Mysterium Onde

      Вспышка ярости. Злость. Воспламеняющаяся ненависть. Желание причинить боль в ответ.       Он запомнил, как травмированная во время тренировки правая рука дрогнула в решающую секунду, и вырвавшийся из палочки луч попал в грудь однокурсницы с Гриффиндора. Этого не должно было случиться. Малфой не хотел причинять ей вреда. Теперь он и вовсе сомневался в том, хотел ли причинить вред хоть кому-то из тех, кто находился в раздевалке.       Это было импульсивным желанием, спровоцированным встречей с Люциусом и Нарциссой. Этот инцидент случился лишь из-за того, что Драко на протяжении долгих лет мечтал направить палочку в отца, отыграться на нём за все обиды и боль, но вечно вынужден был отказывать себе в этом удовольствии: в глубине души он боялся Люциуса, ведь тот был взрослым, могущественным волшебником, и к тому же отвратительным, мстительным человеком. Именно он заслуживал страшного проклятья, но не игрок из команды соперника, в которого Драко по счастливой и, одновременно, трагической случайности так и не попал.       Когда Малфой открыл глаза, то сразу почувствовал невыносимую ломоту в костях. Он потерял контроль над своим телом, полностью подчинившись повсеместно атакующим спазмам. Боль в руке, которая должна была уйти на второй план, становилась всё мучительнее. Казалось, что именно там сконцентрировалась вся ненависть — теперь уже к себе. В глазах прыгали красные круги, а в ушах эхом разносились крики и плач. Ожоги на бледной коже больно кололи, хлестали по самому сердцу, как огненные нити.       Драко сцепил зубы и постарался перевернуться на бок, чтобы встать, но чувство жгучей боли и обиды тут же подступило к его горлу. Не найдя в себе достаточно сил, чтобы удержать равновесие, он упал на холодный пол и заплакал. Судорожные рыдания сотрясали всё его тело, однако он силился подавить эту вспышку жалости к самому себе. Возможно, всему виной врождённая гордость.       Вместе с чувством жалости и невозможностью сделать глубокий вдох им овладели тошнота и слабость. Голова начала кружиться, в глазах темнело, а тело проваливалось в чёрную пропасть. Малфой понимал, что сейчас просто потеряет сознание, но тут в его мозгу резким высоким звуком, словно там лопнула тонкая натянутая струна, кто-то явственно и пронизывающе крикнул: «Больно!».       — Мистер Малфой, — чьи-то руки схватили его за плечи, — вам нельзя вставать!       Он было собирался открыть глаза, чтобы рассмотреть человека, который укладывал его снова на кровать, но сил не хватило. Драко попытался протянуть руку вперёд, но даже это оказалось непосильной для него задачей. Малфой снова провалился в беспамятство.       На миг все затихли. Они все услышали, как Драко выкрикнул неизвестное заклинание и увидели, как луч попал в грудь гриффиндорки, что с беспокойством изучала увечье друга. Кажется, это была Грейнджер. Они иногда пересекались на совместных занятиях — она была достаточно умной и сообразительной. Пару раз Северус даже сдержанно её похвалил, но только не при всём классе, а в разговорах со своим крестником. Она была магглорождённой ведьмой.       «Она грязнокровка. Да. Но разве это оправдывает твой поступок?» — доносился вопрос из недр души.       Затем раздался её крик, и всё вспыхнуло ярким пламенем. Драко мог поклясться, что пылающая волна вырвалась из Грейнджер, разносясь убивающими вибрациями по раздевалке и за её пределами, поглощая поле. Всё вокруг окутали горячие потоки воздуха, никто не мог пошевелиться, будто бы их пригвоздили к месту. Малфой краем глаза видел, как один из близнецов Уизли пытался подхватить Грейнджер на руки, но его отшвырнуло в сторону. Девушка продолжала плакать и громко кричать, а пожар будто бы подпитывался её муками.       Огонь был физическим воплощением её боли.       Во второй раз он очнулся посреди ночи. В этот раз Драко не чувствовал такой сильной ломоты в теле. Скорее всего, целители поколдовали над ним, пока он лежал без сознания. Даже рука не так сильно беспокоила, хотя и чувствовалась тупая боль в запястье. Малфой не спешил вставать. Он пытался понять, хватит ли ему на это сил. Во рту пересохло, и с пробуждением начала мучить жажда.       Он заметил, что левая рука была практически полностью забинтована, в некоторых местах перевязка промокла. В темноте Драко не мог различить цвет пятен, но был почти уверен в том, что это кровь. Скорее всего, левая рука пострадала от огня больше всего, и теперь там наверняка останется безобразный шрам. Это будет ему напоминанием о том, к чему может привести его неконтролируемая агрессия и ненависть. Малфой пытался с этим бороться, но у него плохо получалось.       Драко уставился на потолок. Безупречно белый и высокий — в больничном крыле Хогвартса совсем не такой. Да и вряд ли бы после всего случившегося их доставили к Помфри. Точно нет. Это была больница Святого Мунго, где Драко был всего два раза за всю свою жизнь: в раннем детстве с драконьей оспой и на первом курсе, когда на спор решил взять в руки скорпиона. Северус тогда не на шутку испугался, хоть и знал, что для волшебника такая неприятность не несёт угрозы для жизни.       В ночной тишине больничной палаты слышалось дыхание тех, кто разместился на соседних кроватях. Драко повернул голову вправо, но не смог разобрать, кто там лежал. Убедившись, что никакой тошноты и слабости после пробуждения не наблюдается, Малфой решился на ещё одну попытку встать на ноги. В этот раз всё прошло куда более гладко и без последствий. Хоть в ногах и чувствовалась дрожь, а первые шаги были совсем неуверенными, это было не столь важно. Он побрел к двери, из-за которой виднелся тусклый свет коридоров.       — Мерлин! — вскрикнула молодая девушка, как только дверь палаты скрипнула, и Драко показался в коридоре. — Юноша, вам нельзя вставать!       — Я хочу пить, — прохрипел он. — Можно мне воды?       Очевидно, что девушка была стажёркой. Она на секунду замялась, будто бы просьба Драко была какой-то неестественной и неправильной, но через секунду метнулась в первые открытые двери прямо по коридору и выскочила оттуда с чашкой в руках.       — Это чай, — пролепетала она. — Только он уже остыл…       — Спасибо, — Драко слабо улыбнулся краешком губ и с жадностью схватил чашку, испив всё содержимое в несколько больших глотков. — Спасибо большое, мисс…       — Просто Лиз, — ответила девушка. — А теперь давайте я вам помогу вернуться в постель, мистер Малфой.       Лиз аккуратно взяла его под руку, и внимание Драко тут же переключилось на намокшие бинты, пока их можно было различить в свете больничного коридора. Нет, они не были красными, но легче от этого ему не стало. Он хотел увидеть там кровь, чтобы знать, что был достаточно наказан за свой непростительный поступок, который привёл ко всем этим печальным последствиям.       — Простите, Лиз, а где… остальные?       — Все отдыхают, мистер Малфой, — шёпотом ответила она, явно подразумевая его соседей по палате. — И вам тоже нужно.       — А девушка? — он задумчиво нахмурился. — Грей… Грейнджер, кажется. Она здесь?       — Нет, — ещё тише ответила Лиз. — Она в другой палате. Доброй ночи, мистер Малфой.       Медсестра провела его до кровати, помогла лечь и укрыться, и вышла из палаты, закрыв за собой дверь. Драко ещё несколько секунд видел в тусклом свете через стекло её силуэт. Как бы он ни противился, но усталость всё же брала верх. Такое пустяковое действие, как просто пройти несколько шагов, измотало его. Малфой закрыл глаза, а перед ним снова загорелся яркий образ гриффиндорки, пылающей в огне. И эти пронзительные, душераздирающие крики…       Она пострадала ни за что. Он причинил ей незаслуженную боль. Из-за него пострадали все остальные.

***

      Её тревожное забытьё прервалось мучительным пробуждением. Голова раскалывалась, а тело словно пропустили через мясорубку. Ещё не успев до конца прийти в себя, Гермиона ощущала, как злость струится по ней, заполняя собой каждую клеточку, каждый капилляр. Она двигалась, жила внутри неё и скапливалась где-то в районе груди тяжёлой ледяной глыбой, обездвиживая и сковывая, словно ржавые цепи. Грейнджер открыла глаза, почувствовав, как по лицу скатываются горячие, обжигающие слёзы.       Она сделала вдох, и когда её лёгкие наполнились кислородом, что-то внутри резко сдавило её от рёбер до спины настолько сильно, что тихий плач тут же оборвался, и Гермиона от боли прикусила губу до крови. Она остро чувствовала, как холод и пламя столкнулись у неё под кожей. Холодный пот обливал её снаружи, внутри же разгорелся настоящий пожар, причиняющий нестерпимую боль, от которой девушка безудержно стонала и яростно скрежетала зубами. Привычные образы в голове меркли на фоне того ощущения, которое Грейнджер запомнила: несносная адская пытка и прикосновение смерти к груди.       В голове среди хаоса ясно промелькнула горящая, страшная и невыносимая мысль о том, что точно такую же боль, должно быть, испытали все те, кто был в тот момент в раздевалке. Гермиона не могла проследить цепочку всех происшествий после игры, не помнила, что было после удара заклинания в грудь, но не могла отделаться от ощущения, что случилось что-то страшное. И она была в этом виновата. Так ведь?       А что если кто-то погиб?..       Собрав крупицы сил, которые ещё не успели выгореть дотла, Гермиона закричала.       Этот отрывистый, отчаянный и пропитанный ненавистью возглас стал её первым воспоминанием после того, как жизнь резко поделилась на «до» и «после». Гермиона будет много раз возвращаться к этому мгновению своей жизни, прокручивая раз за разом все свои пережитые эмоции.       Грейнджер слабо пошевелила рукой, но от этого маленького движения у неё словно воспламенились мышцы и суставы, а уцелевшие участки кожи начали пылать. Она снова заплакала, утопая в своих оголённых и обожжённых чувствах. Дышать стало совсем сложно, будто бы лёгкие были забиты пеплом и сырой землёй. Гермиона начала задыхаться, давясь слезами.       — Тише-тише, мисс Грейнджер! — она не заметила, как у её постели появилась женщина в лимонном халате, на котором были вышиты скрещённые волшебная палочка и кость. — Сейчас вам станет немного легче. Анапнео!       Светло-голубой луч из кончика палочки проник в область груди, и Гермиона почувствовала, как дышать становится легче.       — Вот так, — целительница искренне улыбнулась. — Меня зовут Алиса. Ты скоро поправишься, Гермиона, хоть сейчас тебе и может казаться, будто ты лежишь на смертном одре. Болячка поистине скверная, но уверяю тебя, ты не умрёшь.       Если бы не назойливая боль, то Грейнджер узнала бы женщину сразу — это была мама Невилла — Алиса Лонгботтом. А это означало, что Гермиона находилась в больнице Святого Мунго, в одной из палат на пятом этаже, где исцеляли недуги от заклятий. Невилл как-то рассказывал ей о том, чем занимаются его родители. Мама заведовала пятым этажом, а отец — Фрэнк Лонгботтом — был целителем на третьем. Там боролись с волшебными вирусами.       Алиса присела на краешек кровати, спрятала палочку в карман и сложила руки в замок перед собой. Она осмотрела девушку своими пронзительными синими глазами.       — Как ты себя чувствуешь? — заботливо поинтересовалась Алиса. — Что тебя беспокоит в этот самый момент?       — Мне кажется, что я горю изнутри, — тихо ответила Гермиона. — Да и не только изнутри. От кончиков волос до пальцев ног.       — Это последствия заклинания и твоего всплеска магии, — торопливо объяснила миссис Лонгботтом. — Они пройдут гораздо быстрее, чем следы от ожогов на теле. Я думаю, что уже завтра ощущение жжения исчезнет.       — Что случилось? — дрожащим голосом спросила Грейнджер.       — Что ты помнишь, Гермиона?       — Квиддич… Фред! Ай… — она попыталась резко приподняться, оперевшись на локти, но тут же скривилась из-за острой боли в груди. — Фред… Что с ним?       — Мистер Уизли отдыхает в другой палате, — Алиса бережно прикоснулась маленькой ладонью к ключицам пациентки, чуть выше места ранения, и уложила её обратно на подушку. — С ним всё нормально, Гермиона.       Перед глазами всплыла картинка — воспоминание, в центре которого было облитое кровью лицо близкого друга. Гермиона вспомнила, как склонилась над Фредом, как коснулась пальцами его лица, как начала что-то рассказывать ему о бродячих псах, а потом всё оборвалось: картинка застыла, все звуки канули в мимолётную и, в то же время, бесконечно долгую тишину. Глухой стук сердца и приступ боли, что парализовал её всю, сковав по ногам и рукам.       По коже пробежали болезненные мурашки, а сердце забилось настолько быстро, что грозилось вырваться из груди. Да, ожоги на теле нестерпимо мучили её, но, как сказала Алиса, завтра они перестанут её беспокоить. Совсем иначе обстояли дела с ожогами внутри её измученной, изувеченной души — на их заживление могут уйти годы.       — Я помню, как подбежала к Фреду, как начала с ним разговаривать, а потом… просто стало очень больно.       Ей снова казалось, что лёгкие начали наполняться землёй. Гермиона закрыла глаза и попыталась прислушаться к своему сердцу, сконцентрироваться не на боли, а только на том, как течёт жизнь по венам. Нет, она плакала далеко не в первый раз. Гермиона вообще считала, что плакать полезно — давать эмоциям шанс выбраться наружу, а не застрять в бесконечном лабиринте глупого самоконтроля, но сейчас это было не так. Прежде так никогда не было. Она плакала из-за боли, но не ощущала её выхода: она лишь укреплялась внутри неё, сдавливая горло своими мерзкими щупальцами.       И среди всех чувств, что смешались под кожей, Гермиона испытывала беспрерывную ненависть и злость. Это было похоже на припадок, на мёртвую петлю, на болезнь, от которой невозможно было отделаться. Грейнджер терялась среди того, что творилось за закрытой дверью обезображенной души. Она не понимала причины, но не могла отделаться от последствий.       — Я долго тут буду? Когда я смогу вернуться в Хогвартс?       — Рано ещё об этом говорить, — с сожалением ответила Алиса. — Ты только пришла в себя после четырёх дней без сознания, Гермиона.       — Четыре дня… — растерянно протянула она. — А я могу хотя бы Фреда увидеть? В какой он палате?       — Я ему передам, чтобы он навестил тебя, а вот тебе самой нежелательно ещё разгуливать на своих двоих. Тебе нужно поберечься, пока твой магический баланс не восстановится.       В душе Гермионы шевельнулось нечто вроде угрызения совести. Алиса не сказала ничего конкретного, ловко и аккуратно манипулируя словами. Грейнджер точно знала, что миссис Лонгботтом что-то утаила, но не горела желанием сейчас докапываться до истины. Всё, чего ей хотелось — это побыстрее увидеть Фреда, убедиться в том, что с ним действительно всё хорошо.       — Если можно, попросите его, пожалуйста, сейчас зайти ко мне, — напоследок прошептала Грейнджер. — Пожалуйста.       Алиса ей улыбнулась и вышла из палаты. Гермиона выдохнула, осматриваясь вокруг. Она пыталась отвлечься от тупой боли, с которой ей придётся делить свои ближайшие дни.       Грейнджер посмотрела на закрытое окно. Ей нужно будет обязательно попросить Фреда, чтобы он открыл его. На улице была такая красивая весна, и Гермиона не хотела пропускать её из-за того, что оказалась запертой в стенах Мунго. Карие глаза девушки пытались зацепиться хоть за что-то, лишь бы не позволять тревожным мыслям перетягивать на себя одеяло.       Её голова казалась большой, отяжелевшей и точно не пустой, каждая новая мысль отзывалась в ней неприятным гулом. На языке чувствовался слабый вкус гари, а внутренности болезненно пульсировали.       Гермиона снова закрыла глаза, прислушиваясь к себе. Это должно было сработать.       Тук… Тук… Тук…       Так становилось легче, хотя сердце тоже сжималось из-за скомканных ощущений.       — Тук-тук, — она узнала голос Фреда. — Привет, Гермиона!       Уизли улыбнулся ей, когда Гермиона на него взглянула, и подошёл к постели. Его голубые глаза потемнели. Она знала этот взгляд, полный жалости и вины. Он совсем не выглядел весёлым и жизнерадостным, как это было всегда. В нём притаилось столько неестественных, непривычных для него эмоций, Грейнджер даже допустила мысль, что к ней пришёл не её дорогой друг, а его близнец.       — Фред! — она расплылась в улыбке, временно отгородившись от боли и переживаний в ментальной клетке сознания. — Мерлин, как я рада, что с тобой всё хорошо!       Ей хотелось вскочить на ноги и обнять друга, почувствовать тепло его кожи и привычный аромат ели и бергамота. Для неё так чувствовались уют и безопасность. Гермиона была уверена, что даже все болезненные ощущения тут же растворились бы в теплоте дружеских объятий. Уизли всегда был её лекарством от плохих оценок и дурного настроения. Может, он бы справился и с ранами посерьёзнее.       — Как ты, Гермиона? — с тревожным взглядом поинтересовался Фред, присаживаясь на край кровати у её ног. — Ты дольше всех не приходила в себя… Мы-то оклемались ещё на второй день, а кто-то даже под вечер первого.       Его голос подрагивал. Гермиона вслушивалась в родной тембр, улавливая все неестественные нотки в речи Фреда. Наверное, он тоже пытался говорить с той же осторожностью, что и Алиса, но у него это плохо получалось. Грейнджер явно чего-то не помнила и всё сильнее боялась узнать, что именно осталось за пределами сознания. Может, это и была та самая причина, из-за которой в ней бурлила ненависть и злость? Возможно… она успела сделать что-то очень страшное.       — Что случилось в раздевалке, Фред? — серьёзно спросила Гермиона. — Только не ври мне, пожалуйста.       Уизли тотчас же поник, склонив голову. Возможно, он даже в какой-то момент пожалел, что решил к ней заглянуть. Грейнджер терпеливо ждала, пока Фред хоть что-то скажет, но он не спешил. За годы дружбы с ним она успела выучить повадки и привычки друга. Она знала, что сейчас Фред собирается с мыслями, будто бы скрывал какую-то страшную правду от подруги. И это пугало Гермиону. Это заставляло её снова почувствовать неприятные мурашки по коже, гнетущую тревогу и скребущуюся на дне души панику.       — Так не должно было случиться, — наконец заговорил Фред. — Я даже подумать не мог, что всё так обернётся. Не мог представить, что этот кретин додумается взяться за палочку.       Это объяснение было слишком размыто, чтобы что-то из него извлечь. Гермиона по-прежнему ничего не понимала. Только боль где-то под рёбрами становилась сильнее, будто бы там разгорался маленький костёр.       — Ещё и додумался использовать такое заклинание, — продолжил Фред. — Гермиона, я очень виноват перед тобой. Я не знал, что всё так обернётся. Если бы я только мог… я бы всё изменил. Я бы не притащил тебя на тот злосчастный матч. Не просил бы тебя ждать меня у раздевалки или сразу бы пошёл с тобой в башню. Сделал бы хоть что-то, что уберегло бы тебя от всего этого!       — Я не понимаю, Фред, — она покачала головой. — Последнее, что я помню, как я прикоснулась руками к твоему лицу, а потом — просто темнота… и очень больно.       — Малфой хотел запустить в меня видоизменённое разъедающее заклинание, но промахнулся и попал в тебя… А потом… — Фред запнулся, болезненно скривившись. — У тебя случился неконтролируемый всплеск магии под натиском боли, как мне объяснила миссис Лонгботтом.       «Тебе нужно поберечься, пока твой магический баланс не восстановится».       Она не помнила этого. Память просто заблокировала это, или боль была настолько сильной, что Гермиона не могла больше ни на чём сконцентрироваться, кроме неё. Грейнджер закрыла глаза, чтобы отыскать в голове хоть что-то, но воспоминания были спрятаны слишком глубоко. Всё обрывалось на яркой вспышке, на горящем потоке воздуха, на крике… На собственных слезах.       — Много пострадавших? — спросила Гермиона, подняв веки и отвернувшись от Фреда.       — Все, кто был в раздевалке, — тихо признался он. — Двенадцать человек. Только двое со Слизерина успели уйти раньше. И Анджелина.       — Понятно.       По щеке скатилась слеза. Теперь Гермиона осознала природу своих ненависти и злости, только не понимала, на кого больше они были нацелены: на себя или на Малфоя.       Фред робко коснулся её ноги через одеяло. Он хотел поддержать её, но всё, что чувствовала Грейнджер — это пустота. Даже боль как-то стала не такой выразительной.       — Ты не виновата, Гермиона. Ты не можешь взваливать на себя вину за то, что твоё тело пыталось защититься от боли. В этом нет твоей вины, слышишь?       Он пытался оправдать её, найти какие-то причины тому, что случилось, отрицать очевидные вещи. Да, Гермиона была не в ответе за то, как повела себя магия в её жилах, как среагировала на боль, но это не меняло сути. Так сложились обстоятельства, и по какому-то нелепому их стечению Грейнджер всё-таки оказалась в этой раздевалке, а заклятие попало именно в неё, а не в кого-то другого. И теперь это ей дальше жить с осознанием того, как она одновременно уложила одиннадцать ни в чём неповинных ребят на больничные кровати. Чем больше Гермиона закапывалась в эти размышления, тем противнее ей становилось. Она всё сильнее ненавидела себя и злилась на Малфоя, которого толком даже не знала. Жизнь почему-то решила обойтись с ней очень несправедливо, словно за что-то наказывая, но за что?       — Всё будет хорошо, Гермиона, — снова заговорил Фред. — Скоро мы все вернёмся в Хогвартс, и всё будет, как раньше, вот увидишь!       — Ага, — выдохнула она. — А Джордж как?       — В порядке, — быстро ответил Уизли. — Не переживай, Гермиона. Все в порядке, все уже пришли в себя, и никто не в обиде. Правда. Все понимают, что «неконтролируемый всплеск магии» оттого так и называется. Можно сказать, что все отделались лёгким испугом.       — Даже Малфой? — Грейнджер сверкнула на друга карими глазами. — Он тоже отделался всего лишь лёгким испугом за то, что направил на меня палочку?       — На твоём месте должен был быть я, — Фред снова помрачнел. — Он целился в меня…       — Но досталось мне, — грубо перебила его подруга. — Так что с ним? Он тоже в Мунго?       — Да, мы все в одной палате. Только ты отдельно, потому что пострадала сильнее всех нас.       Её кожа побледнела. На смертельно-белом лице выражались боль, отчаяние, злоба и ненависть. Карие глаза были мокрыми от слёз и горели страшным огнём. Гермиона никогда не думала, что можно так быстро возненавидеть почти незнакомого человека.       — Здорово! — гневно выплюнула она. — Передавай ему мои пожелания о скорейшем выздоровлении!       — Я слышал, что за его выходку ему грозит отчисление из Хогвартса, — неуверенно произнёс Фред. — Совет попечителей возмущён произошедшим…       Гермиона открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же передумала. Даже находясь в подобном состоянии, она была способна на минимальное критическое мышление. Тупое, глупое и бесящееся чувство бессилия в перемешку и истерическим хохотом, страхом будущего и горячечной напряженностью накрыли её с головой.       — А что именно так возмутило совет попечителей? — выдавила Гермиона сквозь дьявольский смех. — Выходка Малфоя или грандиозный пожар, вызванный моим всплеском? Мне что-то подсказывает, что второе.       — Но его бы не случилось, не будь Малфой таким уродом!       — Прости, Фред, я очень устала, — Грейнджер чувствовала, как раздражение подбиралось к горлу, грозясь вылиться, возможно, в ещё один неконтролируемый выплеск магии. — Я хочу немного вздремнуть. Кажется, для первого дня я и так уже перевыполнила норму своей активности.       — Конечно, — он встал с кровати, внимательно взглянув ей в глаза. Он не мог не заметить резкой перемены в её настроении. — Отдыхай, Гермиона. Я к тебе загляну позже, если ты не будешь спать.       — Хорошо.       Усталая, полуразбитая и выжженная изнутри, Гермиона накрылась больничным одеялом с головой и тихо расплакалась. Ей не хотелось сейчас думать о чём-то или о ком-то, кроме себя. Ей было жаль себя, и в этом не было ничего неправильного.       Если её магия так стремилась её защитить, то пусть она сейчас просто заставит Гермиону провалиться в беспамятство, чтобы забыть обо всём. Ей было необходимо хотя бы на несколько часов отправиться в путешествие вне своих мыслей и угрызений совести. Хотелось снова оказаться в столь недалёком прошлом, где были только вечерние посиделки с Фредом в библиотеке, домашнее задание от нелюбимого профессора зельеварения и множество непрочитанных книг. Гермиона уже успела соскучиться по прежней жизни, пусть и новая длилась всего несколько дней, из которых она помнила только последний час.       То ли от усталости, то ли от боли, Грейнджер всё же отключилась.       Звонкий детский смех разносился по двору. А вместе с ней смеялся и отец, который не мог нарадоваться счастливой дочери. Её сегодня выписали из больницы. Воспаление лёгких и осложнения на сердце.       — Папа! Папа! — маленькая Гермиона бежала к отцу. — Смотри! Смотри, какую бабочку я словила!       — Очень красивая, — мужчина подхватил её на руки. — Но мы же отпустим её, да?       — Да! — восторженно воскликнула девочка и раскрыла ладошку, с которой вылетел ярко-жёлтый мотылёк. — Пусть летит.       — Как твое сердечко, милая? — мистер Грейнджер приложился ухом к грудной клетке дочери. — Не болит?       — Нет! Просто стучит и всё.       — А как оно стучит?       — Тут-тук, тук-тук…       Тук… Тук… Тук…       Она открыла глаза. Сон ускользал сквозь пальцы, словно песок. В дверь кто-то настойчиво стучал.       — Да! — хрипло крикнула Гермиона. — Войдите.       Дверь приоткрылась, и в проёме показалась белокурая голова. Грейнджер инстинктивно натянула на себя одеяло, словно пыталась таким образом оградиться от нежелательного гостя.       — Привет, — тихо поздоровался Малфой и осмотрелся по сторонам, убеждаясь, что в палате больше никого нет. — Я разбудил тебя?       — Да! — грубо ответила Гермиона. — Тебе лучше убраться к чёртовой матери. Тебе здесь не рады.       Было заметно, что Драко ожидал подобной реакции и, пропустив грубость мимо ушей, вошёл в палату, закрыв за собой дверь. Всё его тело — осанка, движения — выражали неуверенность и сомнение.       — Я считаю, что нам стоит поговорить, — вполголоса произнёс он, подойдя ближе к её кровати. — Я бы хотел… Я бы хотел извиниться за то, что произошло.       — Извинился, — холодно отрезала Гермиона. — Можешь уходить. Двери у тебя за спиной.       — Но ты не простила, — Драко терзал пальцами уголок своей больничной рубашки. — Я правда не хотел... Ты же знаешь, я не целился в тебя…       — Но ты целился в моего друга! — взорвалась Грейнджер. — Какого чёрта ты вообще возомнил, что у тебя есть какое-то право разбрасываться подобными заклинаниями? — её голос с каждым словом становился всё громче. — Ты совсем больной, что ли? Ты намеревался покалечить невинного человека! Хотел подраться, так дерись без палочки! Ты…       — Прекрати орать, как резаная! — оборвал её Малфой. — Когда к тебе приходят с искренними извинениями, то их стоит молча принять, а не закатывать истерику!       — Когда ты недоумок, то будь готов к тому, что тебе могут высказать всё, что о тебе думают! — гневно прошипела она. — Не нравится моя реакция? Серьёзно? Я сказала: проваливай!       Гермиона была уверена в том, что никакой искренностью от извинений Малфоя даже не пахнет. Вряд ли люди, способные на подлый удар «в спину», могут знать, что такое искренность.       — Истеричка, — буркнул он себе под нос. — Я просто не хочу, чтобы ты думала, будто бы…       — Пошёл вон! — громко выкрикнула Гермиона. — Просто выметайся отсюда! Я не хочу видеть тебя и слышать! Мне плевать на твои извинения, на твои оправдания. Ты просто… худший человек на всей планете! Ты ужасный! Просто закрой за собой дверь и больше никогда не попадайся мне на глаза! Тебя не должно быть в моей жизни!       Малфой ударил кулаком о её кровать, но, приложив недюжинные усилия, сдержался и промолчал. Спустя несколько бесконечно долгих секунд Гермиона снова оказалась в палате одна. Когда-то она ещё вспомнит о том, что сказала сегодня в лицо этому человеку. За этот день произошло так много всего. И она ещё долго будет об этом вспоминать.