Я никогда не...

Жизнь Феликса давно превратилась в тотальный сюрреалистичный бред сумасшедшего, и ему уже стало казаться, что хуже быть не может, но никогда не стоит недооценивать собственный талант делать любую хуёвую ситуацию ещё более хуёвой. У Ликса просто дар, и, если бы за подобное давали премию, уже купался бы в деньгах. Но на деле купается только в дерьме, в которое сам же и превратил каждый свой день. Каждый мой ёбаный день - пережить этот ёбаный день, как говорится, и Ли едва справляется даже с такой нехитрой ежедневной задачей. Он окончательно переломал внутри себя всё, что мог переломать, и теперь представлял собой лишь горсть корявых деталек, не собирающихся в единый пазл, как ни верти. Пустота внутри полна боли и тревоги, и она расползается, сковывает вены чернотой, зудит, горит. Она такая огромная, что уже, кажется, лезет за границы тела, затмевает собой весеннее солнце, заставляя дрожать без ласкового и столь нужного тепла его лучей. Ликс смотрит на картину, что Хёнджин подарил, и ни в одном мазке не может узнать себя. Те яркие краски, что переливаются в свете лампы - не он. Он - пустое полотно, порезанное ножом. Феликс читает стихи в своём блокноте и не может поверить, что написал их своей рукой. Слова, сложенные в строки, лучатся чистейшим счастьем, а сам он, кажется, больше не способен испытывать подобное. Сейчас ощущается, будто вообще никогда не был способен. Даже из зеркала смотрит незнакомец. Его взгляд опустевший и сухой, безжизненный, тёмный, как конец длинного туннеля без единой лампочки. Безмерная чернота, поглощающая свет. Ненасытная чернота. Ей нужно больше, забрать всё без остатка, потушить каждую крохотную искру, рождающуюся внутри. И у неё получается. Но ужаснее всего то, что Феликс сам её создал. Сотворил собственный ад, не успев осознать, а когда понял, что к чему, обратный путь завалило вековыми деревьями. Он устал. Невообразимо сильно. Хочется притормозить. Поставить творящееся сумасшествие на паузу, остановиться и выдохнуть. Хочется хотя бы несколько минут передышки от галопа мыслей по кругу. Они проносятся на такой скорости, что рябит в глазах, и темп лишь растёт, а Ликс вот-вот вылетит из седла. Ему бы хоть мгновение спокойствия и тишины. Ему бы секунду - пересесть поудобнее и перехватить поводья. Но это непозволительная роскошь. Он разобьётся. После дня рождения Хёнджина ожидаемо стало только хуже, и эта мысль превратилась в неоспоримую абсолютную истину - он разобьётся. Надежды на то, что Ликс справится со всем сам и вернётся к нормальной жизни, сгорели зелёным пламенем с резким запахом меди. Его выворачивает от беспомощности перед той немыслимой силой, что несётся на него ураганом, и он злится, потому что убить его эта сила не в состоянии. Она только вертит и крутит всё внутри в жутком вальсе агонии. Отвращение к себе достигло уровня равнодушия - крайняя точка. Уже плевать, чем всё закончится, лишь бы закончилось. Феликс просто отчаянно хочет, чтобы это закончилось. Эта гадкая тошнота вины, когда Хёнджин смотрит с трепетом и волнением, но не говорит ни слова. Гладит, обжигая, целует, будто всё в порядке, хотя давно понимает, что нет, и Феликс понимает. И все, чёрт возьми, всё понимают, а толку? Ликс хочет, чтобы прекратился этот гул в голове, что не даёт спать. Хочет остановить этот водоворот жутко неправильных чувств. Он не уверен, сколько дней прошло со дня рождения, потому что сутки наполнены одним и тем же - ненавистью к себе, самокопанием, апатией и полнейшим коллапсом ощущений - и ничем не отличаются друг от друга. Иногда чуть лучше, когда мозг занят, но всё равно недостаточно, всё равно тяжело, всё равно неизбежное давит на плечи. Однако Ликс оттягивает момент, потому что...потому что. Да, он очень хочет, чтобы всё закончилось, разрешилось хоть как-то, но нужны ли, блять, аргументы медлить, кроме того, что он не хочет разбиваться? Он в ужасе перед неизбежностью, которую сам себе создал. Он дрожит всем телом во всех реальных и ирреальных смыслах от мыслей о том, чтобы сказать должное. Но он обязан. Потому что сейчас это единственное, что он может сделать для Хёнджина. Он слишком долго ранит его настороженной пугающей неизвестностью. Он должен, наконец, перестать быть эгоистом и сделать хоть что-то правильное. Даже если это "правильное" ранит сильнее. - Джинни? - тихо позвал, сжимая трясущиеся пальцы на столешнице. Сердце, кажется, не бьётся уже несколько минут безрезультатных попыток сложить слова в подобие связных предложений. - М? - Хёнджин поднял взгляд от книги, что читал последние минут сорок, лёжа на животе на постели. Он домашний, спокойный, чистый, абсолютно ангельский. Глаза блестят в жёлтом свете лампы, идеально гладкая кожа светится, волосы чуть растрёпаны, но эта небрежность настолько органична, что хочется именно так зафиксировать пряди - восхитительная причёска. Он весь восхитительный. Феликс проглотил осточертевший ком в горле и повернулся на стуле лицом к парню, укладывая локти на подлокотники, а ладони стискивая в замок на уровне груди. - Я...мы...мы можем поговорить? - каждое слово ощущается ножом между рёбрами, а Ликс ещё даже не начал говорить то, что собирался. Голос дрожит слишком отчётливо, и Хёнджин, конечно, замечает. Он всегда замечает. Сильные плечи напряглись под тканью футболки, когда он закрыл книгу, почти ласковым жестом вложив закладку. Уселся по-турецки, сложив ладони на покрывале: - Конечно, Ёнбок~и, - в его взгляде волнение, но под слоем спокойствия и уверенности, вкрадчивой, заразительной, будто он невербально пытается поддержать Ли. - Что такое? "Если бы я знал, Джинни", - мысленно ответил Ликс, и даже сейчас слукавил. Конечно, он знает. Он уже давно всё знает, как бы сильно не отрицал. Он знает, что должен сказать, почти дословно. Он столько думал об этом, что это почти можно считать заготовленной и заученной речью. Но слова гаснут на языке. Тухнут свечами на ветру, едва загораясь. - Я... - протянул Феликс раз, второй, будто от повторения проклятого местоимения смыслы быстрее обернутся в слова в голове. Но это не работает так. Это, в его случае, вообще, кажется, уже не работает. - Я просто... Хёнджин терпеливо смотрел, как опущенные в стол глаза Ли носятся влево-вправо пару минут, слушал невнятные звуки волнения, но в конце концов не выдержал и поднялся с кровати. - Хэй, детка, - он в два шага подошёл к стулу, чуть поскрипывающему от нервных покачиваний Феликса, и сел на корточки, укладывая ладони на хрупкие неспокойные колени. О, и это совершенно не сделало ситуацию проще. Два акриловых кольца блеснули на изящном пальце. - Я с тобой. Ты можешь рассказать мне о том, что тебя волнует. Ты ведь знаешь, я сделаю всё, чтобы помочь. Ликс поднял глаза. Он знал. Отлично знал, что Хёнджин достанет чёртову звезду с неба ради него. Закроет грудью от пуль, нырнёт на дно без снаряжения и ещё миллион киношных тропов. Хван без преувеличений, Ли знал, готов был на всё ради людей, которых любил. И это, блять, совершенно не делало ситуацию проще. - Случилось кое-что, о чём ты должен знать, - помолчав ещё примерно вечность по ощущениям, выдавил из себя Феликс на выдохе. Хван сделал вид, что внимательно слушает и совсем не напряжён, но Ли слишком хорошо знал парня, чтобы не заметить, как нервно дернулся его кадык. Большие пальцы его рук мерно двигались на ткани домашних брюк Ликса, вырисовывая успокаивающие линии, что совсем не успокаивали, а только болезненнее проворачивали в спине нож. Как он отреагирует на то, что Феликс планирует сказать? Ли достаточно знал Хёнджина, чтобы быть способным предсказать его реакции в миллионе разных ситуаций. Он знал, какие вещи расстраивают его, а какие радуют, знал, как выглядит его искренний восторг и полная апатия. Они жили бок о бок достаточно долго, чтобы Ликс научился определять и предупреждать малейшие изменения в поведении и эмоциях парня по самым незначительным деталям. От плотно сжатых малиновых губ до крохотной морщинки возле левого глаза, когда он злится. От маленькой складки под губой до ямки возле носа с левой стороны, когда он доволен. Но не сейчас. В эту минуту он не мог даже вообразить, какой отклик получат его слова. Он пытался вглядываться в привычные черты, способные рассказать ему желаемое, но не видел в них ровным счётом ничего. И это только сильнее пугало. - Я слушаю, - шепнул Хёнджин, топя Ликса в нежной тьме своего взгляда. И лучше бы он молчал, потому что каждое его заботливое слово давит слишком болезненно. В последнее время буквально всё, что с ним связано, давит слишком болезненно. Руки, улыбки, взгляды, голос. Ликс так утомлён ненавистью к себе, что присутствие Хвана стало почти навязчивым. Утомительным, потому что делает хуже теперь в три раза сильнее, чем помогает. И от этого ненависть к себе лишь крепнет. Феликс должен быть счастлив рядом с Хёнджином, но всё, что он может разобрать среди невнятных ощущений, - желание исчезнуть. - В общем, - Феликс пожевал нижнюю губу, втянул воздух через сомкнутые зубы и шумно выпустил через нос, - я...не знаю, как это сказать, на самом деле, - руки затряслись сильнее, и парень пытался унять тремор, переплетая и стискивая пальцы крепче, но помогло сомнительно. - Это...я сам не до конца понимаю. Хёнджин чуть нахмурился, мечась взглядом от лица Ликса к его рукам и назад, будто не знал, какая взволнованная деталь нуждается в его внимании более отчаянно. В конце концов, он протянул руки и заключил ладони Феликса в мягкие объятия своих. Нет, это всё ещё не делает ситуацию проще. Разве что его терпеливое молчание чуть облегчило участь, и всё же меч, нависший над Ли, по-прежнему острый. Настолько, что, кажется, воздух начинает кровоточить от прикосновения к лезвию. - Я должен сказать это, потому что так будет честно, - проговорил Ликс, вздохнув тяжело и протяжно. Он опустил взгляд на руки Хвана, сжимающие его собственные, потому что смотреть в глаза невыносимо. - Я схожу с ума от этого и не знаю, что делать. Недоумение и напряжение в воздухе вокруг Хёнджина было настолько осязаемым, что, казалось, можно пожевать. Феликс не поднимал глаз, но чувствовал, что Хван не отрывает от него взора. - В общем, я... Сказать это. Просто сказать. Одним блядским предложением. Сказать это один единственный раз, и всё закончится. Феликс готов был истерически рассмеяться от напряжения в каждой мышце. Он, наконец, поднял глаза, чтобы посмотреть на Хёнджина - он не имеет права говорить это, не смотря в глаза. - Я понял, что у меня есть чувства к другому человеку. Звон в ушах, будто оглушили гранатой. Кажется, взрыв был такой силы, что Ликса разнесло на части, и только голова осталась висеть в воздухе по инерции. Ещё секунда, и она рухнет на пол, покатится пустой бутылкой с грохотом, почти невыносимым в воцарившейся тишине. Он оттягивал этот момент так отчаянно. Когда целовал Хёнджина наутро после дня рождения, когда держал за руку по пути обратно домой, когда ставил пышный букет в вазу на столе в кухне, когда улыбался в ответ на его восхищения подарками несколько следующих дней. Сколько прошло дней?.. Плевать. Оттягивал всеми силами, которых у него не было. Так сильно старался. Но вот он, этот момент. Неизбежность развернулась прямо перед Феликсом ядерным грибом, огромным столпом пыли и огня, забивающим и без того едва способные функционировать лёгкие. Она ужасна, ослепительна, разрушительна. И она ломает, ломает, ломает его. Но он сказал это. Впервые за долгое время он сделал что-то правильное. Сделал то, что должен был. Засунул в задницу эгоизм и поступил, как до́лжно. Но почему тогда так паршиво?.. Легче не стало ни на толику, хотя, ведь, должно было? Хёнджин молчал долгих две минуты, и Феликс готов поклясться, что слышал звон битого хрусталя в его груди и видел, как за сетчаткой влажных глаз поползли трещины. Он смотрел в темноту его взгляда, не отрываясь, и вся предыдущая боль ничего не значит в сравнении с этой, но заставил себя не отворачиваться - он должен это чувствовать. Он заслужил. Заслужил видеть разочарование в родном взгляде, ненависть, злость, ломающую его кости, вытягивающую чёрную душонку. Он заслужил каждую негативную эмоцию, которую Хёнджин только мог выплеснуть на него. Но ничего этого не было. В глазах напротив не было ничего, кроме растерянности и печали. И это ранило даже сильнее. Недоумение раскрыло полные губы Хвана, но ни один звук так и не нарушил безмолвие. Феликс, наверное, должен был сказать что-то ещё, объясниться, но и у него совершенно не было ни одного слова в горле. Все они ровно две минуты назад разлетелись в пыль, от мелких частичек которой до ужаса хотелось кашлять. Хёнджин прикрыл глаза на мгновение, а затем открыл и снова смотрел. Смотрел так долго, что Ликсу показалось, он стал старше под этим взором на несколько лет. А потом Хван опустил взгляд на руки, всё ещё сжимающие ладони Ли. Пара секунд, и тонкие длинные пальцы разомкнулись, позволяя воздуху комнаты лизнуть маленькие руки Феликса. Этот момент ощущался концом. Будто, пока Хёнджин держал за руки, всё ещё можно было исправить. Будто это прикосновение было последним прутиком. Хван выпрямился, делая шаткий шаг назад и дважды слегка мотнув головой: - Ты... - его глаза блестели - это блеск меча, что раскроил череп Феликса надвое. Нервная ухмылка коснулась губ. - Как давно ты... - он запнулся на фразе, глотая последние слова. И Феликс понял вопрос, но Хёнджин предупреждающе покачал головой, прикрыв веки: - Не отвечай. Он запустил руку в волосы, зачёсывая их тревожным жестом назад. Судорожный вздох чуть сотряс его плечи. Ликс вдруг вышел из оцепенения, осознавая, что сказал слишком мало: - Джинни, - он поднялся с места, едва удерживаясь на хрупких шарнирах собственных коленей. Руки потянулись к Хвану, но резкое понимание заставило опустить их - он не уверен, что сейчас имеет на это право. Прикасаться. - Послушай, я не знаю, что делать. Я...я правда не знаю. Я запутался, и мне нужна помощь. Мне нужна твоя помощь. Хван дважды моргнул, смотря по-прежнему недоумённо. Его глаза покраснели - сдерживает слёзы. Удивительно, но Феликсу не хотелось плакать. Он пролил из-за этого так много слёз прежде, а сейчас - ничего. Ему вдруг стало за это стыдно. - В чём? - голос Хёнджина был едва громче шёпота. Феликс вдохнул, чтобы сказать, и сделал неопределённый жест руками, но выдохнул безмолвие, не сумев вовремя подобрать нужные слова. Второй вдох оказался успешнее: - Позволь мне объяснить. Хёнджин нахмурился и закусил губу, смотрел несколько долгих, удивительно долгих мгновений, а после опустил голову, выдохнув. Он поглядел на свои руки, словно видел их впервые, а затем опять поднял взгляд, усаживаясь на кровать позади и укладывая ладони на колени: - Объясни, - вышла почти ухмылка, но болезненная и режущая своим звуком до крови. Ликс сглотнул и дёрнулся в нерешительности. Может ли он подойти? Может ли он сесть рядом, или слова, что слетели с его губ, отрезали эту возможность? Ему слишком хотелось взять Хёнджина за руки, сжать кожу, прижать парня к себе, чтобы показать, что он всё ещё любит. Он любит, несмотря ни на что. Феликс так сильно любит Хёнджина. Он сделал неловкий шаг вперед, а затем и второй. Если Хван отодвинется, будет больно, но он заслужил. Если даст в морду - ещё больнее, но, может, это было бы правильно. Может, боль от разбитой губы перетянула бы на себя одеяло чувств хотя бы немного. Ликс сел на покрывало рядом, почти касаясь плечом плеча Хёнджина. Он ждал, что парень отпрянет. Он был уверен, что после злосчастной озвученной им фразы не вызывает ничего, кроме неприязни и злости. В себе он вызывал именно эти чувства. Но Хёнджин не пошевелился. Замер, словно села батарейка. Только чуть дрожащие веки говорили о том, что он ещё живой. Ликс осторожно повернулся полубоком, надеясь заглянуть в глаза. И это тоже, чёрт возьми, не сделает ситуацию проще, но было бы нечестно не смотреть. Он обязан смотреть в эти глаза. Хван сверлил взглядом свои пальцы несколько секунд, а после тоже повернулся. Он закусил губу до побеления, видимо, пытаясь унять дрожь, и часто моргал. Это не помогло сдержать мокрую дорожку, одиноко заблестевшую на щеке. - Джинни, - Феликс инстинктивно поднял руку и потянулся к лицу Хёнджина. Тот чуть вздрогнул от прикосновения, но не отпрянул. Это ощущалось крохой спокойствия. Ли стёр влагу большим пальцем, но, кажется, сделал только хуже, потому что по другой щеке тут же скатилась слеза, а пухлые губы исказились. Хван чуть запрокинул голову, прикрыв веки, и судорожно вздохнул. Ладонь Ли безвольно рухнула вниз. Сам он чувствовал себя уже давно рухнувшим с высотки и распластавшимся на тротуаре бесформенной лужей. По щекам Хвана скатилось ещё несколько слезинок, прежде чем он открыл глаза и прохрипел: - Феликс, не молчи сейчас, - а после прочистил горло, громко сглатывая. Ликс набрал в лёгкие воздуха. Нужно было с чего-то начать, и парень не смог найти никаких других слов: - Хёнджин, я люблю тебя, - хотя и их едва можно было назвать уместными. Ответом стала болезненная усмешка и ещё несколько капель на бледных щеках. Хван прикрыл лицо ладонями и снова шумно вздохнул. Феликс не сдержался и осторожно отнял руки от его лица, сжимая их в своих ладонях на коленях, безмолвно прося посмотреть на себя. Парень выполнил просьбу. Его закушенная губа, казалось, скоро начнёт кровоточить. Фразы не клеились. Отдельные слова бились о черепушку, не находя места, но Ликс должен заставить себя говорить. Не думая, как это звучит, как когда говорил с Джисоном, но на этот раз не потому что не расскажет, если будет подбирать слова, а потому что в принципе уже, кажется, не способен их подбирать. Да и не стоило. Он должен быть искренним. Не углубляться в детали, что явно лишние сейчас, не падать в конкретику, лишь объяснить, что чувствует. Должно быть просто, верно? - Послушай, я...правда люблю тебя. До ужаса. И я никогда не был так счастлив, как счастлив с тобой, но...это...оно просто появилось. И я...чёрт знает, как с этим быть, - Ликс почти дернулся от дрожи в груди, норовящей расползтись по артериям. Нет, объяснять, что чувствуешь, совершенно точно не просто. - Я не придал этому значения, подумал, что показалось, типа, просто почудилось, пройдёт, но...нет, и...нечестно делать вид, что этого нет. Хван смотрел в глаза, не моргая. На сплетённые ладони на коленях Ли капало с его щёк. Все слова казались глупыми и бессмысленными, совершенно ничего не объясняющими и никак не помогающими в решении наступившего пиздеца, но кроме них у Феликса не было ничерта. Да и слов, строго говоря, не было. За каждое приходилось вести внутренние баталии, будто всё существо Ликса отказывалось это озвучивать. Оно отбивалось, брыкалось, шипело, не отдавало ни одного действительно правильного в этой ситуации слова - только общие фразы и уклончивые выражения. - Я надеялся справиться с этим сам, - продолжил Ли, облизав губы. - Я пытался. Но просто...у меня не получается. Это слишком, и это не может продолжаться так, потому что я схожу с ума. - "Мы расстаёмся" - это ты хочешь сказать? - вдруг дрожащим голосом перебил Хёнджин, и две быстрые слезинки скатились по его коже. - Нет, - Феликсу понадобилась секунда, чтобы выйти из ахуя, в который его отправила эта фраза, сказанная вот так прямо, но, по истечении её, он судорожно помотал головой. - Нет, Джинни, я...я не хочу терять тебя, - Ликс неосознанно придвинулся ближе, упираясь своим коленом в колено Хвана, и зачем-то повторил: - Я не хочу терять тебя. Хёнджин снова пронзительно и молчаливо смотрел. Он, очевидно, пытался разглядеть что-то во взгляде Ли. Феликс хотел бы, чтобы у него получилось, ведь тогда не придётся больше ничего объяснять. Не придётся мучительно собирать эпитеты, описывающие его ментальный пиздец, потому что это ещё более трудоёмкий процесс, чем просто думать. - Но ты любишь его, - прозвучало из уст Хвана тихо, отчаянно и отнюдь не вопросительно. Треск хрусталя в его груди оглушил. Феликс едва не подавился воздухом, так резко вдохнул. Связки отказывались смыкаться, так что он дважды беззвучно открыл и закрыл рот. В этой фразе оказалось сразу две вещи, переломившие позвоночник: это блядское "любишь" и такой уверенный тон, будто Хёнджин точно знал, о ком говорит. И о чём говорит. Феликса затошнило. Нужно было что-то ответить, возразить, наверное, но Ли замер ледяной скульптурой и даже, кажется, перестал дышать. Ещё одно преступление за его душой - в эту минуту он просто не имел права молчать. Но молчал. Он преступник, пришедший с повинной, однако всё ощущается так, словно его поймали с поличным. Или уже ведут на смертную казнь на электрическом стуле. Было бы славно умереть быстро, но чёрта с два всё будет так просто. - Я не уверен, что понимаю, что чувствую, - проговорил Феликс спустя шут знает сколько времени почти беззвучно, и это была самая тяжёлая фраза в его жизни. Никакого однозначного ответа, но чувствовал кожей, как однозначно фраза прозвучала для Хёнджина, который, наконец, отвёл взгляд и ухмыльнулся настолько разбито, что Ликса пробрало дрожью до костей: - Чёрт, Феликс, - он помотал головой, - я не понимаю. Мне с этим что делать? Каждое мгновение тишины пружинило напряжением, отдаваясь болью в висках. Только руки Хёнджина в ладонях Ли ещё держали крупицы норовящей схлопнуться реальности вместе. - Ты хочешь...чего? - Хван попытался снова посмотреть в глаза, Ликс видел периферийным зрением, но изучал влажную кожу рук, не в силах снова поднять голову. Вопрос на миллион - чего хочет Феликс. Ему бы, конечно, стоило сформулировать ответ до того, как вообще завёл разговор, но он никогда не отличался предусмотрительностью. И умом в принципе. Ли точно знал, чего не хочет: потерять Хёнджина, потерять Чанбина, потерять себя во всём этом. С последним пунктом уже недюжинные проблемы, да и первые два скоро перейдут из нежелательного в реальное. Как говорится, ещё не всё проёбано, но мы работаем над этим. - Феликс, - позвал Хван после пары минут давящей глупой тишины. - Я не знаю, - машинально проговорил Ликс, решившись посмотреть на парня. - Не хочу терять тебя. Не то чтобы Хёнджин не понял этого, думалось Ли, когда фраза звучала уже дважды, однако у него просто не было других в запасе. Никаких других слов. И никаких других желаний тоже не было. От одной мысли, что этот разговор может стать последним, хотелось удавиться. Он не способен представить теперь, спустя столько времени вместе, что не сможет целовать эти губы, смотреть в эти глаза, даже сейчас, раскрасневшиеся и утомлённые, слишком прекрасные, не сможет слышать этот голос и просто быть рядом. - Пожалуйста, не дай мне потерять тебя, - Ликс знал, что говорит глупость, но это была не первая глупость за сегодня, сорвавшаяся с его губ, так что уже не страшно. Хёнджин устало и обречённо вздохнул и часто заморгал. У него не было ответа, что логично - как отвечать на такое? Что он вообще может сделать? Феликс хотел рассказать всё, чтобы перестать быть эгоистом, но его слова оказались ещё более эгоистичными. Тошнота усилилась. Отняв руки, Хван вытер щёки, шмыгая носом. Ликс дивился его выдержке, потому что сам, наверное, упал бы в истерику на месте парня. Он боялся думать, насколько это больно. И ему хотелось бы заплакать сейчас, потому что грудь буквально распирало давлением, но слёз всё ещё не было. Ощущалось нечестно. Взгляд упал на пол, заметался по ковру, но замер, когда Хёнджин, прочистив горло, спросил: - Он знает? Ком вины так сильно ударил по задней стенке глотки, что Ликс почти подавился. Он. Феликс так и не назвал имени, но Хван уже второй раз дал понять, что знает, о ком разговор. Как давно он догадывался? Это было так очевидно? Грудь заболела сильнее, и Ли уже был готов лопнуть, пачкая стены кровью и ошмётками лёгких. Вместо ответа рвано кивнул, заведомо зная, что сказать ничего не выйдет. Он чувствовал взгляд Хёнджина на себе, но продолжал смотреть в одну точку под ногами. Хван громко вдохнул и выпустил воздух спустя несколько мгновений через рот до ужаса медленно. Ликс мог представить, о чём парень думает сейчас, но это бы ещё активнее стало перемалывать его внутренности, так что он запретил себе. - Мне нужно на воздух, - шепнул Хёнджин и поднялся на ноги. Феликс хотел бы схватить за запястье, заключить в объятия, никуда не пускать, потому что страх, будто парень растворится, исчезнет навсегда, едва выйдя за дверь, саднил в груди. Но он не двигался. Сидел и смотрел, как фигура Хёнджина удаляется из комнаты, замерев интерактивной куклой со сломанными механизмами. Он не имеет права держать Хёнджина, не имеет права ни о чём просить и не имеет права страдать, потому что это он ранит. Он причиняет боль и не заслуживает ни капли снисхождения. Ликс не вздрогнул, когда хлопнула входная дверь. Тело за то время, что Хван тихо собирался, вошло в подобие анабиоза - бездвижное, замедленное и смертельно спокойное. Даже сердце, до этого отплясывавшее мошпит, казалось, замерло. Парень не думал ни о чём и думал обо всём одновременно. Пустота внутри ныла. И только вибрация телефона на столе спустя несколько минут после того, как квартира опустела вполовину, вернула Феликса в реальность. В реальность, где вся его жизнь рухнула, как карточный домик. Если бы ещё полгода назад ему сказали, что всё будет так, рассмеялся бы в лицо, а может, и плюнул бы. Сейчас плюнуть в лицо хотелось разве что себе. Он поднялся с кровати на трясущихся ногах и вышел из спальни, так и не взглянув на экран мобильного. Квартира объективно не изменилась ни капли, разве что пальто Хвана пропало с вешалки, а ботинки - с полки, но, в остальном, всё по-прежнему. Однако Феликс ощущал, что всё иначе. Зашёл на кухню. Цветы в вазе на столе подвяли, но ещё не засохли, и эта картина вдруг вызвала полчище мурашек. Какая блядски подходящая метафора! Они неизбежно засохнут через несколько дней. Горло зажгло. Счастливое лицо Хёнджина, когда он смотрел на вид из окна отеля, сжимая букет, появилось перед глазами. А потом его заплаканные, усталые глаза сегодня. Руки непроизвольно сжались в кулаки. По венам пополз отвратительный зуд. Мерзкий, ужасно колючий, тянущий зуд. Феликс перестал различать чувства, что снова и снова вспыхивают у него внутри в последнее время. Боль, вина, сожаление - всё одно, значащее, что Ликс слабый и жалкий. Он сделал несколько кругов по кухне, намеренно медленно вдыхая и выдыхая, но сердце снова разогналось и останавливаться, кажется, больше не планировало. Хотелось сделать что-то. Что-то. Что угодно. Сделать что-то с собой, чтобы зуд внутри прошёл. С каждой секундой он становился всё навязчивее и навязчивее, заставлял сильнее сжимать пальцы в кулаки, сводил мышцы во всём теле. Ликс метнулся в ванную. Стоя перед зеркалом, дышал так тяжело, будто пробежал марафон, но отражение отдавало пугающей бледностью без тени румянца от нагрузки. Сделать что-то. Ледяная вода заставила пальцы и щёки онеметь, но это никак не избавило от гнетущего ощущения. Новое для Феликса чувство. Не та вина, что была прежде. Не та усталость, что поселилась внутри. Не тот страх потерять, что заставлял впадать в оцепенение. Нечто совершенно новое. Сильнее всего, что было прежде. Свербящее настолько невыносимо, что хотелось содрать с себя кожу и мышцы, чтобы почесать сами кости. Вызывающее навязчивое желание помыть себя изнутри с хлоркой, вырезать всё лишнее, которого сейчас, казалось, очень много в теле. Ликс распахнул шкаф над раковиной в поисках чего-то. Глаза бегали по полкам, но ни за что не цеплялись. Феликс понятия не имел, что ищет. Ему просто нужно сделать что-то. После нескольких минут копошений в ящиках, пальцы замерли над коробкой лезвий в нижнем. Ли читал об этом, смотрел об этом кино и всегда думал, что это сущий бред и никогда не коснётся его. Кому вообще может прийти в голову ранить себя, верно? Но сейчас вдруг Феликс почувствовал, что нашёл то самое что-то. Нашёл то, что ему нужно. Он не знал, почему это должно ему помочь, но ощущение, будто нужно попробовать, с каждой секундой изучения взглядом коробки усиливалось вместе с зудом, уже почти сводящим с ума своей навязчивостью. Он достал коробку и вытащил одно лезвие, смотря на блики от ламп, танцующие на острие. Всё вокруг будто замерло, весь мир встал в эту минуту заевшими шестерёнками. Ликс покрутил металлический прямоугольник в руках, зачем-то слишком внимательно изучая, попробовал подушечкой пальца, насколько остро. Это странно. Он прежде покрутил бы у виска перед тем, кто решился промышлять подобным. Где нужно резать? Феликс видел всякое: запястья, предплечья, щиколотки, бёдра, но едва ли когда-то задумывался о том, почему люди выбирают именно эти места. Может, есть разница в том, где оставлять раны? Ликс понятия не имел, но для себя почему-то решил, что лучше всего подходят бёдра. Спустив домашние штаны, сел на край ванны и уставился на них, словно пытался рассмотреть что-то. Рассматривать было нечего – просто бёдра в родинках и веснушках с тонкими ниточками волос и парой шрамов от детских падений. Это странно. Он снова посмотрел на лезвие в руке. Оно, как и прежде, бликует, пуская в воздух едва уловимые волны света, глотаемые пространством. На языке будто на мгновение появился металлический привкус, как если бы Феликс лизнул гладкую поверхность. Он поднёс остриё к бедру. Резать вдоль или поперёк? Наверное, нет разницы. А если и есть, Феликс не знал, в чём она состоит. Значит, для него, определённо, нет. Сглотнул. Зуд всё не унимался, терзая вены по всему телу. Будто он был в крови и полз по организму активнее с каждым ударом заполошного сердца. Он и правда сделает это? Мысли понеслись скорым поездом через всю голову, проигрывая кинофильмом прошедшие недели. Ощущение тепла в животе от присутствия Чанбина, смех и улыбки, звуки той самой песни, взгляды; шорох трения ручки о бумагу, когда стихи сыпались из-под пальцев; боль от осознания, внутренняя борьба; истерический поцелуй и испуганный взгляд Хёнджина, «Тебе нужно будет что-то решить»; близость в отеле, разломившая душу на кусочки и этот вечер. Особенно медленно протекал перед глазами этот вечер. Вечер, когда Феликс одной фразой сломал сразу двоих. Он чувствовал себя так, словно сделал непоправимое. Что-то такое, чего нельзя простить, что нельзя понять и принять. Что-то невообразимо ужасное. Вся предыдущая ненависть к себе превратилась в этот зуд, противный до тошноты, захвативший уже всё тело. Он сделает это? Рука задрожала. Лезвие почти касалось кожи, мерцая в паре сантиметров от неё, но опустить его и надавить…Феликс не знал, как. Он начал жевать нижнюю губу, вглядываясь в родинки, и собственное бедро вдруг стало будто чужим. В груди задрожало тоже. Знакомый солёный комок поднялся к горлу. Ликс отвратительный. Мерзкий в своём желании быть искренним и правильным, в своём стремлении любить, хотя не умеет, совсем ведь не знает, как. Почему-то решил, что может влюбиться особенно и на всю жизнь, чисто, как в книжках, но вышло, что может только ранить себя и людей вокруг своей ветреностью и непостоянством. Он верил и хочет продолжать верить, что любит Хёнджина. По-настоящему любит, так сильно, как никогда никого не любил, возможно, никто в мире, но эта вера разбивается о реальность, в которой грудь сжимается и рядом с Чанбином. Может, Феликс просто выдумал, что любит Хёнджина, потому что очень хотел поверить, что может любить по-настоящему? Может, это такая же мимолётная влюблённость, коих в его прежней жизни было уже много? Лезвие приблизилось к коже настолько, что остриё почти коснулось пересечения родинок. Глаза защипало, а рука заходила ходуном. Дрожь уже была не только в пальцах, но и текла по плечам, ногам, оседала мурашками на шее. Феликс отвратительный. Он заслужил чувствовать боль за то, как поступает. За то, какой он. Заслужил быть израненным и истекать кровью во всех реальных и метафорических смыслах. Он должен чувствовать эту боль сильнее, потому что словно бы недостаточно наказан за собственную глупость. Он должен быть наказан до предела, может, тогда станет лучше. Может, тогда мозг встанет на место, извилины соберутся в кучу и начнут генерировать что-то стоящее вместо тотального абсурда. Лезвие блеснуло ярче, когда поломанная дрожью рука чуть дёрнулась в сторону. Ликс глубоко вдохнул и выдохнул, моргая быстро-быстро, и поднёс остриё ещё ближе к коже, касаясь. Одно маленькое движение, и оно порежет. Чуть надавить, и выступит кровь. Феликс медлил. Сжимал губу зубами, часто дышал и ждал невесть чего. На грудь давило. Страшно. Он ведь уже решил, что сделает это, так почему рука замерла без движения, лишь чуть колеблемая несдерживаемым тремором? Он решил, что отвратительный и что заслуживает боли, наказания, страданий. Решил, что должен унять этот зуд внутри хотя бы чем-то. Он уже всё решил. Мурашки с громким топотом поползли по позвоночнику. Ком в горле достиг тех размеров, когда уже не проглотить. Феликс ещё несколько раз моргнул, пытаясь справиться с рыданиями, рвущимися из груди, но проиграл. Сначала пустоту ванной порвал на куски громкий всхлип, а потом не менее громкий плач. Какой-то совершенно детский, отчаянный. Слёзы полились по щекам, Ликс сложился пополам и сполз на пол. Лезвие с тихим металлическим звоном упало на плитку. Феликс жалкий, слабый и абсолютно беспомощный. Чёртов трус, ранящий своим существованием других и не способный ранить себя за это. Но, что неплохо, он хотя бы смог заплакать.  

***

Хёнджин вывалился из подъезда, едва не сломав дрожащими пальцами сигарету. Ветер тут же облизал влажные щёки, неприятно стягивая кожу. Зажигалка согласилась сотрудничать лишь с пятой или седьмой попытки, но, в конце концов, удалось отравить боль в груди облаком дыма. Едва ли её это, конечно, задело. "У меня есть чувства к другому человеку". Одной фразы хватило, чтобы сад в груди занесло колючим снегом. Цветы обросли ледяной коркой, мягкие сочные зелёные листочки уродливо сморщились, благоухание сменилось холодным режущим пустым воздухом, сдавливающим лёгкие при каждом вдохе. Как будто всё погибло в одночасье. Одна фраза. "У меня есть чувства к другому человеку". Ну, конечно. Как легко, оказывается, расставить всё по местам. Одна фраза, и кусочки пазла мгновенно собрались в картину сродни "Крику" Эдварда Мунка - ничего существенно пугающего не изображено, но мороз от одного взгляда на полотно ползёт по спине, горло перехватывает страхом, а пальцы начинают неметь от желания сжать их в кулаки, чтобы защищаться. Защищаться не от кого, однако кажется, что за спиной кто-то стоит и вот-вот ранит. Даже обернувшись и удостоверившись, что никакой опасности нет, невозможно унять страх. Невозможно унять страх, что заполнил всё тело до краёв. Хёнджин не идиот, хоть и регулярно себя им чувствует, и сказанное не оказалось настолько шокирующим, настолько могло бы. Он думал об этом прежде. Заставлял себя не, однако стоять с сигаретой на балконе в одиночестве, пока Ёнбок проводит время с Чанбином, и не думать - за гранью выполнимого. Он размышлял и много, после того срыва Ликса особенно. Всё пытался понять, в чём дело и как помочь. Спрашивать смысла не было - Феликс всё равно не отвечал, - так что Хёнджин тихо в своей голове обмозговывал возможные причины, и надумал так много, что впору подгонять фуру, чтобы сгрузить всё. Одной из мыслей была именно эта, эгоистичная, основанная на ревности, противная, потому что словно бы пышущая недоверием - Феликсу нравится Чанбин. Игнорировать флажки, подтверждающие её, Хван пытался изо всех сил, насильно склоняя собственный разум к менее пугающим вариантам, и у него почти получалось. Ещё пару дней, и он убедил бы себя окончательно, что дело вовсе не в этом. Очень хотел, потому что от этих подозрений, режущих череп на кусочки, было противно находиться наедине с собой. Будто он не доверяет Феликсу, будто сомневается в нём, хотя совершенно не хотел себе подобного позволять. Он слишком любит, чтобы мириться с такими отвратительными ощущениями. Их не должно быть в его сердце. Он доверяет своей птичке, и было бы просто неприемлемо закрыть её в клетку ревности. Хёнджин очень хотел поверить, что его догадки - чушь. Но не успел. "У меня есть чувства к другому человеку". Его догадки, норовящие рассыпаться, облили секундным клеем. Подтверждение этой безумной, но до ужаса логичной мысли оказалось столь же освобождающим, сколь и болезненным. Будто наконец объяснили, в чём смысл жизни, и он оказался в том, чтобы умереть - удовлетворение полученным ответом перекрывается осознанием обречённости всего и вся. Хван обречён. Вся его жизнь, завернувшаяся вокруг одного единственного человека, теперь обречена. Сад в груди ноет, цветы болезненно гнутся, жаждут тепла и покоя, солнца родных веснушек, влаги, жизни, но получают лишь больше холода. Температура падает и падает, и пальцы едва движутся, а ноги мёрзнут до дрожи в коленях. Сигарета почти истлела на ветру, отдав всего три затяжки. Хван закурил новую. Искра отскочила прямо на мизинец, обжигая, но боли не было, так сильно заледенели руки. Только чёрная точка от погасшего пламени в вечернем полумраке рябила на коже трясущейся руки. Сказанное не оказалось настолько шокирующим, насколько могло, но ранящим оказалось до предела. Даже догадываясь заранее, подготовиться к этому невозможно. Ноющая боль потекла по пищеводу. Сначала недоумение, потом отрицание, а после осознание снежным комом сверху - самое болезненное - Феликс понял это не сегодня, не вчера, не даже неделю назад. Мозг заработал на максимальных оборотах - это случилось давно. Ликс целовал, говорил, как сильно любит, танцевал для Хёнджина, занимался с ним любовью, чувствуя что-то к Чанбину. Стало гадко, так сильно, что хоть беги прочистить желудок. Эгоистично обидно. Все картины в сознании, посвящённые Ёнбоку, что появились за последний месяц, стали вдруг чернеть и плесневеть. Взгляды, улыбки, слова - всё поменяло оттенок. Сомнения, болезненные и липкие, было ли всё по-настоящему, завернулись узлом в желудке. Это так глупо, но так реально. Конечно, мозг подсказывал, всё было по-настоящему. Хёнджин, несмотря ни на что, чувствовал любовь, которую нельзя подделать. Он был уверен, что чувствовал именно это - невозможно спутать ни с чем. Однако после озвученного резко ощутил себя обманутым даже самим собой. Вдруг он только хотел верить, что его любят, потому что любит сам? Вдруг Феликс лгал, когда прикасался, целовал, танцевал? Вдруг он больше не любит? Слёзы норовили потечь по щекам, и Хёнджин всеми силами пытался сдержать их. Он не знал, зачем. Может, не хотел выглядеть жалким. Хотя, определённо, уже выглядел. Чувствовал, как затряслись руки, ощущал, насколько разбитый его взгляд. Дрожащий голос, когда пытался спросить, какой помощи хочет Ликс, сдал его окончательно. Хёнджин не представлял, о чём Ёнбок говорил. Чего хотел, о чём просил. Он совершенно не понимал. Как он может помочь с этим? Отчаянное "Хёнджин, я люблю тебя" сжало грудь до онемения. Фраза ощущалась и глупой насмешкой, и искренним порывом и разбивала сердце отнюдь не нежно – резко, больно, вдребезги. Хван верил. Конечно, верил, только вот от этой веры никакой радости, когда ощущение скребущей тревоги в груди сильнее и сильнее с каждой минутой. Тревоги от ожидания неизбежного и неизвестного, но, очевидно, плохого. Можно ли в такой ситуации вообще надеяться на хороший исход? Феликс говорил, но не говорил. Все слова будто опустели – ни толики смысла на дне. И Хёнджин пытался понять хоть что-то, но в ушах трещали помехи. Голова обернулась сломанным радио. Перед глазами мельтешило крупное зерно, и меж точек сотни мыслей отплясывали кордебалет. Из всей вереницы бессмысленных фраз удалось уловить только "это не может продолжаться так", и резонно было бы спросить, что "это" и как "так", однако Хван спросил другое. Спросил, хочет ли Ликс расстаться, и собственный вопрос так больно врезался в грудь, что дышать удавалось с усилием. Но это было логичное предположение - Ли не просто так завёл этот разговор, и если именно такой финал грядёт, Хёнджин не прочь был бы перейти к нему сразу - слишком сложно выдерживать это тянущееся бессилие. Он не был уверен, какого ответа ждал. Наверное, именно того, который озвучил Ликс, однако, получив его, не почувствовал себя лучше. Лишь ещё один вопрос сорвался с губ, более горький, и захотелось обнять себя руками, забившись в угол. "Но ты любишь его". Это даже не прозвучало вопросом, но Хёнджин боялся ответа. Феликс его толком не дал, и это оказалось даже более красноречиво. Шум в голове стал громче, и Хван, прежде понимавший чуть больше, чем ничего, вообще перестал понимать что-либо. Истерический смех стал приоритетным в списке желаний, но даже на него не осталось сил. Они как-то резко покинули тело, и вышла только корявая ухмылка. Сердце забарахлило, тянущее ощущение где-то в солнечном сплетении, миллион вопросов и ответы Ликса, нисколько не помогающие. "Пожалуйста, не дай мне потерять тебя". Хёнджин всё ещё не представлял, о чём Ёнбок говорил. Они будто вдруг стали общаться на разных языках, и это больнее всего - не понимать человека, которого, как тебе казалось, ты знаешь лучше всех. А знал ли Хёнджин? Может, уже давно лишь верил, что знает, верил, что понимает, но, на самом деле, совсем нет, и именно поэтому Феликс вёл себя так? Молчал, скрывал, не знал, как сказать, потому что чувствовал, что Хван не поймёт? Но тогда зачем было Ликсу сейчас так отчаянно цепляться за него? Его просьба абсурдная, но такая отчаянная. Он действительно в отчаянии. Сколько он молчал об этом, чтобы дойти до этой крайности? Или...молчал только с Хёнджином? По кадыку ударила обида, инерция от удара прошлась по телу мурашками, и ответный кивок Ликса на неожиданно слетевший с онемевшего языка Хвана вопрос о том, знает ли Чанбин, лишь укоренил эти ощущения. Хёнджин не был первым, к кому пошёл Ёнбок, когда почувствовал себя плохо. Возможно, даже не был вторым. Может, все давно в курсе, и только он узнаёт последним. Затошнило до кислого привкуса на языке. От ощущения обиды, от осознания этого эгоистичного ощущения, от боли уже, кажется, во всём теле. И Хван сбежал, потому что этого слишком много. В теле тесно, в квартире тесно, даже на улице будто не хватает пространства. Вторая сигарета чуть поплавила голову, и стало легче дышать. Ненадолго, но даже пара вдохов ощущалась благословением. Однако всё ещё так тянет в солнечном сплетении, что хочется вырвать какой-нибудь важный узел оттуда. "У меня есть чувства к другому человеку". "Не дай мне потерять тебя". Хёнджин замер посреди тротуара. Отчаяние в голосе Ликса было таким осязаемым, таким огромным, и сейчас эхо его слов почти выбило землю из-под ботинок осознанием. Обида, печаль и страх резко сменились виной. А ведь Феликс просил помощи. Внутри Хвана кипело так много собственных чувств, что он почти забыл о чувствах Ли. Ему ведь тоже больно, может, даже сильнее, чем Хёнджину, он запутался и решился поговорить, потому что нуждается в помощи. Хван же просто сбежал, поддавшись своим эгоистичным порывам. Захотелось ударить себя. Хёнджин обещал, что будет рядом, говорил, что поможет, тогда, после срыва Ликса. Он не знал, как может помочь, ни одного даже крохотного предположения, но ноги понесли назад к дому. Пока тлела третья сигарета, а мимо проносились знакомые улицы, налёт драматичных эмоций слетел с плеч окончательно, сменяясь судорожными попытками думать. Слёзы высохли, хоть и внутри всё ещё сводит. Хван пытался рационализировать имеющиеся в его багаже факты. Ёнбок не хочет расставаться. Не хочет терять Хёнджина. Они всё ещё вместе, всё ещё любят друг друга, и эта внезапно появившаяся боль между ними не ставит точку. В первую секунду волны чувств хлестали по бортам сознания так, что кружилась голова и происходящее казалось концом света, концом всего, но сейчас Хван хотел верить, что это не конец. Может, это поправимо? Может, именно о такой борьбе за любовь пишут в книгах? Хёнджин не представлял, как должен бороться и способен ли выиграть этот бой, но чёрта с два он сдастся без него. Он ведь так сильно любит Феликса. Его грудь треснула, как он и предполагал в день, когда получил тот крафтовый блокнот со стихами. Какая ирония! Хёнджин так сильно боялся этого и теперь, кажется, в шаге от того, чтобы сердце вывалилось с пригоршней увядших цветов прямо в снег. Больно и обидно. Но он всё ещё не знает, как жить без этой любви, так что будет держать собственные рёбра вместе, ранясь об острые края костей, только бы не выронить слабую четырёхкамерную мышцу. Он не готов потерять Феликса. Открыв дверь, Хван прислушался на мгновение, но в квартире висела ядовитая тишина. - Ёнбок? - позвал треснувшим голосом. Ответа не было. Разувшись и скинув пальто, парень прошёл в спальню. Покрывало на постели ещё хранило в складках ткани следы их разговора, но Ликса не было. Его телефон на столе. Хван подошёл к нему и вглядывался в тёмный экран несколько секунд, пропуская мысли мимо сознания. Из ванной послышался тихий шум, и сердце вдруг подпрыгнуло в груди. Нервный тремор снова поднялся по ногам вверх, останавливаясь комом в горле. Страх никуда не ушёл, лишь усилился. Страх перед новым разговором, перед разбитым взглядом Феликса, перед всё таким же неопределённым грядущим. Хёнджин прошёл к закрытой двери уборной и дважды стукнул: - Ёнбок~и, - на этот раз голос не подвёл. Тишина по ту сторону рвалась негромким шумом воды без единого намёка на ответ. Хван постоял пару мгновений и снова позвал: - Детка. Сознание уже начало рисовать жуткие сценарии, а сердце ошалело заколотилось, провоцируя истерически дергать ручку, как шум воды прекратился, а дверь скрипнула, впуская в полумрак прихожей полоску света. Тонкая линия росла по ощущениям ужасно медленно, но Хёнджин замер, наблюдая, как в проёме появляется силуэт Ликса. Растрёпанные волосы, влажные у лица - видимо, умывался. Хотя, скорее всего, больше слезами, чем водой, потому что глаза опухли и почти побагровели от полопавшихся капилляров. Губы словно стали больше, каждая шелушинка стояла торчком. Хван не смотрелся в зеркало, но, наверное, выглядел не лучше. Этому можно было бы ухмыльнуться - два сапога - пара, - если бы так сильно не хотелось расплакаться снова. Хёнджин поморгал пару мгновений, смотря на Феликса. Тот смотрел в ответ пугающе пусто. На опухшей коже щёк веснушки казались ярче. Хван захотел поцеловать их. В солнечном сплетении всё тянет и тянет, и из трещины в груди, кажется, что-то сочится, но, Господи, как же плевать. Это его птичка. Прямо здесь. Что бы ни случилось, пока Ёнбок рядом, Хёнджин будет счастлив. Будет счастлив даже принять боль из его рук. Уже принял, и готов носить с собой, только бы не потерять те крупицы тепла, что родной запах яблок дарит саду в его груди. Он сделал шаг и без слов притянул Феликса к себе за плечи. Тот упал в объятия, сжимая футболку Хёнджина на спине. Замер на пару мгновений, судорожно вдыхая, а потом затрясся в рыданиях, бормоча примерно сотню отчаянных "Ты здесь". - Конечно, здесь, - шепнул Хван, прижимая парня теснее и шмыгая носом. Слеза потекла по щеке. - Я всегда буду рядом, Ёнбок~и.