~
Феликс не помнил, как заснул. Плохо помнил даже, как оказался в постели, будто побочным эффектом его срыва стала амнезия. Хёнджин, кажется, умывал его, вроде, говорил что-то о решении проблем по одной, о том, что он рядом, о том, что всё будет хорошо, о том, что любит. Проснулся Ликс с привычной ненавистью к себе за столь всеобъемлющую слабость, которую должен пресекать, но не в состоянии, со злостью на глупость ситуации, в которую загнал их с Хваном, но, вместе с тем, с ощущением, словно чуть меньше тяжести на плечах. Он рассказал. Хёнджин всё ещё с ним. Этот факт грел изнутри, совсем немного обжигая органы до прожарки well done. Ликсу хорошо и плохо, грустно и весело, ведь он подонок крайней степени ебанутости, но умудрился получить шанс вместо пиздячек от жизни. Теперь должен был сделать какой-то шаг, чтобы всё починить, но его сначала нужно придумать, а думалка сейчас - не его сильная сторона. Как и всегда, в общем-то, но нынче особенно трудно. Трудно быть ебланом. Но Феликс, кажется, привык. Реальность ощущалась странно. Вчера казалось, что кости раскидало штормом чувств куда попало, живот вспорот рыданиями и кишки наружу. Вчера было страшно, больно, стыдно, слёзно, ощущения заворачивали воронкой безысходности. А сегодня Феликс лежит в кровати в своей домашней футболке, кости на месте, кишки, где положено, а от слёз остался отёк вместо лица, ощутимый, даже не нужно смотреть в зеркало. Свет тянется по полу сквозь просветы в шторах, пылинки вальсируют в воздухе. Мир не остановился. Каждый раз странно осознавать, что остальной мир не встаёт на паузу, когда собственная вселенная бьётся в предсмертной агонии. Дежавю прошлой истерики зажглось лампочкой в затылке, но ощущения на этот раз другие. Не так болит, не так горько во рту, не так холодно в груди и почти не саднит горло от несказанного. Боль другая, более тупая, во рту пресно от недоумения, в груди горячо. Феликс не был уверен, как лучше. Наверное, сейчас. Всё же, рассказывать - освобождающе. Не сказать, что достаточно, но будто стало менее невыносимо. Вопрос: что дальше? Логично будет снова поговорить. Не так непродуктивно, как вчера на эмоциях, а действительно поговорить. Объяснить Хёнджину всё, и, может, они вместе смогли бы решить, что делать. Должно быть легче сейчас, когда хотя бы один тяжёлый мешок недосказанности упал с плеч, но невозможно быть уверенным, опираясь на вчерашний опыт. Говорить о своих чувствах пиздецки непросто. А есть ли выбор? Ликс заворочался в постели, потому что зуд снова течёт по венам вместо крови. Думал сразу подняться, чтобы не тревожить Хёнджина неспокойными шевелениями своей задницы, но, повернув голову, обнаружил, что вторая сторона постели пуста. Испуганно подскочил, за мгновение обработав сто двадцать мыслей от "Хёнджин всё-таки ушёл" до "Хёнджина никогда не существовало". Последнее было лишено смысла, но это уже перестало быть нонсенсом в жизни - лишённая смысла хуйня теперь - часть повседневности. Сердце резко запрыгало, но быстро успокоилось - глаза выцепили на тумбе записку. Хёнджин существует, уже неплохо. Феликс переполз неуклюжим бегемотом по постели и взял бумагу в руки. "Не стал будить, приди в себя. На парах прикрою. Завтрак в холодильнике. Люблю". Люблю. Глаза прилипли к бумаге на добрых пару минут, будто меж острых нервных букв, под ними, над - всюду скрытые мысли, которые нужно прочитать. Очень нужно. Настолько, что Ликс готов уже искать зажигалку и греть бумагу, дабы проступили невидимые чернила. Совершенно недостаточно этих четырёх издевательски коротких строк. От них тепло, надежда расправляет листики цветком, получившим немного света, но тут же съёживается, сворачивается и сгинается, потому что света мало. Тепла мало. "Люблю" синей пастой мало. Хотя Феликс, вообще-то, и этого не заслуживает. Привычный клочок бумаги с привычными буквами сейчас кажется непривычно несодержательным, крохотным и тонким. Завтрак безвкусный, но не потому что Хёнджин приготовил его таким, а потому что у Ликса словно атрофировались рецепторы. Пресно. Засовывая в себя кусок еды за куском, он сверлил взглядом подсохшие листья и стебли несчастного букета на столе, думая, должен ли выкинуть его. Может ли он? Символизм реальности чужероден, но Феликс не в силах от него отделаться - эти цветы будто впитали в себя те литры боли, что вылились за последнее время, и искорёжились от этого до неузнаваемости, но всё ещё непоколебимо стоят. И всё ещё прекрасны, пускай и почти мертвы. По-особенному прекрасны. В них, поблекших и выдохшихся, такая милая пустота. Феликс подонок, но, наверное, всё же хороший писатель, раз из любой хуйни может сделать метафору. Вода невкусная. Поменял фильтр, подумал, что дело в этом, но лучше не стало. Воздух тоже невкусный. Феликс решил - из-за отсутствия запаха Хёнджина в нём, и притопал в ванную, окинув неясным взглядом по пути опустевшее место для обуви на полке в прихожей и голый крючок для пальто. Сердце стукнуло вне ритма дважды. Бутылка Le Labo Rose 31 на своём законном месте, и Ли позволил себе распылить немного на запястье, вдохнул. Сердце стукнуло вне ритма ещё трижды. Что-то изменилось. Может, выдохлись или Ликс простудился, но запах ощущается иначе. Нос уцепился за аромат в попытках поймать те самые нотки, однако только от частых вдохов закружилась голова. Феликс включил воду и намылил то место, куда попали духи, смыл и вытер полотенцем до красноты. Будто это как-то поможет избавиться от смертоносного дыхания чувства, словно что-то меняется каждую секунду, а Ликс не может угнаться за изменениями. Он словно замер, завис, законсервировал себя в банку с ненавистью и сидит там - изнутри не откроешь, а снаружи никого, кто поможет. Хочется помощи. Хочется, чтобы кто-то решил тотальную неразбериху в голове, в груди, вокруг. Но никто не может. Хочется надеяться на Хёнджина. Хочется верить, что он даст волшебную таблетку от проблемы, которая проросла, обвивая вены лозой. Очень хочется. Однако глубоко внутри отчётливое осознание, что это пустое желание. Такое же пустое, как и сам Феликс. И даже если Хван даст какую-то таблетку, это будет плацебо, потому что на самом деле помочь себе должен Ликс. Он достаточно не придурок, чтобы понимать это, но достаточно придурок, чтобы игнорировать. Он устал решать проблемы и хочет помощи. Какая разница, что он до сих пор не решил ни одной? Феликс не прикасался к телефону со вчерашнего дня, и локскрин встретил кучей уведомлений. Да, Ли очень популярен среди интернет-магазинов и приложений доставок. Цветочный, где он покупал букет на день рождения Хёнджина, уведомил о новой акции, но секунда раздумий закончилась мыслью о том, что ещё один символически увядший букет в эту квартиру не поместится. От первого-то уже тесно. Где-то в самом конце почти невидимо висели сообщения от Чанбина, пришедшие вчера вечером. Феликс словил ускользающую мысль - он слышал уведомления, когда Хёнджин ушёл. От кого: Бинни Время: 20:53 Написал новую песню. Тебе понравится. Чонин почти пищал, когда услышал, хехе От кого: Бинни Время: 20:54 Кстати, у них с Сынмином завтра выступление. Не забыл? Недоумение из пресного стало горьким. Чанбин. Всё ещё существует, всё ещё друг, всё ещё замешанный в этой ситуации ровно настолько же, насколько и они с Хёнджином, но совершенно забытый вчера. Ликс так глубоко нырнул в страдания, что буквально забыл. Несмотря на то, что говорили они с Хваном о Чанбине и страдания-то все из-за него, Феликс просто где-то выронил мысль о том, что Со тоже участвует в этом. А сейчас подобрал, и по спине прокатился липкий стыд. Наверное, стоит сказать, что Хёнджин знает. Это было бы честно и правильно - больше не скрывать ничего ни от кого из них, - но такие вещи не пишутся в сообщениях. Такие вещи говорят вслух. Однако Феликс не готов встретиться с Со. От одной мысли снова увидеть его вживую защипало плечи и лопатки. Будто бы нельзя. Будто бы если он увидится с Чанбином теперь, когда признался Хвану, предаст сильнее. Станет ещё более опасным преступником, чем уже есть. А может, это тот шаг, который до́лжно сделать, - не видеться с Со? Феликс не хотел бы этого. С самого начала не хотел, наверное, это даже неправильно - отгораживаться от друга, терять его из-за всего случившегося, но это хотя бы какое-то решение. Может, не отказаться совсем, но сократить общение, выстроить забор с надписью "друзья"...к ней ведь точно кто-нибудь подрисует хуй, да? Ликс набрал номер. Чанбин ответил почти сразу, видимо, держал телефон в руках: - Феликс? - его тон взволнованный, но в то же время спокойный. Удивительно, как у него получается. - Привет, - голос осип, незадействованный весь день, и Ликс прочистил горло. - Я рассказал ему. Молчание было коротким, но громким. Ли сел на кровать и затеребил покрывало пальцами, пялясь в ту же точку на ковре, что и вчера. - Как ты? - донеслось из динамика, и это тише, чем тишина. - Как ты себя чувствуешь? Захотелось плакать. Опять по пищеводу поднялся комок, противный, липкий, со вкусом земли на корне языка. Как Феликс себя чувствует? Так, как будто себя не чувствует. И Чанбин не помогает своей волшебной проницательностью и тактичностью. Спросил бы, чем кончился разговор. Спросил бы, как отреагировал Хёнджин. Спросил бы, что дальше. Хоть что-нибудь эгоистичное, что-нибудь для себя. Почему только Феликс эгоист? Он, будучи полным дерьмом, притягивает слишком хороших людей. - Устал, - шепнул Ли, шмыгнув носом. - И не знаю, что делать. Чанбин молчал в ответ, ждал, очевидно, что Ликс скажет что-то ещё, и тот, за неимением альтернативы, сказал: - Мы пообещали друг другу, что попытаемся справиться с этим. Пройти через это всё. Я не знаю как, но...не готов потерять его, так что... Феликс почему-то был уверен, что Со поджал губы на том конце провода. А ещё был уверен, что знает, какой у него сейчас взгляд. Понимающий. Отвратительно понимающий. Благо, видеть в этом взгляде ещё и боль Ликсу не пришлось. Он был рад, что позвонил, а не поехал на личную встречу - он бы не выдержал. Боль ещё одного человека в него не поместится. С собственной-то тесно. По щеке скатилась слеза. Чанбин помолчал, думая оглушительно, но неразборчиво, а потом хмыкнул, мол, понял. Спустя ещё несколько секунд тишины добавил: - Хорошо. И больше ничего не сказал об этом. Ни одного слова об этой ситуации. Не задал вопросов, не высказал своё мнение, не посоветовал решения - ничего. Ликс почти разозлился. Он хотел услышать что-нибудь, даже если это будет фельетон его ебанутости или пронзительный крик ненависти. Что-то. Он позвонил за этим - получить таблетку. Хоть кто-нибудь, блять, может дать ему эту проклятую таблетку? Но Со потянул тишину ещё немного и заговорил о другом. Совсем другом: Сынмине с Чонином, что записали несколько новых песен. Джисоне, что согласился посвистеть для того трека, которому "чего-то не хватало". Паре новых стихов, покупке оборудования на замену старому, зачёте по дисциплине, название которой Ликс пропустил мимо ушей. Чанбин говорил размеренно, спокойно, привычно расслабляюще, будто ничего не случилось. Делал паузы, закончив одну мысль, и начинал новую. Феликс чувствовал, что его укачало. Его везут, но разум не готов осознать это и всячески отторгает. Он всё ещё в той мысли, которую озвучил, всё ещё в той боли, которая тянет тело в стороны, а Со волочит его в повседневность. Но возразить или остановить нет сил. И Ликс слушает, пытаясь разобрать свои скомканные эмоции. Осознание разлилось в крови не сразу, но когда достигло сердца, Феликс выдохнул почти облегчённо - слёзы перестали терзать горло, страх и злость поугасли, а спокойствие и невесомая дрожь запульсировали в груди. Стало лучше. Благодарность затрепетала под пальцами и ещё что-то - в животе. Ликс молча слушал долго, но в конце концов сказал несколько слов в ответ на одну из историй. А потом задал вопрос по поводу другой. Монолог Чанбина эволюционировал в диалог, и пусть Ли был довольно пассивным участником, он наслаждался им. Наслаждался голосом, по которому скучал, интонациями, знакомыми и любимыми, смехом, чуть сдержанным, но ярким. И на миг пожалел, что не решил встретиться лично. На самом деле, почти забыл, почему они вдруг говорят. А потом вспомнил, когда Со положил трубку, оповестив о том, что ему нужно идти. Тишина комнаты отрезвила - он всё ещё в ситуации, где любит двоих людей. Он всё ещё в ситуации, где рассказал им обоим. Он всё ещё в ситуации, где не знает, что делать. Радость от разговора с Со быстро стала болезненной, ведь Феликс по-прежнему преступник. Он чувствует это, хотя не должен. Даже по телефону это чувствует. Этот трепет. Это волнение. Не хотел личной встречи с Чанбином, чтобы не предать Хёнджина сильнее, но предал. Мурашками на спине ощущал, что предал снова. Чувств стало ещё больше, потому что прежде как будто бы всё было отдельно и не так реально, а теперь все знают и всё сразу, реальнее некуда. Эти мысли и чувства теперь не только в голове Ликса - они теперь всюду. Нисколько не помогает, на самом деле. И разговор с Чанбином никак не помог, разве что Феликс чувствует, как воздух вокруг можно трогать - такое всё теперь осязаемое. А ещё чувствует, что хочет обнять Со. Так, как обнимал обычно, положить голову на его грудь и попасть в невесомость, в идиллию, где нет ни мыслей, ни совести, ни «правильно и неправильно». Посмотреть в его глаза, на улыбку, услышать его голос, не искажённый динамиком. Он скучает. По жестикуляции, по запаху его духов, по блеску глаз. Разговор не помог, а сделал только хуже. К надписи «друзья» на даже ещё не построенном заборе Ли сам подрисовал хуй. Ему плохо без Чанбина. А с ним хорошо. Ему плохо без Хёнджина. А с ним хорошо.~
Хван вернулся вечером с продуктами и ободряющей улыбкой. Его запах ударил в нос почти больно - с ним всё ещё что-то не так. Вроде, та же роза, лёгкая, ненавязчивая, чуть сладковатая, но будто разбавлена чем-то. Феликс замер в проходе с кучей пустых вопросов на языке и кислым недоумением в горле - как вести себя теперь? Хёнджин, благо, решил за него - опустив пакеты на пол, завернул Ли в кольцо своих тёплых даже после уличного холода объятий и поцеловал в волосы на макушке. Сердце послало в ноги вибрацию. Тепло, но тревожно. Тепло, но колюче. - Привет, - шепнул тихо-тихо. Его тон показался каким-то почти сакральным. - Как ты, детка? Ликс едва не расплавился на пол лужей от волны жара, хлынувшей к коже: - Не знаю, - ответил первое, что пришло в голову, так же тихо, нервно вдохнув. Хёнджин чуть отстранился, взял лицо Феликса в ладони и заглянул в глаза. На его коже блестели капли - ни то изморось, ни то подтаявший снег. Ободряющая улыбка всё ещё вылеплена на губах с несколькими лёгкими трещинками, однако в глазах мрачно. Радужка, заученная Ликсом наизусть, сегодня другая - более тёмная, затягивающая свет внутрь. Знакомые изгибы скул будто поострели за те несколько часов, что Хвана не было дома, ресницы потяжелели и чуть опустились. Хёнджин смотрел сквозь них внимательно, изучающе, снова долго, снова, очевидно, что-то пытался этим взглядом сказать, но Феликс ничерта не понял. И боялся моргать. - Прости меня, - не выдержав молчания, пробубнил, хватая парня за запястья. Хван не изменился в лице ни на толику, только неопределённо махнул головой, облизал губы и потрепал Ли по щеке: - Всё хорошо, Ёнбок~и, - печаль и усталость его голоса прилипла к коже. - Давай поужинаем, ладно? Ликс кивнул, уперев взгляд в воротник пальто Хвана. Есть не хотелось. Хёнджин притянул Ли к себе и оставил на губах короткий поцелуй, отдавшийся нежностью между ключицами и тянущим чувством пониже, а потом отстранился, чтобы снять пальто и ботинки. Феликс наблюдал за его движениями - резче обычного, острее. Заболела голова. Хван бросил несколько фраз о прошедшем дне, но Ликс не справился с тем, чтобы вникнуть. Мозг одолевала навязчивая мысль, с каждой минутой укореняющаяся, - всё иначе. Она жглась и ёрзала внутри, пока Ли раскладывал по столу приборы под шум воды из ванной, и даже в продуктах ей нашлось подтверждение - Хёнджин купил не тот сыр, который покупал обычно. И другой хлеб. Снова захотелось плакать, но Феликс не позволил себе, потому что сейчас ему нужно решение. Разговор с Хваном его не гарантировал, но предпочтительно верить, что давал шанс. Может, у Хёнджина есть дельные идеи в отличии от Феликса, что полдня катал по черепу бессмысленность. - Эм-м-м... - начал Ли, доев свою порцию ужина и сделав несколько глотков кофе. В напитке не хватало коньяка. Хёнджин, уже двадцать минут возящий еду по тарелке и съевший всего кусочек, поднял на него глаза. Его влажные после душа волосы прилипли к скулам и шее, лицо бледнее обычного, а тени под глазами в этом свете и без макияжа казались глубже, но он всё равно выглядел до одури красиво. Молча ждал продолжения многообещающего мычания, и Феликс в кои-то веки смог его организовать относительно быстро: - Поговорим? - прозвучал удивительно беззаботно, даже почти поверил себе. Хёнджин, конечно, поверил едва ли и немного сдавленно улыбнулся в очередной попытке ободрить. Получилось у него на этот раз так себе ободрение, скорее выражение лица для фото на надгробие. А ещё взгляд был чуть снисходительным, мол, "у тебя есть новые слова в арсенале?" У Ликса не было, но надеялся придумать, пока будет слушать Хвана. Или загуглить. Окей Гугл, как перестать быть умственно отсталым человеком? - Что ты думаешь обо всём этом? Возможно, вопрос глупый и неуместный, ведь Ликс, вообще-то, здесь должен рассказывать, что думает, и предлагать, как всё решить. Он вчера наобещал, что сможет. Он сегодня весь день был дома в одиночестве и должен был обдумать. Однако едва ли он смог, да и собственные чувства настолько заебали бессмысленностью, что надежда осталась только на Хёнджина. Может, в его ощущениях получится найти эту проклятую таблетку? Хван невесело хмыкнул то ли удивлённый, то ли разочарованный. Положил вилку на стол и облизал губы. Этот жест привлёк слишком много внимания Феликса. - Думаю, что ты запутался и напуган, - голос ровный, спокойный, словно обсуждают они деловые вопросы, а не рушащиеся из-за ебанатства Ликса отношения. - Я, к слову, тоже, - Хёнджин печально усмехнулся, - потому что не знаю, что ты чувствуешь, и не пойму, наверное, даже если ты объяснишь. Феликсу бы кто объяснил. Он как будто всё время ослом идёт за морковкой на удочке, но никак не может дотянуться и схватить. Едва начинает казаться, что размытая реальность спутанных ощущений проясняется, тут же появляется туман или дождь, или буря, или камнепад, и снова ничего не разобрать. - Я никогда не был на твоём месте, - продолжил Хван, поёрзав, - так что не знаю, каково это, - в том, как он выделил слово «это» был, может, ненамеренно, спрятан яд, сейчас поползший по венам Ли. Хёнджин опустил взгляд в стол: - Наверное, больно. Ликс застыл, словно забетонированный. Больно, ещё как. Особенно от того взгляда, что Хван поднял на него - влажный, грустный, усталый и понимающий. Пауза длилась вечность, и всю эту вечность Феликс не моргал, впитывая звенящую тишину, исходящую от Хёнджина. - И я понимаю, что ты ждёшь от меня помощи, - голос парня стал тише и обречённее, плечи дёрнулись, - но я не знаю, как помочь. Да и...не то чтобы я могу что-то с этим сделать. Конечно, Хёнджин подтвердил эту блядскую мысль - Феликс должен решить всё сам. Как те помощники в играх, которые только озвучивают очевидное, но никак не помогают. Главные герой должен справиться сам. Но у Феликса ни плана, ни стратегии, ни аптечек, ни навыков - нихуя, только голая задница и пустая голова. Этот квест он проебёт. - Я просто...люблю тебя, - Хёнджин протянул руку через стол, и Ликс машинально протянул свою в ответ. Холодные пальцы погладили костяшки. Во взгляде снова эта бесконечная любовь и преданность, безоговорочная, глубокая, от которой у Феликса сводит желудок. - Люблю и не хочу терять, но...решить должен ты, - «Решить должен ты». Ликс ненавидел эту фразу и смысл, зашитый в ней, однако все вокруг продолжают повторять её. Что решить? Решить, кого он любит сильнее? Решить, какой кусок от сердца хочет оторвать? Безумный сюр. - Я буду рядом, если я нужен тебе. - Нужен, - без раздумий проговорил Феликс, стискивая пальцы Хвана. Тот поджал губы и кивнул. Ли нихуя не понял, что значил этот жест. Помолчали. О чём бы ни думал Хёнджин, Феликс был уверен, что эти мысли ранят его, если озвучить. - Я не попрошу ни о чём, кроме одного: пообещай не лгать мне, - Хван закусил нижнюю губу. - Что бы ни случилось, скажешь сразу, - Феликс заставил себя проигнорировать миллиард подтекстов этой фразы и проглотить очередной шершавый комок вины. - Ты сказал, что хочешь всё исправить и быть вместе. Я тоже хочу. Но если ты поймёшь, что что-то изменилось, пообещай сказать сразу. - Обещаю, - Ликс кивнул, поборов почти инстинктивное желание возразить на это «поймёшь, что что-то изменилось». - Я устал, давай приляжем? - Хван откинулся на спинку стула, расцепив их ладони. Феликс воздержался от комментария о том, что Хёнджин не поел и они ничего толком не обсудили, и снова просто кивнул. Даже этот недодиалог вытянул из него невыразимо много сил. Хван поднялся, тяжело вздохнув, и уже шагнул к дверному проёму, когда Феликс неожиданно даже для себя спросил: - Мы в порядке? Ты не злишься на меня? Глупые, конечно, вопросы, но Феликс разучился задавать другие. И правда хотел бы знать ответы. Хёнджин смотрел нечитаемо пару секунд, а после облизал губы и мягко улыбнулся. Не так мягко, как улыбался обычно, - иначе: - Не злюсь. Феликс набрал полные лёгкие воздуха, насильно выбрасывая из головы странные ощущения от этой улыбки и факт, что Хван проигнорировал первый вопрос. В постели было привычно тепло: руки Хёнджина вокруг талии, голова на его груди, мерное дыхание и стук сердца в ухе, редкие комментарии касательно фильма, что случайно попался на каком-то канале. Но внутри было холодно и слякотно, как поздней осенью, потому что в каждом слове Хёнджина слышалась пустота. В каждом взгляде блестела боль, пусть и припрятанная за напускным спокойствием. Ликс чувствовал, как она колется. Такая острая. Он пытался абстрагироваться, но выходило только отчётливее ощущать раны в груди. Не по себе - так хотелось описать это чувство. Не по себе, ведь то, что Феликс любил прежде больше всего, - вот так просто лежать в объятиях и говорить ни о чём - теперь жжётся. То, что приносило спокойствие, - родные руки и стук сердца - теперь пробивает дрожью тревоги. Ликс должен быть счастлив до ужаса - Хёнджин рядом, остался, обнимает и прижимает к груди. Хёнджин любит, несмотря ни на что. Ничего не требует и не просит, не винит, не злится, а принимает. Этого ведь хотелось. Но быть счастливым не получалось совсем, потому что на кончике языка вертелось одно слово - иначе. Всё теперь иначе. И не отпускало ощущение, что станет только хуже. Хван скоро засопел, так и не дождавшись ответа на свой вопрос: «Этот придурок вернётся к ней, я надеюсь?» Ликс не следил за сюжетом, так что не особенно понял, о ком шла речь, и надеялся, что Хёнджин не спросит о развязке наутро. Поднял голову, чтобы посмотреть на него: расслабленный, нежный, усталый, но красивый до ужаса. Хотелось смотреть бесконечно. На скулы, родинки, маленький прыщ на подбородке, ресницы, брови. Привычно. Как будто ничего не изменилось. Как будто всё просто хорошо. Но всё изменилось. Ликс лёг обратно на грудь Хвана и бросил взгляд на картину. Смотрел с минуту, кусая губы, а после просто заплакал. Не надрывно, не истерически, а тихо. Наконец-то по-взрослому. Ощущая, как все обещания, данные вчера, трещат в груди по швам.***
Хёнджин перевёлся с театрального, потому что танцевать любил больше, чем притворяться другим человеком, однако второе, видимо, у него получалось до того славно, что до сих пор не мог перестать. Не мог перестать притворяться человеком, которому не больно, не обидно, не тяжело. Человеком, который не злится до побеления кожи закушенных губ, не ревнует, не хочет расплакаться от бессилия каждую минуту. Но он хочет. Хёнджин хочет плакать безостановочно от обиды и несправедливости. Происходящее до ужаса нечестно. Он так долго искал это. Он искал это вечность, снова и снова теряясь в пустых взглядах и нелюбви. Бывшая одногруппница Джису, которая очень нравилась Хвану, бросила его после пары месяцев отношений, потому что "мы не подходим друг другу". С Лисой из кофейни на углу дома они были вместе почти полгода, и всё было волшебно, она потрясающая, но Хёнджин не любил её. Да и она его тоже, к слову. Симпатия и уважение - неплохое начало, но надолго не хватило. Джинхёк изменил спустя несколько недель, Лиён ушёл, потому что никак не мог отпустить бывшего, Тхи Хван бросил сам, потому что его чувства больше походили на болезненную зависимость, потребность безоговорочно принадлежать, а это казалось Хёнджину слишком. Он отчаянно хотел спокойствия и любви, но выходило только вязнуть в постоянных переживаниях, снова и снова находя и теряя. Терял, кажется, даже чаще, чем находил. Это не было слишком сильной драмой, потому что по-настоящему никто так и не зацепил, однако больно. Терять всё равно всегда больно. Даже если знакомы недолго, даже если от любви только смайлики-сердечки в сообщениях, терять тяжело. И Хёнджин постоянно терял. А потом нашёл вдруг и сразу нечто настолько невероятное, что хотелось кричать. Он нашёл Феликса. Он был так счастлив. Случайность или судьба (хотелось верить во второе), но Хван нашёл столько любви в Ёнбоке, сколько не надеялся найти уже никогда. Вот зачем было всё прежнее, думалось, вот почему - чтобы дойти до этого. Столь яркая и жадная любовь. Столь неописуемая, что, сколько бы Хёнджин ни рисовал, так и не смог отразить её в полной мере - не существует таких красок и форм, чтобы передать. И он растворился в ней. Он заслужил, наконец, смешаться с этим чувством и душил страх потерять, потому что устал терять. Было так хорошо, что поверилось, будто теперь всё иначе. Будто на этот раз он не потеряет, этот этап позади, а впереди - бесконечное спокойное счастье. Но всё просто посыпалось у него на глазах. Снова. На этот раз, конечно, всё действительно иначе, потому что Хван по-настоящему чувствует, однако исход тот же. Он теряет. Стоит, как придурок, посреди своих полыхающих чувств и ждёт, когда его прибьёт балкой. Воздуха всё меньше, огонь лижет босые ноги, но вместо того, чтобы бежать прочь, Хёнджин медлит. Не потому что не понимает, что погибнет - он это знал с начала, как ни смешно, хоть и хотел отрицать, - а потому что не видит другого пути. Он, будто неупокоенная душа, привязан к дому, что безбожно быстро горит, и покинуть его невозможно. Можно только исчезнуть с ним, когда ветер размечет последние пылинки пепла. Обидно. И больно до слёз. Хёнджин не готов снова терять. Не сейчас, когда так глубоко в чувствах. Не Ёнбока, что нужен сильнее воздуха, воды и даже искусства. И мысль сделать всё, чтобы сохранить эту любовь, тогда вечером на пустой улице казалась отчаянно правильной и буквально единственной допустимой. И потом, когда Хван обнимал трясущееся тело Феликса. И утром, когда проснулся раньше и смотрел на его разметавшиеся волосы и отёкшие подрагивающие веки. В универе в тот день, когда на секунду представил, что вернётся не к Ликсу, а в их с Крисом квартиру, в комнату, где будет один. Тогда казалось, что всё - мелочи, если Ёнбок рядом, и лучше уж проглотить любую боль, чем потерять его. Но сейчас стало тяжелее держаться лишь за эту мысль, потому что узлы в солнечном сплетении рвутся от напряжения. Игры в нормальность делают только хуже. Хван решил для себя, что должен быть сильным ради Ликса. Не показывать боли и переживаний, не поднимать эту тяжёлую тему лишний раз, чтобы дать ситуации время устаканиться. Решил, что лучше вести себя, будто ничего не случилось, дабы показать Ёнбоку, что понимает и принимает, что любит и будет рядом вопреки всему. Он же обещал. Но чертовски много случилось, и виноватые, потерянные глаза Феликса вкупе с попытками в искреннюю улыбку, больше походящую на оскал, постоянно напоминают об этом. Как и собственные в зеркале - напуганные, напряжённые, с густыми тенями мыслей в глуби зрачков. С каждым днём темнее. Некогда приятная обыденность теперь сомкнулась на ноге рамочным капканом - больно и не выбраться. Совместные завтраки, разговоры ни о чём, вечера в постели - всё стало отдавать противно-желтоватым оттенком неловкости и тёмно-синим - напряжения. Попытки добавить в эту палитру былой приятной яркости обрублены на корню - у Хёнджина других красок нет и взять негде. Все пропали, исчезли, словно бы истрачены, но Хван не припомнит, чтобы столько ими рисовал. У Феликса их нет тоже. Он выглядит угасающим каждый день, даже когда изредка улыбается искренне шуткам или смеётся от щекотки. Тает, как восковой карандаш на обжигающем солнце, и Хёнджину дивно осознавать, что его самого это солнце только сильнее леденит. Сад в груди пустой и мерзко-засохший, с колючими тонкими голыми ветками, облетевшими цветами, посеревшей травой. Птичка потерянно сидит на прутьях входных ворот и смотрит вдаль с жаждой и надеждой. Раньше она никогда даже близко не подлетала к ним, но теперь внутри так гадко, что Хван даже не может её судить. Однако не потому ли его грудь опустела, что его птичка больше не поддерживает там жизнь? Как бы то ни было, держать её силой - блажь. Хёнджин хотел бы придумать, как оживить этот проклятый сад, снова сделать его домом для Ёнбока, но ни одной мысли по этому поводу в голове не появляется, сколько ни шевели извилинами. Может, нужно время. Заморозки не вечны, в конце концов, за окном весна. Однако что делать до тех пор, пока она не вернёт в его грудь тепло?.. У Хёнджина был ответ. Он ненавидел этот ответ, не хотел о нём думать, но уже невозможно игнорировать, когда Феликс смотрит так больно. В конце концов, это всё ведь не о Хване, а о Ёнбоке. Хёнджин понимает. Он всё понимает. - Поедешь к Чанбину? - сказал как бы между делом, когда нервно перебирал вещи на полке, изображая уборку. На самом деле, от уборки в его действиях было одно название, а мысль эту он вертел много часов вчера и сегодня. Феликс оторвался от телефона и ошарашенно посмотрел на него, несколько раз моргнув и даже приоткрыв рот. Хван зачем-то поспешил добавить: - Ты всегда ездишь по выходным. - Да, - поразмыслив, кажется, меньше секунды, кивнул Ликс и весь напрягся, пытаясь вдохнуть негромко, но получилось в тишине донельзя шумно. - Да, вечером. Ужасный положительный ответ на ужасный вопрос с ужасным аргументом в пользу этого положительного ответа. Дежавю. Хёнджин ненавидел в этой ситуации буквально всё. Себя больше всего. Конечно, Феликс хочет к Чанбину. Хёнджин не идиот и прекрасно видел его улыбки в телефон, когда, очевидно, писал Со, все эти дни. Видел, как Феликс прячет эти улыбки, как притворяется, будто Чанбина не существует, намеренно избегая его в разговорах. Это выглядело настолько же нелепо, насколько попытки делать вид, будто после того признания любое молчание между Ликсом и Хёнджином не стало напряжённым. Всё происходящее нелепо. Но, может, просто нужно время. Хван не может потерять Феликса - он решил в тот день, когда Ликс признался - и сделает всё для того, чтобы сохранить то, что у них есть. И он делает, что может. Но узлы в солнечном сплетении дрожат и звенят, натянутые до предела. Входная дверь хлопнула после почти нежного "Вернусь непоздно", и мысли, что удавалось сдерживать рутинными делами днём, посыпались на голову. Феликс засветился, когда начал собираться к Со. Он правда хотел поехать. Внутри гадко, эгоистично противно. Ёнбок устал от Хёнджина? Соскучился по Чанбину? Как другу или?.. Мурашки по всему телу, жгутся и колются - ветки засохших кустов из сада в груди под кожей. Он поехал, потому что хочет поговорить? Может, прикоснуться. Может...больше? Это отвратительно. А что, если Феликс не сможет выбрать? Будет держать и Хёнджина, и Чанбина рядом, он ведь...любит их обоих? Если Хван правильно проинтерпретировал происходящее. Что, если он не хочет выбирать? Было ли у них что-то с Чанбином? Хван знал, что Ликс не стал бы скрывать такого, но уже ни в чём не мог быть уверен. Сознание выстреливает в грудь шестимиллиметровой картечью снова и снова. Хёнджин ненавидит это. Его мутит. Бросает то в жар, то в холод, как при отравлении. Эти мысли покруче просроченного рамёна, покруче даже любого яда. Они разъедают гортань и хочется ни то кашлять, ни то задохнуться. Крутит живот и подрагивают пальцы. Смотреть на тремор собственных рук невыносимо. Вертеть эти мысли в голове - ещё хуже. Хван пообещал самому себе, что примет любую боль, только бы не потерять Ёнбока. Пообещал ему, что будет рядом, что бы ни было. Но это буквально кромсает его, выворачивает наизнанку. Пятая или седьмая сигарета совсем не помогает. Совсем. Даже ящик виски, кажется, не поможет, в том числе если сведёт в могилу. Кажется, даже смерть не способна заглушить это клокотание в животе. Хёнджин понимает. Феликс не виноват в том, что чувствует, не выбирал попасть в эту нелепую ситуацию, не хочет ранить никого тем, что ощущает. Он просто хочет быть счастлив. Хёнджин, правда, всё понимает. Но от этого не легче. Слёзы шкрябают изнутри, от попыток сдерживаться болит голова. В раннем детстве, когда Хёнджин был расстроен, папа приводил его в мастерскую и показывал миллион вещей для рыбалки и охоты. Снасти, спиннинги, крючки, капканы, сети. Куча маленьких деталек блестели на свету, а механизмы в умелых крепких руках причудливо двигались, и маленький Джинни быстро забывал, о чём переживал. Он бегал крохотными глазками по ячее сетей в тщетных попытках сосчитать (тщетных не потому что ячеек было слишком много, а потому что Хёнджин тогда умел считать едва ли до ста), вертел в пальцах безобидные приманки для рыбы, рисовал забавным пёрышком одной из них (самой его любимой!) узоры на пыльном ящике в углу. Когда папа разбирал ружьё, Хёнджин принимал из его рук детали и бережно укладывал на расстеленную на столе ткань, как самый ответственный помощник, слушал об устройстве мудрёного механизма, запоминал, даже выпросил раз у отца почистить стволы. Масло блестело перламутром на гладком металле, темнело густыми разводами, пачкало стихийными линиями руки. Хёнджин был брезгливым с детства, но это занятие не вызывало отвращения - полосы потемневшего масла на ладонях казались краской, почти искусством, в них, как на абстрактных картинах или в путанице облаков, можно было отыскать образы. Хван очень любил проводить так время. Потом, лет в семь, увидев передачу о браконьерах по телевизору, вдруг осознал, что блестяшки и пёрышки в папиной мастерской - оружие для убийства невинных животных, и плакал несколько дней, почти умоляя отца перестать заниматься этим. Тот тогда сел перед сыном на колени и что-то объяснил, да так убедительно, что Хёнджин понял и перестал плакать. И больше не ходил в мастерскую, предпочитая этому рисование. Однако воспоминания о том спокойствии, что оседало внутри во время изучения отцовского арсенала, засели в груди навсегда. И они, как ни странно, остались тёплыми. Сейчас Хёнджину очень хотелось бы оказаться там, по левую руку отца, крутить в руках дивные побрякушки, вдыхать чуть смолистый запах древесины от верстака, смешанный с пылью и горьковатым парфюмом, что папе подарила мама. Считать эту проклятую ячею сетей, чтобы наконец досчитать, ведь теперь он умеет. Это здорово отвлекало в детстве, может, помогло бы привести в норму пульс и мысли сейчас. Рисование вот совершенно не справлялось - линии ломались и гнулись в разные стороны, совсем не так, как нужно, и Хван захлопнул блокнот, едва сделав несколько штрихов. Строки книги, за которую Хёнджин схватился следом, вились перед глазами клубком ядовитых змей, что того и гляди обернутся вокруг шеи. Горло чуть саднило, может, из-за десятой или пятнадцатой сигареты, может, от усердно сдерживаемых рыданий. Веки налились чугуном, но не сонливости, а просто тяжёлой усталости, и Хёнджин сомкнул их, приваливаясь к оконной раме. Вопросы, не унимаясь, стучали в виски. Хотелось вытравить их, избавиться, выбросить, как пустые тюбики от краски, чтобы не захламляли полки, и Хван последовал за ощущением, которое никогда не подводило. В зал. Там оказалось душно и влажно, но, даже так, спокойнее. Сразу стало спокойнее внутри, едва тело попало в зеркальный прямоугольник помещения, будто в другой мир. В привычный прежний мир: музыка, танцы, запах пота и одержимости, яркий свет ламп, шорох одежды и стук подошв по полу. Кое-чего не хватало. Хёнджин знал, что нужно подождать. Он открыл окна нараспашку, впуская побольше холодного воздуха. Колонка соединилась с телефоном мгновенно, будто только и ждала этого момента. Тело ощущалось каменным. Хван размялся наскоро, почти машинально, в жажде начать танцевать, разогнать ощущения, застрявшие меж позвонков, по телу, выпуская наружу с каждым широким движением рук. Сделал первую пробную связку - мышцы слушались со скрипом, но сердце впервые за день зачастило поистине приятно. Будто бы рой вопросов в голове поутих. Только бы это не стало затишьем перед бурей. Дверь скрипнула аккурат в паузу между треками, когда Хёнджин стоял, уперев руки в колени, и переводил дыхание. - У тебя тут сквозняк, - постояв манекеном в проходе по меньшей мере секунд двадцать, буркнул Хо ни то раздражённо, ни то взволнованно. Прошёл через весь зал к окну и закрыл его с хлопком, то ли случайно, то ли намеренно громким. Вот этого не хватало. Хёнджин следил за его движениями, ощущая, как губы тянет глупая улыбка: - И тебе привет, - выпрямился, хрустнув шеей. Минхо бросил на скамейку охапку своих вещей и уставился на Хвана, вращающего плечом - нужно было лучше разогреться, кажется, что-то всё же потянул. - Хреново выглядишь, - прозвучало из уст Ли почти равнодушно, но с нотой тревоги. Хёнджин бесцветно хмыкнул: - На себя посмотри, - и зашагал к колонке, чтобы включить что-то подходящее. В груди стало чуть теплее, будто по сухим и вялым листьям в саду прошёлся лёгкий, едва уловимый бриз. Чувствовалось, как Минхо смотрит ещё несколько мгновений своим этим странным взглядом, который Хёнджин не понимает и до сих пор даже не удосужился попытаться понять. Заиграла меланхоличная мелодия, из тех, что Хвану противопоказаны в его состоянии, так как чреваты непрошенными мыслями и желанием плакать, но переключать не стал. Хо начал разминку, а Хёнджин встал поодаль и принялся чертить ладонями в воздухе в такт. Он пытался погрузиться в музыку, отдать медленным и мягким движениям кусочки противной тоски и печали, но выходило слабо. Хотелось резче и сильнее. Хотелось растолкать воздух вокруг, разломить его мощной связкой. Однако было страшно, что вместе с этим разломится что-то внутри. - Хочешь поговорить об этом? - две песни спустя заговорил Хо как бы невзначай, продолжая разминаться. Хёнджин метнул в парня недоумение и едва не запутался в ногах, но танцевать не перестал. «Об этом». Звучало так, будто Минхо уже всё знает. Хван не удивился бы. Говорить хотелось, однако вербализация того ушата мыслей, что бродит внутри, ощущалась непомерной ношей, так что отпустил короткое «нет». Минхо смотрел долго, будто ждал, что передумает. Может, когда-нибудь и правда передумает, но не сейчас. Ещё одну песню спустя Ли предложил потанцевать вместе. Хёнджин согласился и, когда в воздухе смешались их запахи, а в зеркале зарябил синхрон, почувствовал эйфорию. Головокружительную и всеобъемлющую. Ту, в которой нуждался. Хо всё продолжал смотреть этим странным взглядом, но под ним не было неловко. Это было чем-то из прошлого, спокойным и приятным, будто вернулся туда, где некогда был счастлив. Хёнджин ведь раньше был счастлив. До того, как встретил Феликса. Он был без десяти счастлив в той жизни, где учился на актёрском, почти каждый вечер танцевал в студии с Хо, жил с Крисом, рисовал природу, а не бесконечные портреты одного человека и много читал о любви. Как так вышло, что теперь он не представляет себя частью той жизни? Она была неплохой, он помнит. Сейчас, глядя на движения двух тел в отражении, ощущая до боли знакомое жжение в мышцах, Хёнджин будто слегка касается её - прошлой жизни - и даже чувствует, что она всё ещё неплохая. С классными друзьями, шумными вечеринками, кучей красок на сколоченной Крисом полке в его спальне их общей квартиры, вечерами с Минхо, наполненными особой атмосферой саркастичного, но безоговорочного доверия, танцами. Но без Ёнбока. Хёнджин будто немного скучает по растерянным в новой счастливым кусочкам прошлой жизни, но едва ли он хотел бы в неё вернуться. Там ведь нет Ёнбока. Жутко не хотелось в жизнь, где нет Ёнбока. Но Хёнджин не мог бы теперь похвастаться счастьем и в этой жизни, где он есть. Он теряет свет внутри словно бы каждую минуту и никак не может это остановить. Обидно. И больно до слёз. Пока движения гонят по венам эндорфин, благодатно пусто в голове, однако бесконечное несчастье серыми тучами вот-вот нависнет над обедневшим садом в груди. Хотелось оттянуть этот момент настолько, насколько возможно. Хёнджин, правда, пытался, но не успел моргнуть, кажется, а машина Хо уже остановилась возле дома. Выходить не хотелось. Может, потому что страшно возвращаться в пустую квартиру. Или потому что страшно возвращаться не в пустую квартиру. Ли не торопил, что-то рассказывал, Хван даже находил энтузиазм кивать, но мурашило с ног до головы, так что не слишком внимательно слушал. Феликс, возможно, всё ещё там, у Чанбина. Возможно, сейчас смеётся над шутками, привычно касаясь друга в порыве эмоций, пьёт, болтает, счастливо улыбается. Хёнджин соскучился по его счастливой улыбке. Не той натянутой, искорёженной усталостью и болью, что приклеилась к его губам в последнее время, а по-настоящему счастливой. Такой, какая она была на следующий день после знакомства, пока маленькие ладошки путались у Хвана в волосах. Такой, какая сияла на весь дом, когда обменивались подарками на Соллаль. Такой, какую Хёнджин сцеловывал ещё буквально несколько недель назад. Чанбину дико повезло, если он видит эту улыбку сейчас. Хёнджину хотелось бы злиться, желать выбить ему глаза из глазниц за это, но получалось только хотеть расплакаться. Противно и обидно понимать, что Чанбин ни в чём не виноват. И Феликс не виноват. И Хёнджин не виноват. Никто, чёрт возьми, не виноват, а морды у всех битые. Воздух противно загустился в лёгких, и вдохи шли туго. Минхо замолчал, то ли заметив, как внимательно слушают, то ли рассказав все истории, что были припасены. Тишина не давила. С Хо она никогда не давила. Но сидеть в его машине дольше уже нагло, так что Хёнджин принял волевое решение пойти домой. После его скомканного «Спасибо, что подвёз, я пойду» на плечо легла рука. Минхо смотрел прямо и открыто, когда Хван поднял взгляд. Захватило дух от неясного испуга. - Напиши, если всё же захочешь об этом поговорить, - ровная интонация, но в глазах тот блеск, которому Хёнджин прежде безоговорочно доверял. Он успел забыть этот взгляд. Обмурашило сильнее прежнего. Хвана не хватило на даже подобие улыбки. Он лишь закусил губу, чтобы позорно не разреветься, и кивнул. Хо кивнул тоже, опустив взгляд, и чуть сжал ткань на плече, прежде чем отпустить. Едва открылась дверь квартиры, в нос хлынул терпкий ореховый запах. Слёзы едва держались на водной линии. Ёнбок дома. Хёнджин скинул пальто и обувь, часто моргая. Свет нигде не горел, и включать его совсем не хотелось. Колени сводило по пути в спальню. Чем ближе, тем сильнее зудело в носу. Хван шагнул за порог, вглядываясь в полумрак. В постели, завернувшись в одеяло, Феликс притворялся спящим. Его дыхание было тихим, почти неуловимым, контролируемым. Хёнджин снова часто заморгал, потом подошёл к шкафу и достал дрожащими пальцами полотенце. Пекло в груди невыносимо, будто горячей лавы плеснули прямо внутрь. По дороге в ванную, едва не снёс тумбочку, почти не различая мир вокруг застланными слёзной плёнкой, будто атласной тканью, глазами. Разделся дёргано, судорожно дыша, и включил воду. Регулировать не было сил - лишь бы шумела погромче. Плечи затряслись до смешного сильно, слёзы потекли, смешиваясь с почти ледяными струями из душевой лейки. Стоять удавалось всего несколько секунд, а после колени подогнулись сами. Смявшись в бесформенную кучу на холодном дне ванны, Хёнджин прижался виском к стене и плакал почти навзрыд. Закрывал рот рукой, лишь бы не пискнуть громче положенного, трясся, скрёб кожу на лице. Он должен быть сильным, он обещал, но больше не уверен, что способен сдержать это обещание. И те обещания, что они с Феликсом друг другу дали, кажется, норовят стереться в пыль. Щёки горели, горло саднило от выплаканного, но провести в ванной всю ночь Хёнджин не мог, так что выполз оттуда. Обессиленный, с развороченной грудиной. Чёрт знает, который час. Феликс всё ещё притворяется спящим. Хван лёг на кровать, и хотелось надеяться, что станет хоть чуточку легче от тепла родного тела - прижался со спины, привычно обнимая. Но не стало. Ёнбок чуть напрягся в плечах, а потом притёрся ближе, и это жест, что Хёнджин до ужаса любит, однако от усыпанной веснушками кожи невыносимо сильно пахнет этими отвратительными терпкими духами Чанбина. Тошнота завертелась в горле отнюдь не метафорическая, и Хван зажмурился, размеренно дыша. Сердце заскакало в клетке рёбер, заскребло зубами костяные прутья. Мучительно. Хёнджин выдержал несколько минут, то и дело глотая колючки, поднимающиеся по гортани, а после встал, чувствуя, как по щекам опять текут слёзы. Диван печально скрипнул, но заботливо промялся под поясницей. Подушки покорно принимали текущие слёзы и прятали всхлипы. Хотя вряд ли Феликс великий глухой. Хёнджин хотел бы быть достаточно сильным, чтобы справляться. Хотел бы не чувствовать, как лопают один за одним узлы в солнечном сплетении. Хотел бы больше не терять. Но, кажется, снова потерял.