«Так далеко в океане —
дальше, чем и сказать нельзя,
На заре чего-то самого раннего
меня разбудили твои глаза,
И теперь я маленький призрак —
в мире, где больше никого нет…»
Франц Вертфоллен «Ладак»
Медленно кружась в ярком свете уличных фонарей и разноцветных отблесках мигающих гирлянд, большие и влажные хлопья снега медленно оседают на землю. Они, словно не сдающийся волшебный десант, укрывают все невесомо-толстым одеялом, поднимая и без того праздничное настроение. И вот спешившие куда-то люди зачарованно застывают посреди тротуара и завороженно смотрят на стройный ряд белоснежного хоровода. На обеспокоенных предрождественской суетой лицах против воли расцветают радостные улыбки, а руки непроизвольно тянутся, чтобы поймать кусочек волшебства. Когда на северо-западе старушки Европы они последний раз видели снег? Два или три года назад? А может пять? Неважно. Сегодня зима была не просто очередным сезоном или периодом потерянных перчаток и шарфов — она стала надеждой, что все еще можно изменить. Ведь зима для того и создана белой, чтобы все можно было начать с чистого листа. Сяо Чжань тоже так раньше думал. Но не теперь. Теперь нет. Сейчас ему претит все это чувство общей радости — слишком большой контраст между чужим внешним счастливым ажиотажем и внутренней пустотой, покрывающей все изнутри толстой коркой заиндевевшего осадка равнодушия. Он хочет отгородиться от окружающего мира и привычным движением выуживает из внутреннего кармана светлые капельки наушников, в очередной раз запуская в плейлисте когда-то рандомно найденную «Baby I’m ok». — Символичное название, когда ты совсем не «ok», — невесело хмыкает мужчина и позволяет музыкальному сплину медленно погрузить его в такой необходимый эскапизм. Ловко лавируя между прохожими, он прячет озябшие руки в глубоких карманах дафлкота и утыкается покрасневшим кончиком носа в вязаные складки пушистого красного шарфа, стараясь стать незаметным, практически невидимым. Хотя кого ты обманываешь, Сяо Чжань? Пусть каждый день ты задыхаешься в тисках сдавливающих твою грудь, но улыбаешься так ярко, что у других не возникает сомнений, что ты НЕ в порядке. А каждое утро ты смотришь на себя потухшим взглядом, но упрямо говоришь своему отражению, что все будет хорошо и все наладится, хоть и ни разу НЕ веришь своим словам. Ведь ты так устал жить в постоянном страхе получить очередной нож в спину или выстрел в упор, устал быть сильным и до дрожи в коленях хочешь наоборот, чтобы хоть кто-нибудь обратил внимание, подошел, обнял, спросил как дела или просто выслушал, позволив выплакаться в жилетку. Но ты понимаешь, что так НЕ будет. Никому нет дела до маленького человека, уничтоженного изнутри чужой прихотью. И теперь ты сломанная ненужная старая игрушка, специально забытая бывшим хозяином на обочине жизни… Поставленная на репит песня резко обрывается, а телефон жалобно пищит и с тихим гудком «умирает» до следующего кормления подзарядкой, а в Чжаня на полном ходу врезается нетрезвый прохожий. Чжань недоволен, что так нагло прервали его внутренние размышления, он болезненно потирает ушибленное плечо и, собираясь высказать свое возмущение, поднимает обиженный взгляд… Но все слова застывают в горле, когда на мгновение его глаза встречаются в толпе с другими, до боли знакомыми. И уже нет дела до всеобщей радости или неуклюжего прохожего, покрытое уродливыми шрамами сердце громко ухает и с ужасом падает куда-то вниз, пытаясь скрыться. Оно только склеило свои кровоточащие края и не готово к очередному бою с этим человеком, из которого оно точно не выйдет победителем, и его опять разорвет на сотни маленьких осколков. Хватит с него и вечного напоминания в виде фотографии на прикроватной тумбочке… Чжань приходит в себя, трясет головой, стараясь прогнать наваждение, и вглядывается в толпу уже не замечая никого хотя бы отдаленно похожего на Него. — Тебе показалось, — бормочет он себе под нос. — У тебя теперь совершенно иная жизнь: новая профессия, другое имя, страна. Да что там страна, ты живешь на другом конце света! Он бы просто не смог тебя найти… И Чжань совершенно уверен, что даже и не пытался. От последней мысли глупое сердце сжимается непонятным чувством обиды. Незаметно для себя он приближается к дому и упивается грандиозными планами на долгожданные выходные — под очередное глупое шоу пролежать на диване плотно закутавшейся в плед переваренной пельмешкой, прерываясь от этого важного занятия лишь на еду и сон. Чжань мысленно перебирает запасы продуктов и, смиряясь с необходимостью их восполнить, заходит в ближайший круглосуточный магазин. Стараясь перекричать работающий телевизор, он широко улыбается и громко приветствует пожилого мужчину за прилавком, совмещающего должности владельца и продавца. Хозяин нехотя отрывается от созерцания типичного страшно смешного рождественского фильма про ушастых существ, вспоминать название которого Чжаню совершенно лень, и, увидев, кто его потревожил, улыбается в ответ: — О, Шон, рад снова тебя видеть. Давно ты к нам не заглядывал. — Работа, мистер Мерфи. — Трудоголизм — это конечно похвально, но так может вся жизнь стороной пройти. Чжань, не желая слушать поучения, на это лишь согласно кивает и движется в сторону прилавков. Под кряхтение пожилого мужчины о занятой современной молодежи и монолог одного из персонажей фильма он отбирает необходимые продукты, зачем-то забредая в промышленный отдел. Он уже собирается вернуться к полкам с готовой едой, как замечает затерявшуюся среди коробок мыла и бутылок шампуней упаковку двухстороннего лезвия. — Большинство самоубийств приходится на праздники, когда одни вскрывают подарки, другие вскрывают себе вены… — вещает телевизор. Соблазн купить становится просто непреодолимым, а рука непроизвольно тянется к «избавлению от всех проблем». Воображение подбрасывает красочную картинку. Вот он в маленьком помещении своей ванной комнаты. Из кранов хлещет и смешивается холодная и горячая вода, наполняя ванную. Он стоит рядом у зеркала, сбривает едва заметную щетину, тщательно чистит зубы и приводит в порядок влажные волосы. Вода уже до краев наполнила резервуар, Чжань опускает руку, наблюдая как водная гладь искажает очертания его руки, и водит ею из стороны в сторону, проверяя температуру. Мужчина улыбается — она именно такая как он любит. Сняв с себя остатки одежды и сложив их аккуратной стопочкой на крышке унитаза, он расслабленно опускается в воду и, дав себе несколько мгновений собраться с духом, тянется к ждущему своего часа лезвию. Он делает два надреза вдоль на внутренней стороне предплечья одной руки, совсем неглубоких, просто достаточных чтобы надорвать вены, но не повредить сухожилия. На удивление ему совсем не больно, и он даже испытывает облегчение, когда нашедшая себе путь наружу кровь собирается в багровые струи и капает крупными каплями. Он повторяет те же манипуляции с другой рукой и подрагивающими пальцами аккуратно кладет лезвие обратно на борт, наконец, опускает руки в воду, чтобы позволить ей медленно унести жизнь из тела, а ему воспарить. И вот он уже наблюдает за всем откуда-то со стороны. Любуется как окрашенная в розовый оттенок вода переливается через округлые борта ванной, растекаясь по белому кафелю красивыми лужицами, а легкий пар окутывает лежащее в воде бесчувственное тело. Затапливаемые соседи снизу громко стучат во входную дверь, угрожая выбить, если нерадивый хозяин сию же секунду ее не откроет. А Орешина, зовя хозяина, жалобно мяукая, скребет лапкой, пытаясь проникнуть в помещение запертой комнаты, чтобы отчитать задержавшегося человека… Орешина! Если Сяо Чжаня не станет, кто тогда будет заботиться о его девочке? Он приходит в себя, опуская руку, так и не дотянувшуюся к источнику минутной слабости, и, прихватив несколько пачек с кошачьим кормом, бредет к мистеру Мерфи. — Кого-то ожидают ленивые выходные? — пробивая очередной товар, интересуется пожилой мужчина. — Совершенно верно, — все так же не желая поддерживать разговор, бросает Чжань. — Правильно, безделье в дозированных количествах крайне полезно, — продолжает мужчина. — Не забудь в следующую субботу посетить церемонию зажжения уличного фонаря. — Простите? — Это же твое первое рождество в Ирландии? — продолжает навязывать беседу продавец, складывая покупки в шоппер, и, дождавшись утвердительного кивка, продолжает. — Так вот, у нас рождество начинается на Графтон-стрит. Сходи, будет весело, и ты не пожалеешь. А вот тебе подарок, — мужчина кладет ему в пакет коррекс с сырой морковью и коробку с печеньем, с изображением на упаковке бородатого мужика в зеленой шубе и венком на голове, — положишь ее под елку, чтобы было чем задобрить оленей Даиди, да и его самого. Чжань сухо кивает и, распрощавшись с продавцом, спешит домой. Какой Даиди на Ноллаиг? Какие олени с елкой! Он здесь почти год, а его старые вещи еще не до конца разложены! Злобно пыхтя и перепрыгивая сразу через несколько ступенек, мужчина поднимается на свой этаж, но стоит ему вставить ключ в скважину, как из глубин темной квартиры раздается приветственное мяуканье Орешины, а все его плохое настроение сходит на нет. Он спешно открывает дверь и первым делом тянется к любимице, чешет за ушком, ласково воркуя, интересуется у кошки как прошел ее день. Шелестя пакетами, он движется в сторону кухни и спотыкается о пресловутую коробку с нераспакованными вещами прошлой жизни, больно ударяясь стопой: — Чунь, ты же не видишь в темноте, как Орешина, — бурчит Чжань, смешно прыгая на одной ноге, потирая ушибленную конечность, мысленно давая обещание на этих выходных если не разобрать, то хотя бы убрать коробки с прохода куда-нибудь в сторону мусорных баков. Досыта накормив свою девочку и совершив все вечерние дела, мужчина, вооружившись упаковкой разогретого в микроволновке супа, двинулся в сторону дивана выполнять свой недавний план. Он попутно вспоминает о необходимости зарядить телефон и долго ищет вечно прячущуюся от него зарядку. Вновь воскресший гаджет просигналил оповещением о входящем голосовом, где незримый собеседник просит поменяться с ним сменами и выйти завтра на работу. Поразмыслив пару секунд, Чжань решает, что коробки могут и подождать.🎀 💝 🎀
Как начинается ваше рабочее утро? С чашки кофе? Таблетки аспирина? Или со сбора новостей о том кто, как и с кем провел прошлый вечер? А задумывались ли вы когда-нибудь, с чего начинается рабочий день другого человека? К примеру, повара? И не просто повара, а того, чье юношеское увлечение и хобби стало делом всей жизни, вознёсшим его на неожиданные высоты? И теперь он, никому в прошлом не известный представитель не то «белого воротничка», не то офисного планктона, стал патиссье в одном из лучших ресторанов Дублина, да что там Дублина, целой страны в целом. Сяо Чжань до сих пор помнит тот момент, когда он, только приехавший в этот старинный европейский город и еще толком не решивший, чем будет заниматься дальше, наткнулся на объявление о поиске помощника патиссье и не куда-нибудь, а, с майорскими погонами от Мишлена, в ресторан «Patrick Guilbaud». Он шел на собеседование не ожидая много, но после беседы с приятным и пышным, словно самое сдобное дрожжевое тесто, старичком с совершенно не идущей его характеру фамилией — О’Доэрти, неожиданно, в первую очередь для себя, получил эту работу. А спустя восемь месяцев собеседование на должность помощника кондитера проводил уже он. Чжань всегда приходит на работу первым, наверное, часа за два до основной части поваров. Ему нравится умиротворенное состояние притихшей кухни, еще не наполненной ежедневной суетой прерываемой громкими окриками су-шефа, оглашающего поступившие заказы. Мужчина подходит к своему рабочему месту и, здороваясь, скользя подушечками пальцев проходится по рабочей поверхности, проверяет исправность оборудования и наличие необходимого инвентаря, мимоходом делая указания по заготовкам. Постепенно день сменяется вечером, а кухня наполняется громким смехом, редкими разговорами, разбавленными шипением масла на сковороде и щелчками таймеров. И все эти звуки сдабриваются невероятной какофонией из смешанных запахов готовой еды, делая кухню не просто производственным помещением, а сердцем ресторана. Ротиссёр как обычно ругается с пуассонье — этим двоим всегда найдется повод для спора, Чжаню вообще порой кажется, что они до хрипа могут доказывать друг другу, что небо синее, а солнце встаёт на востоке. Потажэ в очередной раз демонстрирует виртуозность, успевая одновременно нарезать, следить за несколькими булькающими сотейниками и прожаркой необходимых овощей, находя в этом беспрерывном процессе время еще и для шуток — каждый день он по-разному добавляет специи в практически готовые блюда. Сегодня он повернулся к печи спиной и, не глядя, но точно в цель, разбросал букетики гарни по кастрюлям. Чжань же предпочитает размеренную, спокойную, несколько философскую обстановку. Его главный принцип при готовке — десерты не терпят суеты. И вот он, извлекая из духовки партию разноцветных, наряженных в ажурные «юбки» макарун и противень с аккуратно выложенным в пышные кольца безе, принимается доготавливать крема, как слышит свое имя: — Шон, три порции французских гнезд, с клубникой и лаймовым кремом из цветов бузины! — Да, су-шеф! — быстро отвечает он, подтверждая заказ. — Пятиминутная готовность. Патиссье выуживает прямоугольное блюдце с выгнутыми вверх углами, считая эту форму наиболее подходящей для воздушной сладости. Рисует на его поверхности подтопленной плиткой шоколада незатейливую решетку и аккуратно, прямо в центр опускает подсушенную основу из меренги. Он поочередно наполняет каждое кольцо лаймовым кремом с добавлением ликера из сочных ягод и белоснежных соцветий бузины и приступает к своему самому любимому этапу — украшению готового изделия. Вот аккуратные ломтики клубники, слегка перекрывая друг друга, очерчивают десерт по внешнему кругу, добавляя ему такой необходимой яркости, а наверх укладываются несколько цветков светло-фиолетовых фиалки и маргаритки. Патиссье придирчиво осматривает, прокручивая блюдце в руках, и, наконец, отступает, отпуская свое творение в зал. И крайне удивляется, когда спустя двадцать минут его просят выйти к гостям, чтобы принести личные благодарности за столь невообразимо вкусный десерт. Чжань кивает, решая, что раз его вызывают, значит гости явно непростые. Он оставляет поручения помощнику, переодевает верх кителя и, пригладив взъерошенные колпаком волосы, следует за распорядителем зала. Чжань еле поспевает за технично движущимся между снующих официантов метрдотелем. Мужчина в черной ливрее делает это настолько профессионально, что умудряется не только идти на два шага впереди от все время отстающего повара, но еще и мимоходом интересоваться у посетителей все ли им пришлось по вкусу. Они движутся в глубину зала в направлении лучших столиков, за одним из которых расположилась небольшая компания из трех человек. И судя по тому, как вокруг них кружится один из лучших их официантов, а невдалеке маячит сомелье, Чжань подтверждает догадку — эти мужчины явно из числа каких-то важных персон. Повар окидывает гостей быстрым оценивающим взглядом: от них веет властью и деньгами, они нехотя притягивают к себе взгляды своей аурой, а может сверкающими ни одним каратом наручными часами на запястьях левых рук. Двое из компании явно европейцы средних лет, с пробивающимися островками лысин и намечающимися животами, которые уже не в силах скрыть пиджаки дорогих костюмов, и Чжань практически уверен, что видел их в какой-то бизнес-передаче. Третий же сидит спиной, ограничивая доступ к осмотру, но по отсутствию седины и сильному поджарому телу, повар делает вывод, что тот либо самый молодой из этого трио, либо относится к категории метросексуалов. — А вот и наш патиссье, сразивший ваши вкусовые рецепторы, — оповещает об их прибытии метрдотель. — Знакомьтесь, господин Шон Сяо. Чжань в приветствие почтительно низко кланяется: — Рад, что наши десерты пришлись вам по вкусу. — Это было нечто невероятное, — восторженно произносит один из сидящих напротив, — вы окунули меня в воспоминания моего детства, когда я маленьким мальчиком приезжал на летние каникулы к дедушке и бабушке в деревню. — О, да, это было восхитительно, — вторит ему второй, — такой же легкий и воздушный, словно первый поцелуй. В чем же секрет? — Мне как патиссье, крайне лестно слышать, что мое творение встрепенуло такие яркие эмоции и воспоминания. А секрета никакого нет, думаю этот эффект дает ликер из бузины. — Потрясающе, — восклицает первый мужчина, отправляя ложку с пышным десертом в рот. — Вы не только искусный кондитер, но еще и скромный человек. «Гильбо» крайне повезло заполучить вас. — А мне крайне повезло заполучить их, — с мягкой улыбкой парирует Чжань, — у нас взаимовыгодный тандем. — Ибо, а вы ничего не хотите сказать? — обращение к третьему гостю заставляет собравшегося прощаться повара замереть в полупоклоне. — Да-да, сами настояли на этом ресторане и десерте, пожелали лично высказать благодарности патиссье, а теперь молчите, словно партизан на допросе. — Я просто выжидал, когда вы закончите со своими заискиваниями, — мягкий, бархатный тембр низкого голоса окутывает сердце одного несчастного кондитера, заставляя его биться чаще. Гость медленно поворачивается и, смакуя каждое мгновение чужого потрясения, вальяжно откидывается в кресле, растягивает губы в кривой усмешке. — Думаю, вы соврали, мистер Шон Сяо. — Что… — хрипит неестественно побледневший Чжань и, прочистив горло, формулирует предложение полностью. — Что вы хотите этим сказать? — Только то, что сказал, — продолжает визитер, — думаю, вы соврали. Секрет прелести вашего десерта не в ликере, а в таком секретном ингредиенте как любовь. — Боже, Ибо, кто бы мог подумать, что вы такой романтик, — умилительно тянет первый мужчина. — Вы просто еще плохо меня знаете, мистер Браун, — не оборачиваясь к собеседнику, отвечает Ибо. Зато Чжань знает его хорошо, даже слишком хорошо, и если он сейчас же ретируется отсюда, то можно будет сделать вид, что ничего не было, что этот человек ему просто… померещился? Точно галлюцинация уставшего от отсутствия выходных на протяжении последнего месяца мозга. Патиссье тянет подрагивающие губы в улыбке, послушно соглашаясь: — Что ж, вы меня раскрыли, мистер… к сожалению, не знаю вашего имени. А теперь, про… — Уж не думал, что забывчивость посетит вас раньше времени, — обрывает его собеседник, любуясь, как разные оттенки красного успевают проскользнуть на лице повара, — мы же неоднократно виделись с вами в Шанхае. Но на всякий случай напомню — Ван Ибо, — представляется он и вкладывает в безвольную чжаневу конечность свою визитку. От мимолетного прикосновения длинных горячих пальцев к его руке Чжань невольно вздрагивает, а услужливая память подбрасывает несколько другие ситуации, когда эти же пальцы властно касались его тела, но патиссье, поражаясь уровню своей выдержки, притворно охает: — Ах, как я мог забыть вас? — и удовлетворенно отмечает ходячие желваки на чужом лице. — Мистер Ван, рад приветствовать вас в Дублине, — мысленно добавляет, — Надеюсь не увидеть тебя больше НИКОГДА! — А теперь, прошу меня извинить, —откланивается кондитер, — вечер в самом разгаре, меня ждут десерты. И не дожидаясь ответных реплик, быстрым шагом идет прочь, чтобы спустя несколько минут найти себя не на кухне, а в туалетной комнате смотрящим на свое отражение покрасневшими глазами. Шок, потрясение, неверие, радость, обреченность — все эти эмоции проскальзывают одна за другой. Его раскрыли, нашли, обнаружили, а он только отчаялся ждать, только перестал вздрагивать на каждый чужой окрик, строя закрытую, но безопасную жизнь. Бессонными ночами он не раз представлял эту встречу, где для него, гордого и независимого, Ван Ибо значил не больше чем грязь под ногтями. А на деле? В реальности ему хватило трехминутного разговора, чтобы самому едва ли не отправиться в эмоциональный нокаут и не свалиться к ногам пресловутого Ван Ибо! — Нет-нет-нет, — еле слышно говорит Чжань. Это не может быть правдой, он отказывается верить, что опять столкнулся с этим человеком. Не сейчас. Он еще слишком слаб перед ним. Мужчина переводит взгляд на все еще сжимаемый картон визитной карточки, витиеватое золото букв которой рассеивает веру в призраков, губы обреченно бормочут: — Правда-правда, — погружая в воспоминания годичной давности.