Комедия масок

— Капитано, а, Капитано, — вновь заладил Тарталья с обворожительной улыбкой, — давай сразимся? Капитано лишь тяжело выдохнул — закрывающий лицо шлем отозвался гулким шершавым эхо — и поднял две пары глаз к потолку, молчаливо моля Царицу о покое. С тех пор, как этот нахальный щенок увидел силу второго предвестника в спарринге с новобранцами, тот не прекращал ходить за капитаном хвостиком, словно жучка, и вымаливать сразиться уже с ним. Без устали осаждая предмет своего обожания просьбами и уговорами, словно старую крепость, и ломая зубы об его безмерное терпение, Тарталья, похоже, надеялся взять предвестника измором, потому что тщетные ультиматумы уже были, равно как и… Желание взять Капитано на слабо, оказавшееся предсказуемо провальным, потому что второму предвестнику давно уже было не пять лет. Идея подкупа, разбившаяся о факт того, что Панталоне не собирался спонсировать избиение Тартальи. И, наконец, попытка первым напасть на Капитано, закончившаяся тем, что тот схватил парня за шкирку, как котёнка, и силой выволок его из своих покоев. — Ты не переживёшь спарринг со мной, — вновь и вновь снисходительно повторял предвестник, неизменно распаляя Аякса ещё сильнее — до того, что мускусный запах его возбуждения безошибочно угадывался звериным чутьём Капитано, наркотической амброзией заполняя его лёгкие. Тогда его звериная половина сладко нашептывала, что паренёк, в общем-то, неплох собой, да и сам давно напрашивается лечь под него — так почему бы и нет? Капитано подавлял эту звериную половину так же, как и скрывал своё лицо в тени шлема. А Тарталья всё чаще заглядывал в засасывающую бездонную черноту за шлемом, будто пытаясь разглядеть там капитана — или того, что от него останется, если он даст волю звериным инстинктам, требующим избить до кровавой каши эту мелкую шавку, смеющую скалиться на него, или хотя бы властно прижать его к земле и вытрахать до полусмерти, указав ему на его место — места подстилки у ног и чехла для члена. Аякс был согласен на что угодно из этого. — Что ты скрываешь за шлемом? — спросил однажды у капитана Тарталья. — То, из-за чего ты ещё долго будешь заикаться. Стоит ли говорить, что после этого несносный мальчишка кровь из носу хотел узнать, каков капитан будет без своей привычной железной маски — метафорической и буквальной, — вьюном вертясь вокруг предвестника в попытке заглянуть сквозь непроглядную темноту и увидеть там — что? Тарталья не имел ни малейшего понятия, но очень много об этом фантазировал — а капитан мог лишь вновь и вновь перехватывать голодный взгляд блестящих от похоти глаз, направленный в его сторону, и едва слышным гортанным рычанием тщетно пытаться отогнать зазнавшуюся шавку от себя, пока не стало слишком поздно. Шавка намёков не понимала, и терпение предвестника подходило к концу. И наконец Капитано поддался. — Ты меня достал, — ощерившись, медленно прорычал он, волоча за шкирку счастливого Тарталью на арену. Капитан не собирался забивать его до смерти — просто хотел преподать урок и припугнуть немного, чтоб щенок наконец перестал следовать за ним повсюду по пятам, преданно и вожделенно заглядывая в глаза за тенью шлема. Бросив Аякса, словно тряпичную куклу, на середину арены, Капитано навис над ним непоколебимой горой мышц и мускул — и лежащий на полу Тарталья, заметив накрывшую его огромную тень, обернулся, поднял взгляд высоко вверх и восхищённо улыбнулся. Мускусный запах стал ещё острее, заставив капитана поморщиться и пнуть тело мальчишки, вот-вот готового развести ноги перед ним и отвести хвост в сторону — если бы он ещё был. Таких, как он, Капитано терпеть не мог. Таких всегда хотелось прижать за холку мордой в пол, чтобы после с отвращением наблюдать, как они рады хоть этим крохам внимания от предмета обожания — ровно до тех пор, пока железная хватка на шее не станет мёртвой, и витающее невидимым сладким облаком возбуждение не исчезнет под резким и острым запахом страха, щекочущим ноздри и возбуждающим пуще широко разведённых ног и сжимающейся в нетерпении дырки. Когда последние крохи обожания в глазах потонут под беспросветным ужасом, а тело сожмётся и закоченеет от сковавшего мышцы страха — вот тогда-то можно пристроиться сзади под тихие всхлипы и мольбы о пощаде. Тарталья испуганным не выглядел — но это легко было исправить. Ловко вскочив на ноги, он с дерзкой ухмылкой выхватил свой лук; капитан же даже не думал о том, чтобы достать из ножен свой клеймор — будет ещё лезвие тупить об эту шавку. Это была не битва — это был урок. Капитано бился даже не до первой крови — до первой искры страха в голубых глазах и поджатого в поражении хвоста; по-настоящему наказывать мальчишку предвестник не собирался — будет с него, он ещё Царице живой и здоровый нужен. Помяв его немного на поле боя, капитан наконец смилостивился над взъерошенным тяжело дышащим парнем, всё чаще пропускающим его удары, и силой выдернул из его рук лук, тут же перехватив одной рукой хрупкие запястья и заломив их над головой Тартальи, не давая водным клинкам материализоваться в его руках. Насильно поставленный на колени перед победителем — как было принято по гладиаторским обычаям, — Аякс прикрыл глаза и безвольно опустил голову, пытаясь отдышаться; довольный видом помятого мальчишки, Капитано бесцеремонно схватил его за подбородок и резко запрокинул голову, заставив парня зажмуриться от боли, прежде чем открыть глаза — глаза, полные не ожидаемым страхом, а дикой похотью, впившиеся цепким взглядом в темноту за прорезью шлема. Предвестник опустил взгляд чуть ниже и тихо выругался, с отвращением отдёрнув пальцы от лица ухмыляющегося Аякса; теперь понятно, почему он так быстро выдохся: тяжело, наверное, сражаться с такой эрекцией в штанах. Похоже, припугнуть мальчишку не получилось — тот только ещё сильнее возбудился после драки. В ответ на это Тарталья плавно подался вперёд, насколько ему позволяла хватка на запястьях, и прижался щекой к паху капитана, ластясь к нему, словно течная кошка. Предвестник опешил на мгновение от наглости этого щенка, а щенок хитро ухмыльнулся ему, почувствовав, как медленно набухает эрекцией исполинских размеров член, и безошибочно прижался губами через ткань штанов к головке — на что тут же получил удар коленом по челюсти, дёрнувшись от боли в чужой хватке. Второй удар выбил весь воздух в лёгких, отдавшись громким хрустом в рёбрах и отпечатавшимся на груди следом подошвы, когда капитан с силой пнул от себя Аякса, тряпичной куклой отлетевшего к стене. Медленно подойдя к контуженному предвестнику, Капитано легко поднял безвольное тело за рыжие волосы и ударил несколько раз головой о стену — легонько, всего лишь до хруста в черепе, а не до расходящихся паутиной трещин на бетоне. Запах крови резкой горечью ворвался в лёгкие жадно раздувающего ноздри капитана; кровь заполнила рот и вытекала через безвольно приоткрытые губы, кровь пачкала рыжие волосы и стекала вниз по лицу толстыми ручьями, заставляя один голубой глаз болезненно щуриться и подавляя витающий в воздухе сладкий запах возбуждения металлической горечью. Капитано сыто улыбнулся, и кончик его языка по-змеиному выстрелил из игольчатого ряда бритвенно-острых зубов, будто слизывая чужую боль из воздуха: вот теперь-то шавка знает своё место. А щенок продолжал дерзко ухмыляться. Капитано удивлённо вскинул брови, моргнув несколько раз, но ему не померещилось: Аякс и вправду ухмылялся окровавленным ртом, довольно сощурив единственный открытый глаз. Предвестник глубоко вдохнул, пытаясь пробиться через металлический запах крови вперемешку с мускусным возбуждением, но так и не сумел отыскать ни капли его страха — ни капли сладкого, щекочущего ноздри страха вместе с поджатыми ушами и хвостом. Утробно зарычав и сощурив две пары глаз, капитан ещё раз приложил Тарталью головой об стену, тут же пошедшую трещинами на бетоне, и презрительно отбросил от себя контуженное тело, мешком упавшее у его ног; подошва ботинка тяжело опустилась на горло Аякса, заставив его запрокинуть голову в попытке сделать вдох — чтобы после с пошлой улыбкой выдохнуть: — Сильнее. Прищурив глаза, предвестник с силой надавил на горло, полностью перекрыв кислород и едва не расквасив горло в кровавую кашицу — но вместо того, чтобы наконец испугаться за свою шкуру, Тарталья тихо застонал и рвано дёрнул бёдрами, толкаясь ими в воздух и кончая себе в штаны. Издав длинный звериный рык, Капитано бешено оскалился, чувствуя, как глаза застилает красная пелена; да этот щенок издевается над ним! А Тарталья продолжал нагло ухмыляться, когда предвестник пышущей яростью горой навис над его теряющим сознание телом. Это была не битва — это было избиение. Стоило отдать Аяксу честь: терпел он нескончаемые удары, порезы и пинки стоически молча, не позволяя ни единому звуку вырваться из глотки через крепко стиснутые от боли зубы — чем только лишь сильнее злил капитана, силой пытающегося выбить из Тартальи жалкий скулёж и мольбу о пощаде. В какой-то момент Аякс перестал пытаться свернуться в клубок и закрыть руками голову, бездыханно распластавшись на полу, и лишь тогда Капитано, тяжело дыша, с трудом заставил себя перестать терзать мёртвое тело. Последний раз прерывисто выдохнув, предвестник вновь тяжело навис над Аяксом, пытаясь унять быстро бьющееся в груди сердце и коря себя за то, что потерял над собой контроль: Педролино точно накажет его за то, что по его вине погиб предвестник, и теперь фатуйцам придётся искать нового. Глубоко погрузившись в свои мысли, Капитано рассеянно глядел на синеющие синяки по всему телу Тартальи, на изодранную в клочья одежду, на глубокие порезы от когтей, из которых медленно вытекала кровь — и на вновь вставший член, истекающий смазкой. Поперхнувшись воздухом, предвестник поднял взгляд на лицо Аякса, хитро щурящееся единственным видящим глазом; наконец сумев привлечь внимание Капитано, он невнятно пробулькал окровавленным ртом, выплёвывая на пол кровь: — В бездне было хуже. Капитано медленно сощурился и вновь оскалился, чувствуя, как его начинает потряхивать от ярости, а так и не унявшееся сердце в груди ещё сильнее ускоряет ритм: этот щенок, это мерзкое неубиваемое наследие бездны и вправду попросту издевался над ним всё это время! Вылезшему из недр бездны и смерть отныне будет нипочём — а от избиений он может разве только кончить, прося больше и сильнее. Капитано чувствовал себя оскорбленным. Аякс скосил взгляд куда-то вниз и медленно растянул губы в широкой ухмылке; с трудом заставив свою руку двигаться, он положил её на крепко стоящий член капитана, огромным бугром выпирающий из штанов, невесомо проводя пальцами по всей длине ствола. Это было больное, лихорадочное возбуждение, вызванное не тягучим ароматом смазки и спермы, не металлическим блеском крови, а отсутствием страха, который можно было разглядеть в дрожащих зрачках широко распахнутых глаз, слизывать с мокрых дорожек слёз и чувствовать через конвульсивно сжавшиеся вокруг члена внутренние стенки — и бессильным желанием во что бы то ни стало вызвать его у поломанного бездной мальчишки. А мальчишка, ухмыляясь, привычно глядел исподлобья прямо в засасывающую черноту за шлемом, будто прося доломать его ещё сильнее — или смеясь оттого, что у капитана всё равно не получится это сделать. Тяжело приподнявшись на локтях, Тарталья с трудом подполз ближе к паху предвестника, игнорируя тупую боль по всему телу и острую — в рёбрах; Капитано, возбуждаясь до дрожи в хребте, недвижимо глядел на то, как избитый до полусмерти Аякс на последнем издыхании тратит свои оставшиеся силы на то, чтобы дрожащими пальцами расстегнуть ремень и припустить его штаны, не пытаясь ни помочь ему, ни остановить. Наконец справившись с ремнём, Тарталья бессильно уронил руку на пол и опустил голову, тяжело дыша и крепко жмурясь, лишь чтобы мир перед глазами перестал кружиться и двоиться; регенерация залечивала его тело медленнее, чем ему хотелось бы. Аякс поневоле задержал дыхание, почувствовав пальцы на своём подбородке, запрокидывающие его голову, и послушно открыл рот, когда головка чужого члена требовательно мазнула по губам. Полуприкрытые голубые глаза резко распахнулись, когда когтистая рука сгребла рыжие волосы в горсть, а огромный перевитый венами член резко толкнулся в горячее горло, вырвав из него булькающий хрип; капитан про себя пошутил о «вместительном мальчике», сумевшем без подготовки заглотить ствол на половину длины — обычно рот у людей рвался ещё на первой трети. Наконец дорвавшись до члена второго предвестника, возбудившийся до предела от одной лишь близости к предмету своего обожания Аякс готов был проклинать медленную регенерацию, из-за которой до сих пор был готов в любой момент свалиться в обморок: дрожащие, сплошь покрытые синяками и сломанные в нескольких местах руки резко просели в локтях, неспособные больше держать на себе вес изувеченного тела, и Тарталья мешком свалился бы к ногам предвестника, если бы когтистая рука не сжимала в железной хватке его растрёпанные волосы, до боли запрокидывая голову. Безвольно повиснувший в чужой хватке, с членом во рту и болью в едва ли не сдираемом с черепа скальпе Аякс потерял сознание от слабости — чтобы через несколько мгновений вновь прийти себя после очередного резкого толчка в горло, всё так же чувствуя боль в едва ли не выдираемых горстями волосах, нечеловеческую шершавость покрытого наростами члена и горечь смазки, вытекаемой из заострённой головки. А Капитано насиловал чужой рот и упивался тихими, задушенными хрипами вместе с блестящими в уголках голубых глаз слезами; исполинский член вошёл уже на две трети, заставив уголки рта трескаться и кровоточить. Даже сейчас живучий мальчишка не переставал его удивлять: немного придя в себя, он вновь тяжело приподнялся на дрожащих локтях и, зажмурившись от усердия, попытался сам глубже насадиться головой на член, лишь бы доставить предвестнику больше удовольствия. Капитан считал, что заставить его кончить могут только истеричные всхлипы от ужаса и конвульсивно сжимающаяся в страхе вокруг члена дырка — но избитый полумёртвый Тарталья, старательно заглатывающий длинный толстый ствол до тошнотворного предела и разорванного рта, тоже прекрасно с этим справился. В последний раз рвано толкнувшись в горячее горло, Капитано залил чужую глотку белыми нитями спермы, заставляя Аякса проглотить всё до последнего комка. Издав удовлетворённый рык, предвестник ослабил хватку на рыжих волосах, позволяя Тарталье наконец выпустить член изо рта и безвольно упасть к его ногам, кашляя и пытаясь выровнять дыхание. Довольно прищурившись, капитан глядел, как избитое кровоточащее тело у его ног лихорадочно дрожит, пытаясь прийти в себя после надругательства, и чувствовал, как вновь наливается кровью опавший было член. Аякс тяжело запрокинул безвольно упавшую голову и поднял размытый взгляд на предвестника, безошибочно глядя прямо в его глаза, скрытые за тенью шлема. Капитан сыто заурчал, довольный своей работой: дорожки слёз, крови и спермы прочертили лицо мальчишки, собираясь на подбородке; голубая радужка выглядела особенно ярко на фоне краснеющих от слёз белков, а кровоточащий рот до сих пор был бессильно приоткрыт, будто готовясь в любой момент вновь обхватить потрескавшимися губами и заглотить чужой член — до тошноты и слёз. Полностью завладев вниманием предвестника, Тарталья, не моргая, медленно растянул губы в кривой ухмылке — и так же медленно облизнулся. Капитано уже не злился; Капитано будто только ждал этого, рывком переворачивая безвольное тело на спину и устраиваясь между разведённых ног. Аякс задрожал и выгнулся всем телом в предвкушении, ещё шире разводя ноги и хватая дрожащей рукой крепко стоящий член — уже свой, блестящий от смазки и пульсирующий переплетеньем вен. Интересно, сколько раз он кончил, пока предвестник насиловал его в рот? Интересно, надрачивал ли он себе, задыхаясь от литров чужой спермы и проглатывая каждую каплю? Капитан крепко сжал чужое запястье и отвёл руку в сторону, заставив Тарталью недовольно выдохнуть и оторваться от ласкания члена — чтобы в следующую секунду поперхнуться воздухом, когда длинный чёрный язык, выстрельнувший из извечной тени шлема, медленно прошёлся кончиком по пульсирующей плоти. Ловкий подвижный язык то сжимал в кольцо головку, слизывая выступащие капли смазки, то обвивался вокруг дрожащего члена, медленно надрачивая его, то опускался ниже, невесомо касаясь яиц, чтобы после вновь подняться к истекающей смазкой головке, облизнув кончиком ствол сверху донизу. Это была не ласка — это было издевательство: покрасневший донельзя Тарталья метался под предвестником, словно в лихорадке, и толкался бёдрами в воздух, прося большего — но Капитано продолжал нарочисто-медленно вылизывать истекающий смазкой член; с его-то широкой зубастой пастью всё равно не сделаешь минет — лишь член откусишь. Капитан, пьянея от стонов, вкусов и запахов, продолжал издеваться над Аяксом, играясь языком с его плотью: неспособный вызвать у него ни капли страха, предвестник хотел хотя бы посмаковать его унижение, когда юркий язык внезапно оторвётся от его члена за секунды до оргазма, заставив потерявшегося в наслаждении мальчишку молить о большем — но даже тут Тарталья испортил его планы: он продержался всего каких-то полминуты, прежде чем с громким стоном выгнулся до боли в сломанных рёбрах и излился себе на живот; похоже, исполнение всех его жарких фантазий со вторым предвестником не оставило и шанса его выдержке. Капитано думал, что Аякс тут же кончит во второй раз, когда кончик чёрного языка ловко слизал капли спермы на головке, заставив мальчишку застонать слаще прежнего. Предвестник тяжело навис над Тартальей, и тот вздрогнул от предвкушения, когда почувствовал прикосновение жаркой головки к подрагивающему в нетерпении кольцу мышц. Не церемонясь, Капитано одним резким рывком сразу вошёл наполовину, упиваясь задушенным вскриком и выступившими на голубых глазах слезами; после второго рывка ему пришлось силой властно удерживать всхлипывающего Тарталью на месте, с тихим урчанием слизывая длинным языком новые дорожки слёз и чувствуя, как приятно сжимают член внутренние стенки, потрескавшиеся и кровоточащие от принятия внутрь всей длины такого монстра. Капитано дважды дёрнул бёдрами в стороны, словно пытаясь ещё сильнее расширить проход под себя, и Тарталья вновь крупно вздрогнул в крепкой хватке, зажмурившись от боли. Предвестник ожидал, что ещё секунда — и мальчишка начнёт униженно вымаливать пощады, но Аякс, с силой сцепив зубы, молчал, сжавшись всем телом и часто и мелко дыша. До сладкой боли сжимавшие ствол внутренние стенки понемногу расслаблялись, позволяя тому свободнее двигаться внутри; не дожидаясь, пока капитан начнёт двигаться первым, Тарталья медленно приподнялся на локтях, бросил размытый от слёз взгляд на свой подрагивающий живот, в который изнутри упирался головкой член, и сам на пробу с трудом приподнял бёдра, в следующую секунду с болезненным шипением и пошлым шлепком вновь насаживаясь до упора. Выработав медленный и рваный ритм, Аякс двигался на члене предвестника, очевидно не получая никакого удовольствия — но продолжая с вырывающимися из глотки всхлипами двигаться всё быстрее; заворожённо вдыхающий запах чужой боли капитан поначалу не мог понять, почему мальчишка мучает себя — в конце-концов, для этого был сам Капитано, — но ответ пришёл сам собой, когда предвестник поймал короткий преданный взгляд Тартальи, скривившегося и до крови закусившего губу от усердия, прежде чем тот снова крепко зажмурился, сдерживая слёзы: мальчишка просто хотел его впечатлить. Капитан тихо выдохнул, покачав головой: ладно уж, за свои старания щенок заслужил небольшую награду. Большие когтистые руки перехватили бёдра Аякса и, поглаживая израненную ранами кожу большими пальцами, задали более медленный и щадящий ритм, позволяя парню наконец привыкнуть к размеру. Длинный чёрный язык прошёлся от паха до ключиц, слизывая капли крови, блестящий в полутьме пот и белые нити спермы, чтобы после самым кончиком пройтись по крепко сомкнутым губам, ожидая, пока они приоткроются и можно будет скользнуть внутрь и обвить кольцами чужой язык. Одна из когтистых рук, в последний раз сжав бедро, опустилась на крепко стоящий член, всё быстрее надрачивая его, пока язык длинным чёрным щупальцем уже вовсю трахал Тарталью в рот. Податливо расслабившись под ласками, мальчишка громко стонал, прикрыв глаза уже от удовольствия, и извивался ужом под капитаном — но уже не для того, чтобы выскользнуть из-под чужого тела, а чтобы стать к нему ещё ближе. Капитано сам не заметил, как в какой-то момент вцепившиеся в его плечи дрожащие руки опустились на шлем и настойчиво потянули его вверх, но не стал этому противиться; если щенок перепугается до смерти, то это не будет на его, Капитано, совести — он ведь предупреждал. Но Тарталья не испугался ни скалящихся ровным рядом тонких игольчатых клыков, занимающих две трети лица, ни две пары звериных глаз с ниточкой вертикального зрачка, ни шершавой серой кожи, покрытой редкими чешуйками. Пьяно прикрыв блестящие похотью глаза, Аякс обхватил руками морду предвестника и прижался губами прямо к смертельно острым клыкам, через которые тут же прострельнул в чужой рот длинный язык в извращённом подобии поцелуя — отчего мальчишка в ответ лишь слаще застонал, выгнулся дугой и вновь кончил себе на живот, в последний раз толкнувшись в чужую руку. После такого даже Капитано надолго не хватило: постепенно ускоряя ритм, он всё быстрее вбивался в расслабленное податливое тело, пока Тарталья отвечал ему слабыми стонами, сыто улыбаясь и нежась в послеоргазменной неге. С рваным тихим рычанием предвестник кончил, конвульсивно продолжая пытаться протолкнуться глубже в нутро с каждой выстрелившей из члена струёй семени — и думая о том, что оставить этого щенка себе будет, в общем-то, неплохой идеей.