Комедия масок

— Прелестно, прелестно! — с безумной улыбкой проворковал Дотторе, делая скальпелем первый надрез. Скарамуш, распятый на операционном столе, словно ночной мотылёк на выставочной доске, лишь коротко вздрогнул, почувствовав холод скальпеля между ключиц. Лезвие плавно вошло в искусственную плоть и медленно двинулось вниз, вдоль груди к животу, оставляя за собой тонкую красную полоску вспоротой кожи, едва сочащуюся кровью — красной, горячей, почти такой же, как у настоящих людей. Скарамуш скривился и слабо дёрнулся на столе, когда после холода скальпеля почувствовал жар горячего языка, слизывающего капли выступившей крови. Пройдясь языком снизу вверх по аккуратному надрезу, Дотторе слабо прикусил тонкую фарфоровую кожу на ключицах и улыбнулся, услышав недовольное шипение в ответ. Сказитель недовольно покосился вниз, на припавшего к его груди доктора, и грубо выплюнул: — Ты меня сожрать пытаешься? — Всего лишь пробую на вкус, — пожал плечами Дотторе, беря в руки новый инструмент. Игольчатое остриё несколько раз осторожно прошлось по тонкой ровной полоске вспоротой кожи, с каждым разом всё сильнее углубляя надрез — а Скарамуш скучающе разглядывал потолок лаборатории, размышляя о том, что проще и быстрее было бы попросту разрубить кукольное тело одним ударом катаны, чем терпеливо дожидаться, пока Дотторе наконец своими ножичками вскроет его грудь. Острые тонкие лезвия орудовали в груди скитальца почти по-хозяйски, знакомыми плавными движениями рассекая его искусственную плоть, будто подтаявшее масло, и Скарамуш прикрыл глаза, чувствуя, как кожа покрывается мурашками от холода скальпелей — неприятно, но сносно. И совсем не больно. — Глубже режь. Дотторе — взъерошенный, затихший, отчего-то раскрасневшийся, как маков цвет — вздрогнул от неожиданности и поднял короткий взгляд на сказителя, совсем забыв, что его пациент был в сознании. Скарамуш лишь недовольно выдохнул, глядя в дико блестящие голубые глаза — опускать взгляд ниже нет нужды, и без того не было сомнений, что в штанах под халатом у доктора уже давно всё стоит и топорщится. — Не мешай доктору, — смазанно махнул рукой со скальпелем Дотторе, будто отгоняя от кукольного тела мух, и вновь потянулся к столику с инструментами. Медленно вертя в тонких длинных пальцах очередной скальпель, доктор мутными от похоти глазами разглядывал глубокий разрез на кукольной груди; невесомо проведя свободной рукой по расходящейся в стороны коже с мясом, он тут же нырнул этой рукой куда-то вниз, и Скарамуш закатил глаза, услышав шорох ткани штанов и тяжёлое прерывистое дыхание. — Не трудно одной рукой меня резать, а второй — дрочить? — Не трудно, — выдохнул сквозь зубы Дотторе, и впрямь приставив слегка дрожащее лезвие к груди сказителя. — Не обкончайся там раньше времени. — Постараюсь. Кинув последний презрительный взгляд на раскрасневшегося доктора, Скарамуш вновь прикрыл глаза, пытаясь игнорировать нависшего над ним Дотторе и его тяжёлое горячее дыхание, отдающееся мурашками на коже и приятной тяжестью в пахе. Острое лезвие, сжатое в дрожащих пальцах, неаккуратным мазком прошлось по кровоточащему разрезу, и доктор, скривившись и прерывисто выдохнув, покрепче сжал скальпель в руке, слегка переставил операционную лампу и ещё ниже нагнулся над сказителем, заставив его вздрогнуть от щекочущих кожу голубых прядей, самыми кончиками изредка проходящимися по груди. Дотторе нахмурился и легко шлёпнул Скарамуша по бедру, молчаливо приказав ему перестать дёргаться под лезвием — а Скарамуш лишь фыркнул в ответ, борясь с желанием выхватить лезвие из тонких подрагивающих пальцев в белых перчатках и самому одним широким взмахом руки вспороть себе грудь до самых рёбер, чтобы почувствовать хоть что-то, помимо слабой щекотки, щипающего холода скальпеля и мурашек на коже. Хотелось поскорее почувствовать боль в этом кукольном теле. Эи хорошо постаралась, создавая куклу под себя: сильное и несокрушимое тело воина, не способного чувствовать боль — и чувствовать в принципе — было достойным вместилищем для её сердца. Кто же знал, что это прекрасное тело займёт сознание самой слабой из дочерей архонта, неспособной по достоинству оценить всю его красоту и мощь — да так и застрянет там навеки? Кто же знал, что она — он — так возненавидит жить в этом холодном, бесчувственном теле? Скарамуш буквально был бессмертным: любая рана заживала на нём как на собаке, и даже самое тяжёлое ранение, от которого любой живой человек давно отдал бы душу архонтам, заставляло его лишь недовольно поморщиться. Такая мертвецкая бесчувственность поначалу пугала — до слёз и истерических всхлипов; это было неправильно, это отвращало до тошноты в теле, которое не может испытывать тошноту — что пугало ещё сильнее, теперь уже до попыток испортить и осквернить творение матери, чтобы почувствовать хоть что-то. Скарамуш ненавидел этот несокрушимый сосуд — и совершенно не понимал, почему Дотторе им восхищался. Дотторе восхищался идеальным кукольным телом не как влюблённый в его красоту воздыхатель, не как завидующий вечному хрустальному великолепию урод, скрывающий изувеченное лицо за маской, и даже не как похотливый извращенец, любящий молоденьких мальчиков — а сугубо как инженер и учёный, восторгающийся искусной работой такого же мастера, как и он сам. Однажды Скарамуш случайно увидел доктора за работой — нависший пугающей тенью над очередным клоном тёмный силуэт, внимательный цепкий взгляд и копающиеся во внутренностях руки по локоть в крови, стиснутые в напряжении острые зубы и кончики голубых прядей, щекочущие внутренности клона — и понял, что хочет так же. Чтобы его точно так же распяли на операционном столе и осквернили это отвратительное, ужасное, мерзкое тело. Когда следующим днём сказитель подошёл к доктору и сказал, что он может делать с кукольным телом всё, что ему заблагорассудится, Дотторе понял это по-своему: предвестник, конечно, распял куклу на операционном столе и осквернил его тело, как тот и хотел — да вот только не скальпелями, а своим членом. Вздрагивая от каждого толчка и тихо шипя сквозь зубы от неприятных, но в общем-то терпимых ощущений, Скарамуш стоически терпел на себе жар чужого тела и старался не смотреть на широкую зубастую ухмылку, пообещав себе, что в следующий раз он будет острожнее со своими желаниями. Когда несколькими днями позже сказитель чуть более подробно объяснил, что он хочет, чтобы доктор сделал с ним, Дотторе лишь плотоядно улыбнулся, молча приглашая его на операционный стол. Дотторе копался в его теле так увлечённо, что впору было пошутить о том, что другие его клоны скоро будут ревновать своего создателя к какой-то кукле; казалось, доктор возбуждался лишь от осознания того, что он посмел коснуться скальпелем совершенного творения архонта. Множественные вскрытия лишь для того, чтобы разглядеть получше внутренности и покопаться в оплетённых мышцами и сосудами органах, несколько успешных модификаций, удаление ненужных рудиментов и, будто вишенкой на торте, пришитый новый, совершенно чуждый этому телу рабочий орган, который Дотторе тут же опробовал, доведя сказителя до его первого оргазма — доктор издевался над творением Эи, как только мог, и наслаждался каждой секундой издевательств. И Скарамуш наслаждался вместе с ним. — И кто тут ещё обкончается? — хохотнул Дотторе, ненадолго оторвавшись от вскрытия грудной клетки, чтобы несколько раз пройтись рукой по налившемуся кровью члену куклы, размазывая по нему вытекающую из головки смазку. Скарамуш рвано выдохнул, удерживая в глотке протяжный стон, и слабо толкнулся в руку довольно ухмыляющегося доктора. Дотторе так и не смог заставить его чувствовать боль — но вот до оргазма научился его доводить просто превосходно. — Потерпи немного, мой хороший, — любовно проворковал доктор с издевательской ухмылкой, заставив сказителя раздражённо оскалиться. Сделав пару последних надрезов скальпелем, Дотторе отложил его в сторону и, обойдя операционный стол, пристроился между разведённых ног куклы, положив свой давно набухший эрекцией член на его пах, совсем вплотную к чужому прилипшему к животу члену. Скарамуш крупно вздрогнул, когда доктор начал плавно потираться о его подрагивающую плоть; были бы его руки свободны от пилы, то он обязательно обхватил бы одной рукой два члена, прижав их ещё ближе друг к другу, и стал бы их быстро надрачивать — и лишь от этих картин в распалённом звенящем возбуждением сознании Скарамуш выгнулся в спине, пытаясь прижаться ближе к чужому паху. — Не дёргайся, — строго приказал Дотторе, и сказитель, снова беспомощно распластавшись на столе, послушно замер, под душащим сознание возбуждением забыв даже привычно поёрничать. Мерные движения пилы по грудине отдались тихим хрустом костей в ушах и слабой вибрацией по всему туловищу, сильнее всего отдающую в закручивающемуся в тугой узел желудке и в подрагивающем члене, пачкающем живот в белесом предэякуляте. Тёмный потолок с ярким пятном операционной лампы мелкими рывками качался вверх-вниз, резонируя с резкими движениями крошащей кости пилы в груди, и сказитель невольно зажмурился, чувствуя, как кружится голова от этих рывков; ослушавшись приказа Дотторе, Скарамуш обнял его ногами вокруг талии, ещё ближе прижимаясь к чужому паху, чтобы найти точку опоры — но тот не возражал: так стало лишь удобнее разрезать кости в кукольном теле. С громким хрустом грудина разломалась пополам, и доктор, широко ухмыльнувшись и отложив пилу в сторону, потёрся членом между ягодиц куклы, сразу пристраиваясь к нетерпеливо сжимающемуся отверстию и даже не думая тратить время на растягивание узкого колечка мышц — знал ведь, что больно кукле всё равно не будет. Плавно толкнувшись внутрь, Дотторе, не церемонясь, сразу вошёл на всю длину, вырвав из чужой глотки громкий стон, и замер, хищно нависнув над сказителем, словно готовясь растерзать свою раненную жертву — а Скарамуш покорно затих под диким взглядом взъерошенного предвестника, нутром чувствуя, что тот в любой момент может одичать окончательно и с первобытным рыком впиться острыми зубами в его глотку, бесконтрольно втрахивая пойманную добычу в стол. Но Дотторе не любил спешить, работая со своими пациентами, и останавливать эксперимент на полпути считал до жути непрофессиональным. Доктор медленно и осторожно развёл в стороны вскрытую грудь, обнажая блестящие под ярким светом лампы пульсирующие внутренности с такой же звеняще пошлой улыбкой, с которой добравшиеся до спальни девицы рыцари опускают шлейки её платья и развязывают корсет. Почувствовав себя по-настоящему голым перед Дотторе, Скарамуш отвёл взгляд в сторону от смущения; мертвенно-бледные щёки куклы налились румянцем, а сердце во вскрытой грудной клетке забилось быстрее, пульсируя перекачиваемой кровью. Впившись заворожённым взглядом в сжимающуюся и разжимающуюся мышцу, доктор медленно и плавно задвигался в чужом теле, подстраиваясь под ритм бьющегося сердца; пальцы в медицинских перчатках невесомо коснулись содрогающихся стенок, ласково оглаживая блестящую кровью поверхность — чтобы после протолкнуться под сердце и потянуть его наверх, вынимая из груди и до предела натягивая оплетающие мышцу кровяные сосуды. Прикрывший веки в сладкой неге Скарамуш резко распахнул глаза и покосился вниз, на трахающего его Дотторе, с победоносной улыбкой сжимающего в руке его сердце. Сказитель нервно сглотнул, чувствуя странную, тянущую боль в груди — терпимую, как и всегда, но доселе ему неведомую, — и лишь крепче обхватил слегка подрагивающими в коленях ногами чужую талию, то ли прося доктора остановиться, то ли давая согласие на продолжение. Дотторе ещё шире ухмыльнулся, почувствовав, как отбивающее тревожный ритм сердце куклы затрепыхалось ещё быстрее в его хватке, и слабо сжал пальцами подрагивающую мышцу, заставив Скарамуша поперхнуться воздухом — чтобы после ослабить хватку и ласково погладить большим пальцем быстро сокращающиеся стенки. Свободная рука в окровавленной перчатке опустилась на член сказителя, сжав его до болезненной дрожи в коленях и всё быстрее надрачивая блестящую смазкой плоть, пока сам доктор продолжал мелкими быстрыми толчками двигаться в его теле в такт такому же быстрому биению мышцы — и Скарамуш готов был в равной степени рассмеяться и кончить от одной лишь картины того, как Дотторе сжимает руками одновременно его пульсирующий член и такое же пульсирующее сердце. Сладкой дрожью по спине чувствуя скорое приближение оргазма, сказитель с трудом приоткрыл закатывающиеся от наслаждения глаза и опустил взгляд на доктора, рассматривающего его сердце со всех сторон с больным, нездоровым восхищением дико блестящих глаз. — Какая великолепная работа, — восхищённо выдохнул Дотторе, снова на пробу сжав то ли чужое сердце, то ли член; Скарамуш, теряясь в захлестнувших его волнах оргазма, уже не мог сказать, что. Выгнув спину и сладко застонав, сказитель крепко зажмурился, чувствуя, как бешено стучит сердце в чужой крепкой хватке, отдаваясь громкой, оглушающей пульсацией в висках. Белые струи семени выстрелили из члена, пачкая живот, вскрытую грудь и сжатую в цепких пальцах мышцу. — И вправду великолепная работа, — хитро прищурившись, растянул губы в довольной улыбке Дотторе, любуясь блестящими в свете лампы каплями спермы на бешено сокращающихся стенках сердца в своих руках — чтобы в следующее мгновение слизать их, заставив Скарамуша поперхнуться очередным стоном.