* * *
— Так, собственно, чего ты опять вернулся? Не то чтобы мы против, но ты давненько так не частил приходить сюда. — У Нагито утром приём у врача. Он захотел пойти один. На экране персонаж Казуичи умирает в какофонии драматических криков. Хаджимэ не отрывает глаз от телевизора. — С его бывшим? — спрашивает Фуюхико со своего места около микроволновки. — И тебе норм? — Мацуда его врач. — То есть, тебя это не беспокоит. Хаджимэ ненавидит то, что они иногда видят его насквозь. Как будто четыре года, проведённые вместе, вылились в странную телепатию — в особенном количестве она досталась Фуюхико, чьё странное чувство осведомлённости и спокойное наблюдение делают его самым подходящим для такого. — Он врач Нагито, — вновь тихо говорит Хаджимэ. — Я ничего не могу с этим поделать. — Да, но тебе не кажется это странным? — давит Казуичи, начиная следующий матч. «Конечно, кажется», — хочет сказать Хаджимэ. Но он вспоминает их разговор, когда Нагито был готов разрыдаться, умоляя Хаджимэ не задавать лишних вопросов, и понимает, что в этой ситуации есть нечто большее, с чем он может справиться. Он напоминает себе, что доверяет Нагито. Неважно, что Мацуда — его бывший, потому что теперь их взаимоотношения сугубо профессиональные, и он должен в это верить. — В любом случае, ты не можешь злиться из-за секретов, — начинает Фуюхико. То, что он подогревал в микроволновке, уже готово, поэтому он открывает пиво и идёт к дивану. На лице его та самая сраная ухмылка. — Всё ещё не сказал ему про выпускной, а, Хаджимэ? Его руки рефлекторно сжимают контроллер. Конечно, они идут туда. — Мы ещё даже билеты не получили. Всё нормально. — Да, но, знаешь, как бы, тут уже практически две недели осталось, — вклинился Казуичи. — Я в курсе. — А Нагито? На этот раз Хаджимэ стискивает зубы так сильно, что кажется, что сейчас они раскрошатся в пыль. — Ты можешь просто заткнуться нах... — рычит он, срываясь с места быстрее, чем он мог предположить. Его останавливает Казуичи, который выглядит куда трезвее, чем остальные, к чему Хаджимэ привык. — Почему ты не хочешь его пригласить? Что... является трудным вопросом для Хаджимэ, потому что это неправда. Он хочет, чтобы Нагито присутствовал там — больше, чем кто-либо — но это сложно, потому что он откладывал это так долго, что проблема переросла в какую-то громадную, непомерную, неконтролируемую. В идеале, он хотел бы игнорировать Казуичи. Ему проще сделать вид, что он ничего не слышит, и надеяться, что тема рано или поздно сойдёт на «нет». Но от Казуичи редко дождёшься такой серьёзности, и это создаёт у Хаджимэ впечатление, что ему ничего не остаётся, кроме как ответить. — Мои родители не знают о нём. — Вот, что он шепчет — так тихо, чтобы его было не слышно из-за телевизора. Однако в этом ему не везёт, поскольку Казуичи чуть ли не роняет челюсть, когда он, преодолевая собственный поток бессвязных гласных, спрашивает Фуюхико, мол, «а-а, чел, я ж правильно услышал?» Фуюхико почти наверняка расслышал и тут же рассмеялся — резким смехом, лишённым всякой забавы. Когда Хаджимэ смотрит на него, прислонившегося к спинке дивана с тарелкой ужина на коленях, в его глазах читается вызов. — Заканчивай играться и позвони им тогда. — Там, где они находятся, уже поздно. — Мы в одном часовом поясе. Все трое знают, что здесь кроется нечто большее. Легко почувствовать напряжение, и какая-то часть Хаджимэ жалеет, что он не надавил чуть больше, что не настоял на том, чтобы хотя бы остаться у Нагито на ночь, пусть его и не приглашали на приём — только так он мог бы избежать всего этого разговора. Из динамиков рвётся музыка. Фуюхико, сидящий ближе всех к пульту, спокойно выключает её. — Ты ж знаешь, мы болеем за вас двоих. Если что-то не так, давай обсудишь с нами это. И вот тогда, может быть, чувство вины и начинает закрадываться в душу. По крайней мере, сознательное, потому что Хаджимэ известно, что головные боли от стискивания челюстей и бессонные ночи — результат не только чрезмерной учёбы. — Да ничего не «не так», — начинает он. Недовольно, словно отрицая то, в чём и собирается признаться. — Просто... я не хочу, чтобы мои родители узнали, как мы познакомились. Я пытался придумать, как можно поговорить с Нагито на этот счёт, но я боюсь, что он обидится. И это правда: абсолютная, полноценная правда. Потому что он уже может представить, чем кончится разговор: Нагито бы внимательно слушал и искренне соглашался с любой полубредовой схемой, которую бы выдвигал Хаджимэ, но его плечи были бы втянуты, губы — сжаты в тонкую линию, а сам он затерялся бы в извилистых коридорах собственного разума. Он бы подумал, что Хаджимэ стыдится его, что он не заслуживает присутствовать на церемонии, и какой отпечаток это оставит на их отношениях? Это того не стоило — нет, не после всего того прогресса, которого добился Нагито. С другой стороны, он никак не мог и признаться родителям, что искал денег у незнакомцев. Они бы вздёрнули его, заставили бы переехать обратно, и он почти не видел бы Нагито. Что по-своему бы напрягло их отношения. Возможно, даже сильнее, чем при первом варианте. Как ни крути, идеального решения не было. Хаджимэ заварил эту кашу, и он это понимал — просто не знал, как её расхлебать. — Ну, скажи Нагито ничего не говорить об этом. — Казуичи говорит об этом с такой уверенностью, словно он знает, что решил проблему. — Он немного странный, да, но я думаю, он послушает, если ты попросишь. И, да, Хаджимэ тоже думал об этом. Конечно, это потребует кое-каких объяснений — как бы он ни старался, Нагито иногда просто не понимает таких вещей, — но его тревожит мысль о том, что его родители и Нагито будут сидеть рядом на протяжении нескольких часов, необходимых для церемоний, разговаривая неизвестно о чём, когда его не будет рядом, чтобы вмешаться. Это также заставляет его думать о тех моментах, когда Нагито смотрит в никуда, а его интонации звучат такими далёкими; когда кажется, что его разум не предназначен этому телу, а слова просачиваются сквозь губы, словно он не осознаёт, что говорит. «Что, если это произойдёт во время церемонии? — эгоистично подумал он однажды ночью. — Что, если в своём волнении он затеряется настолько, что расскажет им всё, даже не хотя этого?». — Ты видишь с ним своё будущее, да? Фуюхико принял ту же серьёзность, что и Казуичи, глазами впиваясь во всё существо Хаджимэ. С куриным наггетсом, который он макает в кетчуп, это выглядит забавно, пусть у Хаджимэ и нет сил посмеяться. — Ну, да. Конечно, вижу. По правде говоря, Хаджимэ не очень-то нравится думать о своём будущем. Трудно смириться с неустойчивым положением дел после выпуска и с подкрадывающейся обречённостью, что четыре года он провёл впустую. Но когда он находит время, чтобы действительно задуматься об этом, Нагито — первый пункт, который приходит ему на ум. Просыпаться рядом с ним, возвращаться к нему домой, отдыхать вместе с ним. Брать его с собой на семейные праздники, знакомить со старыми школьными друзьями — делать всё, что делают в отношении любимого человека. — Тогда ты должен ему рассказать. Нельзя, чтобы это так и осталось ложью. — Я знаю. Не останется. Этот разговор ведёт в никуда, и они все это ощущают, и Хаджимэ чувствует себя виноватым, но... Он думает о Нагито, оставшемся дома в одиночестве, об ужасе в его глазах утром, когда он только проснулся и думал, что Хаджимэ ещё крепко спит. О том, как он позвонил Мацуде настолько быстро, что Хаджимэ понял, что это может быть ничто иное, как чрезвычайная ситуация, и о всех его несовместимых чувствах ревности, переходящих в страх. Он видел, каким становится Нагито, когда он думает, что никто не смотрит. Как счастье накатывает на него словно волна, то появляясь, то исчезая, словно он не позволяет себе чего-то настолько человеческого. Или то, как он стоит в стороне ото всех, отступив на несколько шагов, с этой однобокой улыбкой, словно он наблюдает за всем через экран. Хаджимэ хочет, чтобы он был чем-то большим — не просто фоном, вот и всё. «Твоё присутствие важно для меня», — хочет сказать он, так же как и хочет, чтобы Нагито ему поверил. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что просить его лгать о себе — просить скрывать то, что характерно для него — не самый лучший способ сделать это. — Это сложно, — говорит Хаджимэ, и даже он не знает, имеет ли он в виду этот разговор или бесчисленное множество других вещей, которые загромождают его мысли. Он пытается игнорировать то, что Фуюхико смотрит на него — или, на самом деле, прямо в него, этим своим пронизывающим, слишком знающим взглядом — сосредоточившись на телевизоре, но затем на периферии его зрения маячит Казуичи с таким же уровнем обеспокоенности, и это всё действительно теряет смысл. — Ты в порядке, чел? Ему и вправду очень повезло. Казуичи слишком громко себя ведёт по утрам, а Фуюхико как минимум дважды в неделю бывает в плохом настроении, но втроём они ведут себя как братья. Они могут раздражать друг друга в лучшие времена, но бывают и такие дни, как эти: когда они садятся все вместе с серьёзными выражениями лиц и говорят о чём-то, как взрослые люди, коими они сейчас и являются, осторожно подбирая слова и с искренней заботой. Он будет скучать по этому после выпуска. Даже если они будут в нескольких минутах езды друг от друга, это уже будет не то. — Наверное, — выдыхает Хаджимэ. И затем, с чуть большей долей уверенности и с заметно прибавившейся долей цинизма, добавляет: — Или буду, как только всё это уладится. Он знает, что они рассматривают его, но контроллер в его руках внезапно становится самой интересной вещью в жизни, и Хината не может оторвать взгляд от крошечных кнопок. — Зачем ему вообще понадобилось идти к врачу? — спрашивает Казуичи, и по тому, как он скривил губы, Хаджимэ понимает, что это и попытка сменить тему, и настоящее любопытство. — Не знаю, — честно отвечает он. И это ещё одно, что не даёт ему покоя целый день: то, как Нагито назначил приём и после этого вяло бродил по дому, только для того чтобы сказать, что Хаджимэ придётся встать рано следующим утром: мол, он бы хотел пойти один, и ему бы безумно не хотелось надоедать тем, что он будет таскаться по всему дому в столь ранний час. — Он выглядел так, словно ему плохо? — Нет? Но он выглядел, как будто... он не в себе. Честно сказать, он не знает, как много может рассказать. В том, что он может выплеснуть все свои сомнения здесь, в тихой и спокойной обстановке их общежития, есть что-то спасительное, но всё это касается Нагито — в особенности скрытых, личных аспектов его жизни — и Хаджимэ не хочет перегибать палку. — Думаю, его что-то напугало, — продолжает он. — Но Мацуда ведь невролог, так что я не вижу связи и смысла в этом. Фуюхико хмурится, и у Хаджимэ возникает внезапная, обрывистая мысль, что он привёл их к неправильному выводу; что они подумают, что он опасается, что Нагито ему изменяет. Но Казуичи заговаривает прежде, чем Хаджимэ успевает сказать что-то ещё: — Разве у таких баснословно богатых ребят, как он, не должно быть врачей, которые выезжают на дом? — И хоть это невинный вопрос, он навевает Хаджимэ ледяные воспоминания о том дне, когда Мацуда приехал на дом. — Да. Как вариант. После этой фразы на него оказываются обращены два странных взгляда, и сначала он не понимает. Но потому прокручивает в голове ответ, безжизненную интонацию, с которой он его произнёс, и, кажется, всё встаёт на свои места. Ему всё равно — вот в чём дело. Они могут думать всё, что угодно, и это не будет иметь значения, потому что единственное, что имеет — визиты Мацуды на дом в прошлом. И если он не захотел так сделать в этот раз, то это значит, что что-то не так. Что-то, о чём Нагито не в курсе или чем он не делился, и Хаджимэ не имеет никаких оснований для ревности, но всё же... — Кажется, тебе нужно это, — говорит Фуюхико, всовывая ему в руку напиток. Пальцы Хаджимэ рефлекторно смыкаются вокруг стакана, позволяя контроллеру упасть на колени, и Хината на секунду смотрит на содержимое. Выглядит как газировка, но это явно не просто она, учитывая резкий запах. — Я даже использовал хорошую водку, — говорит ему Фуюхико. — Так что тебе лучше сказать спасибо. И Хаджимэ благодарен, да, но он не понимает, когда Фуюхико успел сделать напиток, и почему он не знает, что это в принципе произошло. — Вот такой сегодня вечерок? — взвизгнул Казуичи. Он выглядит слишком оживлённым для человека, у которого на носу выпускные экзамены, но Хаджимэ знает, что он увлечён выпускным, новой квартирой и тем мимолётным, неуловимым чувством свободы от учёбы. Хаджимэ говорит себе, что они могут предаться этому чувству сегодня вечером. В их распоряжении время до того, как они перестанут жить вместе. — Тебя это не касается. Возьмёшь себе ту херню из холодильника. — Почему? — Казуичи звучит так, словно вот-вот обидится. Это что-то до боли родное, душераздирающе сентиментальное, что Хаджимэ делает здоровый глоток своего напитка, чтобы усмирить давление в горле. Фуюхико ворчит, кто-то из них роется в шкафу в поисках рюмок, и уже через четыре стопки Хаджимэ начинает чувствовать, что парит внутри самого себя. Они обмениваются мнениями о видеоиграх и толкают друг друга, но исключительно по-ребячески. Казуичи спотыкается об упавшую диванную подушку и катится по полу, да так комично, что у всех слёзы наворачиваются от смеха. И всё это помогает Хаджимэ забыться, пока Нагито не пишет ему сообщение перед сном. Он не настолько в себе, чтобы определить, связный ли вышел у него ответ. Но он знает, что как только закончит с ним, то будет целое полотно текста: быстро написанные сообщения о том, как бы он хотел, чтобы Нагито был рядом, и, не мог бы он позвонить в случае, если что-то даже самую малость не так, и что Хаджимэ обожает его во всех отношениях. Люблю — слово, которое не раз срывалось с его языка, но даже будучи пьяным он понимает, что сейчас не время. Он печатает его разок, думает, но стирает, прежде чем приходит к чему-то. Он хочет сказать это порядочно: когда они будут на свидании, или когда будут лежать в постели, или когда будут смотреть на звёзды. Но он также чувствует себя лицемером. Как он может утверждать, что любит Нагито, при том что не сказал родителям, что они встречаются? Если он не уверен, как он может подойти к теме их встрече или к выпускному? Как он может говорить, что любит Нагито — милого, очаровательного, прекрасного, умного Нагито — если между ними есть секреты? Ночью, в два часа, когда алкоголь лишь медленно течёт по венам, а все вымотались, он думает об этом больше обычного. Нет ни одной вещи, какую Нагито мог бы сделать, чтобы изменить мнение Хаджимэ о нём, и, может быть, это слепое увлечение или наивная надежда заставляют его так думать, но факт остаётся фактом. В глубине души ему нравится думать, что Нагито отнесётся к этому с пониманием, как и ко всему остальному. Но присутствует и тёмный и грызущий страх того, что он попал в ситуацию, из которой слишком трудно выбраться. — Нагито выше этого, — шепчет он себе в тёмной спальне, находящейся в пятнадцати минутах езды от места, где он на самом деле хочет быть. И хоть этих слов не так много, их достаточно, чтобы верить.* * *
Приём Нагито назначен на девять. Дорога занимает около часа — с половиной, если сегодня с пробками всё реально плохо, — так что он просыпается в семь, одевается к пятнадцати минутам, в семь двадцать съедает лёгкий завтрак и перешагивает через последнюю ступень в половину восьмого. В итоге он оказывается в куче земли, обхватив руками растение, которое Хаджимэ купил ему несколько недель назад. Часть почвы рассыпается по мрамору, но сам суккулент остаётся нетронутым. Это лучший исход, как кажется Нагито, потому что машина уже ждёт, и если он потеряет ещё немного времени, он рискует опоздать. Даже подозревая, что Мацуда всё же выкроит для него время, он не мог поступить так невежливо и неприлично: у Нагито в голове не укладывается, как он посмел бы тратить время кого-то такого важного, при том, что этот человек и так уже втиснул его в свой и без того плотный график. «Не переживай. Я могу выкроить время», — сказал Мацуда, когда Нагито позвонил ему, как всегда кратко и профессионально. И всё же, Нагито думал о том, действительно ли было что-то напряжённое в голосе Мацуды? Словно он нервничал или беспокоился, что ли, — хотя Нагито был абсолютно без понятия, о чём. Большая часть его падения пришлась на его спину, так что когда он отрывается от мрамора, её сводит спазмом, и Нагито почти что падает на колени. Растение дрожит в его руках, угрожая рассыпать ещё больше почвы, пока он не прижимает его к груди, как бы защищая. Он собирался поставить растение на кухонный островок, немного быстрее нужного спускаясь по лестнице, но только потому что тревожился о своём плане. Было нечто неугомонное в этом переживании: частично непосредственный визит к врачу, но в основном Хаджимэ и то, как легко он уступил просьбе Нагито остаться одному на целый день. Даже если его слова были беспристрастными, Нагито не мог не заметить то, как на его лице мелькнули эмоции. В одно мгновение они явились, а в следующее уже и след их простыл, но суть оставалась прежней. В любом случае, вывод, к которому он пришёл, был довольно детским. Хаджимэ, похоже, ревновал, пусть и не хотел этого признавать, и после празднования дня рождения и этого не к месту назначенного приёма, Нагито намеревался сделать всё возможное, чтобы показать Хаджимэ, как он... ценим. То слово, которое Нагито хотел бы использовать, ему кажется пока что неприемлемым, пусть он и позволил себе произнести его мысленно. И он решил, что лучший способ сделать это — во весь дом внести как можно больше количество чего-то, связанного с Хаджимэ. Он начал с растения на кухне, где они часто готовили завтрак рано утром перед занятиями Хаджимэ или вечером, чтобы перекусить. Он вспомнил об игровой и пополнил шкаф несколькими новыми играми, которые заказал какое-то время назад; отправил Чиаки за подушками и мелочами для их комнаты в любимом цвете Хаджимэ; купил несколько великолепных больших свитеров, которые Хаджимэ любил надевать в ленивые выходные. Всё потому, что Нагито хотел показать, что Хаджимэ — центр его мира, его смысл жизни. Правда, он не знал, понравится ли самому Хаджимэ, да и заметит ли он вообще. Это не было чем-то значительным и броским — да и игровая изначально предназначалась для Мацуды, так что привлекать внимание к ней было бы не лучшим решением — но он обсудил это на последней встрече с Миайей и она согласилась, что это звучало как вполне разумный способ показать, что ему не всё равно. «Это всегда приятно, когда ты позволяешь кому-то чувствовать себя как дома», — радостно сказала она, и это заставило Нагито вспомнить холодные коридоры и тёмные, одинокие комнаты, и он ни за что бы не хотел, чтобы Хаджимэ прочувствовал то же, что довелось ему. Самым большим препятствием для воплощения задуманного было его чувство вины: за то, что он попросил Хаджимэ дать ему побыть одному после того, как был невыносимо навязчив в течение всех выходных; за то, что ходил круг да около причины этой записи и почему она была такой внезапной; за то, что до сих пор не рассказал Хаджимэ правду. И всё же, Хаджимэ относился к этому с пониманием. В плохо скрытом напряжении его лица было заметна обеспокоенность, но он не стал спорить. «Каз и Фуюхико будут не против устроить мальчишник, — сказал он, после чего добавил: — Но ты должен пообещать мне, что дашь мне знать, если что-то понадобится. Даже если посреди ночи — я всё равно оставлю телефон включённым». Затем он продемонстрировал, как оставляет включённым сигнал звонка, увеличивает его громкость до максимума, чтобы было невозможно не услышать, и Нагито почувствовал, что глупые суккуленты с ярмарки и подушки из универмага — ничто в сравнении с этим. Когда он пришёл в себя, было уже без двадцати — на пять минут позже того времени, в которое он хотел уйти. Сейчас он оставляет растение в центре стола в прихожей, а затем спешит к гардеробной, чтобы как можно быстрее натянуть туфли. Молнии спереди облегчают задачу, и не проходит и минуты, как он уже выскакивает через парадную дверь и бросается к ожидающей его машине. Водитель, как всегда, вежливо приветствует его и больше почти ничего не говорит на протяжении всей поездки. Они любезно перекидываются парой слов о погоде, потом о движении на шоссе напротив, и вдруг в поле зрения появляются полированные небоскрёбы и скромненькие кирпичные здания города. Обычная приёмная Мацуды находится в нескольких милях от больницы. Здесь он принимает пациентов в отдельных случаях — в дни, которые удовлетворяют его расписанию и не перегружают его исследования. Нагито всегда говорилось, что здесь случаи не такие тяжёлые, и, раз ему не было сказано ехать прямиком в больницу, это можно считать небольшой победой. В итоге они приезжают в без пяти девять. Движение было умеренным, но напряжённые пальцы Нагито выдают, как он нервничал несколько раз, выгибаясь, чтобы увидеть, как обстоят дела на трассе перед ними. Впрочем, это не имеет особого значения. Он мог и опоздать, но приняли бы его так же, ведь Нагито называет своё имя девушке, всё время сидящей на ресепшене, и она тут же машет ему в ответ. Ещё четыре человека сидит в комнате ожидания. Он не может не заметить их косых взглядов, когда медсестра проводит его внутрь. Комната, в которой он оказался, находится рядом с кабинетом Мацуды, и даже через закрытую дверь Нагито может слышать его резкий, торопящий тон. — Присаживайтесь, пожалуйста, — говорит медсестра. Не та, что была раньше, и это вызывает в Нагито прилив счастья от идеи, что, может быть, действительно прошло кое-какое время с тех пор, как он был тут в последний раз. Достаточно много времени, чтобы Мацуда нанял новую медсестру, и разве это не означает, что ему становится лучше? Пока она работает, они ведут светскую беседу: о погоде, о пробках и о том, есть ли у него какие-нибудь интересные планы на лето. Он застенчиво говорит о Хаджимэ и его выпускном и том, что Нагито в качестве подарка хотел бы съездить с ним куда-нибудь далеко на несколько недель, но он ещё не определился, куда именно. Она отвечает, что Германия — хороший вариант. Или Греция, если их не сильно волнует наплыв летних туристов. Она нравится Нагито. Она аккуратно натянула на него манжету для измерения давления, терпеливо ждала, пока он снимет пальто, прежде чем встать на весы, и когда она уходила, у Нагито было такое хорошее настроение, что ему захотелось написать Хаджимэ. Утром у него не было возможности, так как всё было очень сумбурно, а в поездке он сильно нервничал, чтобы нормально что-то написать. Nagito Komaeda: Доброе утро, Хаджимэ! ❤ А затем, поскольку он знает, что Хаджимэ ещё не проснулся, и поскольку Хаджимэ говорил ему, что ему нравятся такие вещи, Нагито поднимает телефон с включённой камерой, чтобы сфотографировать себя. Он фокусируется на своей улыбке — такой яркой на фоне стены цвета яичной скорлупы — и первая его реакция подсказывает, что выглядит не так уж и плохо. Медсестра не заставила его надеть халат, поэтому край футболки на фото создаёт впечатление, что всё в порядке, что он не сидит в кабинете врача и не ждёт информации о том, в самом ли деле он сейчас умирает. Только вот медсестра попросила снять его пальто, и без него Нагито понимает, насколько холодно в палате. Волосы на его руках встают дыбом, но как только он перестаёт ворочаться на кушетке с мягкой клеёнкой, он прекращает слышать звук кондиционера. Это заставляет его задуматься над тем, не мерещится ли ему это. В телефоне ему делать нечего, раз уж Хаджимэ не отвечает. Последний раз они разговаривали вчера ранним вечером, прямо перед тем, как Нагито пошёл спать, и даже тогда казалось, что Хаджимэ не хочет позволять ему уснуть. Он отправлял сообщение за сообщением очень быстро, пока Нагито не столкнулся почти что с полотном текста, и хоть он никогда не жаловался на такое внимание, он не мог не заметить, как странно это ощущается. Словно Хаджимэ был виноват в чём-то, или расстроен, и единственным логичным выводом было то, что он чувствовал себя неуверенно из-за просьбы Нагито остаться на ночь в общежитии. Он решил, что так не пойдёт, и уснул, хоть это и создавало специфическое ощущение уюта. Он не хотел, чтобы Хаджимэ чувствовал себя скованно, но внимание было приятно, пусть он и осуждал себя за подобные мысли. Утонувший в своих мыслях, Нагито не слышит шагов, остановившихся за дверью. Но он узнаёт стук, наполняющий комнату: культурный и точный, какой может принадлежать только Мацуде. — Доброе утро, — говорит он, входя в комнату. Уродливая папка, до краёв набитая листами с потёртыми уголками, зажата у него под мышкой. Его стетоскоп криво висит на шее, а ноутбук в другой руке опасно шатается, когда он толкает ногой дверь, и в целом Нагито кажется, что Мацуда выглядит куда более измотанным, чем обычно. — Я ещё раз пересмотрел твои анализы, — продолжает он, как только Нагито справляется со своей частью приветствия и пока Мацуда пытается усесться на кресле на колёсиках. — И, должен сказать, мы в хорошем положении. Настолько хорошем, насколько это возможно. Он ставит ноутбук на стойку у раковины. Похоже, медсестра, увлечённая их разговором, забрала переносной столик с собой. Нагито становится неудобно: у Мацуды теперь сложности из-за него. — Да, — тихо соглашается Нагито. Его ноги свешены с края кушетки, и один каблук ударяется о металлическую часть, когда он пытается притянуть их к себе. Мацуда почти сразу же оборачивается на шум, и между порывами смущения Нагито замечает тусклость в глазах Мацуды. — Но во время звонка ты звучал взволновано. Это не вопрос, а скорее пункт, который может оспорить его предыдущее заявление; мол, если бы всё было бы так хорошо, как они оба утверждают, сидел бы Нагито тут? — Мне приснился кошмар, — только и говорит он в ответ, немного стесняясь, ведь он тратит время Мацуды на дурной сон, на выдумку собственного разума. Тем не менее, что-то во взгляде Мацуды смягчается, и он отстёгивает стетоскоп от шеи. — Иногда подсознание высказывается о том, с чем мы слишком боимся иметь дело в течение дня. Ты регулярно посещаешь Геккогахару? На фоне жужжит компьютер, пытающийся найти ужасающе обширный список проблем, которыми пестрит медицинская карта Нагито. — Да. Каждый вторник. — Подразумевалось, что это должно быть раз в две недели или даже раз в месяц, но Нагито слишком легко показывает свои трещины, поэтому Миая не хочет увеличивать паузы. Не то чтобы он был совсем против, потому что ему нравятся их разговоры, но это напоминание о том, что она рядом как раз для того, чтобы помочь ему с более серьёзными проблемами, чем ему бы хотелось. Мацуда кивает, быстро печатает. — Хорошо. В коридоре скрипит тележка. Слышна болтовня медсестёр, писк монитора. — Как дела с Хаджимэ? — спрашивает Мацуда. Вопрос задаётся как бы невзначай — как простой разговорчик между друзьями — но Нагито знает правду: его спрашивают для оценки чего-то, о чём он знает, но для понимания чего он слишком глуп. — Всё хорошо, — отвечает он. Честно, правдиво, пока обдумывает следующую мысль. — Он узнал о, э-э, том, что произошло. С нами, я имею в виду, и он был не слишком рад этому. Он чувствует себя обязанным рассказать Мацуде, потому что эти двое пересекались раньше, и, вероятно, ещё встретятся, и кажется неправильным держать в секрете что-то от человека, спасающего его жизнь. — Вы об этом говорили? И слышна подоплёка вопроса. «Ты сказал ему, почему до сих пор видишься со мной?» и «Ты спустил всё на тормозах, как и всё остальное? Доверяешь ли ты ему настолько, чтобы вести себя по-взрослому?». От этого у Нагито пересыхает во рту, и он обдумывает свой ответ гораздо дольше, чем следовало бы. Губы Мацуды подёргиваются. Не в гневе, а просто от сосредоточенности, пока он разбирает нюансы языка тела Нагито — в уникальной манере, на основе опыта, выходящего за рамки профессионального. — Да, но... но я ещё не всё ему рассказал, и я думаю, что из-за этого он что-то подозревает. И в итоге я попросил его не приходить со мной сегодня, потому что я не смог бы справиться, если бы были плохие новости, и при этом он бы их услышал. Потому что он правда переживает, теперь я знаю это, после всех тех раз, когда он говорил мне, и я не хочу, чтобы из-за этого был откат, лишь потому что я жалкий трус, который слишком боится посмотреть правде в глаза. — Он смеётся и добавляет: — Это жалко. Он заслуживает знать, чтобы найти кого-то получше. Последняя часть произносится шёпотом — так тихо, что даже он сам с трудом её слышит, — и это заставляет его понять, как сильно он прижал подбородок к груди. В ответ Мацуда смотрит. — Ты не думал попросить Хаджимэ сходить с тобой к Миайе? — спрашивает он, и пусть он ничего не печатает, его взгляд возвращается к монитору. — И вообще, Хаджимэ не похож на человека, который бросит тебя из-за чего-то такого. То, как он это произносит — «чего-то такого» — поражает больше, чем должно. От этих слов в лёгких Нагито застывает лёд, а дыхание замирает, когда неизбежность обрушивается осознанием на разум. У него нет выбора, считайте нет. Ему придётся или рассказать Хаджимэ, или умереть, и тогда всё будет как в его сне: Хаджимэ, стоящий на коленях на земле, с полными слёз глазами, вопрошающий, почему он не был достоин правды. И потом он будет ненавидеть Нагито за это, пусть и посмертно, за то, что тот разбил ему сердце, не оставив и слова объяснений. — Ты слушаешь? Нагито? Мацуда не часто звучит обеспокоенно — во всяком случае, точно не явно, — но сейчас именно такой случай, судя по наклону его плеч и острому взгляду. И Нагито частично осознаёт, что по его рукам пробежали мурашки, а дыхание вырывается через губы слишком короткими вздохами. — Это то, о чём ты хотел поговорить? — спрашивает Мацуда. Его стетоскоп теперь у него в кармане, засунутый туда словно впопыхах. И вот снова — «это» — неизбежное, давящее и реальное. — Не знаю, — выдаёт Нагито. Это жалко, потому что он должен знать — знает — почему пришёл сюда, но его разум не может найти истинную причину. Он приходит к тому, что в комнате действительно очень холодно. Мацуда молча пялится на него, просто смотрит, и давление всего этого заставляет Нагито чувствовать, что его разорвёт, если он останется в этом дольше нужного. Иногда, если приглядеться в глаза Мацуды, Нагито может видеть ту его часть, что оказалась утеряна. Он великолепен, его вновь и вновь называют одним из лучших в своей области, и всё же Нагито — ограничивающий фактор, тот, кому не станет лучше, чьи анализы не поддаются имеющимся данным и тщательному изучению, на которые Мацуда истратил так много сил, и это далеко не приятное чувство — знать, что именно он тормозит карьеру Мацуды. В этом есть нечто безнадёжное, потому что он не виноват, это просто мир так жесток, но... — Прости, — шепчет Нагито. Это ничего не исправит, и никто, кроме него самого, даже не поймёт, за что именно он извиняется, но это всё равно кажется правильным. — Не надо, — перебивает Мацуда. Его голос резок, не даёт право на противоречие, и Нагито не упускает из виду, как сильно напрягается его челюсть. — Я сказал, что помогу тебе. Если ты думаешь, что я сдался, то почему ты здесь? С годами Мацуде стало легко читать его, и Нагито не мешало бы помнить об этом. Так же, как ему не мешает обращать внимание на выбор слов: помогу, не вылечу, потому что нет способа спасти его от того, что впивается когтями в его существо. — Тебе нужно обновить кое-какие документы, — продолжает Мацуда. Это похоже на ситуации, в которых он отмахивается от разговоров, потому что умнее Нагито и знает, когда они не ведут к чему-то важному. — Хорошо. На часах половина десятого. Он тратит так много времени Мацуды. — Ты дал нам разрешение связаться с доктором Геккогахарой по поводу твоего состояния, так что чуть позже я поговорю с ней, чтобы узнать её мнение. «О твоём психическом состоянии», — имеет в виду он, пусть и слишком вежлив, чтобы произнести это вслух. — Хорошо. — Я помою руки и мы начнём. В этот раз Нагито кивает — быстрое движение, которое Мацуда даже не замечает. Ноутбук уже закрыт, поверх него лежит папка, и внутри него что-то зудит от осознания, что он не помнит, в какой момент это произошло. Сначала они пробегаются по проверке когнитивных функций. — Чтобы понимать, какие есть изменения, — как обычно говорит Мацуда. Присутствуют вопросы касательно его памяти, о том, как он будет реагировать в тех или иных ситуациях, как обстоят дела с питанием, со сном и с жизнью в целом. Это утомительнее, чем обычно, и десять минут, в которые происходит проверка, тянутся как вечность. — Хорошо, — хвалит Мацуда в конце. Простая вещь, которая наверняка предназначена для ободрения, и всё же Нагито пытается верить, что это правда. — Теперь я послушаю твоё сердцебиение. Сядь прямо. Глубокий вдох. И вот сейчас всё идёт по одному месту, потому что то, что он сидит прямо и то, что Мацуда поднимает край его футболки, чтобы просунуть под неё стетоскоп, даёт возможность прекрасно рассмотреть синяк, багровеющий на спине Нагито. Он понимает, что что-то не так, когда Мацуда не двигается, а ещё лучше до него это доходит, когда Яске прочищает горло и пытается говорить в манере, которую можно назвать только деликатной. — Нагито, — мягко, безобидно начинает он. — Ты не хочешь мне сказать, откуда появился этот синяк? Признаваться в этом неловко, но, похоже, увильнуть не получится. — Я споткнулся на лестнице утром. Мацуда хмыкает, словно обдумывает ответ, и от этого в животе Нагито творится нечто странное. До чего же он опустился, раз ему не верят, когда он говорит правду об обыкновенной случайности. — И как это произошло? — стетоскоп так и не коснулся его спины, как и спокойный тон не покинул голос Мацуды. — Я торопился выйти из дому, чтобы не опоздать на приём. Мацуда снова хмыкает, и он знает, что что-то на самом деле, по-настоящему не так, когда край его футболки вновь касается его кожи, а Мацуда возвращается к своему стулу и подтаскивает его так, чтобы сесть прямо напротив кушетки. — Нагито, — начинает он, сложив руки вместе и напрягая плечи. — Я хочу, чтобы ты знал, что здесь безопасно. Если тебе нужно что-то мне сказать, то я здесь, чтобы помочь. Сначала он не знает, что с этим делать. Конечно, он в курсе, что Мацуда хочет помочь ему — он говорит это при каждой их встрече, и Нагито не настолько плохо, чтобы он не помнил об этом. Но затем к нему приходит мысль, которая окатывает, как ледяная вода, и, ох, она весьма неожиданная. — Ты считаешь... ты намекаешь на то, что кто-то избивает меня? Может, его злит то, что Мацуда даже не соизволил состроить виноватый вид. Потому что он знает, что Нагито живёт один, знает его распорядок дня, от которого он никогда не отступает, и если он думает, что кто-то ему вредит, так это... — Как ты можешь обвинять Хаджимэ в чём-то подобном? Его голос настолько пронзительно высокий, что из-за него Нагито почти срывает горло. Впрочем, это не имеет значения, потому что Мацуда обвиняет Хаджимэ — Хаджимэ — в глупости самого Нагито. Это гнусно и безрассудно, и, возможно, это было глупо, но Нагито думал, что значит для Мацуды больше, чем цифры и снимки головного мозга, так что нападать на него с такими заявлениями так подло, что Нагито с трудом может думать, не обращая внимания на красную пелену, заволакивающую разум. — Хаджимэ заботится обо мне! — взвизгивает он, но Мацуда лишь смотрит и смотрит, словно Нагито какая-то вещь под микроскопом. — Это обоснованный вопрос. — Нет, не обоснованный! — Раньше ты мне говорил, что чувствуешь себя жалким. Ты думал, что он тебя бросит. Он говорит так, словно это и есть объяснение, словно он не знает, как гнило мыслит Нагито, или что все эти слова были направлены в глубину, а не на поверхность. — Потому что я и есть жалкий. Хаджимэ никогда не заставлял меня чувствовать себя так, не говори о нём так! Он никогда так не ругался с Мацудой, даже когда они были вместе. — Нагито, — наконец говорит он. Его голос теперь громче, тон ниже, а в глазах властный блеск. — Ты должен понимать, как сейчас звучишь. И этого достаточно, чтобы он замолчал. Потому что когда он задумывается об этом, он понимает, что и так знает, как звучит. Как безумец, как сумасшедший — какое угодно клеймо, какое он ставил на себе посреди ночи. Его пальцы запутались в волосах, а тянут они так сильно, что Комаэда уже сейчас чувствует, как болит голова. Кушетка холодно прижимается к его коленям, и когда он смотрит вниз, всё резко наклоняется вправо. Мацуда моментально вскакивает со стула, подхватывая его одной рукой. — Аккуратнее, не наклоняйся так близко к краю. Его спокойствие приводит в ярость. Его обвинения в жестоком обращении в адрес парня Нагито, то, что он называет его самого сумасшедшим практически в том же предложении и сразу после этого приходит ему на помощь. И ещё хуже то, что Нагито знает, что это не так. Что Мацуда лишь внимателен к нему, как положено по закону, что он лишь говорит, что ситуация ухудшается, и что он проявляет из благих намерений не даёт ему упасть на пол. От этого хочется плакать, хочется в тот же миг рвануть домой, запереться в библиотеке и притвориться что всё это было таким же сном, как и остров. Он так много хочет сказать Мацуде. «Помоги мне», «Я хочу домой» и «Пожалуйста, не дай мне умереть», но единственное, что он может выдать: задыхающийся звук, граничащий между всхлипом и криком. — Всё в порядке, — просто говорит Мацуда, но Нагито распознаёт смутное беспокойство, запечатлённое в напряжении его рук и наклоне головы. После этого проверка каким-то образом возобновляется, но всё кажется слишком далёким. Как будто он наблюдает через туннель за тем, как Мацуда кладёт ладонь ему на спину и просит сделать три глубоких вдоха. — Думаю, в ближайшее время нужно будет сделать ещё одну МРТ. Нагито кивает. Такое ощущение, что это и не он делает, а кто-то другой. — Ситуация не... не хуже, чем раньше, по правде говоря, — говорит Мацуда. Он как раз подбирает пальто Нагито. — Хорошо. Руки у Нагито не работают, когда ему передают его. Но Мацуда добр, так что протягивает руки Комаэды через рукава, как ни в чём не бывало. — Ты в норме? — спрашивает он, когда справляется, и это так глупо, что Нагито хочется рассмеяться. В итоге ему приходится проглотить смех. — Ага, — а затем: — Я рад, что всё в порядке. Глупое, неуместное слово, как ему кажется, но Мацуда не поправляет. Да и не надо, потому что Нагито теперь проблема Хаджимэ, и когда Мацуда вернётся в свой пентхаус поздно вечером, там его будет ждать не тот, чьи мозги разъедают сами себя. Нагито упускает сбор вещей, щелчок перчаток, которые оказываются в мусорной корзине. Он упускает и взгляд Мацуды. — Следующие две недели я буду в отпуске, — говорит он. Нагито кивает. Его это не касается. — Но если что-то случится, — продолжает Мацуда, — я буду здесь. Я вернусь. Он произносит не вопросительно, потому что знает, что Нагито ни за что не согласится. Он не оставляет и вариантов для спора, потому что как только он это произносит, он желает Нагито хорошего дня и выскакивает из комнаты. Его халат развевается за ним, когда он скрывается за углом. Или, по крайней мере, так кажется. К этому времени Нагито уже знает правила. Он может сидеть здесь столько, сколько захочет, — и он знает, что эта любезность не касается ни одного другого пациента Мацуды, — но он всегда старается потратить не более нескольких минут на все сборы. Было бы невежливо причинять неудобства врачам и медсёстрам лишь потому, что ему хочется отлежаться. Но сегодня у него нет сил на всё это; его тело вялое и плохо слушается после произошедшего только что. Глупое, отвратительное, жалкое поведение, учитывая, что весь приём занял не больше пятнадцати минут. И всё же путь до машины кажется слишком пугающим. Свернуться калачиком в холодном помещении и уставиться в телефон до тех пор, пока не ответит Хаджимэ, кажется вариантом получше. Но он не может сделать ничего подобного, поэтому в миг такого самоуправства он проверяет телефон на наличие новых сообщений и минуту смотрит в окно. По сравнению с ним всё кажется таким огромным: здания вдали, шоссе, петляющие вокруг них. Он думает о выходных, которые провёл там с Хаджимэ: об аквариуме, о том, как они впервые разделили постель, и о том, как давно, кажется, это было. Люди там живут своей жизнью, занимаются своими делами. Так же, как Хаджимэ, Мацуда и все, кого знает Нагито. Все, кроме него самого. Ему хотелось бы, чтобы Хаджимэ уже проснулся. Тогда он мог бы позвонить ему на обратном пути и ему было бы встретить кого-то по приезде домой. Ужасно убогое дело, но Хаджимэ, кажется, поощрял такое. Спустя пять минут ему всё так же не хочется двигаться. Но ему нужно идти, потому что водитель ждёт, Мацуде скоро понадобится кабинет, а Нагито должен вернуться, чтобы увидеть, что же купила Чиаки. Чиаки, с которой он почти не разговаривал с самого дня рождения — и не только потому, что она была занята. Чем именно, Нагито понятия не имел. Это был его дом, она работала на него, и всё же он не был в курсе, кто чем конкретно занят. И всё же, он соскучился по ней. Их беседы всегда были приятными: они вместе пили чай в беседке, или он присоединялся к ней, когда она сидела на пляже. Они болтали о всяких пустяках: о книгах, о телепрограммах, о знаменитостях, которые им нравились. Глупых, детских вещах, которые радовали его душу. Он знает, что будет скучать по всему этому. Когда придёт время. В любом случае. Его куртка уже на нём, и надевать больше нечего, кроме улыбки, которую он натягивает, прежде чем отправиться к двери. Сотрудники, похоже, знают его, пусть лично их никто друг другу не представлял, поэтому Нагито тщательно желает всем хорошего дня. Когда он добирается до машины и с несоответствующей усталостью опускается на заднее сиденье, приходит сообщение от Хаджимэ. Hajime Hinata: Доброе утро, милый. Для меня навсегда останется загадкой, как ты выглядишь так великолепно по утрам Дополняет сообщение он собственной фотографией: волосы лежат на одной стороне в эффектной демонстрации причёски после сна. Его глаза всё ещё затуманены остатками сна. Это привлекательно и прелестно, но этого всё равно недостаточно. Nagito Komaeda: Я могу позвонить? Спустя несколько секунд, как и подобает Хаджимэ, его телефон извещает о запросе видеочата. Это был не тот вариант, на который рассчитывал Нагито, потому что он знает, насколько уныло он выглядит и каким потрёпанным он должен сейчас выглядеть, но он никогда не был тем, кто отказывает Хаджимэ, и становиться им сейчас не собирался. — Тебе никогда не нужно спрашивать, прежде чем звонить мне, Наги, — начинает Хаджимэ. Похоже, он всё ещё в постели. — Что-то случилось? Приём прошёл не очень хорошо? — Я чувствую себя виноватым за то, что попросил тебя не ехать со мной, — отвечает он. Игнорируя при этом вопрос, может, потому что, хоть Мацуда и не сказал ничего, указывающего на то, что что-то реально не так, Нагито всё ещё переполняют эмоции, с которыми он мог бы совладать и разобраться. Лицо Хаджимэ смягчается. Он выглядит таким нереальным в тусклом утреннем свете, проникающем сквозь занавески, укутанный в кучу разных одеял. — Всё в порядке. Ничего больше. Лишь три простых слова, в которые Нагито с трудом бы поверил при любых других обстоятельствах. Но он устал, и из-за того, как плавно едет машина, его клонит в сон. — Мы можем сегодня встретиться? — спрашивает он. Дома есть дела, с которыми нужно закончить, элементы декора, которые нужно разобрать, но всё это кажется сейчас не таким уж и важным. Может, потому что это изначально была глупая идея, или потому Хаджимэ комфортно там, где он находится, и Нагито тоже хочет быть там. — Конечно. — Хаджимэ улыбается, ярко и красиво. — Сделаем что-то особенное? Ты в настроении выбраться куда-нибудь? Погода обещает быть хорошей. — Мы можем остаться в постели? — Конечно, давай я оденусь и подъеду к твоему дому. — Можно я вместо этого приеду к тебе в общежитие? Хаджимэ выглядит застигнутым врасплох просьбой, судя по слегка распахнутым глазам. Однако улыбка не сходит с его лица. Более того, она становится шире. — Да, милый, я за. Хотя, если ты планируешь немного поспать, то скажу, что это будет трудновато с Казом, который тут ошивается. «Я просто хочу полежать с тобой», — думает Нагито, и это выливается в добродушный смех. — Приятно, что у вас там такое оживление, — говорит он следом, и ухмылка Хаджимэ заставляет его сердце встрепенуться. Может, он драматизирует но нет ничего, что Хаджимэ мог бы сделать, чтобы изменить мнение Нагито о нём. Может быть, это слепое увлечение или наивная надежда заставляют его так думать, но факт остаётся фактом. — Жду не дождусь встретиться, — говорит Хаджимэ. Ухмылка просачивается в его голос, и даже если бы они общались не по видеосвязи, Нагито бы её услышал. — Я тоже. Иногда кажется нереальным то, что Хаджимэ здесь лишь ради таких моментов. Ему интересен он, Нагито Комаэда, а не деньги, которые прилагаются к нему. Эта мысль способна как вскружить ему голову, так и напугать, ведь между ними есть секреты, принадлежащие Нагито, и иногда его преследует вопрос, останется ли Хаджимэ с ним. Смерть его родителей — это одно; когда это произошло, её передали по всем новостным каналам мира, информацию об этом можно найти в интернете, если знать, что искать. Но это совсем другое — болезнь, о которой знает только он, некоторые из персонала и... — Хаджимэ никогда со мной так не поступит, — говорит он себе, сидя на заднем сиденье, когда водитель следует маршруту, ведущему к общежитию. — Хаджимэ так не сделает, — повторяет он себе, и этого достаточно, чтобы поверить в это.