Циклон наслаждений

      Казалось, в сегодняшнюю ночь луна стремилась посоревноваться с солнцем. Каждая нескрытая в тени деталь корабля была видна четко, как на ладони. Практически тот же день с призрачным отблеском и небом, больше не голубым — чернильно-черным с рассыпанными крошками бриллиантов.       Глубокий вздох. Море сегодня спокойно, Южный Крест стоит в белоснежных лоскутах воды ровно, нет привычного убаюкивающего покачивания. После тяжелой грозы всегда наступает штиль, и почему бы это не отпраздновать. Хохот команды под главенством капитана Бэй Доу нарушал тишину, но вовсе не мешал. Наоборот, оказывал успокаивающее воздействие — подтверждение, что все окончилось благополучно, никто не погиб, потерь нет. И, тем не менее, разделяя общую радость, наблюдать со стороны Кадзухе нравилось больше. Такова природа одинокого странника. — Прекрасное вино!       Кадзуха напрягся. Парень, стоящий на бортике, ему неизвестен, а его запах ветров, равнин и морозных гор с отголоском вина из одуванчиков — до странности необычное сочетание. Незнакомец отпивает из бутылки и хихикает. Только ему известно, над чем.       Сильнее настороженности — как он так близко подобрался незамеченным? — разве что беспокойство, не свалится ли он в море?       Соответствующие вопросы были готовы сорваться с уст. Однако, встретившись с глазами — поразительными глазами бирюзы покоя и бедствия, успокоения и опасности анемо стихии, — в горле пересохло, и разум очистился, ставший похожим на белый лист бумаги.       Как бы Кадзуха не вглядывался, как бы не впитывал образ, через пару минут он не вспомнит ни одежд, ни вздернутый носик, ни забавных косичек. Лишь отчего-то чужие и одновременно родные глаза останутся в сознании, даже если сейчас они затянуты туманом нетрезвости. — Все утопают в веселом настроении. Капитан тебя выгнала? Или это способ ее наказания? Если последнее, то капитан определенно страшная женщина. Я бы не смог выдержать такую пытку!       Звонкий голос призывал расслабиться вслед. — Я здесь по собственному желанию, — не улыбнуться было крайне сложно, но Кадзуха и не сопротивлялся. — О, настигшая тоска! — воскликнул Архонт и опять засмеялся, отчего Кадзуха подорвался с места. Но тот просто плюхнулся рядом. — Зачем она пришла к тебе? И что ей от тебя нужно? — Архонт прикрыл рот ладошкой, и его голос стих до полушепота. — У меня как раз есть способ избавиться от нее.       Наполовину пустая бутылка блеснула в лунных лучах.       Однако окрашенная белой ночью водная гладь, тихая на поверхности и неизвестно что скрывающая на дне, привлекала Кадзуху больше. В ответ море отражалось в его собственных глазах. — Благодарю, но я откажусь. Сегодня для меня не тот день, чтобы придаваться веселью.       Лицо Кадзухи вернуло прежнее выражение глубокой задумчивости. Он вдыхал соленый воздух и погружался в себя все больше и больше, не видя ничего перед собой, не замечая ничего вокруг. Иногда мышцы на лице подрагивали, рождая нечто похожее на печальную улыбку. Лишь похожее, боявшееся проявить свою искренность и истинную природу. Ночной гость не смущал его. — Самые приятные воспоминания порой бывают самыми коварными, — неожиданно серьезно произнес Архонт. Вместо легкомыслия и безмятежности теперь он излучал вековую мудрость. Он несомненно понимал Кадзуху настолько абсолютно, настолько полно и невероятно, что Кадзухе самому не понять. — Они могут лишить настоящего. Будут высасывать силы, пока ты не захлебнешься в них, утратив себя.       Голос, стойкий и непоколебимый, завораживал, от него что-то встрепенулось в душе. — Мне об этом известно, — в горле образовался ком немого восхищения, рожденного от близости с Архонтом. Рука невольно скользнула к поясу, где прежде висел пустой Глаз Бога. — И все же иногда не могу удержать себя от соблазна. — Один мой старый знакомый любит говорить: «Вино из османтуса то же, что я помню, но где же те, кто разделит воспоминания», — пародируя, Архонт повел рукой по воздуху, возвышенно смотря куда-то в даль. И снова пригубил алкоголь. — На самом деле он тот еще болван. Древний болван, — с этим словами он настороженно огляделся по сторонам. — Надеюсь, он не слышал, но и ты ему не передавай мои слова, если вдруг встретитесь. Договорились?       Последующая улыбка была одной из самых задорных и обезоруживающих, каких Кадзуха когда-либо видел.       Непозволительная беспечность для Архонта. — Прекрасное высказывание, на мой взгляд, — сконфуженно добавил Кадзуха. В горле опять пересохло, и щеки вспыхнули жаром. — Предложение все еще в силе?       Не успел он договорить, как последняя капля скатилась по горлышку, яркая, как жемчужина, на секунду удерживаясь перед тем, как упасть в горло Архонта. — Конечно же.       В невероятных глазах кружились огни озорства. Кадзуха не переставал в них смотреть, даже когда Архонт припал к его губам и, вероломно воспользовавшись растерянностью, проник языком глубже.       До чего же удивительно, что вкус в точности повторял запах: одуванчики и разносящий их семена ветерок.       Смелости и дерзости было не отнимать в действиях Архонта. Кадзуха не был способен сопротивляться, его словно парализовала божественная близость, прикосновения к ней. Дух затрепетал, выбив силы, сделав его безвольным, преклоненным Архонту, даровавшему анемо стихию. Руководимый, он робко отвечал на жаркие пьяные поцелуи. Вменял языку, изучающему его, сплетающемуся и скользящему также легко и беспрепятственно, как ветерок шелестел листву деревьев, обхаживал травинки луга, подхватывал спадающие лепестки. Уже заранее Архонт знал, как подразнивать, как заставить Кадзуху прильнуть ближе, запутаться в мягких волосах, пропуская их сквозь пальцы, и не обращать внимание на глухой стук упавшей бутылки и гул празднующей команды.       Страх быть застигнутыми, подпустить к себе кого-то ближе не просто растворялся дымом, его задул мощный порыв.       Кадзуха стеснялся развязности и откровенности их поцелуев, сопровождающихся пошлыми причмокиванием. Когда ему предоставляли такой подарок безмятежной страсти? Он не вспомнит, и это не нужно. Он распалялся жаром, втянутый в ураган потаенных желаний. — Позволишь мне оживить твои воспоминания? — спросил Архонт вкрадчиво, притворно невинно и с уверенностью крадущегося хищника, готового вот-вот сделать решающий прыжок.       Мышцы пресса напряглись от прикосновения холодных пальчиков под одеждой. Дух перехватил от раскаленности, возникшей между ними. Казалось, сейчас их окружит пар. Чужие руки скользили по телу, уже взмокшему от пота, несмотря на прохладу вечера; прикосновения, будто по нему водят перышком — щекотно и приятно, что хочется ощутить эту мягкость сильнее, ближе. Вжать в себя и утопится в ней.       Кадзуха не дал явного согласия, но оно и не было нужно. Он обратно тянулся к божественным губам, все еще сохраняющими вкус мондштатского вина. Неописуемо вкусного и притягательного. Зря он отказался в первый раз. И бог хотел покарать его: убежал от ласк, убрал поглаживающую щеку руку, которую Кадзухе хотелось прижать, чтобы она никогда не исчезала.       Наказывал, больше не касаясь кожи, что уже истлела и болела без благоговейных рук Архонта. Нет, теперь он вновь давал почувствовать свое тепло свозь слои одежды, поглаживая возбужденный член с хитрой усмешкой, которая отчетливее была в глубине бури глаз, чем на красных устах.       Ожидающий продолжения Кадзуха — готовый молить если все вот так закончится — наблюдал за действиями посетившего (не покинувшего его) бога, как если бы, прячась, пережидал непогоду. Терпеливо, повинуясь малейшим капризам. Он облизал пересохшие губы и сильнее вцепился в бортик корабля, где оба сидели. При неосторожности остудится будет до крайности просто.       С тяжелым вздохом, выбившим весь воздух из легких, Кадзуха облокотился на плечо Архонта. Запах пьянил, но дышать полностью и глубоко было невозможно, только краткие, рваные глотки воздуха от мягких, плавных прикосновений к фаллосу. Руки изучали его, свой новый инструмент, на котором можно сыграть прекрасную песню — стоны Кадзухи были тому подтверждением. Как по струне лиры, пальцы скользили от заостренного кончика по всей длине и до мошонки, массируя; изучали с каждой из сторон, чтобы познать его полностью. Находили места, что делали игру мелодичней и ярче.       Наслаждение с каждой минутой, каждым движением накатывало, делало бессильным и захватывало разум. Во всем море не хватило бы воздуха, которым мог бы Кадзуха насытится, не хватало воды, что могла бы сейчас остудить огонь тела. Тряпичная кукла с обостренными чувствами.       Архонт не воспользовался беспомощностью — он продолжал оставлять поцелуи, мягкие, пленительные. Будто Кадзуха еще был способен что-то делать. Без властности и высокомерия Архонт направлял: взял его руку в свою и прислонил к своему телу. Пришлось в неверии привстать и задать немой вопрос, когда, проскользив по торсу, они остановились на тазе, шортах с натянутой хлопковой тканью.       Кадзуха сглотнул. Юношеский восторг пробудился от дозволенной сокровенности, от возможности доставить такое же удовольствие в ответ. Появились силы, кроме как терпеть сладкую муку.       Тонкий, практически без венок или бугорков, идеальный по всей длине. Кадзухе член казался совершенным, и он обхватил его двумя руками, желая быть настолько же искусным в игре, как и Архонт. Также ласкал, не упуская ни миллиметра, также стимулировал, также пытался отследить за реакций даже сквозь пелену. Последнее давалось особенно сложно — Архонту нравилось, как снова и снова срывается дыхание партнера, когда, оттягивая крайнюю плоть, играл с головкой, надавливая и кружа в ладони.       Однако Кадзуха был самураем, он мог сосредоточится, когда необходимо, и потому отплачивал тем же. — Грубее. Хочу почувствовать тебя, — слова сопровождались прикусыванием и посасыванием мочки уха.       Кадзуха вспыхнул смущением сильнее. Одной рукой оглаживая Архонта под одеждой, зажимая вставшие соски, другую на божественном фаллосе не без опаски сомкнул покрепче и исполнял просимое. В благодарность он слышал такое же учащенное дыхание, полного упоения мычание и стоны.       В беспамятстве наслаждения Архонт схватил Кадзуху, резким толчком подтянул к себе. Тот, полулежащий и еле удерживающийся на бортике, и осознать ничего не успел, только почувствовал, как его член соприкасается с чужим и трется об него, задевая самые чувствительные окончания, что парализовали тело ядом эйфории. Архонт быстро и неустанно водил рукой, изгибаясь в спине и толкаясь бедрами, что заставляло сгорать и стонать сильнее. Само зрелище прилегающих друг к другу членов, таких близких, накаляло страсть и выжигало все лишние мысли и чувства, сосредотачивая и одновременно заставляя теряться в экстазе.       Чаша переполнялась от штурмующих чувств. Архонт и человек игнорировали окружающий их мир, близкую опасность в виде неутихающей команды. Склонившись, они целовались и лакали друг друга, стремясь доставить как можно больше удовольствия. Помогали и подсказывали, как делают старые друзья.