Of College Loans and Candy Kisses

      Утром они просыпаются поздно, когда солнце уже достаточно высоко, чтобы волны океана блестели.       Его обхватывают руки Хаджимэ, а лицо Хинаты прижато к изгибу его лопаток — о таких объятиях Нагито только мечтал. Его левая рука прижата к боку так плотно, что он может шевелить только запястьем, но это не важно, ведь это не в силах остановить восхитительный разряд, пробегающий по позвоночнику, когда он думает о прошлой ночи: его неловком откровении, заботе Хаджимэ, поцелуях и...       Том, что теперь у него есть парень.       — М-м... наконец проснулся?       Нагито ловит себя на мысли, что, отягощённый сном и приглушённый их позой, голос Хаджимэ звучит глубже. Его горячие губы оставляют дорожку невинных поцелуев от шеи до основания черепа Нагито. Дрожь, которая пробегает по всему его телу, невозможно сдержать, и пусть быть таким чувствительным кажется немного смущающим, смех Хаджимэ — тихий и лёгкий — стирает весь негатив, который он испытывает.       — Давно не спишь?       Хаджимэ хмыкает, прижавшись губами к затылку Нагито, и звук отдаётся по всей голове.       — О, не знаю, минут десять? Недавно.       Рука, которая была прижата к его животу, теперь касается его волос, и хоть они не менее близки, чем раньше, Нагито эгоистично скучает по этому весу на его торсе. Теперь словно резко стало холодно, будто бы целая жизнь, проведённая в одиночестве, исчезла из памяти за восемь часов.       — Нужно было разбудить меня.       — И зачем?       Нагито пожимает плечами, насколько это возможно, пока они так тесно прижимаются друг к другу.       Приятно чувствовать, как Хаджимэ пальцами перебирает спутанные волосы, с которыми он борется каждое утро. Он так аккуратен: некоторые раздвигает самыми кончиками, отодвигая другие — колтуны, поддающиеся только расчёсыванию.       — Ты так сладко спал. Не хотелось мешать.       Одна лишь мысль о только проснувшемся, с затуманенным взглядом и утренней вялостью Хаджимэ заставляет сделать сердце Нагито кульбит. Второй, когда он прокручивает в голове предположение, что Хаджимэ проснулся, взглянул на него и, решив, что ему понравилось увиденное, улёгся обратно.       — Что, если бы я ещё час спал? — спрашивает Нагито. Он ожидает какого-то размытого ответа, чего-то вроде «Я знал, что это бы не было так долго», потому что Хаджимэ, конечно, не стал бы так тратить свой день. И всё же, в свою интонацию он добавляет толику юмора, с которым вопрос становится легкомысленным, не выдающим его мысли.       Но Хаджимэ, с улыбкой, которую Нагито чувствует на своей шее, и с поцелуем, который касается его челюсти, никогда раньше так с ним не говорил.       — Ты такой тёплый, что я бы просто опять уснул. Или, ну, телефон прямо под рукой, а я ещё не посвятил Каза и Фуюхико в курс дел.       — Они обрадуются?       Он думает о том, что нравится соседям Хаджимэ. Трудно представить, что они встретились лично только вчера.       — Конечно. — Волосы колышет чужой выдох; упругая грудь Хинаты прижимается к нему до невозможного близко. Его рука лежит под подушкой — если слегка повернуть голову, то Нагито может это почувствовать, — а кисть, высунутая из-под неё, так соблазнительно пуста, что Нагито обхватывает её пальцами и целует ладонь прежде, чем мысленно взвешивает это решение. — Иди сюда.       Голос Хаджимэ такой упрашивающий: низкий, сладкий и, несомненно, только для него. Ему не дают времени отреагировать, потому что сразу после этой фразы Хаджимэ наклоняется к нему, прижимает их ноги между собой и притягивает его, пока не остаётся ничего, кроме роскошной кровати за спиной и мягкого веса Хаджимэ над ним.       — Ты хоть знаешь, сколько я этого ждал? — спрашивает он, глубоко и искренне, и нет, Нагито не знает, но хочет знать. Одна ладонь на его челюсти, другая — на бедре, и просто рефлекторно он поднимает руку, чтобы притянуть Хаджимэ, его губы, ближе.       — И сколько же?       Словесного ответа не следует — по крайней мере, в тот же момент. Губы Хаджимэ смыкаются вокруг его губ: тёплые, нежные и настолько совершенные, что мир Нагито замирает. Это не имеет ничего схожего с липким сладким блеском, который оставляла Джунко у него на щеке, или и торопливыми, бесстрастными поцелуями, которые он получал от...       Что ж, суть в том, что поцелуи с Хаджимэ — совершенно новый опыт. Ощущения, как ему кажется, такие, какие и должны быть: пьянящие, интимные и вызывающие безграничную зависимость. Они ещё даже не почистили зубы, но это абсолютно не мешает Хаджимэ прикусить ему губу, пососать её и облизнуть следы от острых зубов.       — С того самого первого дня в кафе, — удаётся произнести Хаджимэ между этими действиями и попытками перевести дыхание. — Не знал, случится ли это вообще.       «Неимоверно», — первое, что приходит на ум Нагито. А следом — так как Миайя раз за разом просила его быть снисходительнее к себе, и так как Хаджимэ расстроится, если узнает, что творится у него в голове, — отгоняет эту мысль.       — Я боялся говорить об этом, — признаётся Нагито вместо этого. — Я не был уверен, что ты разделишь мои чувства.       — Мы с тобой чутка дураки, ага? Куча прогулок за руку и объятий, а мы так боялись отказа?       С такого расстояния Нагито может разглядеть пухлые губы Хаджимэ, капельку слюны в уголке рта и то, что его зрачок почти поглотил радужку. Он чувствует футболку Хаджимэ между пальцами — тонкую, но тёплую от его тела, — и использует её, чтобы вернуться к реальности. Это нечто новое, но реальное, и ему не о чем беспокоиться. Ему стоит наслаждаться моментом.       — Ага, — это всё, что он выдаёт в ответ, позволяя повиснуть тишине. Ему это показалось чересчур неуверенным.       Ладонь на его подбородке, следы лёгких касаний пальцев вниз по шее, к месту, где отчётливо ощущается пульс, и губы на его губах, легко накрывающие друг друга.       — Ты так прекрасно вписался в атмосферу, знаешь? — шепчет Хаджимэ мгновение спустя. Его голос тяжёлый, глубокий, но не в той же манере, что раньше. В нём есть нечто отягощающее, но это точно не сонливость. — Я мог бы остаться здесь навечно.       Каким-то образом его рука оказывается на бёдрах Хинаты, и он прижимает его вниз, пока они не оказываются практически прижаты друг к другу. На его штанах нет петель для ремня, в которые можно было бы продеть пальцы, как в фильмах, но это не имеет особого значения, потому что возникает движение, рассекающее воздух, головокружительное ощущение рук под его ногами, и вот, неожиданно он оказывается верхом на бёдрах Хаджимэ.       — Можно? — мурлычет Хаджимэ: тоном, какой Нагито никогда не слышал, и какому никогда не стал бы отказывать.       И Нагито думает, что они идеально подходят друг другу, когда обхватывает руками плечи Хаджимэ, подаваясь вперёд так, чтобы принять положение, от которого у обоих перехватывает дыхание. Прекрасно, как и сказал Хаджимэ.       — Да, — выдыхает он, чувствуя призрачный укус на своей шее и руку, дёргающую за резинку его штанов. Раньше бывало, что он просыпался от подобных вещей, но они всегда были поспешными и в какой-то степени неискренними. Ничего подобного не было с Хаджимэ, который прижимает его так близко, смотрит прямо в глаза и, кажется, куда более искусен, чем Нагито мог себе представить.       — Прекрасно, — вновь говорит Хаджимэ, когда его рука поднимается к рубашке Нагито, ладонь безбожно опаляет кожу, но больше всего у Комаэды перехватывает дух от этих слов.       Нелегко найти дом, считает Нагито, но сейчас, когда они сидят здесь, в рассеянном утреннем свете и в колыбели рук друг друга, ему как никогда хочется принадлежать кому-то.

* * *

      Через час они завтракают на балконе, который видел только одного гостя. Кто-то приносит второй стул, а Нагито приходится выудить со дна ящика две пары солнцезащитных очков. Он говорит Хаджимэ, что никогда не бывал здесь в такую рань, и что океан отражает свет гораздо сильнее, чем по его памяти.       — Красиво, — просто говорит Хаджимэ. Его волосы растрёпаны из-за ветра, а ещё он вновь надел футболку, в которой и спал, только потому, что Нагито сказал, что она ему нравится.       — Обычно я прихожу сюда только ночью, — снова говорит ему Нагито. — Без кого-то. Так что, ну, поэтому здесь и стоит один стул.       Он делает неловкий жест в сторону места, на котором сидит Хаджимэ, и старается не обращать внимания на то, как его голос надрывается в конце. Теперь между ними всё по-другому. Было бы глупо не признавать это.       Когда он облизывает губы, то всё ещё чувствует вкус Хаджимэ, да и ощущение пальцев в его волосах никуда не делось, но дело не в этом. Всё изменилось благодаря его словам, его маленькому признанию, которое, хоть и было совершенно незапланированным и более чем безумным, в конечном итоге было к лучшему. И, если быть честным с самим собой, это принесло некоторое облегчение: словно ему больше не нужно слоняться с ношей этого секрета.       — Значит, я особенный?       Глаза Хаджимэ тёмные, но в них так великолепно отражается океан, что Нагито нравится думать, что он мог бы видеть даже волны, если бы достаточно сильно сосредоточился. Между ними стоит стол, на котором находятся пустые тарелки и две наполовину полные кружки — небольшой, и всё-таки. Кажется, что это слишком большое расстояние.       Нагито хочет улыбнуться, но солнце слепит его, так что выходит слабая усмешка.       — Очень особенный, Хаджимэ.       В ответ он получает этот взгляд. Взгляд, который говорит о том, что Хаджимэ ему не верит, даже если пока не знает, почему, и от этой мысли Нагито словно глотает кислоту. Он не хочет, чтобы Хаджимэ думал, что он лжёт: про балкон, про то что он особенный — да про что угодно, в частности о вещах, о которых он ничего не знает — и о которых ему когда-нибудь придётся узнать — потому что тогда он...       — Ты можешь рассказать мне всё, что угодно, ты же знаешь.       По его костяшкам водят большим пальцем, и Нагито не знает, в какой момент это произошло: Хаджимэ убрал тарелки, отодвинув их в сторону, чтобы перегнуться через стол и взять грязную, отвратную руку Нагито в свою и...       — Я знаю, что то, что ты сказал мне ночью было — да и есть — очень важно, поэтому я просто хотел убедиться, что ты будешь это знать. Что, эм, ты мне очень важен, и я ни в коем случае не хочу, чтобы ты думал, что не можешь мне о чём-то сказать.       Голос Хаджимэ не развеивает ветер, как голос Нагито. Хаджимэ не задыхается, когда слишком быстро идёт по тротуару, а его рёбра не выпирают, словно скалы, из-под кожи, и, может быть, Нагито немного завидует этому. Хаджимэ не имеет секретов, которые нужно оберегать, как ему. Хотя, может, было бы лучше, если бы такие имелись. Может... если бы он на самом деле встречался с кем-то другим, а Нагито был лишь чем-то на стороне, или если бы он исчез на следующий же день после выпуска — это было бы не так плохо, ведь Нагито в любом случае суждено остаться одному, и, по крайней мере, тогда он не будет настолько привязавшимся. Это было бы не так плохо, потому что они не провели бы так много времени вместе, и их чувства не были бы такими сильными и...       Хватка на его руке крепнет. Это почти что больно, и когда он поднимается, то понимает, как сильно сгорбился и как взволнованно выглядит Хаджимэ.       — Что случилось, Нагито? — спрашивает он, но воздух не поступает в лёгкие достаточно быстро, чтобы получилось ответить. — Я что-то не так сказал? Я не хотел тебя расстраивать, милый, не хотел, — слышит он сразу после, а затем появляется Хаджимэ, стоящий перед ним на коленях, и чувствует, что его руки сжимают друг друга, но уж точно не руки Хаджимэ, потому что Хаджимэ никогда бы...       — Дыши со мной, хорошо, Наги? Вот так.       И Нагито бы рассмеялся, будь он в состоянии, потому что Хаджимэ, должно быть, не понимает, что должен проговаривать это, а не только наглядно показывать. Он думает, что в состоянии полюбить этого юношу перед ним, который разжал тиски его пальцев и заменил их своими лёгкими прикосновениями.       Вскоре мир частично возвращается, мелькая пятнами. Ветер обдаёт его лицо прохладой, а не резкими порывами, и шум океана не так уж режет слух.       — Прости, — первое, что он хрипло произносит. — Я не знаю, что на меня нашло.       — Ты чего извиняешься? — выпаливает Хаджимэ, а затем, так как слова, должно быть, звучат слишком резко, добавляет: — Я имею в виду, извиняться ведь не за что.       Его глаза открыты и искренни, и он всем сердцем верит в это, Нагито уверен. Это так трогательно и так печально, только он не уверен, для кого конкретно.       — Ты не должен был этого видеть, — вот всё, что он может сказать. В его голосе прослеживается смущение, но оно смешано со слабостью, осевшей в тоне при начале и конце предложения. Его слова растворяются в ветре, да так легко, что Хаджимэ приходится наклониться ещё ближе.       Или может быть... может, он делает это просто потому, что ему так хочется, учитывая, как его руки полностью обхватывают руки Нагито. Хватка Хаджимэ тянет вперёд, из кресла, и если бы не твёрдая преграда в виде груди Хаджимэ перед ним, Нагито бы благополучно вылетел из него. Футболка на нём всё такая же мягкая, хоть и не столь тёплая, а пахнет смесью средств для волос, которые использует Нагито, и одеколона, к которому, как он знает, Хаджимэ неравнодушен. Ему нравится это. Им подходит.       Оба молчат, и это спокойно, хоть Нагито и требуется несколько напряжённых мгновений, чтобы решить, нравится ли ему такая тишина или нет. В его голове раздаётся унылый вой, напоминающий о ветре — таком, какой был в самолёте в тот день: сильный, пронзительный и не похожий ни на что, что он когда-либо слышал.       — Разве это теперь не часть моих обязанностей? Помогать тебе с такими вещами?       «Такие вещи — моя обязанность, — вспоминает он. — И я должен относиться к ним как к работе, если хочешь выжить».       Только вот на лице Хаджимэ — улыбка одним уголком рта, и тон его не снисходительный, как у других. Его талию обвили руки, а ладонь с любовью поглаживает выступающие позвонки, и всё так отличается от всего, что было раньше.       «Я ни за что не захочу, чтобы это закончилось», — думает одна его часть.       «Это закончится — это лишь вопрос времени», — настаивает другая.       И дело в том, что Нагито понимает, что он обуза, обязанность. Он умён, но даже если бы не был таким, этот факт было бы трудно не заметить. Хаджимэ может не видеть этого сейчас — может не догадываться, что все в жизни Нагито должны заботиться о нём, в той или иной степени, потому что он абсолютно бесполезен — но в итоге он придёт к этой мысли. Это неизбежность, с которой ему пришлось смириться, какой бы болезненной она ни была.       — Я не хочу, чтобы ты думал обо мне так.       Хаджимэ хмурит брови. Он всё ещё стоит на коленях на полу — должно быть, это невероятно неудобно.       — «Так» это как?       Они так близко, что Нагито чувствует запах чая от Хаджимэ. Он думает о том, сколько готов отдать за то, чтобы быть здесь, в этом моменте, до конца своих дней, и что...       — Можешь назвать меня так ещё раз?       И что он чувствует себя в безопасности здесь, на этом балконе, в середине дня, с руками Хаджимэ, обхватившими его вокруг талии, и большим пальцем, которым вырисовывают круги на остром выступе его бедра.       — «Милый». Мне... это было приятно. Мне понравилось.       Понятно, что Хаджимэ выглядит довольно смущённым внезапной сменой темы. Но он хорошо справляется с этим, как считает Нагито, и выражение его лица почти мгновенно приходит в норму. Пока он что-то обдумывает, повисает пауза, а затем он касается губами щеки Нагито — в месте под глазом, где ощущается это очень щекотно.       — Как хочешь, милый, — нараспев отвечает он, и всё в этом: то, каким высоким становится его голос в конце, и мелкая дрожь, пробежавшая по телу Нагито сразу после — вызывает такую широкую улыбку, которая, однозначно, выглядит нелепо.       Это такая банальщина, да и Нагито был не любителем давать прозвища, но, каким-то образом, здесь он делает исключение. Глаза Хаджимэ распахнутые и яркие — он уверен, что и его ничуть не отличаются, — и всё это кажется таким опьяняюще правильным.       Они целуются — просто потому что могут. Губы Хаджимэ медленно и крепко прижимаются к его губам — так, что голова от этого идёт кругом, и это простейший рефлекс: то, что он наклоняется вперёд, чтобы запустить руки под футболку Хаджимэ. Вот только он позабыл о шатком равновесии, на котором держался Хината, и от этого действия они оба едва не падают навзничь, а тревога белой горячей волной разливается по всей его груди, когда он осознаёт, что произошло.       Но Хаджимэ — милый, добрый, прекрасный Хаджимэ — просто смеётся над этим, вскинув голову вверх и удерживаясь на руках, выставленных за спиной.       Нечто в Нагито угрызает его, кричит попросить прощения, но когда он смотрит на развернувшееся зрелище, и что-то другое подталкивает опуститься рядом с Хаджимэ, обнять его и вести себя так, как ведут себя влюблённые.       — Ты выглядишь таким серьёзным, когда думаешь, ты знал?       Глаза Хаджимэ распахнуты и ярки, а теперь ещё и сфокусированы прямо на нём. Он откидывается назад на руки — расслабленно, непринуждённо — раздвинув ноги в той совершенно непринуждённой позе, которой Нагито всегда восхищался в исполнении моделей и вылизанных телеведущих.       — Правда?       Хаджимэ качает головой в сторону:       — Ага. Иногда я задумываюсь, что там у тебя на уме.       «Не так уж и много задумываешься, — хочет ответить он. Или: — Слишком много зацикливаешься. Ни о чём, из-за чего нужно беспокоиться». Любой из этих вариантов уместен, исходя из того, что он узнал от других.       Но и то, и другое требует слишком много внимания — особенно второе, ведь так ему придётся объяснять, что он хотел сказать, — поэтому он выбирает простой, и совершенно новый вариант: сесть рядом с Хаджимэ, обхватить его за талию и прижаться к нему вплотную, пока не прижмётся так близко, что сможет почувствовать ровный стук сердец обоих.       Оба молчат, убаюканные комфортной тишиной, нарушаемой только шумом волн вдалеке и шелестом ветра в деревьях. Пальцы Хаджимэ поднимаются и треплют его волосы — это беспокойное, нетерпеливое движение так не похоже на успокаивающий жест, какой был сегодня утром, что Нагито сразу же понимает, что он выжидает момента, чтобы что-то сказать.       В этом нет ничего плохого, убеждает он себя, хоть и не знает, так ли это на самом деле. И всё же, он зажмуривается и глубоко вдыхает, прежде чем поднять голову и встретиться со взглядом Хаджимэ: это оказывается довольно легко, учитывая то, как они близки. Как он не заметил этого сближения, непонятно, но Хаджимэ, видимо, в какой-то момент наклонился вперёд, так что они снова оказались нос к носу.       — Мы должны сходить на свидание сегодня. Как бы, настоящее, реальное, официальное свидание, — выпаливает он.       И Хаджимэ — прекрасный, непоколебимый, безупречный Хаджимэ — выглядит нервным. Нагито понятия не имеет, с чего вдруг, ведь нет даже и намёка на вариант, что он отказался бы от чего-то подобного. И тем не менее, в том, как Хаджимэ сцепил челюсть и в каком хаотичном порядке он поглаживает затылок Нагито, чувствуется опасение.       Поэтому, конечно, вполне уместно, что все мысли в голове Нагито застревают, слипаются, разрываются на части и скрежещут где-то смехотворно далеко от его языка. В итоге выходит лишь писк, который никак не помогает справиться с неуверенностью, что тенью легла на лицо Хаджимэ. Он довольно ощутимо подрагивает, чуть не отодвигая Нагито из объятий.       Можно дать так много ответов: «С удовольствием», или «Прекрасный способ провести день», или даже более нахальный: «А я всё думал, когда же ты спросишь». Так много ответов, которые кажутся автоматическими, словно вырванными из плохо написанного сценария, которые Нагито не хотел бы выдавать.       В конце концов он просто кивает, что совсем не помогает Хаджимэ смягчить выражение лица, но в какой-то степени даёт ему возможность успокоиться.       — Чем бы ты... хотел заняться? — нерешительно спрашивает он сразу после этого и разум Нагито — который, как ему кажется, возвращается в режим работы, — беспомощно барахтается под натиском мыслей. Или под их отсутствием, поскольку он со стыдом думает о тех немногих местах, которые он часто посещает. Их поездка на выходные была чем-то особенным: чем-то, на что ушли часы поисков, если говорить честно, чтобы угодить и произвести впечатление на Хаджимэ. И это сработало, но сейчас у него не получится провернуть то же самое: у него нет этого времени. Он не может запереться в своём кабинете, чтобы просмотреть сайты отзывов и фотографии в социальных сетях, без устали охотясь на любой клочок полезной информации. У него нет и свободных часов для уединения — по сути, наоборот, — и с его уст вылетает первое, что приходит на ум.       — Книжный магазин в городе — неплохой вариант, — начинает он нерешительным голосом. Хаджимэ приходится наклониться, и от этого по лицу Нагито пробегает волна жара. — Я давно там не был и думаю, что там мог появиться новый том из серии, которую я читаю.       Это плохая идея. Отвратительная, ужасная идея, потому что добрая пожилая женщина, владеющая этим местом, сразу же его узнает, а затем попытается поговорить, и, учитывая это, а также ужасную скорость и кропотливость, с которой Нагито просматривает ассортимент магазина, Хаджимэ неизбежно будет раздражён. Ему нужно придумать другой вариант, но на этой улице ничего интересного больше нет, а Нагито почти никогда не ходит по прилегающему к ней проспекту, так что он не знает...       — Вообще-то, это отлично, — восклицает Хаджимэ. И, оу, неужели это действительно то, что он говорит. — Я знаю, что тебе нравится там бывать, но у нас ни разу не было возможности сходить туда вместе. Можем потом посидеть в кафе, если ты будешь в настроении.       — Что?       Это далеко не самый умный ответ, и Нагито знает, что выглядит весьма странно, уставившись широко распахнутыми глазами на Хаджимэ, словно только что услышал нечто абсолютно невероятное.       — Кхм, мы точно должны сходить туда? В книжный магазин?       Он моргает: раз, второй.       — Оу. Да, Хаджимэ.       — Ладно?       Сказано это не скептически, но Хаджимэ смотрит на него искоса, словно слишком усердно ищет ответ, которого не будет произнесено. Нагито чувствует себя ужасно — действительно ужасно, — но также полагает, что это просто одна из тех вещей, с которыми Хаджимэ придётся свыкнуться. На подобное теперь у них уйма времени, и ирония в том, что он этому рад, а не готов впасть в отчаяние, как пятнадцать минут назад.       — Что ж, когда пойдём? — спрашивает Нагито.       «Нет времени лучше, чем сейчас», — подсказывает ему азарт, и, ох, разве ли это не станет новым опытом: держаться за руки, красть поцелуи и прижиматься друг к другу в душных, скрытных проходах книжного магазина. Он думал об этом и раньше, когда натыкался на редкую парочку, зажимающуюся в самом дальнем уголке магазина. Они всегда бросали на него шокированные взгляды, когда он с запинкой извинялся, а на лице у него расплывалась дурацкая улыбка, вызванная восторгом чего-то настолько очаровательного. Есть нечто трепетное в возможности оказаться по другую сторону подобного взаимодействия.       — Ну, мы уже позавтракали. Так что, наверно, я переоденусь, и можем идти? — отвечает Хаджимэ. Он оглядывается вокруг, словно оценивая ситуацию: пустые тарелки на столе и опрокинутая чашка Нагито. — Давай приберёмся и зайдём в дом?       Нагито кивает в знак согласия, и, несмотря на нежелание покидать их уютное местечко, помогает Хаджимэ собрать их посуду. Затем они выходят в коридор, Нагито берёт в руки аккуратную стопку фарфора, которую Хаджимэ отдаёт вместе с лёгким и непорочным поцелуем.       — Скоро буду, — говорит он и спешит в свою комнату, чтобы переодеться.       Нагито прижимает посуду к груди и направляется на кухню. Он скользит по лестнице с такой грацией, какой он не обладал уже много лет, сосредоточившись на том, что можно сделать, что освободить место в гардеробной. Есть кушетка, которые он сильно любит, но который сейчас занимает слишком много места; растение около комода, которое не бросается в глаза, но может занимать несколько лишних дюймов, если он переставит его куда-то. А может, ему удастся убедить подрядчика просто добавить к комнате ещё несколько метров. Они могли бы позаимствовать место у этого дурацкого фойе-прихожей, которое Нагито никогда не нравилось, и тогда и кушетка, и растение могли бы остаться.       Только, может, он забегает вперёд. Конечно, отношения между ним и Хаджимэ шли в гору, но, помимо этого, они были ещё и новыми. Хаджимэ, возможно, отпугнёт тот факт, что Нагито уже готов на такое: делить с ним комнату, а впоследствии и весь дом. Не сразу же, но скоро выпускной, и разве это не будет идеальным моментом, чтобы завести разговор о чём-то подобном?       По правде говоря, он не имел ни малейшего представления, да и конкретного мнения на этот счёт практически не имелось. От этого всё становилось лишь малость сложнее — в животе зарождалось прежнее беспокойство.       Однако с подобными мыслями можно и повременить. Ему нужно поставить посуду в раковину и взять пальто из шкафа, а потом они отправятся в книжный магазин на непринуждённое, милое дневное свидание, на которое его так давно не приглашали.       Когда он завернул за угол, то увидел на кухне женщину — одну из приятных поварих средних лет, напоминавшую Нагито повара из его детства, который тайком давал ему лакомые кусочки чего-нибудь, пока няньки не видели. Он не очень хорошо знает её, но она берёт тарелки из его рук с улыбкой и тёплыми словами, и только когда Комаэда уходит, он понимает, как всё это странно. Садовники и повара, домработницы и Чиаки — кем бы она ни приходилась — всегда здесь, молча слоняются по дому изо дня в день. Нагито, выросший в этом мире роскоши, не знает иного, но также скажет и Хаджимэ, который, должно быть, считает, что это самое странное: иметь вокруг столько людей, получающих зарплату за пребывание в том самом месте, которые ты называешь домом.       У него сводит желудок, когда он проходит мимо окна и видит двух мужчин, беседующих снаружи. Они смотрят на какое-то цветущее дерево, оживлённо машут руками, и Нагито овладевает холодное осознание, что он не знает ни их имён, ни вида дерева, которое они сажают. Он мало что знает о своём собственном доме, и не потому что не хочет, а потому что считает это лучшим решением: отстранённо улыбаться, ограничиваться крытой террасой и спальней с балконом, растворяться на фоне этого.       Узнай Хаджимэ об этом, он бы посчитал его ужасным человеком. В конце концов, он бы возненавидел его, если ещё каким-то образом не успел этого сделать. Конечно, он был здесь достаточно раз, чтобы обратить на это внимание. Нагито глуп и ненаблюдателен, но Хаджимэ далеко не такой. Только вот, если это так, то Хаджимэ уже всё заметил, и всё равно предложил Нагито стать его парнем и...       И всё это ударяет в голову. Он не помнит, как добрался до гардеробной, но сейчас он тут, вцепившись рукой в любимое зелёное пальто так, что молния оставила на ладони жёсткие линии. «Твой разум может быть как врагом, так и союзником», — сказала Миайя однажды на сеансе, и Нагито сказал себе, что было бы неплохо запомнить эту фразу. Она записана в начале блокнота, рядом с правилами о глубоком дыхании и выделении времени на аффирмации.       Первый шаг — разжать руку. Затем он может сделать глубокий вдох, досчитать до двадцати и понадеяться, что Хаджимэ сейчас испытывает больше трудностей с выбором одежды, чем обычно. Меньше всего Нагито хотелось бы, чтобы, спустившись, он увидел такое: его новый парень с пустым взглядом стоит в гардеробной. Сцена на балконе была достаточно неприятной, да ещё и после такого чудесного утра. Ожидаемо для такого никчёмного человека, как он сам, полагает Нагито.       Напротив гардеробной находится ванная — удобное место, чтобы поправить причёску и привести себя в порядок. Она крошечная, пропахла дезинфицирующим средством, но справляется со своей задачей благодаря зеркалу с подсветкой и искусственной пальмовой ветви рядом с ним. Ваза, в которой она стоит, уродлива: какая-то экзотическая вещица, которую Джунко однажды подкинула ему, настояв, что это подарок, и что она приживётся лучше здесь, в этом доме, украшая помещение до конца его жалко короткой жизни.       Ваза ему не нравилась, но ещё больше ему не нравилась разозлённая Джунко. Так она и осталась — хотя бы в ванной, что можно было считать какой-никакой победой, которой Нагито до сих пор был странно горд.       В итоге ему не удаётся совладать с одной из прядей, которая упорно торчит под странным углом, но он поправляет лямки пальто, чтобы они лежали на груди ровно, и считает это успехом. Мелочи тоже имеют значение, как он напоминает себе. Это ещё одна мантра Миайи.       — Готов, — слышит он несколько мгновений спустя. Это доносится с лестницы, и звук, словно во сне, сопровождается лёгким стуком ног Хаджимэ.       — Я тут!       Нагито кажется, что он сделал всё, что мог, пока вытирает руки о полотенце, лежащее рядом с раковиной. Волосы на самой макушке всё ещё влажные — последняя полусерьёзная попытка усмирить эти несколько прядей — но это не слишком заметно, да и всё высохнет ещё до того, как они доберутся до книжного магазина, так что он не особо переживает.       — Поедем на моей, — выпаливает Хаджимэ, когда выходит из-за угла. Он уже держит ключи, выставив их на обозрение, словно ожидая, что Нагито начнёт спорить. Он бы так и сделал, если бы не взгляд Хаджимэ и не утомлённость от всех пережитых эмоций. — Потому что я пока никуда тебя не водил. Толком.       Что... правда, полагает Нагито. Всё за его счёт, на его машинах, с его кредитки, потому что они договорились так в самом начале. Если не считать того печенья в их первую встречу, Хаджимэ ещё ни за что не платил, и Нагито бы хотел, чтобы так и продолжалось. В нём нет ничего хорошего, кроме денег — он знает это.       — Если Хаджимэ настаивает, — единственный ответ, который он смог выдавить. Улыбка не касается его глаз, и он чувствует себя виноватым за внезапное нарушение атмосферы, которое он устроил.       — Не волнуйся ты так, — отмахивается Хаджимэ. — У меня не хот-род, конечно, но машина всё равно ничего.       Он закатывает глаза в качестве выражения чего-то, наполненного юмором — способ сделать легче, перекрыть то, что жестоко подавляет Нагито — и сердце Комаэды без понятия, что со всем этим делать.       — Мне нужно будет бороться со старыми упаковками от еды за место на переднем сиденье?       — Нет! Ну, не особо, если хочешь знать.       Хаджимэ обхватывает его рукой — непринуждённо, словно для него это старая-добрая привычка. И Нагито полагает, что так оно и есть, ведь делали они это на протяжении гораздо большего времени, чем они сами могут осознать, но в этом есть что-то иное. Иное, ведь он может наклонить голову и прижаться губами к нежной коже щеки Хаджимэ. Иное, ведь пальцы Хаджимэ сразу же после этого хватают его за подбородок, утягивая в поцелуй с привкусом чая и мятной зубной пасты.       — Ну что, пойдём? — спрашивает Хаджимэ, когда они отстраняются. Это так прекрасно: его рука, протянутая в сторону двери, и глаза, прищуренные от усилий, которые он прилагает, чтобы сдержаться от смеха. Это так восхитительно, очаровательно и так прекрасно, что сердце Нагито готово разорваться.       — Как я могу отказать? — отвечает Нагито густым от радости голосом. Есть вещи, которые он должен сказать Хаджимэ, и он это знает: тонкие, трудные и очень важные. Но они могут подождать, уступив место головокружительному, всепоглощающему счастью, которое приносит ему этот момент. Потому что, когда они проносятся через дверной проём, сплетя пальцы, Нагито уверяет себя, что всё в порядке. Что ему позволено иметь всё это.