* * *
Празднование начинается в два, но Казуичи и Фуюхико приходят пораньше, когда Нагито всё ещё возится со свитером, а Хаджимэ лихорадочно связывает шарики между собой. — Нагито! С днём рождения, чел! Они слышат Казуичи раньше, чем видят: он влетает в открытые двери террасы, пока Фуюхико спокойно следует за ним. — Э-э, спасибо? Суматоха, по крайней мере, отвлекает Нагито от его нервов: он вскидывает руки от того места, где он только что дёргал низ свитера, стоит Казуичи подбежать, чтобы похлопать его — возможно, слегка чересчур восторженно — по спине. — Да у тебя реально классный дом, скажи? Хаджимэ всё время тусовался в роскоши и даже не потрудился поделиться. — А чего удивительного, придурок? — отвечает Фуюхико. В одной руке он держит тщательно упакованный подарок, а другой бесцеремонно отпихивает Казуичи с пути. — От нас обоих, — продолжает он, а затем, нерешительно, добавляет: — Может, мне куда-то в другое место поставить? Потому что Нагито выглядит весьма обеспокоенным всем этим — или, как минимум, вид у него такой, будто он не знает, что делать. Он берёт подарок жёстко, скорее автоматически, тихо благодарит и поворачивается лицом к Хаджимэ, широко распахнув глаза в шоке. Это кажется милым — почти милым, если Хаджимэ удастся обуздать сжимающее разум осознание: «Он думает, что они не должны были ему что-то дарить, и он хочет это озвучить». — Давай начнём складывать здесь, окей? Хината решает, что лучшим вариантом является успеть сделать что-то прежде, чем Нагито залезет в свой разум слишком глубоко, и так и поступает: обхватив Нагито за талию, он осторожно берёт подарок у него из рук. Да и к тому же, на террасе вполне неплохо, особенно зная, что тут есть пустой столик, который идеальный подходит для того, чтобы на нём стояли подарки. — Вы ведь в курсе, что, ну, пришли на час раньше, да? — спрашивает он. — Вы не голодны? — добавляет Нагито, как обычно, будучи хорошим хозяином, когда вновь включается в обычное состояние. Или, может быть, это связано с тем, как некультурно Казуичи заглядывается на тарелку с закусками, расположенную на фуршетном столе, которую видно из окна, когда его выкатывают на улицу. — Ну, раз ты спрашиваешь, — слышится волчий ответ, и Хаджимэ не может удержаться от того, чтобы закатить глаза от удовольствия. Быть рядом с друзьями, как сейчас, расслабляет, а также успокаивает тот тихий ужас, который нарастал после разговора с Чиаки. Он оборачивается как раз в тот момент, когда Нагито и Казуичи исчезают в дверном проёме, а следом раздаётся что-то вроде «Я могу провести для тебя экскурсию, если хочешь». — Так, — Фуюхико поворачивается к нему, стоит этим двоим скрыться, и близость всего этого поражает Хаджимэ: он, его парень и его соседи по комнате, а ещё желание того, чтобы это продолжалось ещё долгие годы. — И как тебе? Это заставляет его вспомнить дни, когда пара Фуюхико и Пеко была новой, почти неразлучной в собственном тумане «медового месяца». Кузурю они тогда почти не видели: только на еженедельных ужинах или в те редкие минуты, когда он прибегал в общежитие за сменной одеждой. Казуичи ныл по этому поводу — пытался скрыть своё недовольство за шутками о том, что их кинули, — и Хаджимэ мимолётно задумался, не делает ли он сейчас то же самое. — Я бы ничего не менял, — честно отвечает он. Не менял бы: ни дни, когда прогуливал занятия, чтобы понежиться в постели в объятиях, ни вечеринки, которые он пропускал, чтобы полюбоваться звёздами на балконе, и это… может, это неправильно — бросать своих друзей по многим фронтам, но это можно оправдать, стоит ему подумать о Нагито и ночах, которые он проводил в одиночестве. Годах, на самом деле, за которые его никто ни разу не обнял утром, не слушал болтовню о клишированных сюжетах, не был его другом. Фуюхико выдаёт полуулыбку — немного кривую, но всё равно искреннюю: — Ты, конечно, отличный муженёк. — Эй, я делаю гораздо больше, чем тупо прихорашиваться днями напролёт. Их смех эхом отражается от дома, наполненного ярким послеполуденным светом. Всё так, как и должно быть: весело и беззаботно. — А мы на днях ключи получили, — говорит Фуюхико спустя мгновение. Его голос стал тише, немного приглушенным, что абсолютно не вяжется с общим шумом. И от этого сердце Хаджимэ замирает. В эту мимолётную секунду он видит, как всё могло бы быть: они втроём, с одинаковыми брелоками, выбирают комнаты и ищут в интернете информацию о ближайших достопримечательностях. И, возможно, вместе с этим его пронзает нечто: из-за того пути, по которому он мог бы пойти, встреть он не Нагито, а кого-то другого. — Нужно помочь что-нибудь перевезти? — Да не. Мы ведь не берём ничего такого уж большого с собой. — Ага. Смех исчез, но его отголоски всё ещё звучат в ушах Хаджимэ. Между ними повисает не печаль, вовсе нет, но это… — Похоже, он тебе подходит. Но, чтоб ты знал, у нас есть третья спальня. — На случай, когда будем оставаться на ночь. Но всё меняется прямо у него на глазах: выпускной и всё, что последует за ним. — Угу. На случай, когда будете оставаться на ночь. Однажды у них — у него и Нагито — был разговор насчёт множественного числа. «Иногда сложно сказать, речь всё ещё об одном человеке или нет, верно?» — сказал тогда Нагито, и Хаджимэ действительно задумался. — Он тебе нравится? Шум океана — это, как правило, простая вещь. Он становится фоновым шумом, своеобразным затишьем, которое разум Хаджимэ уже научился не замечать. Но сейчас это не так: волны практически ревут, пока разговор не продолжается. Это напоминает ему о дне, когда Нагито упал в океан, о белой пене, поглотившей его целиком. — Я не хотел, — начинает Фуюхико. Его голос подрагивает; сам же Кузурю осторожно подбирает выражения. — Но да. Он мне нравится. А Хаджимэ… не рад. Это не совсем то слово, учитывая, что мнение Фуюхико значит так мало по сравнению с чистейшими эмоциями, которые вызывает у него Нагито. Ни он, ни Казуичи не смогут доказать обратное, но это его не остановит: отчасти потому, что это было бы лицемерием — разве ли не они подтолкнули его к этому, а? — но по большей части потому, что это чувство полной принадлежности Нагито, чем бы оно ни являлось, слишком сильно. Тем не менее, какой-то грузик с его сердца всё же падает, когда он знает, что они — или, как минимум, Фуюхико — принимают его парня. Как за Нагито, так и за самого себя. Так что, конечно. — Здравствуйте. По террасе раздаются шаги — изящные и резкие. — Надеюсь, вас не слишком беспокоит, что я прибыла раньше. И что привела с собой друга. В проходе стоит девушка с густыми чёрными локонами под белым ободком, и у Хаджимэ подкатывает к горлу от того, что он сразу же её узнаёт. — Селестия, да? — прохладно спрашивает Хаджимэ. Настроение мгновенно меняется, и он должен ответить, так как Фуюхико отказался от приветствия в пользу пристального взгляда. — Хаджимэ? — вторит она. Что-то сверкает на свету, когда она с хлопком соединяет ладоши — кольцо, как он понимает, длиной в палец. Хотя это скорее похоже на коготь с серебряным остриём, который она подносит к щеке. — Я так полагаю, во всяком случае. Нагито упоминал о тебе, когда отправлял приглашение. Так приятно видеть, что он расширяет свои границы. На его лице появляется до боли фальшивая улыбка. И Фуюхико, должно быть, замечает это, потому что он резко подаётся вперёд, инстинктивно спасая момент от превращения в нечто отвратительное и ничтожное. Они обмениваются любезным рукопожатием, от которого Хаджимэ тошнит. Он ненавидит то, как мило ведёт себя Селестия. Возможно, несправедливо судить её, но фото из прошлого запечатлелось в его памяти, хочет он того или нет, и слишком уж трудно забыть, как Нагито был отодвинут на нём. Ведь это, вероятно, притворство, не так ли? — Ох, я так рада быть здесь, — щебечет она. — Я действительно беспокоилась о том, будет ли Хифуми желанным гостем или нет. Сначала Хаджимэ не понимает, о чём она говорит. Какой-то ехидный ответ скользит по его губам, но затем он видит его, стоящего наполовину в тени колонны. Мужчина — Хифуми, судя по всему, — с толстым лицом и охапкой задорных пакетов. Он спотыкается при представлении: не то чтобы неловко, просто сильно торопясь под пристальным взглядом девушки, на которую он так явно пытается произвести впечатление. Хаджимэ вынужден приобщиться к рукопожатиям, ответить на вопрос о том, куда девать подарки, и снова вежливо представиться. После этого говорить особо не о чем — по крайней мере, по мнению Хаджимэ, который ловко поворачивается на одной ноге, чтобы поправить главные украшения, что, на самом деле, вовсе необязательно. Это просто отвлекающий манёвр, способ удержать себя от того, чтобы наброситься на гостя ещё до начала самого празднования. «Держи себя в руках ради Нагито, — говорит он себе. — Дай ей шанс». Когда он поворачивается, она занята беседой с Фуюхико. Хифуми держится на задворках их разговора, но они оба удобно устроились в креслах у бассейна. — Так, как ты познакомилась с Нагито? — спрашивает Фуюхико, и хоть прекрасно справляется с ролью опытного, обаятельного собеседника, Хаджимэ видит, что он на взводе. По тому, как их взгляды то и дело встречаются на доли секунды, Хаджимэ догадывается, что он не в духе. — Наши родители хорошо знали друг друга, — бубнит она, и ему со всей тонкостью раскалённого ножа приходит в голову, что она ещё не спросила, где, собственно, Нагито. — Знали? — спрашивает Фуюхико, и если она скажет что-нибудь — если так она случайно раскроет секрет, который Нагито так долго скрывал, то… Селестия взмахивает рукой. Вежливо, но в то же время пренебрежительно. — Время — такая преграда, которую нужно преодолеть, не так ли? Да, они знали друг друга, и мы с Нагито познакомились, будучи детьми. И, конечно, она ещё не нравится Хаджимэ, ни в коем разе, но она уже заработала несколько очков. Он понимает, что пялился на неё, только когда она повернула голову в сторону, чтобы встретиться с ним взглядом. Это немного жутковато, учитывая, что она не была лицом к нему. Одной рукой — той, что с серебряным когтем — она похлопывает по подушке рядом с собой. — Хаджимэ, почему тебе не присоединиться к нам? Не будь отщепенцем. У неё есть акцент — какой-то иностранный, которому не хочется придавать особого значения, но её голос, как бы ему ни не хотелось это признавать, несколько успокаивает. И всё же. — Я собирался пойти найти Нагито. Будет правильно, если он узнает, что гости прибывают. Если Селестия и замечает, насколько обрывисты его слова, она никак не реагирует. Она жмурится из-за улыбки, примирительно машет рукой и, словно трелью, выдаёт: — Конечно. И, пожалуйста, зови меня Селес. От её голоса у Хаджимэ бегут мурашки. Каблуки приятно громко цокают по твёрдому камню, пока он идёт к дому. Потёртая кожа коричневого цвета была больше в стиле Нагито, а не в его, так что его ещё и пришлось уговаривать надеть их сегодня, но сейчас Хаджимэ рад этому. Звук от них такой авторитетный: короткое стаккато, ставшее альтернативой словам, что крутятся в его голове. Внутри прохладнее и слегка темнее. Хаджимэ закрывает дверь и даёт себе возможность отдышаться. Пока что всё не так уж и плохо, если не считать неконтролируемое желание отменить всё, отправить всех по домам, а Нагито увести в спальню, укутать в одеяла, накормить сладким тортом и забыть, что эта вечеринка вообще даже когда-то там обговаривалась. Звон кастрюль и сковородок не прекращается, и Хаджимэ корит себя за то, что отказался от приятного, спокойного времяпровождения на выходных, которое, несомненно, Нагито пришлось бы по душе куда больше. Внезапно завтрашний ужин в элитном садовом кафе, на поиск которого он потратил несколько часов, кажется скорее извинением, чем празднованием. Тем более что Хаджимэ не может отделаться от ощущения, что это его вина — он знает, что это его вина, потому что если бы он просто промолчал о том, что хочет познакомиться с друзьями Нагито, они бы сейчас не занимались всем этим и… — Йо, Хаджимэ! Как ты мог скрывать от меня такое, а?! Я думал, мы с тобой закадычные друзья. Казуичи врезается в него, когда он заходит за угол, и тут он понимает, что дела плохи. Быть настолько погружённым в свои мысли, чтобы не услышать Казуичи? Назойливого, слишком громкого даже для самого себя Казуичи? На его плечах оказываются руки, а перед его собственным лицом маячит чужое, и хоть он всеми силами пытается держать голос ровным, он не звучит так, как хотелось бы: — Скрывать что? — Да ну гараж, понятное дело! Тебе ещё спрашивать надо? — Думаю, это был гвоздь программы. Тогда в его поле зрения появляется Нагито, прикрывающий рот рукой, чтобы скрыть своё хихиканье. Хаджимэ находит это неустанно восхитительным, как и всё, что когда-либо делал Нагито, но это чувство омрачается новостями, которые он вынужден сообщить. Он не хотел отталкивать Казуичи так резко, но его эмоциональность становится невыносимой, а пальцы, впивающиеся в плечо, ощущаются более чем просто некомфортно. Казуичи отшатывается с угрюмым «хэй, не надо быть таким грубым», но Хаджимэ не обращает на это внимания, обхватывает Нагито за талию, притягивает к себе поближе, и заводит ему за ухо несколько выбившихся прядей волос. — Там кое-кто уже приехал, милый. Селестия, вроде так. Позади них кряхтит Казуичи — как раз тогда, когда Нагито опускает взгляд в пол. Он ещё не привык к публичной ласке, скромно вспоминая тот недолгий момент в задней части магазина Мэри. — Тогда я должен пойти к ней, — говорит он, и, может, Хаджимэ просто придаёт всей ситуации слишком большое значение, но он не выглядит слишком взволнованным. Он может списать это на внезапный страх публики или на нервы от того, что он так долго не видел Селес, но ни один из этих вариантов не подходит. Но он — его опора, и с этой ролью ему нужно справиться, так что… — Ну, тогда пойдём? Даже если единственное, чего ему хочется: остаться в этом коридоре до конца дня, пусть и с Казуичи, нетерпеливо мельтешащего туда-сюда позади него. — Ага, — отвечает Нагито и, как минимум, на этот раз из его слов сочится какая-никакая энергия. Он идёт обратно к двери. Три длинных шага. — Селес! — Нагито едва не спотыкается о порог. Он едва успевает схватиться за раму, и от усилий его щёки розовеют. — Я был не совсем уверен, что ты придёшь. Я так рад снова тебя видеть. В этот миг у Хаджимэ внутри что-то переворачивается. Он не хочет даже начинать разбирать, что может крыться под этими словами — Казуичи, судя по тому, как они обмениваются растерянными взглядами, тоже. — Ума не приложу, с чего ты вообще мог так подумать, — хмурится Селес, при том довольно убедительно. У Нагито отвисла челюсть. — Ну… — Хэй, Селес. Чиаки, можно сказать, подкралась к ним, удобно пресекая дальнейшие слова Нагито. Хаджимэ не знает, быть благодарным или огорчённым. — Чиаки, как хорошо, что ты тоже здесь. Они завязывают непринуждённый разговор, пользуясь всеми методами ведения беседы для «друзей, которые не виделись очень долго». По крайней мере, в глазах Хаджимэ они выглядят как подруги. Возможно, они часть одних и тех же кругов, и это предположение он решает отложить на потом, на дальнейшие разговоры с Чиаки. Чтобы можно было узнать побольше о каждом и, что куда важнее, о том, как они относятся к Нагито. — Это Хифуми, — слышит он слова Селес, и до него доходит, что никто здесь не знает этого человека. Вот он — действительно незваный гость, которого даже особо не представляли, а Нагито и бровью не повёл. Это пробуждает в Хаджимэ чувство, которое ему явно не нравится, но названия ему он дать не может. — Кто это вообще? — спрашивает Казуичи позади них, озвучивая вопрос, который Хаджимэ сам не смог задать. Нагито предпочитает игнорировать его, но по тому, как моментально напрягаются его плечи, этого не скажешь. Прямо за столом для подарков стоит диванчик на двоих, специально расположенный в стороне, чтобы никто его не занял. Хаджимэ ещё утром решил, что хочет, чтобы они сидели вдвоём, и понял, что сейчас самое подходящее время, чтобы приблизить к себе Нагито. Всплески нервной энергии, бурлящие под его кожей, не могли остаться незамеченными, и Хаджимэ хочет сгладить углы прежде, чем всё это выльется наружу. Да и разве ли не странно то, что они мнутся у входа. И Чиаки, должно быть, разделяет эту позицию, потому что тихонько выскальзывает из-за Нагито, чтобы занять место рядом с Селес; следом за ней идёт Казуичи, который устремляется к Фуюхико, и остаются только они вдвоём. Нагито поворачивается к нему со слегка распахнутыми глазами и потерянным взглядом. — Стоит ли нам? — спрашивает он, позволяя повиснуть части вопроса в воздухе. Хаджимэ знает, в чём суть, и хоть его сердце сжимается от того, что Нагито ждёт, пока он примет решение, он не показывает этого. — Да. Пойдём. Хаджимэ осторожно берёт его за руку и отводит подальше от Селес, Хифуми и всего, что сейчас вызывает у Нагито стресс. Он выбрал место так, чтобы они были на расстоянии, с которого могли полноценно участвовать в праздновании, но при этом имели пространство для манёвра — уголок, принадлежащий исключительно им. Что, похоже, удовлетворяло Нагито, учитывая, как он прижался к Хаджимэ. Они остаются в таком положении ещё долго: пока повара приносят изысканные блюда и подают напитки в изысканных бокалах, пока Селес ведёт вежливую беседу с Чиаки, а Казуичи изо всех сил пытается убедить остальных пойти купаться. — У меня есть запасные плавки, — застенчиво говорит Нагито в какой-то момент. Эта фраза оказывается вознаграждена громким «вухуууу!» от Казуичи. Все они — Фуюхико, Хаджимэ, да даже Нагито подключается — заставляют его согласиться на то, что он не будет брызгать водой во все стороны, а затем Нагито снова встаёт, прикладывает палец к губам, и приобретает очаровательное выражение сосредоточенности, пока всячески пытается вспомнить, где хранится дополнительная одежда. Он настолько погружается в раздумья, что едва не врезается в новоприбывших. — Макото! Мисс Кёко! На этот раз вид Нагито искренен. Он направляется сначала к пареньку — коротышке, которому Хаджимэ не дал бы и дня больше восемнадцати. В отличие от девушки, стоящей позади, с острыми утончёнными чертами всего её существа. Она принимает объятия Нагито гораздо элегантнее, чем её спутник, который едва не позволил себя повалить. Когда они заканчивают, Нагито взволнованно поворачивается к нему: — Хаджимэ, это мои друзья: Макото и Кёко. Макото, Кёко, это мой парень Хаджимэ. Невозможно не заметить его ударение на слове. «Парень» слетает с языка так, словно было создано для этого момента, и Хаджимэ подмечает это весьма самодовольно. — Очень приятно познакомиться с тобой, Хаджимэ, — начинает Кёко, и Макото подхватывает следом: — Да, Нагито так много рассказывал нам о тебе! Хаджимэ решает, что они оба уже лучше Селес. Тем не менее, он раздумывает о тревоге, что ползает под кожей Нагито. Он весь практически гудит, раскачивая на носках обуви и мечась взглядом туда-сюда так быстро, что у него наверняка болит голова. Кёко уходит, чтобы пополнить ещё одним ярким пакетом растущую кучу подарков Нагито, а Макото обращает всё своё внимание на пару перед ним. — Как поживаешь, Нагито? — спрашивает он. Всё его существо: его тон, однозначно искренний, глаза, в которых плещется чистый интерес — заставляет Нагито вновь засветиться, и Хаджимэ ненавидит это, ненавидит, ненавидит, ненавидит, потому что, не без ядовитого укола, понимает, что Нагито будоражит нечто такое простое, как вежливый вопрос. — Гораздо лучше с тех пор, как появился Хаджимэ! И, ох, может, он периодически и осознаёт, что жизнь Нагито с его участием изменилась, но странно слышать это напрямую. Странно лестно и странно печально. — Йо, так что там насчёт купания? Жалобное нытьё Казуичи привлекает внимание всех, и Хаджимэ не то чтобы рад этому, но… но, всё же, тяжело слишком долго зацикливаться на затворническом образе жизни, который вёл Нагито последние сколько-то там лет. — Оставайся тут, я пойду поищу, — предлагает Чиаки, уже наполовину встав. Но от неё отмахиваются прежде, чем она заканчивает предложение; Нагито небрежно бросает через плечо, вновь направляясь к двери: — Скоро буду, Макото! — нараспев выдаёт он. И вот они вдвоём стоят посреди внутреннего дворика, где голос Казуичи — фоновый отголосок в сознании Хинаты, где на первом плане находится понимание того, что, вау, ладно, Макото реально низкий. — Что ж, Нагито сказал мне, что ты учишься в колледже? — звучит следующий вопрос. Макото, кажется, полон их, и Хаджимэ, фактически, не возражает, даже если бы и захотел быть против. Хотя, это навевает мысли о выпускном, о квартире, в которую переезжают Фуюхико и Казуичи, чтобы жить дальше, и… и, ну, больше ему вопросы не нравятся. Однако ответ его прост. Прямолинеен. — Ах, да. А что насчёт тебя? Хаджимэ хотелось бы иметь хоть какую-то базовую информацию о Макото — хоть что-нибудь, вот правда. Он чувствует себя здесь совершенно не в своей тарелке, и именно сейчас до него доходит, что все они, похоже, знают о нём. От этой мысли у него засосало под ложечкой. — Оу, я помогаю своему отцу руководить компанией! Мы с Кёко работаем там вместе. — Его ответ так же прост, а глаза всё ещё обезоруживающе широки и по-детски добры. Может быть, Хаджимэ следовало уточнить, что за компания, или как долго он там работает, или кем ему приходится Кёко, но Нагито возвращается, и Хаджимэ понимает, что его силы на светские беседы почти на нуле. Вместо этого он проводит Макото к свободным местам, и они вдвоём следуют за Нагито, который триумфально вручает Казуичи ослепительно розовые плавки. «Именно такие бы он взял себе», — с теплотой думает Хаджимэ. Казуичи спешит внутрь, чтобы переодеться, пока Макото устраиваться в своём кресле поудобнее. Он обменивается любезностями с Чиаки и Селес, немного подвигается, чтобы Кёко могла устроиться рядом с ним на подлокотнике. — А есть вода? — спрашивает он несколько секунд спустя. Это вполне безобидный вопрос, но глаза Нагито широко распахиваются, когда он вскакивает с особо уютного положения, в котором он только что устроился с Хаджимэ. Он сразу же обеспокоенно спрашивает, сцепив руки, хочет ли он воду в бутылке, или какую-нибудь в красивом бокале с кубиками льда? Какую-нибудь газированную или простую? Было бы грубо действовать наугад. — Они получают всё, что захотят. Чувствуется острая необходимость вмешаться в тот момент, когда Нагито судорожно подбирает закуски. Не для себя и не потому, что Макото попросил о них, а просто потому, что, как ему показалось, без них стол выглядит пустым. Стол в беседке, который они уже договорились занять под основные блюда. — Но я ужасный хозяин, — хнычет в ответ Нагито. Он дёргает рукав своего свитера, явно выказывая этим свой стресс. — Для всего подобного у нас нанят персонал, — пробует вразумить его Хаджимэ. — Так что просто наслаждайся моментом. — Но… — Но ты не сможешь этого сделать, если будет вот так мотаться. Да и к тому же, — продолжает он, ведя Нагито к их диванчику. — Они хотят поговорить с тобой. В ответ Нагито бросает на него взгляд. Взгляд, словно застрявший между замешательством и неверием. Словно он ожидал, что на его собственном праздновании его не будут трогать. Этот взгляд вызывает в сердце Хинаты семь разных чувств. Гнев и печаль, порыв желания защитить, от которого сжимаются кулаки. Эмоций куда больше, чем названий для них, или чем ему хотелось бы испытывать в принципе. — Гортензии прекрасно прижились, правда? Селес оторваться от них не могла. Чиаки органично вписывается в картину, откинувшись на спинку кресла, в котором сидела, чтобы вовлечь их обоих в разговор. Её глаза на долю секунды встречаются с глазами Хаджимэ, и только после этого протягивает руку к Нагито. Он рад этому — не важно, есть ли Селес дело до этих цветов или нет, речь вообще не о том, просто это служит хорошим вариантом отвлечения, в котором Нагито, судя по всему, так отчаянно нуждался. И вот, Хаджимэ довольствуется тем, что изучает три таких цветка, когда они стоят около кустарника в самом краю дворика. Селес подходит к ним, и ей не требуется для этого никакого приглашения — Чиаки лишь стоило отойти к другим, а Нагито — сделать шажок назад. Селестия напоминает тех самых детей, с какими он встречался на детской площадке возле его дома: общительных, лёгких на подъём ребят, которые порхали вокруг других, словно мотыльки около лампы. Но в конце концов они были добрыми — в том простом смысле, какой присущ только маленьким детям, и здесь ситуация почти та же. Селес мягко кладёт руку на плечо Нагито и говорит что-то, от чего он чисто и искренне смеётся. Может, она не так уж и плоха, как он думал. Может, она бы ему даже понравилась, если бы Чиаки не вспомнила о той фотографии, но… — О, На-ги-то! Двери террасы распахиваются, с силой стукаясь о раму, и из проёма вырывается невыносимый пронзительный голос, а ещё кроваво-красный маникюр. Хаджимэ не может разглядеть лицо из-за фонтана блондинистых волос и огромных солнцезащитных очков, но сразу же узнаёт её. Джунко Эношиму. — Извините за опоздание. Девушка позади неё едва ли попадает в поле зрения. Она еле проходит через дверную раму, прижимаясь к стенке, пытаясь избежать удара рук Джунко, которыми девушка туда-сюда машет, словно пытаясь устроить себе грандиозный выход. — А, Джунко. Мукуро. Нагито, который был так счастлив, стоя рядом с гортензиями и прекрасно выглядел в лучах полуденного солнца, побледнел, теребя рукава свитера. Чиаки впивается в него совершенно нечитаемым взглядом и Хаджимэ это не нравится. Все молчат, и это напрягает. — Чего? Это, типа, лучшее, что ты смог из себя выдавить после того, как не видел нас несколько месяцев? Как только она снимает очки, Хаджимэ замечает, что у неё голубые глаза. Они были бы весьма красивыми, будь в них хоть капля тепла. — Миленько конечно вы тут обустроились, — продолжает Джунко, и Нагито кивает, словно вся его жизнь зависит от каждого её слова. Она щёлкает пальцами, от чего острые ногти сверкают на солнце, а девушка, с которой она пришла — Мукуро. Хаджимэ вспоминает, что это сестра Эношимы, — выбегает вперёд. В её руках подарок, завёрнутый в аляповатую контрастную бумагу и перевязанный лентой, покрытой блёстками, которую Нагито наверняка возненавидит. В отличие от остальных, она не обращает внимания на довольно явный столик для подарков, предпочитая вручить его прямо в руки. Нагито встречается с ней в середине внутреннего дворика и стыдливо принимает подарок под пристальными взглядами всех присутствующих. — С днём рождения, Нагито, — говорит она, а он отвечает лишь тяжёлым кивком. Он на мгновение поворачивает его в руках с таким видом, будто забыл, что держит, или где он находится, или что происходит, и Хаджимэ уже собирался вмешаться, когда он скорее автоматически поворачивается и направляется к столу. Только вот Джунко останавливает его на полпути своим гнусавым и чересчур громким голосом: — И ты не собираешься его открыть? В плане, это вообще то, чем занимаются на таких вечеринках. У неё отвратительная улыбка. Хаджимэ ненавидит её. — Оу. Более того, Хаджимэ ненавидит то, как выглядит сейчас Нагито. Сбитым с толку, потерянным. — Мы думали заняться этим после обеда. Стоило Хаджимэ открыть рот, глаза Джунко метнулись к его глазах. В них что-то появилось — нечто такое, что Хаджимэ не может охарактеризовать, и от этого он ненавидит это ещё больше. — Ах, ты, должно быть, Хаджимэ. Так приятно наконец с тобой познакомиться! Она несётся к нему, раскинув руки в объятиях, и Хаджимэ не успевает опомниться, как оказывается заключённым в её хватку. Воздух вокруг заполняет запах её духов — противный, тошнотворный, как будто рядом зацвело слишком много цветов. Она как будто только с похорон пришла. Взаимных объятий она не получает, так что вскоре отпускает Хинату. В её глазах мелькает раздражение, но она не поддаётся ему целиком, лишь поджимает губы в тонкую линию — настолько незаметное действие, что оно бы и осталось незамеченным, если бы не то, как близко они стоят. — Ну давай, давай поговорим. Что там Нагито про меня рассказывал? — все присутствующие смотрят на них, на неё, и у Хаджимэ возникает чёткое ощущение, что она наслаждается каждой секундой этого. «Ничего, — хочет сказать он. — Я не знал о твоём существовании до сегодняшнего утра, потому что ты такая…» — Он… — она подносит палец к губам, прищурив глаза в издевательской сосредоточенности. Хаджимэ, должно быть, слишком долго подбирает ответ, и ей такое не по вкусу. — Может, он тебе говорил, что мы дружим с детства? Ну, прямо с детства-детства, когда ещё малютками были. Мы вместе ездили на отдых, играли в переодевания вместе, и мы были так близки до последних нескольких лет. К концу фразы её голос переходит в визг, отвратительно высокий и ездящий по ушам, и Хаджимэ ненавидит его так же, как и её волосы, её ногти и всю её ёбаную личность. Он хочет найти Нагито, схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока он не получит все ответы: зачем он пригласил её, почему он с ней разговаривает, почему он не сказал Хаджимэ, ведь тот мог бы сделать хоть что-то с этим, возможно, и… — Мы всё ещё близки. Голос Нагито ничтожно тих, словно он не думает, что должен говорить, или не хочет, чтобы его услышали. А Джунко взвизгивает, практически перепрыгивая через всё расстояние между ними, чтобы зажать лицо Комаэды между ладонями, сжимая его щёки, что при любых других обстоятельствах могло бы показаться восхитительными. — Тогда чего ты больше не приглашаешь меня к себе? — вскрикивает она. — Как же мне загорать, а? — Ты можешь… — Чё ты так завелась из-за этого? Фуюхико умеет звучать угрожающе, когда хочет того — глубокий и серьёзный тон компенсирует маленький рост. Эта сторона проявляется так редко, что Хаджимэ почти и забыл о её существовании. Глаза Джунко распахиваются от смеси шока и восторга, словно она нашла новую игрушку, в которую можно впиться зубами. Когда Нагито раскрывает ладони, на его коже остаются следы в форме полумесяцев. Хаджимэ переполняет ярость, когда он замечает это, и она удваивается, как только Комаэда спешит к нему в плохо скрываемой опаске. — А ты ещё кто? Мукуро позади сидит на краешке шезлонга. Она ловит взгляд Хаджимэ и, кажется, хочет что-то сказать. Ему бы очень хотелось, чтобы она это сделала. — Кузурю Фуюхико. У меня не было возможности представиться, так как ты тараторишь без остановки. Нагито рядом с ним шёпотом просит: — Пожалуйста, не дай им устроить драку. На долю секунды это решение становится трудным, потому что в этот миг Хаджимэ ничего не хотел так сильно, как увидеть, как Фуюхико стирает с лица Джунко раздражающе самодовольное выражение. Но пальцы Нагито болезненно сжимают его собственные, и он вскользь думает о людях вокруг них и о том, что это, понятное дело, испортит день рождения Нагито. — Они не будут драться, Наги, — успокаивает он, — я им не позволю. Его ответ — лишь всхлип. Что не так уж и неуместно, когда Хаджимэ думает о шпильках Джунко и твёрдых костяшках Фуюхико. Хотелось бы верить, что они не подерутся. Потому что в ином случае Хаджимэ без понятия, что ему делать. — Я так понимаю, ты с Хаджимэ пришёл? — усмехается Джунко. В её словах есть подтекст, невысказанное «потому что я знаю, что Нагито не из тех, кто заводит друзей». — Я здесь для них обоих. — Ну разве ли это не благородно. Подарок Мукуро всё ещё у Нагито под рукой. По подолу его свитера рассыпаны блёстки, осыпавшиеся с банта. Атмосфера накалилась. Хифуми бросает взгляд на Селес, которая на него не обращает абсолютно никакого внимания. Она вся сфокусирована на Джунко, и её непоколебимый, стойкий взгляд содержит в себе что-то, что Хаджимэ не в состоянии опознать. Чиаки расположилась где-то на периферии его зрения — размытый силуэт, который, при этом, вполне близок к тому, чтобы вскочить со своего места. — Обед скоро подадут, — говорит она, когда тишину заполняет лишь шум волн и тихое бульканье фильтра в бассейне. Фуюхико держит свой напиток стальной хваткой, но милосердно молчит. Он вежливый, ибо воспитывался в высших слоях общества, с чем может посоперничать разве что воспитание Нагито, но и у него есть свои острые углы: крошечные белые шрамы на кулаках от бесчисленных, ничего не значащих драк и заметная царапина через весь правый глаз от той самой ночи — это случилось задолго до встречи с Хаджимэ — с ножом и особенно озлобленным противником. — Что случилось? Кто это? Когда приходит Казуичи, Хаджимэ с болью вспоминает, что с момента прихода Джунко прошло совсем немного. Кажется, что она уже годы их не покидала, и ему совершенно не хочется думать о том, что она пробудет здесь ещё долго: она останется и на ужин, и на десерт, и на открытие подарков. И это только то, пока она точно будет с ними, если повезёт, учитывая, что Нагито никогда не подумает попросить её уйти. Не то, чтобы он кому-то другому может так сказать, но сама суть этого злит больше, чем сама по себе Джунко. Да. Хаджимэ ненавидит её. Худшее в этом — странный, сверкающий взгляд Казуичи. Хаджимэ не упускает, как тонко он скользит по её телу, по резкому изгибу бёдер, пухлым губам и особенно по груди, втиснутой в кажущийся чересчур маленьким топ. Он испытывает отвращение, самое настоящее отвращение. Им придётся поговорить об этом потом. — А ты всё время так врываешься? — фыркает она. Это звучит снисходительно, но Хаджимэ не понимает, в чём суть. — Ну а я вот Джунко! Наилучшая подружка Нагито. Часть её помады на уголке рта смазана. Выглядит как кровь. Казуичи ничего не говорит, принимая во внимания хищную позицию девушки перед ним, то, как Нагито практически трусит слева от неё и каменный взгляд, которым Хаджимэ разве что не швыряется в него сейчас. Фуюхико знает, когда нужно замолкнуть, а Казуичи? Не то чтобы. — Ага, так, ладно. Я Казуичи Сода и, эм, я иду плавать? Я не знаю, чего все столпились? Это, по крайней мере, убирает напряжение. Плечи Нагито возвращаются в нормальное положение, а пальцы теряют часть своей впечатляющей силы хватки. Джунко в ответ усмехается: — Ну, как скажешь. И тут всё как будто закончилось: Чиаки отворачивается, чтобы договорить с Селес, Хифуми набирает что-то на телефоне, чтобы показать это Фуюхико, а Казуичи издаёт впечатляющий вопль, ныряя в воду. Внезапно, это вновь похоже на обыкновенную вечеринку. То, что Хаджимэ и хотел устроить для Нагито. — Ты в порядке? — спрашивает он, потому что это кажется уместным, и потому что есть чёткое ощущение, что не так уж и много людей спрашивало Нагито об этом. Выражение его лица пустое. — Всё в порядке, — тихо говорит он, но это не совсем тот ответ, на который рассчитывал Хаджимэ. — Мы не обязаны делать всё это, если тебе не хочется. — Нет. Я хочу, чтобы Хаджимэ со всеми познакомился. На его бедре всё ещё кусочки блёсток. Подарок выскальзывает из его рук, так что Хаджимэ перехватывает его, смахивает крошечные частички, с чужого тела. Большим пальцем он поглаживает выступ бедренной кости Комаэды. — Может, теперь поедим? Чиаки и раньше говорила это, пусть никто этого и не замечал. Обед был назначен на три, а время уже поджимало. Конечно, повара чётко сказали не торопиться, но Нагито всё ещё выглядит так, словно он тут лишний, так что Хаджимэ не видит ничего плохого в том, чтобы начать немного раньше для его же блага. Хоть это и занимает секунду — и, может, поцелуй в лоб для ободрения — Нагито соглашается. Он устраивается на своём месте во главе стола и внимательно наблюдает за тем, как Хаджимэ подзывает всех остальных, прежде чем пойти и оповестить поваров. Казуичи тащится из бассейна, не переставая подвывать, в красках описывая Хаджимэ, что он испытывает, когда ему приходится закутаться в полотенце, чтобы не забрызгать водой всё кругом. — Ты ко мне относишься, как к собаке, — вскрикивает он, что, по крайней мере, заставляет Нагито хихикнуть. Это больше, чем Хаджимэ мог быть дать ему сейчас. Когда он возвращается, все уже удобно расположились. Слева от Нагито есть свободное место, которое, как подумал Хаджимэ, ему любезно заняла Чиаки. Другую сторону стола загораживает колонна, но когда он подходит ближе, его желудок сводит от осознания, кто же сидит справа от Нагито. Джунко. Конечно, а кто же ещё. Он рад, что Нагито занят — похоже, глубоко погружён в разговор с Чиаки, — потому что ему требуется больше, чем просто несколько секундочек, чтобы сделать выражение лица приемлемым. Оно должно быть абсолютно нейтральным, учитывая, что единственная эмоция, которую он сейчас испытывает — раздражение. Если вообще можно назвать нечто подобное таким добродушным и светлым словом. Даже если он и опускается на своё место слишком резко, никто ничего не говорит. Казуичи занят рассказом какой-то истории, увлекая всех остальных за столом, но взгляд Джунко всё равно скользит по нему: ядовитый, прищуренный и слишком, слишком острый. — Знаешь, я так долго говорила Нагито, что ему нужно выйти и познакомиться хоть с кем-то, — говорит она как раз тогда, когда приносят салаты. Это прекрасная весенняя смесь, которую Хаджимэ скомпоновал сам — в ней есть клубника и семена подсолнечника, — но из-за присутствия Эношимы у него пропадает всякий аппетит. При звучании своего имени Хаджимэ поворачивается к ним. Его щёки надулись от, казалось бы, слишком большой порции, отправленной в рот. Джунко ведёт разговор в опасное русло. Он не мог встать из-за стола, чтобы обсудить с Нагито, как им лучше уладить это, потому что по глупости они не обсудили заранее, как они собираются объяснить своё знакомство. И не похоже, что он мог получить какую-то ценную подсказку из затравленного взгляда Нагито. — Ой, да не переживайте вы так, — продолжает Джунко. Её глаза, кажется, сузились ещё сильнее. — Это ведь я сказала Нагито влезть на сайт знакомств. Нагито скулит свозь зубы, обхватив себя и выглядя так, словно желая оказаться где угодно, лишь бы не тут. Хаджимэ, в свою очередь, не знает, как поступить дальше. Он играет в шахматы с этой дрянью. — Это вовсе не то, что меня волнует, — дипломатично пытается выкрутиться он. — Хм-м-м, — она накалывает на вилку особо большую часть салата. — Я просто к тому, что тебе не надо прикидываться передо мной, вот и всё. И нет, ну просто не существует таких слов, чтобы можно было описать ярость Хаджимэ, которая его поглощает от этих слов. Её тупые блестящие кроваво-красные губы растягиваются в ухмылке, которую Хаджимэ хочет содрать с её лица. Он хочет взять нож для масла и вонзить в её руку, схватить за волосы и бросить в океан — сделать что угодно, что в его силах, лишь бы заставить её завалиться. — Какого хуя ты такое говоришь? — рычит он. То, с какой силой он стукнул по столу — все стаканы задрожали — неподобающе, но его это ни капли не волнует. — Хаджимэ... — шепчет Нагито своим хриплым, едва слышным голосом. — Хаджимэ, это не имеет значения. К этому моменту Хаджимэ думает, что он всё понял. Иногда Нагито просыпается и часами лежит в постели, потому что ему никогда не нужно ничего делать, и это тяготит его. Иногда его голос дрожит, потому что он не уверен, что кому-то есть дело до того, что он хочет сказать. Иногда он претенциозен и вспыльчив, хитёр как лиса и слишком соблазнителен. А Хаджимэ спокойно принимает всё это — радуется каждой его частичке, каждому кусочку стёклышка или гладкой, отполированной стали. Нет ни одной части Нагито, которая могла бы его задеть, кроме одной: той ужасной маски, что он натягивает в подобных ситуациях. Потому что вот она — на его лице, потрескавшаяся и кривая. Улыбка, которая растягивает его губы, слишком сильно кривит глаза не в ту сторону. Хаджимэ ненавидит её и готов на всё, чтобы больше никогда не видеть её — он не видел её несколько недель — а теперь Джунко просто припёрлась и всё испортила. Он напоминает себе, что Нагито не хочет сцены. У них впереди ещё целый день, так что он не должен сходу подливать масла в огонь. И всё же. — Нет, я хочу, чтобы она пояснила, что только что сказала. — Мне кажется, я всё предельно ясно сказала, не? Это норма. Я уверена, платит он отменно. И этот её пронзительный смех. Даже Казуичи замолкает, чтобы взглянуть на них. — Я пригласил тебя сюда не для того, чтобы ты... — О! — она обрывает его резко, поднося палец с маникюром к губам. — Я не понимаю, с чего ты решил, что может такое говорить! Учитывая, что это не твой дом. Теперь все смотрят на них. Нагито открывает рот, но Джунко видит это краем глаза и с ядовитым выражением лица обращается к нему: — Я не понимаю, почему ты пускаешь к себе всех, кто смотрит на тебя дольше секунды. Ты забросил общение со мной ради этого. — Не говори с ним так. На этот раз отзывается Фуюхико, сидящий в трёх местах от неё. Это лишь больше раззадоривает её. — Ты позволяешь всем сражаться вместо тебя в твоей битве, хах? Жалкое зрелище. Нагито опускает взгляд вниз, в стол, позволяет вилке выскользнуть из его пальцев и резко удариться о край тарелки. — Прекрати его выводить, тварь ты такая. И вот проявляется эта часть Хаджимэ, которая сейчас и сорвалась — та, что не может делать больше, кроме как выплёскивать отвращение к тому, что она говорит Нагито, тому, что все молчат и тому, что он в принципе настоял на этом праздновании с самого начала. — Зачем ты вообще это делаешь? — спрашивает он, сыро и истощённо и он не догадывается — о чём бы он ни думал, Джунко скажет нечто другое. — Неужели я первая, кто посвятит тебя в это? — мурчит она. Голос у неё маслянисто-гладкий, совершенно неуместный в общей картине, когда у неё глаза на выкате, голова непонятно наклонена, а ухмылка просто бесконечно ужасна. — Ты разве не в курсе? Все ваши отношения — всё херня! Нагито влюблён в своего лечащего врача, Яске Мацуду.Глава 20.
5 февраля 2023 г. в 02:59
Двадцать седьмое апреля — прекрасный день: солнечный, не слишком тёплый, с лёгким океаническим ветерком. Распустившиеся цветы великолепно выглядят на фоне ярко-зелёной травы, а в утреннем свете вода приобрела немного более голубоватый оттенок.
Чиаки приходит рано — в девять, когда Хаджимэ всё ещё выглядит заспанным, — с коробкой пончиков и заразительной улыбкой.
— Так ты наконец убедил его? — спрашивает она в качестве приветствия, подбородком указывая на стойку воздушных шариков, занявшую своё место в углу. Сумка, которую она несёт, оказывается бесцеремонно брошенной на центр стола, и из неё высыпается всё содержимое: пачка блестящих золотистых «дождиков» и уместный плакат, провозглашающий общее «С днём рождения!».
Ответ Хаджимэ сопровождается глотком кофе:
— Он ведь может и не знать, что они все будут тут.
— О, значит, ты пытаешься его расстроить.
Чиаки опускается на стул напротив, берёт кружку Хаджимэ и делает долгий глоток. Когда она допивает, на её верхней губе остаётся капелька кофе, и эта сцена напоминает Хаджимэ о давних временах, когда они делились друг с другом молочными коктейлями летом и смеялись над густыми усами пены, остававшимися после этого.
— Он просто стесняется отмечать, вот и всё.
Чиаки хмыкает в ответ; её губы слегка подёргиваются, и это показывает, что дела принимают более серьёзный оборот.
— Ты знаешь хоть кого-то из тех, кого он пригласил? — резко спрашивает она, и тон этого вопроса, который должен был придать фразе лёгкости, заставляет Хаджимэ напрячься.
— Он сказал мне, что они знакомы с самого детства. Но он никогда не говорил о них до этого, так что… я не уверен, насколько они близки.
— Вообще не близки.
Чиаки отвечает жёстко и слишком быстро, чтобы слова казались реальными. Её взгляд устремлён на сумку, но девушка словно смотрит сквозь неё, сконцентрировавшись на чём-то, чего Хаджимэ не замечает. Это мимолётно напоминает ему о жизни Нанами, которую она построила без него; жизни, в которой есть Нагито, эти люди, кем бы они ни были, и, очевидно, их запутанные взаимоотношения.
Честно говоря, это пробуждает нехорошее предчувствие. Нагито слабо колебался, когда он предложил устроить празднование, но Хаджимэ подумал, что это из-за того, что он не хотел признаваться, что ему не очень нравится эта затея. Его парень был склонен держаться в тени, и хотя поначалу это казалось странным, ведь он редко общался с кем-либо другим, это никогда не выглядело чем-то таким, о чём стоило бы слишком много думать.
У Нагито нет работы, в школу он не ходил. Ничего необычного в том, что его круг общения весьма невелик, нет. По факту, это стало ещё одной причиной познакомить его с Казуичи и Фуюхико, и всё прошло лучше, чем кто-либо мог ожидать. Он легко завязал разговор, отпускал шуточки и влился в их специфическую группу, словно был рождён для неё. Нагито прекрасно чувствовал себя в социуме, будучи в комфортных условиях, так что вечеринка не казалась чем-то прямо-таки недостижимым, но…
— Я проштрафился?
Но вопрос уже слетает с языка, вгрызаясь клыками всё глубже и глубже в его сознание, пока не перекрывает всё остальное. И то, как Чиаки обдумывает его — поджимает губы, вскидывает брови — заставляет что-то холодное ухнуть в самом желудке.
— Он бы сказал нет, если бы был абсолютно против.
Пончики так и стоят нетронутыми. Хаджимэ не чувствует аппетита, чтобы попробовать хоть один — уж точно не сейчас, когда ответ Чиаки повисает между ними. В нём есть что-то недосказанное — что-то, чего Хаджимэ, кажется, не понимает, и вообще, хочет ли он в принципе это понимать.
— В любой момент он может проснуться.
Это явная попытка отвлечь внимание, но разговор, похоже, всё равно закрыт, учитывая, что Чиаки вновь увлеклась чем-то на своём телефоне. Она только кивает в ответ, прикусывая нижнюю губу, пока что-то сосредоточенно просматривает.
— Вот, — говорит она спустя минуту. Её голос звучит тяжело в тишине комнаты, отражаясь от шаров и украшений, установленных в углу.
Хаджимэ берёт в руки переданный ему телефон: Чиаки толкает его по столу, словно они снимаются в каком-то выпендрёжном голливудском фильме про шпионов.
— Это Джунко, — продолжает Чиаки, указывая на девушку со слишком объёмными волосами и лукавой улыбкой. — Это её сестра Мукуро, а это их друг Макото. Вот это Селестия, а это… — она указывает на кого-то на заднем плане. Кого-то на заднем плане, зажатого ближе к углу фото. —…Нагито.
Счастливым он тут не выглядит, и в этом проблема. Ни капли радости, хоть он изо всех сил и старается улыбаться. Хаджимэ различает неестественный изгиб его губ и то, что они слишком растянуты; подмечает, что Комаэда выглядит почти вытесненным из общей картины и частично заслонённым чьей-то рукой.
«Почему ты показываешь мне это?» — хочет спросить он, потому что какая-то его часть злится. Ей не нужно было выжидать так долго, чтобы озвучить свои опасения, которые явно родились благодаря тому, что скрывается под фотографиями в социальных сетях и натянутыми улыбками.
— Почему он в углу? — спрашивает вместо этого Хината, и даже если его голос звучит слишком напряженно, никто из них не акцентирует на этом внимание.
Чиаки лишь пожимает плечами. Как будто Хаджимэ думал, что у неё вообще есть ответ.
— Потому что, — и здесь она начинает перебирать слова, словно пробуя их на вкус, пока они не образуют нечто более приемлемое. — Потому что они не всегда заботятся о его благополучии.
Время мигает на верхней панели её телефона: 9:35. Прошло уже целых полчаса с тех пор, как она пришла. Нагито скоро должен их найти, слегка переживая из-за того, что проснулся один, и Хината ненавидит кислятину, которая ползёт по его горлу от этих мыслей.
— Если они будут вести себя так сегодня… — начинает он, но обрывает сам себя, и Чиаки вновь кивает, из-за чего в комнате возникает некое согласие, от которого вся ситуация становится лучше — немного, но лучше.
— Так не всегда.
В доме Нагито свет всегда выглядит иначе. Он дымчатый, размытый, с почти нечёткими лучами, лениво стелется по углам и скапливается в коридорах. Хаджимэ думает о делах, с которыми нужно управиться, о декорациях, которые нужно развесить, о столах, которые ещё не вытащили из кладовки, но его мотивация пропала. Он хочет снова забраться под одеяло к Нагито, прижать его к себе и закрыть глаза, пока не наступит двадцать восьмое число и ему не придётся думать о том, что принесёт сегодняшний день.
— Что ж, он ценит усилия, — продолжает Чиаки. Она не смотрит на него. — Это куда больше, чем большинство людей сделало для него.
В её тоне есть нечто завершающее, словно она не потерпит вопросов насчёт этого. Досадно, учитывая то их количество, которое возникает в голове у Хаджимэ. Он вспоминает пустые взгляды вдаль, которыми иногда его сверлит Нагито, признание поздней ночью, после которого они сошлись, и задумывается над тем, не является ли это ещё одной вещью, о которой ему лучше не знать? Это звучит эгоистично — кажется, это в принципе и есть эгоизм — но больно думать о том, что Нагито проходит через многое в одиночку. Ведь по сути так всё и происходит.
— Это ведь не так уж и много.
Его возражение слабо, и Чиаки оно, похоже, не особо волнует. Она пожимает плечами, смотрит в сторону, и на этом всё — теперь уж точно.
В наступившей тишине легче услышать, как сильно оживился сегодня дом. С кухни доносится стук, который плавно просачивается в коридор, перемешиваясь с голосами поваров Комаэды, болтающих между собой. Снаружи доносится жужжание — кто-то стрижет газон, и Хаджимэ ненадолго задумывается, не был ли таким дом раньше, пока родители Нагито были ещё живы. Он пытается представить себе маленького Нагито в пастельных шортах и одежде на пуговицах, бегающего по коридорам, удивляющегося безупречно ровной траве и ворующего бутерброды, пока никто не видит. Может быть, было время, когда дом был оживлённее, менее походя на музей, пусть даже всего раз в месяц.
— Ты готов пояснить? — спрашивает Чиаки. Так неожиданно, с учётом, что он утонул в своём мире грёз, что Хаджимэ чуть не опрокинулся вместе со своим стулом. Он полагает, что это прекрасный показатель того, как сильно у него расшатаны нервы, и в этом целиком и полностью виновата Чиаки и эта её фотография, которую она показала в самый неподходящий момент.
Его голос малость колюч, и может потом он будет чувствовать себя плохо, но…
— Пояснить что?
— Шарики. Он только что спустился по лестнице, чтоб ты знал.
Её улыбка острее, чем нужно. Не злорадная, а как бы потешающаяся, с лёгкой издёвкой над другом: словно она знает, что у него скоро будут неприятности, и ей не терпится увидеть это.
— Не могу понять, в чём проблема.
Он реально не понимает. Нагито никогда не говорил, что против них, к слову. Ему не нравится громкий звук, с которым они лопаются, но Хаджимэ просто решил держать Казуичи подальше от них. «День рождения без шариков — не день рождения», — объяснил он, и то, в какой курьёзной манере Нагито свёл брови, было одной из тех вещей, о которых ему не очень хотелось думать.
— Доброе утро.
Чиаки словно призвала его, ведь уже через несколько секунд Нагито появился в комнате. Он стоит в дверях, уже одевшись в свитер, который выглядит чересчур печально для вечеринки на заднем дворе. Он прекрасно смотрится на Нагито, как и любые другие вещи, но Хаджимэ уже видит нерешительность в его глазах и то, как он дёргает рукав вверх-вниз, словно испытывая ткань на прочность.
— А вот и именинник, — торжественно извещает Чиаки, и Хаджимэ втайне наслаждается тем, как Нагито краснеет и съёживается. Потому что он оробел, но не расстроился, и это различие становится самым главным в этом мире.
— У меня ещё не день рождения, — пытается он, но никто не собирается принимать такое тонко завуалированное оправдание.
— Но уже твоё празднование, которое гораздо ближе. — Хаджимэ встаёт и заводит своего парня в комнату, легонько чмокая его в щёку, заменяя так ставший уже привычный утренний поцелуй, который они делят каждое утро в постели. — Будешь завтракать?
Он указывает на пончики, которые далеко не самый лучший вариант еды, но Нагито ест мало, да и вообще, уже завтра его день рождения, так что Хаджимэ считает, что они могут сделать разовое исключение. В любом случае, Чиаки кладёт один пончик на салфетку ещё до того, как Нагито успевает ответить, и подталкивает его к тому месту за столом, за которым Комаэда усаживается.
— Ты уже был на кухне? — спрашивает она с коварной улыбкой и почти заговорщицким голосом. Там явно какой-то секрет, учитывая, как Нагито краснеет уже второй раз и вжимается в стул.
— Ага, — кротко отвечает он. Лицо Нанами расплывается в улыбке, затем её примеру следует Комаэда, и Хаджимэ присоединяется к ним — больше из-за того, что Чиаки ошиблась, и Нагито не волнуют шарики — не больше, чем всё остальное.
Или он просто так думает, потому что не успел Нагито проглотить первый кусочек своего завтрака, как:
— Почему они здесь? Я думал, я сказал нет насчёт них?
Одна его бровь вздёрнута, а взгляд устремлён прямиком на Хаджимэ, и вдруг Хината осознаёт, как же сильно он люб… ему нравится этот человек. Нагито застенчив, часто погружён в себя, непонятен, но он ещё он властен, решителен и подходит под ещё множество пунктов, с которыми Хаджимэ его просто обожает.
— А я не послушал, — шутит он. Фотография всё ещё в его голове, проводит ледяным пальцем вверх и вниз по его позвоночнику, но конкретно сейчас, в данный момент, всё в порядке. И это главное.