-нибудь придумаю.
И это превращается в своеобразную схватку: Казуичи и Хаджимэ ходят туда-сюда, а Нагито и Фуюхико смотрят на это. Никого особо не беспокоит происходящее, что делает ситуацию куда более смущающей. Хаджимэ со сложным выражением лица впечатывает Казуичи в стул, но Сода ничего не делает, только переворачивается так, что опирается на спинку мебели ногами, свесив голову. А Фуюхико, кажется, вообще парится меньше всех: он занят тем, что печатает что-то на телефоне. Всё это приводит в ужасное замешательство, и — не в первый и уж точно не в последний раз — Нагито задумывается о том, насколько он неумел в социальных аспектах.
Ткань под ним исцарапанная и износившаяся. Одна нитка торчит чуть выше других, и он принимается дёргать его пальцами, чтобы отвлечься. Он производит плохое впечатление. Он ставит Хаджимэ в неловкое положение, и его больше никогда не пригласят, и Хаджимэ больше никогда не захочет с ним говорить, и…
— Эй, Казуичи. Либо извинись, либо завались нахер.
Последовавший за этим стук может быть только от падения — и, учитывая, кто в каком положении был несколько секунд назад, понятно, кто упал, — но нитка, за которую схватился Нагито, стала слишком интересной, чтобы он оторвал от неё взгляд. Или, скорее, это он слишком резво погрузился в компульсии, которые, он сам знает, он должен прекратить, потому что иначе друзья Хаджимэ будут считать его странным, и сам Хаджимэ будет считать его таким, а ещё хуже…
— Нагито, Казуичи просто пошутил.
А ещё хуже стыд, который накрывает с головой, когда он поднимает глаза и видит, что все взгляды обращены к нему, излучая разную степень обеспокоенности. Худшей у Хаджимэ. Он стоит на полпути с кухни, словно не в силах определиться: остаться на том же месте или подойти к Нагито. В его руке всё также зажата ложка, мокрая от воды; закипающая же на кухне вода предназначена, чтобы Хаджимэ мог приготовить им ужин, а Комаэда тут мешает.
— Оу, не волнуйтесь за меня. Я просто думал о том, как же ужасно, должно быть, жить с таким диваном.
Кажется, это именно то, что могли бы сказать парни. По крайней мере, Казуичи, который уже несколько раз сделал замечания «к слову» о плачевном состоянии их общежития-дробь-квартиры. Нагито даже пытается подчеркнуть это косой полуулыбкой, которой многие люди пользуются, когда шутят в подобном ключе, но, возможно, это не срабатывает, потому что Хаджимэ в замешательстве склоняет голову набок, а губы Казуичи сжимаются в нечто неописуемо тонкое.
Он выглядит почти сердитым, и возникает новое напряжение, которое сжимает грудь Нагито и заменяет воздух. Оно висит несколько долгих секунд: до тех пор, пока Фуюхико не смеётся, наклоняясь, чтобы хлопнуть Нагито по спине так сильно, что он чуть не делает кувырок вперёд.
— Видишь? Хоть кто-то понял.
Будто прохладный ветерок проносится по помещению, унося с собой напряжение, заполнявшее комнату. Всё, от чего Хаджимэ так вышколено стоял, исчезает, давая ему возможность расслабиться и проскользнуть обратно на кухню, чтобы продолжить с готовкой. Лицо Казуичи тоже перестаёт быть таким натянутым, но в его взгляде есть что-то колкое, острое, что заставляет Нагито занервничать. Фуюхико же, наоборот, выглядит до невозможности довольным, придвигаясь поближе. Нагито не замечал этого раньше, но через его правый глаз наискось проходит слабозаметный шрам. Кажется, его можно разглядеть только при хорошем освещении, и хоть в Нагито просыпается любопытство, он решает, что спрашивать об этом не стоит. Не после того, что случилось несколько секунд назад.
— Ты ужасно тихий, да? По рассказам Хаджимэ, я думал, что ты будешь незатыкаемым.
— Я… Хаджимэ так говорит обо мне?
Может, он должен быть задет этим заявлением. На мгновение он думает о Джунко и том, что бы ответила она. Но, в отличие от Джунко, через мгновение ему становится всё равно, ведь выяснилось, что Хаджимэ рассказывал о нём своим друзьям, и от одной этой новости что-то тёплое расцветает в животе.
— Ага, но, тип, не в плохом смысле. Ему нравится слушать тебя, — добавляет Казуичи. Он снова в норме, облокачивается на подлокотник кресла, покручивая что-то в руках.
Этого достаточно, чтобы превратить тлеющее тепло в настоящий пожар.
— О.
— Ага, он половину времени о тебе не затыкается. Правда, Хаджимэ?
Сам же Хаджимэ, должно быть, уже привык к подобному, потому что он не отзывается. Не задаёт вопросов, как сделал бы Комаэда, — просто высунул средний палец из дверного проёма, пока наклонялся к холодильнику, чтобы вытащить из него что-то. Нагито вновь поражается тому, как же обыденно всё это выглядит.
— Очевидно, он нас не слышал, — говорит Казуичи. В его голосе какая-то забава, которую Нагито разделить не может.
— Не то чтобы он мог сейчас что-то сделать, — отвечает Фуюхико и подмигивает Нагито. Он и этих слов не понимает, поэтому он способен лишь на тихий смех. Он рад, что заправил галстук под безрукавку, иначе сейчас бы он без конца дёргал его конец.
Он хочет что-то сказать — нужно сказать что-то, чтобы этот разговор не превратился в слишком односторонний, — но любые слова, что приходят на ум, лишь застревают в горле. Он должен спросить их об учёбе или любимых занятиях, о том, где они выросли или как познакомились с Хаджимэ. Что угодно, лишь бы не выставить себя тихим чудаком, не интересующимся их жизнью.
— Ты, получается, живёшь на другом конце города, да?
Фуюхико спрашивает об этом так непринуждённо, что на мгновение Нагито не чувствует ничего, кроме ослепляющей зависти.
— У океана, да, — начинает он, а затем, по привычке, продолжает: — Можете приезжать на пляж, если хотите.
— О да, чёрт возьми, а там можно поглядеть на загорающих девчонок?
Казуичи вскрикивает так громко, что Нагито не сдерживает улыбки:
— Там нет никаких девушек. Это частный пляж. Да даже если бы они были, тебе не стоит на них пялиться.
Фуюхико одобрительно фыркает, снова хлопая Нагито по спине. Таким образом он выказывает своё удовлетворение, и пусть Нагито не огромный фанат такого, он считывает это за хороший знак. Вид Казуичи же говорит то ли о возмущении, то ли о пристыженности. Его рот кривится, будто Сода съел что-то, что хочется выплюнуть.
— С чего ты вообще решил, что он разделит твои извращения, Каз? — ворчит Фуюхико. Это звучит почти как оскорбление, но что-то подсказывает Нагито, что эти слова им не являются. Он уже видел, как они трое взаимодействуют между собой, и это почти…
Почти как если бы Фуюхико относился к нему как к другу.
— Не попробуешь — не узнаешь, — с хныканьем выдаёт Казуичи. И Нагито наконец встречается с этой высокой, тянущей слова интонацией, на которую Хаджимэ не раз жаловался.
Никто не отвечает — слова Фуюхико повисают в воздухе, но, видимо, его это не особо волнует. Фуюхико возвращается к телефону, а Казуичи берёт в руки маленький гаечный ключ, и Нагито, который понятия не имеет, что будет грубее: пялиться или убежать к Хаджимэ на кухню — позволяет всё исследовать взглядом.
Стены уныло-белого цвета, и их едва ли видно из-за всего навешанного декора. Тут и плакаты, о которых говорил Хаджимэ: постеры с названиями фильмов, с техникой и один, частично спрятанный за другими, с изображением полуобнажённой девушки, растянувшейся на капоте машины. Всё это — мешанина неровных краёв и чистых глянцевых уголков, и, как бы глупо это ни было, Нагито чувствует себя как один из этих плакатов: вырванный из журнала, крошечный и невыразительный лист.
Эта мысль селит неприятное чувство в желудок. Оно смешивается с осознанием того, что он должен что-то сделать, что-то сказать.
Он прикусывает губу и делает глубокий вдох.
— Э-э, Казуичи, что это у тебя там?
Его голос звучит неуместно в комнате, где нет никаких звуков, кроме отдалённого звучания плейлиста, который играет у Хаджимэ на кухне, и воды, кипящей на плите. Но Казуичи, несмотря на все неоднозначные сигналы, что он подавал странными взглядами и репликами, кажется, не противится. На самом деле, он в восторге от этих слов, судя по тому, как он смотрит на Нагито, когда вскидывает голову.
— Хочешь глянуть? — спрашивает он, а затем, прежде чем Нагито успевает ответить, в два прыжка оказывается рядом с ним. Он втискивается в то мизерное пространство, что осталось на диване, сильно прижимаясь плечом к Нагито, чтобы показать ему то, чем он заинтересовался.
— Это модель двигателя самолёта! — триумфально восклицает он. — Технически это просто теоретическая часть для моей диссертации, но, думаю, однажды эта разработка может выстрелить. И тогда, когда вы полетите куда-то, сможете сказать: «Да сам Казуичи Сода разработал эту штучку, и он самый крутой парень, которого я знаю!».
— Никто так в жизни не скажет.
Фуюхико вставляет эту фразу так выверено, а Казуичи выглядит так оскорблённо, что Нагито не может не расхохотаться. Либо это, либо признаться Казуичи, что он больше никогда в жизни не ступит на борт самолёта, но выбирать не приходится, ведь смех вырывается сам, хорошо заполняя пустоту комнаты, так что Нагито знает, что это оптимальный исход.
Отдалённо он слышит бормотание Казуичи, вроде «так ты всё-таки можешь вести себя как нормальный человек», а Фуюхико шипит на него, призывая заткнуться, но это не имеет значения. Здесь, окружённый звуками готовки Хаджимэ на кухне и случайными разговорами, он чувствует себя полноценно. На минуту легко даже представить, что он мог бы быть частью этого дома, и разве ли это не всё, чего он когда-либо хотел?
— Так, кто-нибудь, накройте на стол.
Хаджимэ появляется из кухни только для того, чтобы бросить в них троих набор свёрнутых матерчатых салфеток. Они не долетают, как нужно, и приземляются в пространстве между кофейным столиком и диваном. И, может, это как-то связано с тем, что Хаджимэ ловит его взгляд, когда бросает набор, учитывая, что лицо его ещё и расплывается в застенчивой ухмылке, от которой кажется, что в этом комнате только они вдвоём. Нагито любит такие моменты. Больше, чем Хаджимэ может когда-либо знать.
— Я с этим маялся на прошлой неделе, — выкрикивает Казуичи. Он делает это так громко, что Нагито уверен, что соседи теперь тоже в курсе событий.
— Ладно, и чё дальше? У нас уже эта неделя.
Они так прекрасно подходят друг другу, вся троица. У них есть свой маленький мирок, воссозданный тут, в мрачных стенах студенческого общежития, и Нагито никогда в жизни никому так не завидовал.
— Хэй, Нагито? Не хочешь помочь мне с хлебом?
Он смотрит на свои руки, и понимает это слишком поздно. Голос Хаджимэ тихий и спокойный, он разрезает мысли, что начали впиваться в сознание, словно раскалённые иглы. Когда он поднимает глаза, кажется, что всё кругом утекает через фильтр, и остаются только глубочайшие зелёные глаза и улыбка, от которой в животе Нагито что-то плавится. Хаджимэ протягивает ему руку, навевая воспоминания о сказках, которые когда-то давно ему читала мама: о добром принце, спасшем свою принцессу из лесу, или о поцелуе настоящей любви, избавляющем от тьмы.
— Конечно, — говорит он и поднимается со своего места. Его движения скованны, и чувствует он себя странновато, когда пробирается мимо мебели, загромождающей комнату, но Хаджимэ ждёт его, и они проведут немного времени на кухне, как в тот самый вечер, так что всё будет хорошо. Фуюхико и Казуичи даже глазом не моргнули, когда Комаэда нырнул под руку Хинате. Они отмалчиваются и тогда, когда Хаджимэ перекладывает ладонь на спину Нагито и выводит его за дверь, и даже тогда, когда он наклоняется через плечо Нагито, чтобы помочь ему снять буханку со сковороды, даже зная, что парни наблюдают.
— Пасту здесь готовить проще всего, — говорит Хаджимэ, жестом обводя миниатюрное помещение, в котором они находятся. Столешница — если это можно так назвать — едва вмещает в себе три шкафчика, а холодильник и плита придвинуты друг к другу вплотную. За ними стоит микроволновка, которая выглядит слишком старой, чтобы работать, и Нагито это нравится.
— Всё, что делает Хаджимэ, будет великолепным, — заверяет его Нагито и наслаждается румянцем, который получает на это.
— Ага, просто, ну, есть что-то своеобразное в спагетти, приготовленных на конфорке, которая не зажигается до конца.
Хаджимэ так близко стоит — так близко, что его дыхание обдаёт уши Нагито, и пусть это не неприятно, но странно. Это бросает Нагито в воспоминания о других временах: с другим дыханием, другими словами, нашёптываемыми над ухом, что тоже не было так уж неприятно, но это был не Хаджимэ.
— Никогда не ел спагетти, которые бы так готовили, — говорит Нагито. Во рту пересохло. Его язык пробегается по нёбу, и ему хочется, чтобы это был язык Хаджимэ. Язык, или рот, или и то, и другое, может быть. Скорее всего, и то, и другое. Если он чуть-чуть повернётся, выгнется вправо на несколько градусов и откинется назад, ему не придётся довольствоваться одним лишь только желанием.
— Можешь считать себя особенным, потому что это не полуфабрикат. Казуичи мне вздохнуть свободно не даст, не напомнив, что тебе я покупал хорошие продукты, а ему — нет.
Его глаза распахиваются от этого, и он может сделать шажок назад, чтобы рука Хаджимэ крепче сжала его спину. Нагито хочет быть смелым, хочет забыть, что Казуичи и Фуюхико сидят в другой комнате, чтобы повернуться и таким образом перейти Рубикон, но вместо этого ему удаётся только выдать:
— Ты не должен был это делать ради меня. Я знаю, э-э… я не хочу быть в тягость.
— Не так уж и в тягость купить что-то в другом отделе продуктового, — возражает Хаджимэ, но нежно, искренне и трогательно мило.
— Раз ты так говоришь.
— Говорю.
Они берут нож, чтобы отодрать хлеб от сковороды. Он приземляется на столешницу, издавая глухой звук.
— Я никогда раньше не готовил, — шепчет Нагито в наступившей тишине. Возможно, он уже говорил об этом Хаджимэ, но он не помнит точно.
— Наверное, пока не захочешь, и не нужно этим заниматься, да? — спрашивает Хаджимэ.
— Ага.
Да ему в принципе не нужно, никогда не было нужно, но он готов заниматься этим хоть каждый день, если бы Хаджимэ был с ним.
— Тебе хорошо? — спрашивает Хаджимэ после паузы. Этот вопрос, как и всё остальное, окутывает их своей дымкой, и Нагито почти не приходится задумываться над ответом.
— Да. — С лёгкостью говорит он. — Но всё равно странно быть тут. Думаю, это просто чувство такое, так что… да.
Хаджимэ лишь задумчиво хмыкает. Нагито благодарен ему за это, потому что Хината мог бы вместо этого начать задавать ещё больше вопросов, на которые, как ему кажется, он не смог бы ответить.
— Ты им нравишься, если тебя именно это волнует.
Они отодвинулись друг от друга, чтобы закончить с готовкой, но расстояния так мало, что это почти не ощущается. Нагито занимается нарезанием хлеба на толстые ломти, раскладывая их на сервировочном блюде — большом пластиковом предмете, который Хаджимэ вытащил из шкафчика, — так, как его учили повара давным-давно. Это и ностальгически, и вовсе нет — можно сказать, одновременно.
— Они мне тоже, — тихо отвечает Нагито. И это правда, они действительно ему нравятся — гораздо больше, чем Джунко и её толпа последователей, которые никакого интереса к нему не питают. Он ненавидит её, но одновременно и любит, просто потому, что с ней он не считается одиноким.
Хаджимэ посмеивается над этим, оказавшись в большом облаке пара, которое поднимается, когда он выливает воду с кастрюли.
— Если тебе не понравился Каз, то ничего страшного. Я б тебя не винил в этом.
Они смеются вместе, потому что Хаджимэ шутит. Он всегда шутит в таком ключе о своих ребятах, потому что любит их, и они любят его взаимно, и Нагито, вопреки всему, надеется, что он тоже в этом участвует.
— Спасибо, что пригласил меня.
— Тебе не нужно постоянно говорить «спасибо». Я уже давно хотел вас всех познакомить.
Свет над ними яркий, резкий. Лампа слегка гудит, и слишком сильно освещает комнату, но Хаджимэ выглядит в этом освещении прекрасно. Он склонился над кастрюлей с соусом, который помешивает, стоит ему начать бурлить. Нет нужды что-то говорить — им комфортно в присутствии друг друга, и это так душераздирающе по-домашнему, что Нагито хочет запечатлеть этот момент в своей памяти на всю оставшуюся жизнь. Это не ужин в полночь в углу зала крошечной кафешки, но это лучше. Это его.
— Итак, как думаешь, они уже накрыли стол?
Ему даже не нужно поднимать взгляд. Хаджимэ аккуратно встал между Нагито и стеной, прислонившись к ней, словно делясь большим секретом, и отсюда отлично видно, как морщится кожа вокруг его глаз, когда он улыбается, и как его губы слегка растягиваются.
— Если хотят есть — да, — отвечает Нагито. Со своей стороны ему видно, как Казуичи время от времени выглядывает в дверной проём — появляется чёткое ощущение, что это не имеет никакого отношения к ужину.
Что-то в его словах заставляет Хаджимэ поджать губы в раздумье. Не сказать, что ему не идёт такое выражение лица, но от него что-то сжимается у Нагито в груди.
— Что ж, если нет, тогда нам придётся уйти куда-нибудь и съесть всё в одиночку, — говорит он. Это тихий шёпот на самое ухо, интимный, заставляющий всё кругом блекнуть. И Нагито становится стыдно — на полминуты точно — за то, как сильно он хотел бы, чтобы они были только вдвоём. Ему нравятся Казуичи и Фуюхико, очень нравятся, но они всё ещё немного нервируют его, да и его терзает боль, которая появляется время от времени, когда они начинают с ним говорить. Но самое главное, что время, проведённое вместе с Хаджимэ, ему настолько дорого, что он будет рад любой возможности его получить.
Во рту пересохло, и сформулировать правильный ответ не представляется возможным. И всё уже не кажется таким уж сложным, да и Хаджимэ стоит так близко, что Нагито чувствует запах его одеколона — глубокий и такой знакомый, что кажется родным. Если бы он хоть немножко наклонил голову вправо, он бы коснулся головы Хаджимэ. И слишком заманчива мысль о том, чтобы положить голову на его плечо, как во всех тех душещипательных романтических фильмах, которые он смотрел много лет назад.
Но это странно, потому что есть огромная разница между мыслями и действиями, и всё же он чувствует что-то тёплое над своим ухом, а запах одеколона становится всё сильнее. Хаджимэ издаёт какой-то сиплый звук, словно ему не хватает воздуха, от которого, по идее, Нагито должен немедленно отшатнуться. Вот только это не похоже на раздражение — да вообще ни на что не похоже, — и крошечная толика храбрости, которую Нагито припрятал «на чёрный день», даёт ему мотивацию поднять голову.
Он роняет её на плечо Хаджимэ, и гордится тем, что не вздрогнул от неожиданности, когда тот нерешительно наклоняет свою голову и прижимается сверху. Кажется, они оба не дышат, ожидая того, чего безбожно бояться — того, что кто-то из них оттолкнёт другого.
— Ты такой мягкий, — шепчет Хаджимэ через несколько секунд. Он слегка поворачивает голову и зарывается носом в густые пряди Комаэды. Если очень постараться, Нагито может представить себе, как губы Хаджимэ прижимаются к его макушке, его губам, его шее.
Увы, этот момент не может длиться слишком долго, и оба прекрасно это понимают. Хаджимэ отстраняется первый, поглаживая растрёпанные им волосы.
— Пока что всё, — говорит он так, чтобы было слышно только в мизерном пространстве между ними. В его словах чувствуется нежелание.
«Это было прекрасно», — хочет добавить Нагито. Или: «Давай повторим это потом. Желательно, когда в трёх метрах от нас не будут ошиваться твои соседи и на плите не будет готовиться что-либо».
Хаджимэ достаёт миску из одного из шкафчиков. Мир словно возобновляет свой ход: помешивание соуса и перенос хлеба на стол. Всё то, чем они должны были заниматься, но что Нагито хотел бы прервать на хотя бы ещё одну минуту ради того, что произошло несколько секунд назад, чем бы это ни было.
— Можешь отнести это на стол? — спрашивает Хаджимэ. Он протягивает блюдо с салатом, взявшееся, казалось бы, из ниоткуда.
— Где-то конкретно?
— Где тебе понравится.
Хаджимэ улыбается ему, когда он берёт блюдо, и пусть этой улыбке далеко до многих других, от неё в сердце Нагито всё равно происходит что-то странное. Он прямо видит, как быстро проходит к столу, если бы это был их дом и их ужин.
Казуичи издаёт звук, похожий на гудение, с другого конца комнаты:
— Ну наконец-то! Я думал, вы уже забыли про еду.
Когда Нагито резко оборачивается к нему и Фуюхико, второй одаривает его хищной ухмылкой.
— Если вы двое хотите, чтобы мы ушли после ужина, только скажите.
Смущение, охватившее его, настолько всепоглощающе, что Нагито не может сделать ничего, кроме как поспешить обратно в безопасность — на кухню. Он прижимается к крошечной стенке, которая, как он теперь понимает, даёт лишь минимальное укрытие от любопытных взглядов из гостиной.
Как только он забегает, Хаджимэ поднимает глаза, явно удивлённый таким внезапным появлением. Он спрашивает, Нагито объясняет, и реакция в виде румянца, пробежавшего по лицу Хинаты, заставляет сердце Комаэды сделать кульбит.
— Не слушай их, — говорит Хаджимэ, вновь склонившись над кастрюлей. Его голос дрожит при этих словах, но не в негативном ключе, и эта неопределённость делает ситуацию более милой.
Ровно в шесть они садятся за стол. Стулья расставлены как-то странно, и Нагито на долю секунды улавливает, как Хаджимэ кривит губы от этого, но Комаэда искренне хочет показать, что рад быть здесь, поэтому без вопросов опускается на отведённое ему место. Одна сторона стола не очень удобно стоит относительно стены, так что места для ещё одного стула там не хватит. То место оставляют пустым, Фуюхико садится напротив него, а Казуичи втискивается на ту же часть, что и Хаджимэ. В итоге Нагито остаётся сидеть один, напротив остальных, и хоть это и значит, что он может смотреть на Хаджимэ и в его распоряжении уйма места, чтобы двигаться, внезапно возникает чувство, что между ними залегла трещина. Но он быстро подавляет его, потому что оно абсолютно неуместно, и ему не стоит портить ужин, над которым Хаджимэ так усердно трудился, такими мыслями. Да и к тому же, он уже получил своё время у себя на кухне и тут, нет нужды жадничать.
— Видите, вот так мы могли бы есть постоянно! — Казуичи не теряет времени зря, копаясь в миске с пастой. Его глаза практически сияют. — Мисс Сония, может, приходила бы к нам почаще, если б мы шагнули вперёд в этом плане.
Нагито смутно помнит рассказы Хаджимэ о некой Сонии — девушке, за которой, если он правильно понял, ухлёстывает Казуичи. Он знает о Пекояме — девушке Фуюхико — и Гандаме — парне, который, кажется, на самом деле нравится Сонии. Он слышал о Шуичи, Миу и многих других, чьи имена ускользают из его разума, как только приходит жуткое осознание: Хаджимэ рассказал так много о своей жизни, а чем он поделился взамен?
Ничем.
— Вина?
Фуюхико с абсолютно нейтральным выражением лица протягивает блестящую стеклянную бутылку. Нагито никогда не задумывался над тем, что Казуичи и Фуюхико — ровесники Хаджимэ, студенты, а это значит, если верить фильмам, что они весьма падкие на алкоголь.
С алкоголем он никогда не дружил. Об этом позаботились лекарства и Джунко. Она исчерпала все старые запасы спиртного его семьи, хранившиеся в дивном стеклянном шкафу, который Нагито от всей души ненавидел. Он не скучал по бутылкам с причудливыми золотыми этикетками из стекла янтарного цвета. Нет, прекрасно, что они исчезли, только вот он сожалел о времени, потраченном на это, когда он пассивно позволял Джунко спаивать его стакан за стаканом, пока разум не начинал мрачнеть, а выходные не разбивались вдребезги, исчезая из памяти.
— Нагито, будешь?
Он снова возвращается в реальный мир, понимая, что довольно смущающе пялился на руку Фуюхико. Его взгляд переходит на Хаджимэ, чьи брови нахмурены в той манере, что Нагито уже успел изучить, затем на Казуичи, который выглядит так, словно пытается не рассмеяться, и, наконец, возвращается к Фуюхико. Он нетерпеливо встряхивает ладонью, в которой держит бутылку.
— Э-э, да. Прости.
Он почти сразу подносит стакан к губам — плотный пластиковый стаканчик, совсем не похожий на бокалы с тонкими ножками, спрятанные у него на кухне. Жидкость быстро и горько приливает к его губам. Глотать её приходится с трудом.
— Из всех вариантов ты выбрал вино? — дуется Казуичи. Однако это не мешает ему сделать длинный глоток из собственного стаканчика, даже с учётом, что он при этом встаёт из-за стола и направляется к холодильнику.
— Кто-нибудь хочет чего-нибудь получше? — спрашивает он, роясь в шкафу. — Тут у нас зельцеры Хаджимэ, девчачьи напиточки Фуюхико и пиво, которое… не, оно в норме. Я думал, просроченное.
— У нас приличный ужин, — подчёркивает Хаджимэ, когда Казуичи возвращается за стол. Однако он никак не комментирует, когда перед ним ставят банку с напитком.
— Я уверен, что ты больше по чему-то покультурнее, типа шампанского или чего-то такого, но вот то, чем довольствуются бедные студенты.
Он подталкивает такую же банку к Нагито, обнажив острые зубы в улыбке.
— Ты не обязан это пить, — предупреждает Хаджимэ. Нагито видит, как он напряг руку, словно готов поймать напиток обратно.
— Я попробую у Хаджимэ, — соглашается Нагито после полусекундного раздумья, которое далось ему не так уж и тяжело. Он наслаждается тем, как Хаджимэ ёрзает на своём месте, нервно дёргая воротник рубашки, и думает о том, каково это, когда эти пальцы проводят по губам, а не по холодному металлу жестянки, из которой он собирается выпить.
И он выпивает, как только Хаджимэ протягивает ему банку; он дёргает за открывашку, пожалуй, с чуть большей энергией, чем нужно. Теперь он видит, что это зельцер, и жидкость шипит в горле, когда он делает долгий глоток. Он позволяет напитку заполнить рот и глотает всё одним махом, смахивая капельку, вытекающую из уголка рта, и завершает это действо тем, что проводит языком по верхней губе, и возвращает баночку Хаджимэ. Хаджимэ, который выглядит полузаствышим на своём стуле.
— Что за хуйня это щас была? — спрашивает Фуюхико. Он тоже удивлённо склонил голову, но его руки не лежат на столе, как у Хаджимэ, и он не придвинулся к столу вплотную.
Нагито отвечает с видом святой невинности:
— Я выпил.
— Это-то да, но тебе не нужно было пить так.
В ответ он лишь пожимает плечами. Хаджимэ напротив него нерешительно двигает свою тарелку.
— Я хотел убедиться, что мне понравилось.
Фуюхико всё ещё выглядит несколько обеспокоенным всем этим, но позволяет себе расплыться в ухмылке:
— Знаешь, Нагито, да ты действительно что-то с чем-то.
А Нагито не знал этого, — или просто таковым не является, как он сам считает, — но эти слова наполняют его чем-то тёплым. Он не уверен, чем именно в этом поступке заслужил уважение Фуюхико, но он примет его.
— Хаджимэ всегда говорит, мол, «никакой порнухи за столом», а потом даёт вам делать вот это.
Казуичи взмахивает вилкой, когда говорит. Он проворно игнорирует то, что Хаджимэ чуть не подавился пастой, но не может оставить незамеченным пинок по голени через несколько секунд.
— Я просто хотел приличный ужин, — говорит Хаджимэ, откашлявшись. — А ты всё портишь.
— Да не я же только что… это сделал, — защищается он. И это правда — не он, а Нагито.
— Всё, закрыли тему.
Нагито почти что плохо от того, что за столом воцаряется тишина. Он должен придумать, что сказать, но ничего не приходит на ум, так что он потягивает вино, ест в мизерных количествах за раз и наблюдает за остальными из-под ресниц. Казуичи ест с энтузиазмом зверя, вгрызаясь в хлеб, запивая соусом или запихивая в рот сомнительное количество пасты за раз. Быстрый взгляд на Хаджимэ даёт понять, что он выпил почти три четверти своего вина, и, похоже, единственное, что останавливает его от того, чтобы допить остатки — самодовольный взгляд Фуюхико, под которым он тянется к своему стаканчику.
— Тебе разве потом не надо будет за руль садиться? — спрашивает Кузурю.
— От одного стакана со мной ничего не случится. — Затем, как бы в подтверждение своих слов, Хаджимэ наклоняется вперёд, чтобы допить. После этого он облизывает уголок рта, и вдруг Нагито понимает, какую жестокую шутку он сыграл.
— Да, я полностью доверяю Хаджимэ.
— Я слышал, что это лучше, когда ты пьян, — говорит Казуичи, ухмыляясь во все зубы.
— Будто ты разбираешься, — огрызается Хаджимэ. Он выглядит искренне озлобленным.
— Что там по приличному ужину, Хаджимэ?
Нагито абсолютно без понятия, что делать. Боковым зрением он смотрит на Фуюхико, который по-прежнему вскидывает брови и поджимает губы, выражая явное недовольство происходящим. Он понимает раздражение Хаджимэ по поводу предположения, что он сядет за руль пьяным, но ему непонятно, зачем Казуичи вообще предлагает такое провернуть. Если только они не говорят о том, о чём он думает.
— Ну нам всем же прекрасно известно, что у Казуичи ещё долгое и занятное времяпровождение после вечеринок, чего ж ты его в таком свете выставляешь, — продолжает Фуюхико. К этому моменту он скорее смеётся, чем кричит, наполовину выпив свой стакан, и бросает дразнящий взгляд в другой конец стола.
— Да разбираюсь я! И вообще, это была просто шутка.
Казуичи склоняется над своей тарелкой, оперев голову о кулак, и Нагито понадобилась минута, но…
Оу. Оу, да, они говорили не о вождении в нетрезвом виде.
Его лицо, должно быть, в тот же миг приняло нездоровый оттенок, потому что он чувствует на себе взгляд Хаджимэ, и единственным решением сейчас кажется избегание зрительного контакта, пока он делает слишком большой глоток вина. Хорошо ещё, что он не корчится и не морщится, когда глотает его.
— Просто заткнитесь и ешьте, ага? — говорит Хаджимэ. А затем, спустя мгновение, добавляет: — Все, кроме Нагито. Ты в белом списке.
И это — как бы мизерно и бессмысленно ни было — наполняет Нагито каким-то жидким теплом. Оно не обжигающе, как то, что происходит с его лицом, но приятное и длительное — нечто, что берёт начало в его груди, и растекается по всему телу, до самых кончиков пальцев.
Следующие несколько минут проходят в затишье. На фоне гудит холодильник, и атмосфера, которую задаёт квартира Хаджимэ, приятна. Она маленькая и наполнена звуками, в отличие от пустоты, восприимчивой к звукам, как особняк Нагито. Только вот что Комаэда находит печальным, так это то, что он даже не может сосчитать, сколько раз за сегодняшний день провёл между этой квартиркой и своим домом.
В итоге они заводят скудную беседу, тянущуюся до конца трапезы. Каждый выдаёт что-то, напоминающее Нагито о тех званых ужинах, на которых он мучился, сидя за столом, и наблюдал, как родители купаются в похвале, адресованной не им. Однажды он спросил их об этом, в духе любого невинного ребёнка, и после этого его месяц не пускали на такие мероприятия.
Все четверо помогают убраться, несут пустые тарелки на кухню и собирают оставшуюся еду. Хаджимэ неоднократно говорит, что Комаэде не нужно помогать, потому что они и сами справятся и он здесь гость, но Нагито не слушает. Ему нужно это сделать, по большей части из-за того, что хочет, чтобы Хаджимэ знал, что заслуживает помощи, и в меньшей из-за того, что рассчитывает, что это произведёт впечатление на Казуичи и Фуюхико. В итоге, Хаджимэ несколько минут крутится около раковины, прежде чем плюхнуться на диван, а Нагито насухо вытирает посуду, которую ему передаёт Фуюхико. Полотенце у них броское и потрёпанное жизнью, и подобного не найти у него дома, и от этого оно ему ещё больше нравится.
Только вот когда ему передают последнюю миску, это заставляет его занервничать, потому что он не знает, что произойдёт дальше. Он ведь действительно никогда не делал ничего подобного раньше. Званые ужины, которые он устраивает сейчас — если это вообще можно так назвать, — не требуют его участия. В основном, он представлен самому себе, и это нормально, поскольку мешать всеобщему веселью — последнее, чего ему хотелось бы. Но сегодня, когда Фуюхико подбадривал его уточняющими вопросами, он вдруг выяснил, что от одной только мысли о подобном исходе ему больно. Он хочет быть частью чего-то, хочет впитать в себя любые обрывки взаимодействий, до каких только может дотянуться.
В конце концов, Казуичи выхватывает миску из его рук, закидывает её в шкаф, и выкрикивает:
— Давайте сыграем во что-нибудь!
И вот, они толпятся вокруг журнального столика, разложив на нём настольную игру, о которой Нагито впервые в жизни услышал. И вот, они отпускают шуточки в порыве дружеской борьбы, и вот, Нагито оказывается в ванной спустя меньше, чем двадцать минут, проводя рукой по волосам в попытке усмирить то, что кипит у него под кожей. Это слишком, это чересчур сбивает с толку: их искренняя забота друг о друге, рядом с которой не могут стоять ни одни взаимоотношения его жизни. Здесь он чувствует себя маленьким и одиноким.
А ещё он всем сердцем ненавидит резкую смену эмоций, проявившуюся в ходе вечера. Конечно, он сейчас всё портит, но он не может вернуться туда сейчас же. Казуичи выдаст какую-то шутку, а Фуюхико промолчит, но бросит на него напряжённый взгляд, от которого сквозит беспокойством. И Хаджимэ. Хаджимэ придвинется к нему вплотную, положит руку ему на талию или на плечо, и вот с этим он точно не сможет справиться.
— Нагито? Ты там в порядке?
Его руки крепче сжимают раковину, зубы впиваются в нижнюю губу с такой силой, что едва не пробивают её. Вот и Хаджимэ.
— Можешь поехать домой, если хочешь. Если что-то не так, я не хочу, чтобы ты считал себя обязанным оставаться.
То, как Хаджимэ произносит «домой» не похоже ни на одно слово, которое он проговаривал раньше, и это уязвляет где-то глубоко внутри, нежно, прекрасно и жгуче одновременно.
— Не дай мне испортить вечер, — говорит он. Его голос не дрожит, и этим уже можно гордиться.
— Такое впечатление, что после всего, что случилось за вечер, именно это его испортит.
В его голосе слышна нотка юмора, и Нагито вспоминает его слова: «Все, кроме Нагито. Ты в белом списке».
— Я обычно не душа компании.
Шутка вышла неудачной, но он всё равно слышит смех Хаджимэ, тонкий и едва уловимый, больше похожий на долгий выдох, чем на что-то другое.
— Что ж, ну, я без тебя тут быть особо не хочу, так что.
Конец фразы повисает в воздухе, словно нечто, что манит Нагито выйти. Он чувствует себя ребёнком, сидя здесь, но его вдохи, короткие и резкие, и трясущиеся руки будут не лучшим зрелищем для Хаджимэ. Как бы это было жалко, каким бы неуравновешенным бы он мог показаться ему.
Вновь появляется пауза, а затем, приглушённо, сквозь дешёвое дерево двери, слышится:
— Нет, ну правда. Всё в порядке?
Этого достаточно, чтобы Нагито, зажав рот, сдержал звук, который жаждет вырваться наружу. Не всхлип, не вздох, но нечто такое же истошное. Наверно, что-то близкое к вою, ведь он всё равно просачивается через зажатые пальцы.
— Я скоро выйду. Тебе не нужно меня ждать. — Он всплескивает руками перед собой, перед своим отражением, и уже в сотый раз за несколько минут говорит себе, что нужно взять себя в руки.
— Думаю, если я вернусь без тебя, то всё будет выглядеть куда более подозрительно, — говорит Хаджимэ. Он вновь пускается в юмор и доброту. Он слишком прекрасен для такого, как Нагито.
— Они бы уже сказали, если бы это было так.
— Да, сказали бы. — Пауза. — Но я не уйду, пока ты не выйдешь. Просто чтобы ты знал.
И Нагито чётко слышит, что это правда. В этих словах есть убеждение, которое к нему раньше никогда не применяли, и забота, которую люди, кажется, оставляют в стороне.
— А что, если я тут засяду навсегда? — спрашивает он, в шутку, но...
— Думаю, тогда бы и я тут остался навсегда. Это, к слову, было бы невежливо, потому что я не смогу ходить на занятия.
Хаджимэ поднимает взгляд, когда дверь нерешительно приоткрывается. Нагито всё ещё частично закрыт. Трудно разглядеть больше, чем его глаза и ладонь, лежащую на дверной ручке, но он выглядит куда менее омрачённым, чем когда внезапно ушёл в середине игры.
Его губы поджимаются в хрупкую улыбку, когда он окончательно выходит в коридор.
— Я никогда не посмею помешать будущему Хаджимэ.
Иногда трудно понять, что имеет в виду Нагито. Его слова запутаны и подёрнуты дымкой тайны, и это заставляет Хаджимэ периодически беспокоиться о том, что он упускает что-то важное.
— Ты никогда не мешаешь, — заверяет он. То, что их плечи прижимаются друг к другу — маленькая победа.
Нагито хмыкает, и этот звук пересекает всё тело Хаджимэ, а затем стреляет прямо в сердце.
— Так что, — продолжает Хаджимэ, проводя пальцами по тонкому запястью Нагито, — вернёмся туда, или на этом закончим?
Зрачки Нагито расширяются, когда он поворачивается, при чём настолько, что почти поглощают радужку. Слабые остатки дрожи пробегают по его плечам, от чего он выпрямляется.
— Я не хочу портить вечер, — повторяет Нагито, нерешительно и слишком тихо. То, как он трясётся от своих слов, душераздирающе — он словно боится, что Хаджимэ возненавидит его из-за них.
— А что, если, — Хаджимэ прислоняется к стене. Так у Нагито больше пространства для того, чтобы вздохнуть полной грудью. — Что, если мы поедем к тебе и посмотрим что-нибудь? Думаю, Фуюхико уже вполне готов пойти к Пеко, и если мы не уйдём раньше, чем он, нас посвятят во все истории о Сонии, какие только сможет вспомнить Казуичи.
Ещё одна интересная деталь в Нагито — его прекрасный смех. Во всяком случае, настоящий смех. Он заставляет Хаджимэ улыбаться — это уже непроизвольная реакция, которая ещё ни разу не была неуместной за последнее время.
— Мы даже не попробовали пирог, — говорит Нагито, и чувства вины, которое прорывается сквозь их маленький розовый мирок, достаточно, чтобы сердце Хаджимэ рухнуло куда-то в недра земли.
Он знает, как подобные вещи влияют на Нагито.
— Мы не... Я даже не заметил! Прости, Нагито. Можем разрезать его сейчас, если хочешь или...
— Или, — Нагито прикладывает палец к его губам и наклоняет голову в сторону. — Мы можем забрать его и съесть вместе. Просто вдвоём.
В его словах чувствуется нерешительность, будто он уже готовит запасной вариант на случай, если Хаджимэ откажется от этой идеи — что, честно сказать, иронично, учитывая ту уверенность, с которой он перебил его.
Не то чтобы Хаджимэ жаловался. Вовсе нет, потому что он уже представляет, как свернется калачиком под одеялом в игровой комнате Нагито, а они будут есть пирог, пока на фоне будет играть какой-то бессмысленный фильм.
— Я считаю, это лучшая идея за весь вечер.
Он говорит это шёпотом, словно большой секрет, и, грубо говоря, это он и есть, с учётом той истерики, которую закатит Казуичи, когда узнает, что у него отобрали десерт.
Вот так и заканчивается вечер — или начинается, если смотреть на это со стороны Хаджимэ. Нагито прямо неземной в скудном свете прихожей. Он смеётся, на его лице читается чистейшая радость, и если бы Хаджимэ мог, он бы сохранил этот образ навечно. И это странно, ведь ему так много нужно успеть — выпускной, и всё, что будет после него, — но он был бы абсолютно не против, если бы мир застыл прямо сейчас, в этот миг. Он думает о Фуюхико и Казуичи в гостиной, о том, что же они спросят у него завтра, и что он собирается рассказать им, насколько постоянной частью его жизни становится Нагито. Точнее, уже стал.
— Тогда пойдём, Хаджимэ?
Нагито скромно опускает взгляд. Без долгих раздумий они берут друг друга за руки, переплетая пальцы уже в тысячный раз за сегодня, и это прекрасно.
Хаджимэ не променял бы это ни на что на свете.