Of College Loans and Candy Kisses

      Любимый книжный магазин Нагито своеобразен.       В хорошую погоду любезная старенькая владелица выставляет деревянный указатель, украшенный красочными рисунками в пастельных оттенках и надписями, выполненными изящным почерком. Сегодня он здесь, на тротуаре, наполовину спрятанный под навесом, чтобы не мешать прохожим. Винтажный клетчатый диван в эркере у входа приятен глазу, но Нагито знает, что, скрытая солнечными лучами и ветвями папоротника в горшке, левая часть его проседает от использования, а подлокотники затёрты.       — Ты уверен, что рад тому, что просто сходишь в книжный? — спрашивает Хаджимэ.       Они только припарковались, Нагито уже наполовину расстегнул ремень безопасности, но напряжение в голосе Хаджимэ заставляет его замереть. Он не привык к этому — к странному всплеску эмоций, который кроется под вопросом.       — Есть причина, по которой я могу быть не рад?       Это искренний вопрос, пусть он и становится одним из тех, что повисает в пространстве между ними, как нечто неприятное. Плечи Хаджимэ напрягаются, он наклоняется вперёд, поближе к рулю. Он повернулся лишь слегка, но достаточно, чтобы Нагито не мог определить, сцепил ли он зубы, и от этого по его позвоночнику пробегает разряд тревоги.       — Нет, просто... я имею в виду... — начинает Хаджимэ, затем вздыхает и пытается снова. Тремя пальцами он постукивает по рулю — движение с равномерным ритмом, которое Нагито находит завораживающим. — Я просто хочу, чтобы это был хороший день, вот.       Как бы парадоксально ни было, слова, звучащие едва ли на уровне шёпота, заполняют машину до каждого края. Мимо проходит группа подростков, хихикая между собой, и мир продолжает своё движение, но...       Но Нагито видит это: во взгляде Хаджимэ, в напряжении его спины, в том, как он не отрываясь смотрит прямо, в сбившемся ритме стука пальцев — Хаджимэ нервничает, пусть Нагито и не понимает, почему. Проблема в том, что это не имеет смысла. В мире нет ничего, из-за чего Хаджимэ стоило бы беспокоиться, и уж тем более нет ничего такого, связанного с ним.       Так что он изо всех сил старается звучать жизнерадостно, пока отвечает. Старается, чтобы его голос был ярким и лёгким, старается ссутулиться на своём сиденье, пока не приобретёт вид практически расслабленного человека — всё это крошечные детали, которые, как он заметил, Хаджимэ использовал в его адрес.       — Я так рад быть здесь с тобой, — начинает он. Он хочет протянуть руку Хаджимэ, но его пальцы всё ещё крепко обхватывают руль, и просто... ещё не время их расслаблять. — Я даже не могу представить, как этот день может быть не удивительным, а каким-то ещё.       Только тогда Хаджимэ смотрит в его сторону. Улыбка на его лице неуверенная, но хотя бы присутствует, и Нагито считает это маленькой победой. Приятно избавиться от груза своих страхов, и где-то глубоко внутри задаётся вопросом: не то ли же чувствует Миайя, которая кажется такой довольной каждый раз, когда Нагито совершает так называемый прорыв.       — Да, прости, что разнервничался. Я не пытался портить настрой. Тогда пойдём?       Хаджимэ легко уступает, но неудобство, поселившееся в глубинке разума Нагито, ещё не улеглось. Сейчас нужно принять важное решение: выйти из машины и сделать вид, что ничего не произошло, или взять Хаджимэ за руку, которая уже лежит на ручке двери, и попросить всё обсудить. Только пока он всё обдумал, Хаджимэ уже сам всё выбрал.       Нагито выскакивает из машины, едва не споткнувшись о бордюр, совершенно явно показывая свою растерянность. Его лицо окрасилось в ярко-красный — он в этом уверен на все сто — и именно таким его застаёт Хаджимэ, когда обходит машину сзади: краснощёким и полусгорбленным, всё ещё пытающимся удержать равновесие.       — Осторожно, — произносит Хаджимэ, но его слова едва слышны на фоне того, как рука обхватывает локоть Комаэды, и доброты в его голосе, и того, насколько всё это неловко. Спотыкаться, выходя из машины — будто он впервые на ноги встал.       Он стряхивает воображаемую пыль со своих бёдер, и выпрямляется, чтобы одарить Хаджимэ глуповатой улыбкой. В глазах Хинаты плещется беспокойство, которое он даже не пытается скрыть, и от этого в желудок Комаэды поступает какой-то болезненный импульс — такие вещи пугают его, а Хаджимэ даже понятия об этом не имеет.       — Я такой неуклюжий, — смеётся он. Это прозвучало резко — словно принуждённо — и он надеется, что Хаджимэ не заметит. — Удивительно, что ты вообще захотел пригласить меня на свидание, вывести в свет.       Иногда трудно найти баланс между таким. Самоуничижение — рефлекс, с которым трудно бороться; Хаджимэ морщит нос и хмурит брови, чем напоминает Нагито, что ему не нравится слышать подобное.       — Ты сказал, что это место открылось, когда ты ещё был ребёнком, правильно?       То, как Хаджимэ уходит от темы разговора, нельзя не заметить, но Нагито никогда не был хорош в социальных сигналах, поэтому он не видел причин для претензий. Место, куда Хаджимэ втиснул свою машину, располагалось чуть дальше книжного магазина, но отсюда было видно раздел «Новые и перспективные» на витрине. Странно видеть это в таких обстоятельствах: Хаджимэ стоит рядом, переплетая свои пальцы с его собственными, пока они просто стоят на тротуаре.       — Я помню, как ходил сюда с родителями, — отвечает Нагито, и от того, что ему не нужно придумывать косвенный ответ, чтобы избежать правды, на душе так легко. Воспоминание не из приятных, но он всё равно рассказывает о нём Хаджимэ, пока они подходят к двери. Он начинает с самого начала: с того, что его детские маленькие ручки были не того размера, чтобы схватиться за руку матери, и как она не очень заинтересовалась той книжкой с картинками, что он выбрал. Старушка за прилавком была тогда ещё не в таком преклонном возрасте, и она слушала, как он без конца рассказывает о собаке на семнадцатой страничке, которая была большой, пушистой и уж очень похожей на облако. Они все слушали его бредни — и дама за прилавком, и его мать, и няня, которая всегда приходила с ними, — так долго, что после тяжкого вздоха и язвительного тона мать всё же купила ему собаку.       Собаку. Лучшего друга, с которым Нагито мог бегать по саду, обниматься по ночам и играть в догонялки в бесконечных коридорах. Довольно быстро он понял, что с собакой не так одиноко. «Какой ты проницательный, Нагито», — говорили ему преподаватели, и это было правдой: собака делала жизнь менее одинокой, но потеря собаки делала её невыносимой. Второй урок он усвоил куда быстрее. Им бы гордились.       Где-то над ним раздаётся звон колокольчика, и это возвращает его в настоящее, где нет красных ручейков, головной боли, плача, тошнотворного стука того, того...       — И тебе всё ещё нравится сюда приходить?       Хаджимэ придерживает для него дверь — лёгкую, идеально подходящую для старушек с артритом и смертельно больных Нагито Комаэд. Он понимает, что открыл рот, основываясь лишь на смятении, отразившемся на лице Хаджимэ.       — Это моё любимое место.       И это правда, с учётом всех обстоятельств. Нагито не из тех, кто часто куда-то выбирается, но именно в этом месте есть что-то успокаивающее: здешний запах и то, что планировка ни разу не менялась за все шестнадцать лет. Это напоминает ему о временах чуть более простых.       «Это напоминает тебе о детстве, которого у тебя не было. Может, какая-то часть тебя хочет вернуться в прошлое и изменить то, что уже случилось».       — Тогда я рад, что ты решил разделить его со мной.       Все голоса смешиваются в один: голос Миайи, полный мягкого, но бесстрастного анализа; голос Хаджимэ, который так осязаем перед ним, и в котором так чётко ощущается удовлетворение. И голос самого Нагито, который вступает в борьбу, чтобы напомнить ему укусом реализма, что это хороший день, и он опасно близок к тому, чтобы всё испортить.       — Это Нагито Комаэда?       Последний голос — тот, что разрывает адскую петлю, в которой погряз его разум, — новый. Но он узнаёт его моментально, как только его владелица огибает угол полки.       При виде её ему становится не по себе. Его пальцы сами собой сгибаются, когда она улыбается своими пожелтевшими от возраста зубами. В её руке лежит потрёпанный блокнот, зажатый между шишковатыми пальцами — они уже, чем помнит Нагито. Но волосы у нее всё те же: седые, распущенные по плечам на яркую ткань красной водолазки.       — Да, мэм, — отвечает он, немного робея. — Рад вас видеть. Как поживаете?       Краем глаза он замечает, как Хаджимэ приближается к нему. Вскоре на его локоть ложится рука, и из лёгких словно выкачивают весь воздух.       — Как и всегда официально, верно? — улыбается она. Её взгляд переходит на Хинату, потом обратно на Комаэду, и в нём нет ни малейшего намёка на то, что она встревожена увиденным, но...       — А кто же это с тобой? Близкий друг?       Но сейчас, когда она смотрит на них, Нагито осознаёт кое-что. Широко распахнутые глаза и ясный взгляд женщины показывают, что она терпеливо ждёт подтверждения, которое Комаэда не может выжать из своего тупого мозга. Вот и то, о чём он так волновался: как он должен объяснить положение Хаджимэ в его жизни и их слишком привычные действия. Или что Хаджимэ хочет услышать от него на этот счёт, в особенности из-за того, что оба совершенно не знают, что нужно делать в таких ситуациях.       По правде сказать, ему бы очень хотелось обхватить Хаджимэ за талию и сказать, что да, Хаджимэ — близкий друг; настолько близкий, что от него сердце трепещет в груди, а жизнь становится светлее. Что, на самом деле, они только-только стали близкими друзьями, и разве ли Нагито не повезло? Но тут нужно подумать о чувствах Хаджимэ: хочет ли он, чтобы об этом узнал весь мир — вернее, одна маленькая старушка в несущественном книжном магазинчике — или он ещё не готов к такому шагу.       Что ж, женщина всё ещё смотрит на них, и на лице у неё застыло любопытное выражение, что является хорошим признаком того, что у Нагито нет времени повернуться и спросить у Хаджимэ, какой ответ его устроит. Он никогда не был хорош в таких вещах — следовать своей интуиции — и от одной мысли о том, что произойдёт, если он по ошибке скажет что-то не то, на его ладонях выступают капли пота.       — Можно и так сказать, — начинает он. Желание снова прижаться к Хаджимэ очень велико, но это в какой-то степени похоже на попытку увильнуть — ещё один дополнительный пункт к длинному списку того, в чём он слаб, с чем не может справиться самостоятельно.       Ему нужно ещё что-то сказать. Он ещё не дал конкретного ответа, но его голос уже ощутимо дрожит, а губы распахнуты в словах, которые может услышать только он. Большим пальцем Хаджимэ поглаживает рукав его куртки, чем нарушает её всеобъемлющее удобство.       — Мы встречаемся, — наконец-то удаётся выдавить ему, сцепив зубы и с шумным придыханием. Эти два слова вышли настолько смазанными, что просто чудо, что кто-то смог их разобрать.       — Со вчера, — влезает Хаджимэ. Его рука соскальзывает с локтя Комаэды, смещаясь на его бёдра. — Я не всегда считаю, что удача на моей стороне, но не в этот раз.       В животе Нагито всё бурлит, и это странно. Он счастлив, невероятно счастлив от этого признания, и всё же, когда Хаджимэ имитирует слова, которые он боялся произнести, когда он притягивает его к себе так, как Нагито хотел бы сделать своими руками, какая-то его часть не может не задаться вопросом, что не так. Это такой простой, лёгкий метод, благодаря которому Хаджимэ существует. Ведь так оно и есть на самом деле, и это момент, когда Нагито вдруг чувствует себя очень отстранённым от всего, будучи наблюдателем жизнерадостной беседы перед ним. Без него.       — Я Хаджимэ, к слову, — слышит он, и к этому прилагается протянутая рука. Это врезается в его памятью насмешкой: вежливый жест, напоминающий ему, что он забыл о знакомствах, забыл о том, как отвечать на простейшие вопросы, забыл о том, насколько он безнадёжен в подобных вещах.       «Встречать наших гостей не так уж и сложно», — напоминает ему голос матери, и внезапно ему вновь пять, а они одни в алькове у отдалённых садов, где она может позволить себе схватить его за руку слишком резко. Она всегда говорила, что люди не будут его любить, если он будет вести себя так; что они будут считать его холодным мальчишкой с ветром в голове, на которого не стоит тратить время.       Он не хочет, чтобы Хаджимэ считал так.       — Я должна дать вам продолжить закупаться, да, мальчики?       Старушка — Мэри. Мэри сейчас смотрит на него искоса, а Хаджимэ прижимается к его боку, и оба кажутся немного обеспокоенными, если хорошенько подумать. Но он не знает, из-за чего — они ведь просто мило беседовали.       — Мы пришли, чтобы посмотреть новинки, правильно, милый?       Уменьшительно-ласкательные прозвища так приятно срываются с языка Хаджимэ, и от них его кожа не розовеет, как у самого Комаэды, и это ещё одна вещь, которая отличает их. Всё, что Нагито может сделать, это кивнуть.       — Ну, вы знаете, где меня найти, — говорит Мэри в ответ и, шаркая, возвращается к своему табурету за прилавком. Её суставам больно, когда она присаживается. Нагито неприятно думать об этом.       Ему неприятно думать об этом сейчас, а его ноги словно увязли в бетоне. Обложка книги, на которую он уставился, безвкусная. Вряд ли он станет её читать, но он всё равно смотрит на неё, и ему интересно, такой же ли у него вид, как у Хаджимэ в машине: пустой, отрешённый взгляд, который говорит больше, чем должен.       — Ну, веди. Откуда хочешь начать? — спрашивает Хаджимэ, когда молчание между ними затянулось настолько, что стало некомфортным. Или, по крайней мере, когда его так характеризует сам Нагито, учитывая, что его мысли блуждают по всем возможным темам.       Но голос Хаджимэ, как и всегда, творит чудеса, и совсем скоро дымка спадает с мыслей Комаэды.       — Может, просто пройдёмся по рядам?       Хаджимэ улыбается так, будто Нагито только что сделал лучшее предложение, что он когда-либо слышал, рукой обхватывая его за талию и переплетая свои пальцы с его. Сердце подскакивает в горло, всё тело дрожит, когда они поворачиваются к первой секции — кулинарные книги, кажется, и те брендовые руководства по обустройству дома по завышенным ценам, которыми Нагито когда-то баловался.       Хаджимэ называет их глупыми — людей, которые покупают их, когда вся нужная им информация есть в Интернете. Нагито говорит ему со странной смесью смущения и юмора, что у него таких не меньше семи. Звучит смесь извинений и смеха, которую заглушают высочайшие дубовые книжные полки, и это кажется таким интимным — прямо так, как мечтал Нагито, даже если он никогда не давал себе это признать.       — Я же знаю, что ты будешь не только смотреть, — подтрунивает Хаджимэ, когда они прошли уже три ряда, а Нагито с трудом отрывает взгляд от корешка одного слишком уж толстого фэнтези романа. Комаэда не знает, о чём он, но обложка выглядит привлекательной, да и на ощупь оказывается приятной.       — Ну, для тебя это будет скучно.       Они так хорошо проводят время, посмеиваясь над глупыми названиями и странными обложками, и Нагито абсолютно не хочется всё портить. У него отлично получается портить всё, что хоть немного связано с весельем — именно так ему неоднократно говорила Джунко.       — Мне не сложно прийти сюда в другой раз, — продолжает он. — Я просто сфотографирую, чтобы не забыть.       Его телефон где-то в пальто, он это точно знает, а карманы не такие уж глубокие — так почему он не может его найти? То, как Хаджимэ смотрит на него — словно Нагито только что заговорил на непонятном ему языке — слишком отвлекает.       — Нагито, — говорит он, и тон его подобен заклинанию. Всё его тело цепенеет. — Ты действительно думаешь, что я буду против того, что ты ищешь что-нибудь, что хочешь купить?       И Хаджимэ не понравится ответ на этот вопрос, если Нагито скажет честно. Он поджимает губы и выгибает брови в той особой манере, которую Нагито охарактеризовал как скептицизм, и делает вдох, будто готовясь к затянутой речи. Он хочет, чтобы Нагито знал, что всё в порядке, что они действительно пришли, чтобы заняться именно этим, и что Хаджимэ ни в коем случае не расстроен. Невероятно, правда невероятно, как хорошо Нагито удаётся узнавать его, и хоть разговор постепенно сходит на нет, от этой мысли у него захватывает дух.       — Ты же не знаешь, сколько времени у меня это займёт, Хаджимэ. А если бы я захотел потратить весь день на то, чтобы прочитать каждую книгу от корки до корки?       Он делает жест в сторону мягкого кресла в углу, сохраняя совершенно невозмутимый вид:       — Тогда я, пожалуй, присяду.       — Что, если я захочу просмотреть отзывы на каждого из авторов в разделе «бестселлеры»? И не остановлюсь, пока не найду того, у которого будут сплошные пять звёзд?       — Ты бы так не сделал.       В его голосе столько нежности — безграничной, уверенной и непоколебимой. Это очевидно: Хаджимэ знает его так же хорошо, как хорошо он знает Хаджимэ.       — Ты прав. Не сделал бы.       Тёплые пальцы Хаджимэ ложатся на его собственные.       — Теперь ты понимаешь, почему меня это не беспокоит, да?       — Думаю, да.       Возможно, это не совсем правда, но какая-то часть Нагито может понять — часть, что счастлива просто тому, что он рядом с Хаджимэ, что готова мириться со всеми его особенностями, которых он не потерпел бы ни в ком другом. И это должно быть обоюдно, пусть Нагито никогда и не думал об этом. Другого объяснения просто нет.       Итак, всё начинается с книги в его руках. Аннотация достаточно приличная, чтобы книга стала увлекательным дневным чтивом, но это первая часть из трилогии, поэтому две другие Нагито тоже суёт под мышку. Мэри указывает ему на томик, на который он изначально заглядывался — мрачный роман, в котором действо оборачивается трагедией, предназначенный для молодых женщин, — который он пытался спрятать под тремя другими книгами. Хаджимэ без особых усилий выхватывает книгу из его рук и с лёгким любопытством пролистывает плотные страницы.       — Миленько, — только и говорит он, отдавая её обратно. В этом нет ничего унизительного или, по крайней мере, ничего такого, что Нагито мог бы так интерпретировать. Они уже давно отпустили руки друг друга, но Хаджимэ почти впритык следует за ним, шныряющим между стеллажами. Это такое спокойное действие, которое так успокаивает Нагито, что он чуть не подпрыгивает при звоне часов на прилавке Мэри.       — Как долго мы здесь?       Хаджимэ моргает — медленно, словно выходя из транса:       — Хм-м? Оу. Где-то час, наверное.       — Тогда, может, нам пора?       Стопка твёрдых обложек в его руках становится всё тяжелее, и есть только одна секция, в которой они ещё не побывали, — в той, что находится в задней части магазина, у потёртого входа помещения «только для персонала».       — Неа, мы ведь должны посмотреть всё, правильно?       Хаджимэ одаривает его сонной ухмылкой, вытягивая руки над головой. От этого край его рубашки задирается вверх и остро напоминает Нагито о том, как они проснулись вместе, как они ёрзали на простынях, как он стягивал с Хаджимэ футболку и...       — Идём со мной, — произносит Хаджимэ; в глубине его глаз плещется нечто первозданное, что Нагито моментально узнаёт. Это навевает воспоминания о парах, с которыми он сталкивался тогда: прижимающиеся к книжным полкам, крадущие между собой поцелуи в рассеянном свете, словно изголодавшись по ним.       На одной из полок есть свободное местечко, куда как нельзя хорошо вписываются книги Нагито. Хаджимэ терпеливо ждёт, пока Комаэда их там оставит, но стоит чужим рукам освободиться, как раздаётся стук дерева о спину и весь взгляд Нагито заполняет Хаджимэ прямо перед ним.       — Ты будешь смеяться, если я скажу, что думал об этом с того момента, как мы сюда вошли?       Рука обхватывает его за талию — пока что под пальто, но соблазнительно близка к тому, чтобы переместиться под футболку. Дыхание Хаджимэ опаляет его ухо, и становится ещё жарче, когда его хряща касаются языком.       — Только если ты будешь смеяться, если я скажу, что я тоже этого хочу, — выдаёт Нагито мягким и дрожащим голосом. От распутного прижатия бёдер Хаджимэ к его собственным Нагито инстинктивно подаётся вперёд, жаждая восхитительного трения, от которого он едва сдерживает стон.       — Блять, — шепчет Хаджимэ, на этот раз прижимаясь к его челюсти.       В следующий миг их губы сливаются в прекрасно грешном поцелуе, которому вовсе не место в укромном месте книжного магазина Мэри. Руки Нагито поднимаются вверх, к плечам Хаджимэ, в то же время, как руки Хаджимэ опускаются вниз, и одна ладонь оказывается в заднем кармане Нагито, и они просто повисают друг на друге, как подростки.       Это, подмечает Нагито, на порядок выше того, на что натыкался он сам. Он должен следить за Мэри, должен прислушиваться к звукам чьего-то приближения, но Хаджимэ держит его за подбородок, облизывает его губы, и так трудно беспокоиться о чём-либо ещё.       — Хаджимэ.       Это вырывается так легко, но звучит столь порочно, что этот тон пробуждает в Хаджимэ ярое желание.       — Ты даже не представляешь, как... Боже... как горячо ты сейчас звучишь, — томно произносит он.       Нагито упивается тем, как его голос надрывается в середине предложения из-за того, что он втискивает между ними руку, чтобы помассировать возбуждение, напрягающее переднюю часть джинсов Хаджимэ. Хаджимэ, чья голова запрокидывается назад, когда он прикусывает губу, чтобы не застонать; Хаджимэ, который заставляет Нагито захлёбываться слюной, когда он думает о том, чтобы сунуть его руку в джинсы, в боксёры, ласкать его и...       — Здесь есть камеры? — спрашивает Хаджимэ, вытянув руку из кармана Нагито и переместив её на ширинку. — Боже, то, что я хочу сделать с тобой сейчас — ты просто не представляешь.       Вот только Нагито представляет, потому что его мысли касаются того же. Одной мысли о пальцах Хаджимэ, растягивающих его, о пьянящем жжении, когда он проникает внутрь, достаточно, чтобы его околдовала бесконтрольная дымка желания. Но здесь они этого не могут сделать, и он говорит об этом Хаджимэ, который ворчит в знак согласия.       — Когда вернёмся домой? — пробует он скрипучим голосом.       И, ох, в таком состоянии Нагито не может ему отказать. Он бы вообще предложил машину, не припаркуйся они на какой-то главной дороге и не будь его дом так близко.       Так что он кивает, зная, что Хаджимэ почувствует это, ведь его губы всё ещё прижаты к шее Нагито, в которой отчаянно стучит пульс. Сейчас они находятся в каком-то странном положении, раздвинув бёдра, и оба стараются унять своё вожделение, которое Мэри, несомненно, учует за милю. Волосы Нагито, ясное дело, в ужасном состоянии, учитывая, как его только что прижимали к стеллажу. У Хаджимэ, конечно, тоже, и хоть его проблему можно исправить несколькими секундами расчёсывания пальцами, на его щеках всё ещё выступает румянец возбуждения.       Они нежно целуют друг друга в губы — ничего особенного, просто способ скоротать время, пока их дыхание не выровняется, а одежда не перестанет быть такой тесной. Когда через пять минут Хаджимэ отстраняется, его губы оказываются припухшими и покрасневшими и от одного вида этого — и мыслей о том, что будет позже, — почти достаточно, чтобы кожа Нагито вновь запылала.       И всё же он забирает свои книги, разглаживает пальто и следует за Хаджимэ к главному проходу. На полпути к прилавку он обращает внимание на роман, непритязательно лежащий на столике рядом с цветущим в горшке растением, и он бросает на него взгляд один раз, второй, прежде чем наконец решает остановиться и просмотреть его. Из аннотации он понимает, что это современное переиздание «Повелителя мух», заполненное витиеватыми выражениями и социальными комментариями, что делает его достаточно интересным, чтобы захотелось его пролистать. Бумагу удобно листать, шрифт оказывается жирным, чётким, и как нельзя подходит к сюжетной составляющей, и в конце концов Нагито решает, что лишней эта книга не будет, так что он добавляет её в свою стопку.       Когда Комаэда разворачивается, он видит Хаджимэ, нервно расхаживающего взад-вперёд. Кажется, что он хочет что-то сказать, едва удерживая свои слова на кончике своего языка, и Нагито готовится озвучить своё предположение, но Хаджимэ его опережает:       — Сегодня моя очередь, ага? Ты так много делаешь для меня, что я... я хочу сделать что-то тебе в ответ. Это не сравнится ни с чем, в плане, по цене, но... но ты мне важен, и я хочу, чтобы ты чувствовал это, вот. Так что, ну, я куплю их, хорошо?       К концу его бессвязной речи на щеках Хинаты выступает румянец; юноша перекатывается с пятки на носок, его глаза широко распахнуты, а взглядом он вперился в стопку книг в руках Нагито. В стопку, которая, как прекрасно знает Комаэда, стоит больше сотни долларов.       — Не переживай о цене, — продолжает Хаджимэ, и его голос чудесным образом выравнивается — почти как будто он точно знал, о чём думал Нагито.       Но как он может не переживать о ней? Несомненно, для него она пустячная, но он не Хаджимэ. Хаджимэ, который пользуется учебниками в интернете, чтобы сэкономить, и делит свой счёт за продукты на четыре части, у которого есть студенческие займы, есть будущее, о котором ему нужно беспокоиться, и кое-кто, кто должен его поддерживать. Это его обязанность — платить. Его обязанность — баловать Хаджимэ, а не наоборот.       — Я просто... мне иногда неловко, что ты всегда платишь за меня. Теперь, когда мы встречаемся, — здесь он делает паузу, как бы давая переварить эти слова, — будет справедливо, если я буду делать то же самое для тебя. Потому что я хочу, чтобы ты знал, как сильно я ценю тебя, Нагито.       В голосе Хаджимэ вновь что-то проявляется — та же скованность, что и в машине. Он ударяется о деревянные книжные полки, впитывается в корешки твёрдых обложек, пока не остаётся единственным, что слышит Нагито.       Правильный ответ ускользает от него, и это проблема. Он не обладает тем же красноречием, что и Мацуда, он не тактичен, как Миайя, и даже не умеет юморить, как пытается делать Джунко. В нём нет просто ничего, что могло бы утешить. И Хаджимэ, наверное, тяжело от этого. Он ощущает себя не в своей тарелке, попав в мир роскоши, который обеспечил ему Нагито, и это другое, но Нагито знает такое чувство слишком хорошо: зудящее, ползучее отчуждение, которое никогда не исчезает по-настоящему.       Это действительно больно. Чувство изгнания, которое растёт и растёт, пока не становится абсолютно невыносимым, и в этот момент Нагито вскользь задумывается о том, чем это может закончиться. Что, если Хаджимэ устанет от этого, решит, что Нагито не стоит его усилий, и бросит его? Это будет его вина, как обычно, и какая-то часть Нагито разбивается от одной только мысли об этом.       — Тебе всё равно придется выпустить их, даже если только тогда, когда мы дойдём до прилавка.       На его запястье давят, и он смутно понимает, что это Хаджимэ, пытающийся осторожно взять книги в свои руки, всё ещё говорящий, всё ещё выглядящий решительнее, чем когда-либо, стараясь добиться своего.       — Я не могу понять, почему ты так сильно хочешь это сделать, — первое, что приходит ему на ум. Нагито знает, что это не тот ответ, который от него ждут, но слова слетают с языка, и уже ничего не поделаешь.       Хотя ему хотелось бы, чтобы он мог что-то поменять, учитывая, как движения Хаджимэ приостанавливаются, а глаза сужаются, приковывая Нагито к месту одним лишь взглядом, в котором прослеживается нечто чересчур запутанное, чтобы дать этому название. Хватка на его книгах, столь важных для них обоих пару секунд назад, ослабевает, и он едва не роняет их, когда одна начинает сползать вниз по его груди.       Хаджимэ ловит её прежде, чем она сползает слишком низко, не обращая внимания на то, как Нагито дёргается, чтобы схватить её.       — Разве есть что-то плохое в том, что я хочу быть добр к тебе?       — Нет, но я...       — Чем это отличается от того, когда для меня такое делаешь ты, а?       Чтение эмоций не его конёк, и то, как Хаджимэ выглядит сейчас — сведённые к переносице брови, сжатые в тонкую линию губы, стиснутые зубы — не облегчает ситуацию. Какая-то часть его вида кажется не совсем сердитой, хотя все остальные признаки буквально налицо, и это заставляет Нагито задуматься. С гневом он может справиться — раздражение можно усмирить тщательным избеганием острых тем и дальнейшее успокоение — но с этим?       Во рту зреют слова, которые не хотят выходить в свет — вне всяких сомнений, он выглядит глупо, пока копошится в мозгу в поисках ответа, который никогда не использовал. Для него в ней нет смысла — в страсти, которая плещется в глазах Хаджимэ. Мимолётно он видел её и раньше: в разговорах, в которых Казуичи просто не хотел принимать его точку зрения, в речи, которую он несколько дней подряд репетировал для какого-то предмета... Нагито не помнит его названия, но...       — Я весь день пытаюсь сказать тебе, что просто хочу сделать что-то для тебя, а ты сопротивляешься на каждом шагу.       Мэри не смотрит, но однозначно слышит. Голос Хаджимэ слишком громкий в спокойной обстановке магазина, и это заставляет Нагито вздрогнуть. Он ненавидит то, что Хаджимэ звучит скорее печально, чем сердито, что Мэри подумает, что они ругаются, что, может быть, они действительно ругаются, и всё из-за него. Из-за него, слишком ничтожного, чтобы помнить, что люди, которые нравятся друг другу, делают такие добрые вещи, как покупка подарков, как приглашения на свидания, как, как...       — Но я не хотел нагружать тебя, Хаджимэ, — выдаёт он дрожащим и неуверенным голосом, понурив голову. Честность важна, как сказала ему Миайя — и с собой, и с другими, и нет никого, с кем Нагито хотелось бы быть честнее, чем с Хаджимэ.       — Что? — говорит Хаджимэ, и сначала он едва ли шепчет это, будто обиженно, но потом... — Почему ты так считаешь?       Говорит он это сердито, но своеобразно. Словно он злится не на Нагито, а за него, словно вина лежит на чём-то ещё, кроме как на безнадёжном, гниющем мозге Нагито.       И ответа, в котором была бы хоть толика смысла, нет. По крайней мере, такого, в каком смысл бы был для Хаджимэ. Но им нужно поговорить об этом, нужно прояснить ситуацию, пока она не изжила себя и не разрослась в нечто такое, что они оба не смогут контролировать, так что Нагито глубоко вздыхает, закрывает глаза от нахлынувшей тревоги, что твердит ему ничего не говорить, и выплёвывает правду:       — Мне больше нечего тебе предложить.       В конце фразы он пытается улыбнуться — фальшиво, зыбко, и этой гримасе не удаётся одурачить ни одного из них ни на секунду. Лучше держаться особняком, ибо он чувствует, как ему приходится сдерживать поток информации, которую он так тщательно скрывал до сих пор. Кроме того, он уже знает, чем закончится этот разговор. Хаджимэ будет лепетать что-то там про то, что всё это не так, что Нагито важен и вносит свой вклад в мир, и что без него всё было бы иначе. Что «многие не согласятся с этим утверждением», и...       — Это просто глупо. Ты ведёшь себя глупо. Отдай книги.       Только ничего из этого не происходит. В какой-то лёгкой степени Хаджимэ выглядит раздражённым, но когда он локтем прижимает романы плотнее, он не теряет возможности поцеловать Нагито в щёку.       — Скажи мне, если когда-нибудь ещё почувствуешь себя так, хорошо? — добавляет он мягко — голосом, предназначенным только ему одному. — Мы поговорим об этом.       — Хорошо.       Есть миг, в который Хаджимэ просто смотрит на него, пронизывающим и настолько глубоким взглядом, что Нагито чувствует себя обнажённым. Но это проходит так же быстро, как и появляется, но улыбка на его лице неизменна. На этот раз настоящая, которая становится лишь шире, когда Хаджимэ бережно прижимает книги к груди с комично настороженным выражением лица.       И, отводя глаза, когда Хаджимэ протягивает свою карту, Нагито ловит себя на том, что это приятно — когда о тебе так заботятся. Когда ему вручают пакет, когда он прощается с Мэри, а она одобрительно кивает Хаджимэ, когда он отворачивается. Затем они идут к машине Хаджимэ, рука об руку, что так напоминает Нагито их первое свидание. И в то же время, оно кардинально отличается — парадокс, с помощью которого он с нежностью может сравнивать произошедшее и происходящее. На нём было то же пальто, а Хаджимэ припарковался почти на том же месте, и он говорит об этом, когда они трогаются в сторону дома Нагито.       Хаджимэ кладёт руку ему на бедро — чуть выше обычного — и они непринуждённо беседуют в ходе короткой поездки: о книгах, которые он купил, о людях на занятиях Хаджимэ, и о том, когда они должны выбраться на ужин.       Они уже почти подъехали к дому, когда Хаджимэ заговаривает об этом. Он выглядит слегка встревоженным — так же, как и перед тем маленьким фиаско в книжном магазине. Вокруг них воцаряется тишина, как обычно бывает в подобных ситуациях, но на этот раз Нагито чувствует себя менее напряжённым. И он гордится тем, что ему без особых усилий удаётся встретиться с трепещущим взглядом Хаджимэ.       — Что-то не так? — в конце концов спрашивает он. Не озлобленно, и это, кажется, выбивает Хаджимэ из колеи, что овладевает его разумом. «Общение», — напоминает он себе.       — Ну, э-э, — пальцы Хаджимэ сжимают руль, и он выглядит странно виноватым, словно собирается признаться в каком-то секрете. — Чиаки сказала мне, что у тебя скоро день рождения. И я подумал, не хочешь ли ты устроить что-нибудь особенное?       Кованная ограда, окружающая его двор, уже в поле их зрения. Нагито смотрит, как они быстро минуют её.       — Он уже скоро, — произносит он, а затем добавляет: — но я был бы рад просто провести день с тобой, Хаджимэ.       — Хорошо.       Вновь наступает тишина — не совсем напряжённая, но и не комфортная. Нагито может сказать это по тому, как он прикусывает губу и сползает в кресле.       Они уже почти подъехали к дому, так что он сосредотачивается на кованой ограде, проносящейся мимо них, на музыке, которую Хаджимэ убавил какое-то время назад, чтобы они могли поговорить. Вопрос не то чтобы встревожил его, но... но ему неприятно, что он скрыл от Хаджимэ то, что он по итогу всё равно узнал. Не сказать, что он не хотел говорить ему об этом, но было что-то неуместное в том, чтобы просто выпалить посреди разговора: да, у меня скоро день рождения. Он не хотел, чтобы Хаджимэ чувствовал себя обязанным дарить ему что-то или осыпать вниманием, даже если это было до их ночного признания. Это казалось неправильным — таким же неправильным, как то, что Хаджимэ купил ему книги.       — Не хочешь устроить вечеринку?       Они уже на подъездной дорожке — ворота перед ними распахнуты. Голос Хаджимэ тихий, почти неслышный.       — Не то чтобы я хотел, чтобы ты чувствовал себя обязанным, — продолжает он. — Просто я подумал, что это было бы приятно. Что-то небольшое, может? Пригласить парочку друзей?       И ему не нужно заканчивать мысль: «...чтобы я мог познакомиться с ними», — повисает в воздухе.       Но есть ли у Нагито друзья? У него есть Джунко, её сестра и ещё несколько человек, оставшихся с давно закончившегося детства, которые остались в его жизни только ради благ, которые он мог себе позволить.       — У меня не так уж и много людей, которых можно пригласить, — решается он на осторожный ответ, который почти ничего лишнего не выдаёт.       — Ну, я и не думал, что ты захочешь устроить балаган.       Он не знает, что именно под этим подразумевается, но Хаджимэ смеётся, и он выглядит таким довольным, что у Нагито не хватает духу спросить. В этот раз в его глазах что-то изменилось — появилось нечто искреннее и затягивающее, когда он припарковал машину и повернулся всем корпусом к его пассажирскому сиденью:       — Серьёзно, всё ведь на твоё усмотрение, ага? Я просто подумал, что было бы неплохо сделать что-то для особенного дня.       «Особенного дня».       Его день рождения никогда не проходил в одиночестве, но торт с одной-единственной свечой и несколько аккуратно запакованных подарков могли бы так много значить для него. Конечно, Чиаки всегда следила за тем, чтобы в этот день у неё было свободное время, а весь рабочий персонал скидывался, чтобы подарить ему что-нибудь небольшое, и приправлял это добрым словом, но сложно было назвать это чем-то особенным. Он предпочитал это тщательно продуманным вечерам, которые устраивали его родители — больше для показухи, чем из любви — и всё равно. Всегда чего-то не хватало — чего-то, что с каждым годом было сложнее определить.       Но Нагито полагает, что нашёл это — ответ на то, что мучило его все эти годы. Ответ заключался в Хаджимэ, который хотел подбадривать его и обнимать, который купил ему книги и слушал его надрывистое пение по пути домой. Который не злился на него за странные фразочки, хоть и имел на это полное право.       — Хорошо, — говорит он чуть увереннее, чем есть на самом деле. — Давай устроим вечеринку.       И это того стоит: вся тревога, которая подкатывает к его горлу, когда он думает о Джунко, о Хаджимэ и том, что эти двое познакомятся. Стоит того, что Хаджимэ наклоняется к нему и целует его в губы, а когда отстраняется, то одаривает его сияющей улыбкой, которую Комаэда так любит.       — Тогда мы должны начать готовиться уже сейчас! — изрекает Хаджимэ, готовый выпрыгнуть из машины. — Нам нужно выбрать день, меню, и я, однозначно, принесу торт, так что ты должен не забыть об этом, и...       Он не столько замолкает, сколько его голос обрывается, затихая на мгновение, когда дверь закрывается. Нагито смотрит, как он огибает переднюю часть машины, подбегает к пассажирской стороне и выхватывает книги из рук Нагито. Комаэде протягивают руку, его целуют в щёку, когда он выходит, и затем Хаджимэ опять скрывается из поля зрения, проносясь мимо со скоростью мили в минуту — таким его Нагито ещё никогда не видел.       Но чувство, которое наполняет его с головы до пят щекочущей радостью, приятно. И когда Хаджимэ обхватывает его за талию, когда он придерживает ему дверь, Комаэда позволяет этому чувству захватить его целиком.       Они устроят вечеринку в честь дня рождения. Для него. Просто потому, что Хаджимэ считает его особенным.