***
Открыв глаза, он снова видел перед собой небо. Немыслимо красивое и чистое, словно мир вновь добр к нему, словно всё плохое растворилось в ледяных водах, вот только, к его большому сожалению, это было лишь иллюзией покалеченного разума. Рафаэль начал догадываться, когда не смог двинуть рукой, а затем и вовсе ощутил, как всё его тело болезненно натянуто и ноет. Он с трудом огляделся вокруг и шокировано замер. Без возможности двигаться его распяли в колокольне, тонкими цепями натянув руки между двух вертикально стоящих балок. В рот засунули кляп — странную конструкцию с кожаными ремнями, которые болезненно натирали нежную кожу — видимо, чтобы не доставлял проблем. С высоты он мог свободно видеть площадь, где уже собралась большая толпа. Держа в руках камни и гнилые овощи, они настойчиво требовали что-то у гвардейцев, стоящих перед самым входом на эшафот, однако мужчины в начищенных доспехах не отвечали. Спустя время люди вновь оживились, и Рафаэль нутром чувствовал, что грядет что-то плохое — так оно и случилось. Закованную в цепи, с коротко остриженными волосами, Калисту волокли по эшафоту достаточно медленно, чтобы разъярённая толпа могла вдоволь накричаться. — Цареубийца! — Ведьма! — Узурпатор! Никто уже не видел в этой благородной девушке принцессу. За одну ночь из статной аристократки она превратилась в презираемую всеми преступницу, которую вот-вот сожгут на костре за преступление, которое она не совершала. Но люди слепы, глухи и глупы, чтобы разглядеть в этом всём чей-то замысел. Рафаэль мог лишь безмолвно наблюдать, как Калиста доживает свои последние мгновения, и молиться всем богам, что произойдёт чудо. Однако чуда не произошло. И Рафаэль злился за это на весь, а особенно на себя. Женщина, что стала его первой любовью, не должна была стоять там, где казнят преступников, не должна была подвергаться такой жестокости. Она была рождена, чтобы сиять, словно самая великая драгоценность. Но вот она, гонимая своим палачом, медленно шла вперёд. И только взойдя на помост, она, наконец, обернулась. Тогда Рафаэль понял — это их последняя встреча и донельзя глупая. Она та, кого через несколько минут придадут пламени на площади, а он тот, кто будет смотреть на это, распятый в колокольне. Она та, кто никогда более не улыбнётся ему, а он тот, кто никогда больше не ответит ей тем же. Сделав пару шагов назад, Калиста спиною упёрлась в столб. Грузными цепями её обвязали поперёк туловища, не оставляя ни единого шанса на спасение. Но, казалось, ей это и не нужно, на лице девушки совершенно не было эмоций — её медовые глаза уже были мертвы. Его глаза насильно держали открытыми, заставляя смотреть, как она умирает. И Рафаэль был уверен — это приказ Астера. Поэтому он смотрел. Не в силах сопротивляться, он наблюдал, как её кожа покрывается волдырями, и вспоминал, как когда-то она улыбалась ему, протягивая в руках рубиновую бабочку. Сердце болезненно сжалось. Сейчас она сама была той самой бабочкой — уже не сияющая, с переломанными крыльями, но всё такая же прекрасная. И в алом пламени Рафаэль вновь вспоминал те самые слова, которые говорил каждый раз, как в его мыслях появлялась принцесса: «красный — цвет Калисты, его придумали только ради неё одной». Как оказалось, всё это было правдой: эта женщина родилась, жила и сгинула в красном. Быть может, спустя тысячи лет, когда на свете уже не будет никого, она переродится той самой бабочкой и, наконец, станет счастливой. Калиста страдала в огне в течение пятнадцати минут, пока не потеряла сознание, закричав лишь тогда, когда пламя дошло до её груди. Рафаэль страдал ровно столько же. Астер — ни единой секунды. Хоть она и была его родной сестрой, но на лице его не было и капли сочувствия. — Как тебе? — заискивающе спросил Астер чуть позже, когда Рафаэля уже перенесли обратно в сырой подвал. Происходящее явно ему нравилось и, упиваясь в больном экстазе, он жаждал признания. Рафаэль молчал. Он до сих пор ощущал на языке мерзкий запах горелой плоти. Однако этот ответ не устроил Астера, он ухватил Рафаэля за шею и приподнял того над полом, внимательно его рассматривая. Астер на кончиках пальцев чувствовал, как толчками движется кровь в артерии, которую сдавливал, как Рафаэль невольно сглатывает слюну, накопившуюся во рту, и как выпирает юношеский кадык. Одно неаккуратное движение и Рафаэль мог обмякнуть в его руках, навсегда замолчать и унести в могилу всё то, что происходило здесь, но Астер не настолько милосерден. Наконец, мысленно с чем-то согласившись, он сказал: — Видимо, ещё недостаточно. Нынешнего императора Гризского возбуждала жестокость: его вело от чувства собственной вседозволенности, его пьянило ощущение горячей шеи в своих руках, его удовлетворяла сама мысль о своей власти. Он гнался за чем-то неосязаемым, известной лишь ему одному целью, поэтому отпустил чужое горло. Рафаэль сразу же закашлялся, судорожно вдыхая недостающий воздух. В этот раз было действительно страшно. — Подожди меня немного, — вдруг попросил Астер, потрепав Рафаэля по голове, — я скоро вернусь. С этими словами он вышел из камеры, напоследок шепнув что-то надзирателям. Рафаэль выдохнул, когда остался один. С каждым часом, проведённом в этом месте, узнавать в Астере своего любимого старшего брата становилось всё труднее. Вместо его когда-то нежной руки — кандалы, а вместо чуть уставшего, но всегда родного взгляда — холод. Казалось, Рафаэля здесь воспринимали за пса: забывшегося, своенравного и совершенно бестолково. Пса, которого следовало научить манерам. Недалеко за решёткой стоял Ассель. — Вы не должны держаться, Ваша Светлость, — Ассель казался необычайно серьёзным, — сломайтесь скорее, иначе это никогда не закончится. — Тебе, — с трудом прохрипел Рафаэль, — слово не давали. — Я знаю, вы ненавидите меня. Рафаэль усмехнулся этой догадливости. — Однако я всё ещё хочу вам помочь. От такой очевидной лжи Рафаэлю захотелось громко рассмеяться, но он всё ещё чувствовал в желудке спазмы. Да и сил на это у него не было, так что, с трудом подавив в себе тошноту, он промолчал. Ассель же воспринял это как готовность выслушать и сразу же принялся раздавать советы. — Не сопротивляйтесь его играм. Не думайте, что сможете противостоять, не истязайте себя и не надейтесь на что-либо. — Что вам нужно? — Вы, — Ассель ткнул в грудь Рафаэля своим указательным пальцем, — каждому из нас по-своему, но одинаково сильно. — Не жди. Ассель ничего не ответил. В тишине они провели следующие пол часа. Наконец, тяжелая дверь вновь скрипнула, и внутрь зашел Астер. Взволнованный чем-то он радостно подскочил к Рафаэлю, по видимому, уже предвкушая дальнейшие действия. Рафаэль же этой радости не разделял, его до дрожи пугал этот человек. — Ты наверняка хотел бы взглянуть? Не переживай, у меня для тебя есть подарок. Выражение его лица на какую-то долю секунды стало серьёзным, а затем Астер вновь улыбнулся и вложил что-то небольшое в ладонь Рафаэля. — Смотри внимательно, — сказал он. — Чт… Рафаэль опустил взгляд, на ощупь это было тёплым и мягким, гладкой округлой формы. Он осторожно разжал кулак и взглянул — на его ладони лежали два глазных яблока. Давно знакомая фиалковая радужка отражала остатки огня с догорающего на стене факела, и в этой же радужке Рафаэль видел собственное отражение. Это было настолько пугающим зрелищем, что он шокировано замер, смотря на лежащие в его руке глаза жены. Он не выдержал. Его рвало на пол желчью и слюной, а желудок сводило в спазмах. Он задыхался и закашливался, когда всё это шло носом, а в промежутках, когда рот не был занят, он отчаянно плакал. Кажется, в какой-то момент там оказалась и кровь, от сильного потрясения пошедшая из носа, отчего ему стало ещё хуже. Спустя время, когда его руки покрывала собственная рвота, он уже ничего не понимал. И когда он уже был на грани, Астер ногой пнул одно глазное яблоко, и оно, извалявшись в грязи и крови, прикатилось обратно к Рафаэлю. Это стало для него последним ударом. Не выдержав, он отключился, лицом падая на пол. В мире, где предательство не является чем-то особенным, где не существует справедливости, сколько ещё ему терпеть? Его сердце чёрное, разломанное надвое, не бьющееся. Он больше не дышит. Его лёгкие разорваны и заполнены кровью. Он сломлен. Каждая кость, словно хрусталь, раздроблена и острыми краями режет плоть. И пусть даже в действительности с его телом всё нормально, пусть он дышит, и сердце его бьётся — он сломлен.***
Первое, что почувствовал Рафаэль, когда пришёл в себя — запах цветов. Лёгкий аромат, витающий в воздухе, приятно щекотал ноздри. После сырости камеры, в которой его держал Астер, это было глотком долгожданной свободы, и, в безумном страхе потерять её, Рафаэль открыл глаза. Его страхи не сбылись, он не в темнице, не прикован стене, не распят — вокруг него бескрайним морем цвели гортензии. В попытке осознать всё, Рафаэль опустил взгляд на свои руки, где цепи до боли сжимали запястья, но на удивление там ничего не было. Пропали даже красные следы, оставленные от чересчур тугих ремней. На ногах так же было пусто, он будто снова был чист. Облегчение, которое он испытал, казалось, стало последней каплей. Дрожащими руками он зажал рот, лишь бы ни один звук не просочился, и уткнулся головой в ворох цветов. Внутри всё скручивало, растягивало и давило, в какой-то момент его почти вывернуло. Он кричал, что есть мочи, одновременно с силой зажимая рот. Рафаэль заново осознал всё своё отчаяние и единственное, что он мог делать — рыдать. Его почти разрывало скорбью, а сквозь его пальцы текла слюна, смешанная со слезами. Больно. Оказалось, это очень больно. В мыслях он раз за разом повторял себе эти слова. Спустя долгое время, когда голос уже сорвался, а в лёгких больше не было воздуха, Рафаэль успокоился. Хоть состояние его сложно было назвать даже подобием спокойствия — кричать он перестал. Его сердце до сих пор сходило с ума, но сил продолжать у него уже не было. Он расслабился, обхватил себя руками и свернулся клубком на траве. Только сейчас он заметил, как красиво было небо над его головой: ярко-синее и без единого облака. — Элли? Рафаэль вздрогнул, услышав этот голос. Надоело. Уильям умер. Рафаэль собственными руками вложил в его гроб цветы. Шаги звучали всё ближе и ближе, по спине Рафаэля побежали мурашки. Он так хотел, чтобы это всё оказалось неправдой. Он безумно хотел открыть глаза, оказаться где-то далеко от сюда, но… Но в памяти Рафаэля постоянно всплывали образы горящей в пламени Калисты и мёртвые глаза собственной жены. Он слишком чётко запомнил каждый момент. Рафаэль зажмурился и закрыл уши руками, пытаясь прогнать наваждение, но это не помогло. Наконец, холодная рука коснулась его плеча. — Прости, — неожиданно жалобно сказал Уильям. Рафаэлю не хотелось верить, что это всё действительно происходит с ним, поэтому, собирая по крупицам всю свою последнюю надежду, он спросил: — А это вообще ты, Уильям?