Пока он тоже не уснул

Маленькая коробочка одиноко покоилась на офисном столе, дразняще поблёскивая. За закрытой дверью слышались торопливые шаги: медсестры, санитары, врачи, суетливо переходящие от пациента к пациенту. Канун Нового года выдался напряжённым, ведь в преддверии праздника люди склонны совершать много глупостей. Однако шум и гам остались снаружи, и всё внимание Лоуренса захватила маленькая коробочка, неуклюже завёрнутая красной бумагой. Использованный скотч явно спасал всю обёртку, так как неподходящий по размеру лист бумаги чуть ли не рвался по углам. Но внешний вид подарка ничуть не преуменьшил благоговейного трепета и не поубавил трепещущее в животе чувство. Он заскочил к Адаму этим утром перед работой — проведать после того странного Рождества, — и Адам вручил ему коробку. Сказал, что ничего особенного, просто купил кое-что пару дней назад и уже даже почти забыл. Просто та вещица показалась ему подходящей для Лоуренса, ничего особенного. Что странно: попросил при нём коробку не открывать — поэтому Лоуренс и забрал её с собой на работу. Все мысли были о подарке. Адам сказал, что никогда не сможет по достоинству отплатить Лоуренсу за то, что вытянул из долговой ямы, по крайней мере ещё не скоро, и, если мужчина вздумает делать ему подарок взамен, он будет глубоко травмирован этим жестом. Лоуренс на это улыбнулся и пообещал открыть подарок, как только придёт на работу. И вот он смотрит на коробку, чувствуя себя десятилетним ребёнком в ожидании сюрприза. Было даже немного страшно открывать, потому что тогда пропадёт это чувство предвкушения, что он испытывал, глядя на подарок, который его друг вообще не обязан был делать. И наконец-то этот ребёнок, в кои-то веки дорвавшийся до подарка, потянул за один из оторванных уголков бумаги. У Лоуренса с Элисон была особая манера открывать подарки: они делали это медленно, осторожно, чтобы ничего не порвать. Даяна тогда злилась, а он продолжал открывать подарок ещё старательнее, будто бы не обращая внимания на то, как яростно она размахивает кулачками. Почему рвать бумагу было для него столь неприемлемо — он и сам не знал, по привычке продолжая делать это в своей манере. Однако трагическая нерасположенность Адама к умелому оформлению обёртки делала эту манеру совсем бессмысленной — ведь что толку аккуратно разворачивать уже порванную бумагу? И вот первые пару обрывков полетели в мусорное ведро около стола, в руках — чёрная картонная коробка с непонятным содержанием. Она была больше длинная, чем большая. Потряся пару раз, Лоуренс предположил, что нечто внутри, должно быть, металлическое, хотя и по-прежнему лёгкое. Он откинул крышку и, заглянув внутрь, усмехнулся. Как-то они с Адамом сидели на диване, и, пока телевизор на фоне что-то вещал, Лоуренс в красках делился, как его день уже с восьми утра покатился не в то русло. Посреди ночи его разбудил кошмар, больше заснуть не получилось. Потом он ударился ногой о стул, повздорил с Элисон, и, конечно же, разбил свою дорожную кофейную кружку, которую обычно брал с собой на работу. Адам ответил своё привычное «М-да, отстой», и на том всё закончилось. Он не думал, что Адам уделит этой истории какое-то большое внимание, не ожидал этого. Но вот он держит в руках новенькую дорожную кружку. Ничего выдающегося, малость дешёвый вариант, но удобная. Он упомянул историю лишь вскользь, но Адам услышал. Почему-то мысль об этом заставляла его чувствовать такую теплоту. Адам — хороший друг. Ему не всё равно. И после всего пережитого такое осознание было приятным. Знать, что кому-то не всё равно. Нет, он не хотел бы показаться неблагодарным, вокруг были люди, которые волновались. Родители делали всё, чтобы он хорошо устроился в жизни, воспитывали так, чтобы он мог себе эту жизнь обеспечить; именно поэтому так сильно давили на него и брата, им было трудно принять привязанность одного из сыновей, брата Лоуренса, к путешествиям и заграничным подработкам. Они желали безопасной и стабильной жизни своим детям, чтобы те могли сами о себе позаботиться. Теперь, когда матери не стало, а отец терял связь с этим миром, Лоуренс жалел, что не был ещё более благодарным, пока была возможность. Он всегда был хорошим сыном, образцовым ребёнком и в целом успешным человеком, но сейчас ему было стыдно за то, что так долго втайне злился на родителей, всегда им недовольных, какие бы успехи он ни совершал. Они хотели, чтобы он продолжал взбираться вверх, подталкивать себя к покорению вершин. Брат тоже заботился о нём. С Гарретом никогда не происходило серьёзных ссор, они всегда ладили, в дни рождения и праздники давали о себе знать. Лоуренс знал, что брату случалось чувствовать себя белой вороной в семье, будто родители не гордились им в той же мере, что Лоуренсом, но сейчас, повзрослев, оба осознавали, что всё было не так просто. Гари теперь успешный учитель в Японии, встретил любимую женщину, которая родила ему ребёнка. Если по части доходов он и уступал Лоуренсу, то в личной жизни явно преуспел. Говорить по телефону случалось нечасто, но по голосу было понятно, что и спустя семь лет он любит эту женщину. Лоуренс немного завидовал ему, хотя и был рад, что брат нашёл счастье где-то в этом мире. Даже Элисон заботилась о нём, он знал. Они много ссорились, их брак рушился. Иногда они ненавидели друг друга. Но ни один из них не желал другому страдать. Он был уверен, что после того, как они разойдутся и уладят вопросы с опекой, напряжение между ними поубавится и они смогут снова адекватно друг к другу относиться. Он был бы счастлив, найди Элисон себе в будущем любимого человека, и подумал, что, возможно, со временем Элисон подумает так же о его счастье. Но забота Адама заставляла его испытывать то, чего он уже давно ни к кому не испытывал. Если вообще испытывал. Он чувствовал поддержку, готовность выслушать — на самом деле выслушать — а не так, как это делали его друзья. Винить их он не мог — он и сам не был образцовым другом, в конце концов, дружба была больше рабочим моментом. Одноклассники, коллеги, с которыми он больше никогда не связывался после того, как те переезжали в другие города, уходили на другую работу, в другое окружение. Он и не помнил, когда в последний раз у него был друг, с которым он мог быть собой, с которым можно было потерять контроль, дать волю эмоциям и не придавать этому никакого значения. Что бы он ни сказал, его не осудят. Знал Лоуренс и то, что Адам иногда чувствовал себя в долгу, будто не заслуживает его внимания и помощи, что Лоуренс слишком добр к нему. Он и не осознавал, как сильно помогал одним своим присутствием. Присутствием. Вниманием. Прикосновениями. Лоуренс всё подмечал. И то, что их с Адамом взаимодействия становились всё интимнее, оказывая на Лоуренса особый эффект, отрицать уже было бессмысленно. Игнорировать дрожь по спине, вызванную невинными касаниями Адама поверх рубашки. Успокаивающие движения его пальцев в волосах, вызывающие теперь покалывание в животе, а иногда и в других местах, в которых наверняка не должно подобного ощущаться в таких ситуациях. Это заставляло его хотеть схватить Адама за рубашку, прижать ближе, касаться больше, будто он внезапно возжелал этого. Не раз он удивлял себя, неосознанно ведя по коже Адама губами — по шее, мочке уха — и всякий раз, наконец осознавая, что творит, неловко останавливался, надеясь, что Адам не заметил. Он знал, что это не просто дружба. Ни с кем из друзей у него не было подобного. Но и ничем не было похоже на то, что было с Элисон или Карлой. И, может, в этом был весь смысл, может, его тело пыталось что-то сказать, ожидая, пока он поймёт. Но ответ слишком пугал, пугало, что это что-то изменит. Поэтому, отбросив эту мысль, он поставил кружку на стол и посмотрел на нее с неуверенной улыбкой. Вскоре его вызвали в смотровую — очевидно, пришёл новый пациент, — и головокружительный цикл работы захватил его до конца дня.

***

Этот Новый Год Лоуренс снова встретил с семьёй. Они с Элисон договорились поступать так ради Даяны. Праздник прошёл неплохо, и все трое даже сумели им насладиться. Адам праздновал с другом. С Диланом, если Лоуренс правильно помнил. Они собирались пить, как и положено парням двадцати лет, хотя тот факт, что им уже давно не двадцать, делал ситуацию чуть более катастрофичной: похмелье наутро должно быть адским. Так оно и было. Лоуренс пришёл к Адаму на следующий день и обнаружил его, болезненно бледного, склонившимся над унитазом. Парень едва сумел добраться до двери, чтобы открыть, и снова вернулся на прежнее место. Лоуренс подал ему воду с таблеткой аспирина и затем что-то перекусить, потому что с течением времени тошнота всё больше выматывала, совсем истощая. Потом помог добраться до постели и оставил на пару часов, чтобы Адам мог набраться сил перед ночной сменой. С приходом нового года жизнь шла своим чередом. В январе Лоуренс занялся поисками квартиры, тем же занялась и Элисон: никто из них не хотел больше оставаться в доме, где всё произошло. Им всем нужно было начать жить заново. Адам несколько раз ездил смотреть квартиры вместе с Лоуренсом, потому что, как он сказал, более полезных дел на горизонте не видится, а вся его помощь заканчивалась на моральной поддержке и «прочей фигне». Лоуренс не возражал, хотя комментарии Адама насчёт возможных вариантов редко бывали полезными. «Слушай, тут душ реально огромный. Можно устроить групповуху». «Ну и местечко, тут даже холодильник следит за модой». «То есть, по-твоему, стена из голого кирпича в этой квартире выглядит «модно» и «смело», а когда у меня отрываются обои и показывают такую же картину, то это уже «неопрятно»?» Как бы то ни было, после встреч с риэлтором Лоуренс всё равно звал Адама на чашку кофе, чтобы обсудить осмотренную квартиру, потому что это означало ещё какое-то время не возвращаться домой и стоило выслушивания всех тех уколов о его «богатстве». — Знаешь, там, откуда я родом, считается, что если на каждого человека в доме приходится одна спальня, то ты просто охренительно живёшь. И сейчас ты говоришь, что тебе нужно три спальни для одного? Типа это называется «поменьше»? Что ж, одна из комнат была для Даяны, когда она могла приехать к нему на выходные, а третья выступала кабинетом. Средняя площадь квартир, которые они смотрели, были намного меньше их с Элисон дома, в котором он прожил последние десять лет. Но в глазах Адама эти квартиры были и впрямь гигантскими. Несколько лет назад Лоуренс бы оправдал себя упорным трудом, благодаря чему сейчас мог себе многое позволить. В некоторой степени так оно и было: чтобы стать врачом, пришлось много и упорно работать — но ему также повезло иметь родителей, которые могли позволить себе отдать его в платную медицинскую школу и воспитали так, чтобы он без проблем мог двигаться к успеху. Хотелось бы ему осознать это раньше. Видя Адама, который, может, и не был таким усердным, как он, но который точно не заслуживал расти почти в нищете, чтобы потом жить в какой-то старой квартире в свои двадцать семь, он больше не мог притворяться, будто происходящее — справедливо. «Зачем вообще богачам такие большие окна? Ты как будто даёшь людям бесплатное приглашение заглянуть в свою личную жизнь, прям мечта сталкера». Иногда Адам мимоходом шутил о своей прошлой работе. Лоуренс улыбался и не заострял внимание, понимая, что Адам на самом деле совсем не хотел говорить об этом, кроме как за стеной саркастических шуток. Адам знал, что Лоуренс всегда готов выслушать, если он однажды решится открыться, поэтому не было смысла настаивать. Вернувшись домой, он и на каплю не приблизился к решению квартирного вопроса, зато чувствовал себя намного лучше, чем утром, когда проснулся от беспокойного сна. На какое-то время он мог думать о саркастической улыбке Адама и его искреннем взгляде, а не о снах, преследующих по ночам.

***

Настала очередь Лоуренса укладывать Даяну. Он позаботился о том, чтобы прийти с работы пораньше и Элисон не побежала делать это за него. Каждая минута, проведённая с дочерью, была драгоценной, хоть они с Даяной и виделись мало с тех пор, как он вернулся к работе. Он осмотрел комнату, чтобы убедиться, что никаких плохих людей, прячущихся в шкафу или под кроватью, нет — ритуал, некогда связанный с выдуманными монстрами, после случившегося принял гораздо более серьезные обороты. Закончив осмотр под внимательным наблюдением дочери, он сел на край кровати, аккуратно и плотно укутал дочь одеялом и, конечно, спел песню, знакомую ему самому с детства, — таком далёком, когда и он ещё был слепым котёнком. Старый дедушка Коль был весёлый король. Громко крикнул он свите своей: «Эй, налейте нам кубки, Да набейте нам трубки, Да зовите моих скрипачей». Хотя проблем в жизни и было предостаточно, ему посчастливилось иметь довольно спокойное, беспроблемное детство в нуклеарной семье. Даяне уже пришлось испытать много больше, чем ему в её возрасте. Иногда он мечтал незамысловатой песней былых спокойных времён стереть кошмарные эпизоды из её памяти. Он бы отдал что угодно, не просто ногу, ради того, чтобы его дочь могла жить счастливой, беззаботной жизнью и спокойно засыпать по ночам. Даже если он сам больше никогда не сможет уснуть. Но в жизни так не бывает. Воспоминания будут преследовать её долгие годы, и он не в силах это изменить, а может лишь петь дочке весёлую песенку, улыбаться и делать всё, чтобы она чувствовала себя любимой. Когда она начала засыпать, Лоуренс тихо поднялся и направился к двери. Рука потянулась к выключателю, когда тихий голос нерешительно донёсся до него: — Папа? — Да, милая? — У тебя будет другая семья? Лоуренс нахмурился и вернулся к дочери. — О чём ты, милая? — Когда ты уйдёшь от нас, у тебя появится новая семья? — О, милая… — Ему вдруг показалось, что тот злополучный диалог в день всего произошедшего вновь повторяется. Совпадение было до тошноты жутким. — Даяна, конечно нет. Вы с мамой — моя семья, и тебя в моём сердце никто не заменит. Ты же знаешь это, правда? Она оторвала прикованный к плюшевому кролику взгляд и посмотрела так, будто папа убедил её, но она всё ещё не была уверена в том, что может произойти. — Ну давай, подвинься. — Скинув обувь, он подтянул одеяло и сел рядом с хрупким телом дочери, прислонившись к стене. Обнял её за плечи, а она прислонилась к его боку. — Папа очень, очень любит тебя, Даяна. И мама тоже. Мы оба любим тебя больше, чем ты можешь себе представить. — Ты ещё любишь маму? Такой разговор заходил не впервые. Они с Элисон говорили с ней об этом, готовили к тому, что родители будут жить отдельно. Но это были сложные перемены, тревожные для Даяны. Однажды он пообещал, что никогда не оставит их, и боялся, что в нынешних обстоятельствах это выглядит как предательство. — Я всегда буду любить маму по-своему. Мы многое пережили, такое не забывается так просто. — Он взял небольшую паузу, подбирая слова. — Мама и папа несчастливы вместе, такое иногда случается в браках. И когда такое происходит, мамы и папы больше не могут жить в одном доме. Но это не меняет их любви к своим детям, понимаешь? Мы любим тебя всем сердцем, и это никогда не изменится. Даяна слабо кивнула, приникая к нему. — То, что мы не будем всё время жить вместе, не значит, что мы не будем видеться. Ты сможешь приезжать на выходные, и мы всегда можем болтать по телефону. Мы будем проводить много времени вместе, так же как и вы с мамой. Он нежно сжал руку, лежащую на плече дочери. Даяна неуверенно улыбнулась. — Я люблю тебя, милая, — добавил он ещё раз. — И я тебя люблю, папочка. Кажется, она чуть успокоилась, но всё ещё не хотела оставаться одна. Сидеть с Даяной слишком долго было нельзя: они должны были приучить её оставаться одной в комнате по ночам — но, Лоуренсу подумалось, в этот раз можно было сделать исключение. — Хочешь, почитаю тебе сказку? Улыбнувшись, Даяна кивнула. — Хорошо, давай выберем книгу.