Выйти наружу

С вокзала до своего временного места жительства Марк доехал в такси довольно быстро. Взял одноместный номер в общежитии педагогического университета — не особо дорого, а ещё донимать не будут: представить себе, что его кто-то узнает в лицо в таком заведении, ему было трудно. А так атмосферно даже, древность какая-то в этом всём. Телевизор маленький в углу: Марк нажал на кнопку включения из любопытства — экран пошёл рябью. Помехи. Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо… Общежитие находилось аккурат позади Казанского собора, и в любой другой раз — в прошлом — Марк бы такому местонахождению бы несказанно рад. Но сейчас любые мечты о прогулках по самому центру Санкт-Петербурга разбивались в пух и прах, стоило ему вспомнить о том, кто он теперь такой. Чемпион России, чемпион Европы, Олимпийский чемпион. Человек, которого узнают на расстоянии двадцати шагов — на такое ведь расстояние расходились соперники во время дуэли? — и в кепке, и в куртке какой-нибудь самой объёмной, и в очках тёмных — если бы они у него были, конечно. С Сашей вот был в мае — узнавали. В фотографиях не отказывал, но просил никуда не выкладывать. Хорошо, что болельщики попались все понимающие. Спустя минут десять снова ехал в такси, но уже на 13-ую линию Васильевского Острова. Только уже сидя на заднем сидении вспомнил вдруг, что тринадцатый номер для короткой программы вытянул Женя на чемпионате России. Усмехнулся — как-то чересчур громко, так что быстро сделал вид, что посмеялся над чем-то в телефоне: говорить с водителем такси вообще не хотелось. Костя написал, что для выставки арендовали пространство в музее современного искусства, и кинул пару фотографий для затравочки — не с выставки, а из категории «до», чтобы не спойлерить «после». Выглядело нелепо, но Костя и сам не подавал виду, что принимал это место с каким-то энтузиазмом: видимо, выбора уже особо и не было. Безликая колонна посреди зала, две скульптуры львов, пол как на первом этаже районной поликлиники, кирпичная кладка на стене — всё было будто из разных миров и в единую картинку не складывалось. Впрочем, из такого хаоса и рождается что-то новое и интересное, разве нет? Здание, в котором базировался арт-центр, напоминало какую-нибудь старую школу — разве что школы обычно были белые с жёлтыми или голубыми вкраплениями, а стены этого были по цвету как чуть выцветшие дорожные конусы. Казалось, Марк оказался не в Санкт-Петербурге, а где-нибудь в провинции — впрочем, таких якобы провинциальных уголков достаточно в любой столице и не только столице мира. Марк всё-таки натянул на голову капюшон чёрного худи и быстро добежал до крыльца. Открыл дверь — да, мне на площадку под названием «Угол», не ошибся же дверью? Не ошибся. Поднимался по лестнице, параллельно набирая сообщение Косте о том, что доехал. Костя написал, что сейчас встретит. Встретил. Марк чуть не налетел на него в проходе и как-то засмеялся от неловкости. Потом быстро пожал ему руку, перебросились быстрыми «привет». Неловкий жест: официозный какой-то. Но из других видов приветствий в голову лезли только объятия, а это как-то совсем не то. Костя совсем не похож на Костю Лесика — важный момент, а то в детстве была идея о том, что люди с одинаковыми именами похожи и внешне. А ещё Костя выше Марка сантиметров на десять: он пониже, чем, например, Макар Игнатов, но всё равно высокий. Тёмные взъерошенные волосы больно напоминали волосы другие, поэтому Марк быстро отвёл взгляд. Гораздо интереснее было смотреть на его свитер в жёлтую, белую и серую полоски с прикреплённым пином, чем видеть в нём других людей. — У меня рубашка с этой картиной есть, — снова засмеялся Марк. На значке — «Ирисы» Ван Гога. Отличный выбор. — Сейчас бы в Лос-Анджелес, конечно, — усмехнулся Костя и, заметив, что Марк не уловил смысла, пояснил: — Там оригинал хранится. В музее Гетти. — А, — только и выдал Марк. Костя — ходячая энциклопедия. Расскажет про Августа Стриндберга, Курта Швиттерса и стихотворения Сильвии Плат, а потом что-нибудь про свой любимый альбом «Kid A» Radiohead. — Пойдём уже, — тронув его за плечо, сказал Костя, и они наконец зашли в зал. В жизни всё выглядело приятнее, чем на фотографиях — а может, всё дело было в том, что сейчас на стенах висели картины, посреди зала стояли мольберты и стенды, и колонна таким образом оказалась окружена буйством красок, а львы — львам кто-то набросил на шеи то ли платки, то ли шарфы. Не всматривался, увидел боковым зрением. — Сейчас тебя со всеми познакомлю, — пообещал Костя, и Марк благодарно улыбнулся, про себя подумав: всё равно ведь не запомнит. С памятью на лица и имена у него обычно всё было хорошо, но сейчас всё немного плыло, смешивалось воедино, все краски. А красок в этом зале было много. Внутри — непринуждённая музыка на фоне, смех и разговоры. Не просто «Угол» — райский уголок. Дичайшая ирония. Взгляд сразу зацепился за картину на мольберте, особняком стоявшем неподалёку от входа, и Марк медленно подошёл к ней — Костя, кажется, следом. По стилю картина очень напоминала «Красную комнату» Матисса — разве что та огромная, а эта дай бог размером с три сложенные в ряд книжки. Такой вот фовизм две тысячи двадцать второго — для него просто нет места. А ещё комната на этой картине — зелёная. И сидит за столом, скорее всего, не женщина — черт лица толком не распознать, как и очертаний тела, а волосы короткие очень, светлые, кудрявые. — Это отсылка к Матиссу? — спросил Марк Костю, стоявшего справа от него. — Я не сомневался, что ты догадаешься, — усмехнулся тот. — Тут даже интереснее. Один искусствовед говорил, что у «Красной комнаты» Матисса было три этапа состояния. Сначала она была в зелёных тонах, потом в голубых и, наконец, стала красной. Но родные Матисса такой факт оспаривали и говорили, что зелёной стадии не существовало. Так что это… — Костя бережно дотянулся до бирки на мольберте — оказывается, она тут заменяла музейные таблички при картинах с информацией — и показал её Марку. — Это у нас называется «Комната на вершине горы». Логика прослеживалась плохо, и Марк нахмурился. — Ещё одна отсылка, — пояснил Костя, заметив его недоумение. — Если зелёный — первоисточник, то стоит обратиться к Эдему, а он у Данте располагается на вершине горы Чистилища. Данте Марк не читал и подозревал, что вряд ли когда-нибудь осилит. А Костя, наверное, и не раз читал — и «Ад», и «Чистилище», и «Рай», всё по классике. У Кости на это время было — или, вернее, для этого время было выделено. Он же культуролог. У него книжки, музеи — это не хобби даже, а то же, что для Марка спорт. Интересно, наверное, так жить. Или приедается? «Угол» показался закоулком подсознания, пространством из сна, чем-то очень не своим, тем, на что не имеет права. Следующая картина — в сине-белых тонах: небо с облаками и словами поверх облаков на множестве разных языков. Марк отвернулся: картина ему нравилась, но он не чувствовал себя вправе на неё теперь смотреть. Будь Марк во сне, возможно, он мог бы себе это позволить. Остановился бы, восхитился открыто, не думая о том, что кто-то куда-то о нём что-то ещё сольёт. Хотя уж лучше бы слили это, чем рассуждали о всех тех официальных встречах и коммерческих шоу. Костя тем временем уже подошёл с другими гостями. Вживую Марк всех их видел впервые. — Это Юли, — представил Костя девушку с чёрными вьющимися волосами, едва достающими ей до мочек ушей — её Марк уже видел у Кости в соцсетях. — Она фотограф. Мы учились в одном классе, но после школы Юли переехала сюда. Это… — Костя кивнул в сторону незнакомца, стоявшего чуть дальше. — Это Илья, он журналист. — Погорелого театра, — вставил свою ремарку Илья, а Марк подумал о том, что он очень напоминает одного русского актёра, только никак не мог вспомнить его имя. На ремарку Ильи Костя как-то не отреагировал, и вообще создавалось впечатление, будто они вообще не друзья. — Это Давид, — сказал Костя, указывая на паренька с армянской внешностью. — Он пишет музыку, сейчас для всяких реклам и модных показов. — Диджею периодически, и тут вот на фоне тоже моё всякое звучит, — подмигнув, добавил Давид и повернулся к Косте. — А Женька придёт? — Попозже, — отмахнулся Костя. Женька? Марк завис — и, кажется, очень зримо завис, потому что Костя тут же легонько хлопнул себя рукой по лбу. — Женька — это Евгений, Евгений Вайсберг, актёр, он… — Они с Костей встречаются, — перебила его Юли, довольно улыбаясь. Сюр. Пик комедии. Занавес. Марк моментально вспомнил этого Евгения — да, он и Костя очень хорошо общались, Костя часто про него рассказывал, Марк видел его на фотографиях, но Марк как-то не догадывался, что их общение могло развиться в романтические отношения. И надо же было ему быть именно Женькой, именно Евгением, а не кем-либо ещё… Костя уже что-то пробормотал Юли, та снова засмеялась и легонько ткнула его в плечо, а потом резко развернулась к Марку. — Ты же Марк Кондратюк, который фигурист, всё верно? — бодро спросила она, а Марк тут же захотел провалиться под землю. Хотел ответить: нет, неверно, я Марк Кондратюк, который художник и поэт. Но не мог. — Да, всё так, — зарывшись рукой в волосы, ответил он. — Аня бы вообще в восторге была, она же так спорт любит, — с восхищением сказала Юли. — Кость, а ты реально ей не рассказывал никогда, что вы знакомы? — Нет? — то ли ответил, то ли сам вопросом задался Костя. — А про сейчас… — Мы не общаемся, — прохладно отрезал Костя и почему-то покосился в сторону Ильи. Марк наблюдал, улавливал движения — напоминало те советы о том, как преодолеть паническую атаку. Пытался представить, как выглядит та же Аня — вряд ли же как Аня Щербакова, а то совсем будет уже безумие. Видел когда-то у Кости фотографии с его ровесницей-блондинкой — она ли? Вроде аж со школьного выпускного. Стал дальше разглядывать картины. Заметил одну, очень похожую на принт на его рубашке, в которой он катал под Высоцкого — остановился, сфотографировал даже для себя. Мимо некоторых других картин проходил быстро: они были все разные и, видимо, от разных художников. Фокусироваться на названиях и именах становилось всё сложнее. Духота какая-то настигла. Неудивительно, конечно: почти июль, Петербург — ну, полный Достоевский. Воздуху, воздуху, воздуху. Вот тебе преступление, вот тебе наказание — мельтешение мыслей вокруг да около, бесконечные отсылки и совпадения, омут, из которого вытащить бы — в вымышленный город, вымощенный золотом во тьме — да некому. Замер вдруг напротив горизонтальной картины, размером примерно с экран телевизора у него в комнате педагогического общежития. Она была максимально странная, какого-то коллажного типа: тут и широкие мазки синих, рыжих и жёлтых красок, и алые всплески на фоне — предположительно, на небе, и более детализированные объекты. Тележка из супермаркета, магазин «Виктория» — кажется, его вывеска и вовсе была вырезана с какой-то фотографии. Неваляшка — тоже будто наклеенная, как и жёлтый резиновый утёнок. Полная мешанина. И цвета тускнели, слева направо. Стирались в прах. Марк наклонился, чтобы прочитать название. «Портрет художника в юности». — Пояснить? — спросил вдруг Костя, так вовремя оказавшийся позади Марка, и Марк сдержанно кивнул, сам не зная, в состоянии он вообще слушать сейчас эти лекции или нет. Интересные! Но что-то творилось в голове помимо. — Так называется первый роман Джеймса Джойса, — заговорил Костя. — Читать невозможно, сплошные размышления о Боге… ну, имхо, конечно. Но там точно упоминалась гостиница «Виктория», тут вот — магазин… — Адаптация, — подсказал Марк, уже поглядывая на картину, висевшую справа от этой. Там человек у зеркала — почти автопортрет Серебряковой, только не женский и в декорациях ванной комнаты. — «Автопортрет в ванной», — почти прошептал Костя, и Марк пригляделся к бирке. В графе для имени художника значилось: Евгений Вайсберг. И ведь похож. Кудри светлые, глаза хитрые. И куча слов ещё на незнакомых языках поверх всего, как на том полотне с небом. Стало вдруг совсем плохо. — Я так проебался, Кость, — тихо протянул Марк, не отводя глаз от автопортрета. — Я так проебался… — Пойдём поговорим, — просто предложил Костя, и Марк кивнул. Прошли мимо всех гостей и экспонатов, спустились быстро вниз, вышли из здания. Марк просто шёл за Костей, Костя вёл — как оказалось, на детскую площадку, прятавшуюся в тени густых деревьев. Костя осторожно присел на сидение качелей, жестом приглашая Марка занять соседнее. Марк опустился, вцепился в — ручки? поручни? никогда не знал, как это называется — и оттолкнулся ногами от земли. Медленно закачался. Качели как-то обиженно заскрипели, будто не ожидали, что им придётся его выносить. — Расскажешь? — спросил Костя. Бежать уже было некуда: смотрел выжидающе, готов был слушать. Удивительно. До сих пор странно было принимать, что кому-то есть дело до его чувств. Что кто-то ещё воспринимает его как отдельного человека, а не как того самого олимпийского чемпиона, у которого в команде девчонка с допингом, или как парня самой Александры Трусовой. — Ты же знаешь, с кем я встречаюсь? — решил начать с наводящих вопросов Марк, как раз затрагивая последний пункт. — С той рыжей фигуристкой? Олимпийской чемпионкой? Марку вдруг стало так смешно. Костя жил в мире, где вовсе необязательно было знать тонкости спорта, запоминать имена фигуристок и вообще следить за этими перипетиями. Оказывается, так тоже можно жить. — У неё нет золота, серебро только, — качнул головой Марк. — А олимпийские чемпионы — это только те, у кого первое место? — спросил Костя совершенно искренне. — Ага, — ответил Марк, уже не особо удивляясь. — Короче… И что говорить? Не хватало чего-то — то ли вопросов наводящих, то ли храбрости. — У вас проблемы какие-то? — Я не знаю, зачем начал с ней встречаться. Ну вот и всё. Сказал, смог. Не очень громко, но всё равно — так, что Костя, конечно же, всё расслышал. Можно было выдыхать — и продолжать. — Или знаю… просто она же девушка, а я знаменитость уже такая, и… И что, Марк? Собственные слова теряли смысл, как только оказывались произнесёнными, и Марк сокрушённо осознавал, что все его логические цепочки поломались уже на стадии конструирования. — Я видел, что она влюбилась, и понимал, что вся страна скорее нормально воспримет то, что у меня есть девушка, чем то, что… Марк не мог договорить. Терялся в мыслях, путался, а они сдавливали всё сильнее. — У тебя что, внутренняя гомофобия? — вдруг честно спросил Костя. И пазл, кажется, начал складываться. Выть хотелось. — Я её люблю, но как-то… не так, — стал рассуждать Марк, перестав раскачиваться. Закрыл одной рукой лицо. Сердце, кажется, чаще биться стало. Тревога какая-то снова. Так и до панической атаки не далеко, а всё от собственной головы, которая такая тяжёлая уже от мыслей всех и чувств непереваренных. От всего, что намудрил уже больше, чем за полгода. — С ней классно, спокойно, обо всём болтать можно, она открытая — ну, когда ей не больно. Саша хорошая, Саша классная — заученные характеристики, которые никогда не разобьются о реальность, потому что — правдивые. Не поспоришь ни с чем. Саша смелая, сильная, весёлая. Теперь. Марк помог ей выбраться из этих топей, вернуться к самой себе — только обновлённой, оживлённой. Воскресшей? Очередная ирония. — Саше будет очень тяжело, если мы расстанемся, — сказал Марк. — Я сильно поддержал её после Олимпиады, и её страшно теперь оставлять одну. — И ты готов и дальше врать, чтобы не разрушать создавшуюся иллюзию? Да не так это всё должно было быть. Марк снова спрятал лицо в ладонях. Почему всё так решалось здесь, на детской площадке чужого города, с человеком, с которым общались так редко, что можно пересчитать все встречи на пальцах одной руки? Почему всё не стыковалось с той прекрасной картинкой, которую удалось нарисовать за все эти месяцы? Разве Марку так плохо с Сашей, что сейчас он вообще должен обо всём этом думать? Но вспоминалось и другое. Вспоминались гостиничные номера — Сочи, Питер, Таллин, Пекин. Автобусы от гостиниц до арен. Руки, глаза, волосы, блять. Не эти огненные рыжие — их и вспоминать-то не надо, везде опознаешь. Марк, так и не сказав ни слова, вытащил из кармана телефон. На экране загорелось несколько уведомлений от Камилы — писала полчаса назад. Быстро просмотрел по уведомлениям — вроде ничего срочного. Стикеры и вопросы о том, в Сочи ли он. Было бы срочно — позвонила бы. Это уже как правило. Ответит потом. — Тебе ведь плохо будет, — снова заговорил Костя. — Тем более если ты там… скрываешь что-то. Марк ведь так до сих пор и не объяснил свою фразу о том, что все восприняли бы лучше то, что у него есть девушка. Лучше — чем что? Чем то, что он… — Я не только по девочкам, — тихо признался наконец Марк, уставившись взглядом в землю, на собственные кроссовки. — Или даже… не столько по девочкам… Знал это всё это время, просто вслух не проговаривал. Зачем говорить, если можно целоваться, касаться, задыхаться, так, что и так всё понятно? Можно было. — Пиздец, — прошептал Марк. Саша ему нравилась, Сашу он любил, потому что не любить Сашу сложно, если знать её так хорошо, как Марк знал. С Сашей и целоваться в принципе приятно, и обниматься. Но так трудно выгнать из головы образ того, от чего отказался. Так тяжело понимать, что предал самого себя. Приятно всё — да не то, не так. — Кто-то конкретный есть? — осторожно спросил Костя. — Будешь смеяться, — криво усмехнулся Марк и посмотрел на него. — Женя. Не твой, конечно. Я бы, если бы тут про него не упомянули, может, и вовсе молчал сейчас, но что-то… Прорвало просто. — Не удивляюсь, — неожиданно проговорил Костя. — У нас с ним тоже всё было странно и не сразу. Аня… Юли её упомянула сегодня, помнишь? — Марк кивнул. — Все годы в школе, что мы вместе провели, я думал, что она мне нравится. А она думала, что ей нравлюсь я. Но мы так и не начали встречаться. Наверное, думали, что в конце одиннадцатого класса будем, но где-то весной я познакомился с Женькой, и что-то ломаться стало. На выпускном Аня меня поцеловала, а я как дурак стоял. Она сюда поступила в итоге, отучилась. Илья, кстати, её бывший. Расстались, потому что она в Мюнхен уехала недавно. Почти скороговоркой всё выдал. Марк слушал, цеплялся за отдельные слова. — А с Женькой я только с прошлого года, — продолжал Костя. — В университете у меня девушка была, но недолго. Я думал, что всё дело в том, что мы с ней просто друг другу не подходили. — А оказалось, что не только с ней? — Ага. Ебучая гетеронормативность. С Сашей всё-таки что-то получалось. Да и раньше девушки Марку нравились. По-настоящему. И парни. Просто чувства по отношению к ним не удавалось правильно артикулировать даже про себя. Это же неправильно, да? И правда — ебучая гетеронормативность. — Картина, кстати, — вдруг вспомнил Костя. — Первая, с комнатой. Это моя. — Я понял, — сказал Марк, а Костя такое удивлённое лицо сделал, какого Марк на нём не видел никогда. — По тому, как ты на неё смотрел. Значит, там и правда не женщина, а Евгений. Похож. Помолчали. — Где твой Женя живёт? — спросил Костя. Как чувствовал, что вопрос уместен. — Здесь, — грустно улыбнулся Марк. — В Питере. Только мы уже не общались давно нормально. — Самое время, значит, — заключил Костя. — Напиши ему. Договоритесь встретиться, погуляйте там, не знаю… — А Саша? — С Сашей тоже нужно поговорить. И если с Женей ещё что-то возможно, то лучше во всём признаться и разойтись, а не мучать друг друга. Она обязательно будет в порядке. У неё будут её друзья. Может, и ты будешь. Как друг. Дружить с бывшими — такое себе развлечение. Но Саша и бывшая в голове всё равно до сих пор не соединялись. И почему нельзя просто вернуться в ноябрь? Или в январь? На худой конец на Олимпиаду. — Я пойду обратно, — поднялся Костя с качелей. — Посидишь ещё? — Да, я тут подумаю немного… — кивнул Марк. — Приходи, если что. Марк не смотрел Косте вслед. Вытащил всё-таки телефон, открыл диалоги. Пролистал знатно вниз, по-прежнему игнорируя чат с Камилой. Добрался наконец до диалога с Женей, но… рука дрожала. Выдохнул шумно. Вернулся в начало диалогов, открыл всё-таки переписку с Ками. Та сразу стала что-то печатать. 20:36 ну то, что ты не в Сочи, я и сама поняла о том, что ты в Питере, мне доложила Саша а о том, что ты наконец-то в сети, я снова догадалась самостоятельно Камила печатала так быстро, что Марк не успевал реагировать.

20:37 я на выставке

20:38 Марк, что за херня Интересная предъява, а главное, без предпосылок. Кажется. 20:39 Саша мне уже давно на тебя жалуется А. Теперь что-то прояснялось. 20:39 типа ты отстраняешься а сейчас вообще вместо того, чтобы в Сочи потусить

20:39 я просто встретился со старыми знакомыми, какие-то проблемы?

Марк злился. Злился, что мог обидеть. Злился, что его самого всё это задевало. Но вроде бы всё было спокойно. 20:40 ладно хорошо, я просто волнуюсь

20:41 всё в норме!! отдыхай, пожалуйста

Марк поспешно закрыл диалог, тихо надеясь, что на этом поток сообщений прервётся. Минута, другая. И всё-таки долистал до переписки с Женей, давно не тронутой, но не забытой. Вдох, выдох. И набрал сообщение.

20:43 привет! я тут в Питере, не хочешь встретиться?