~
Феликс не особенно понял, откуда взял силы подняться с холодного кафеля и как дополз до кровати, но обнаружил себя сильно заполдень в перепачканном кровью одеяле и с ощущением, будто голову надули через соломинку гелием. В ушах свистит, глаза, набитые словно бы песком, едва удаётся открыть. Ужасно гадко во рту: то ли земли наелся в беспамятстве, то ли пепла из пепельницы Хёнджина на балконе. Хёнджин. Его уход не дурной сон, как бы ни хотелось верить - кровь на постели буквально вопит об этом. Вся эта жуткая ночь не выдумка. Подушки пахнут розами и слезами, от запаха крутит в желудке. Или от голода. Горло заполнено ненавистью к себе - чёрта с два пролезет еда. Феликс стянул одеяло с бёдер и согнул ноги в коленях, упирая пятки в матрас. Три ровные линии на том же месте, где вчера оставил. Не выдумка. Жутко. Красные разводы вокруг напоминают картину из галереи, куда ходили в день рождения Хёнджина. Как же она называлась?.. «Отчаяние»? Ебаная поэтичность жизни, Феликса уже тошнит от неё. Или от осознания, всё более пёстрым веером карт раскрывающегося в голове: это конец. Теперь уже настолько неотвратимый и очевидный, что щекочет смердящим дыханием висок. Жутко смотреть на изрезанный фантик тела, особенно теперь, когда первая волна эмоций разбилась о волнорез. Ещё более жутко понимать, что изнутри изрезано в разы сильнее, причём собственными руками. Невыносимо даже думать, насколько сильно изранен внутри Хёнджин. Что он делает сейчас? Как он сейчас? Думает ли о Феликсе так же в эту минуту, как Феликс о нём? А если его ночь прошла столь же отвратительно, что и у Феликса? А если он тоже- Пальцы нашли мобильный на тумбе, чтобы позвонить, ну, или хотя бы написать, однако замерли над контактом в телефонной книге. - Не мучай меня, - эхом отбилось от лба и отрикошетило в затылок. Хёнджин сказал это в ответ на скулящую просьбу Феликса поддерживать контакт, хотя бы иногда, хотя бы как друзья или знакомые. Нечестная просьба - никто от этого не выиграет, только больнее поранятся оба, но Ликс не мог не попытаться. Да и как можно просто исчезнуть из жизней друг друга? Они же сросшиеся намертво. Не было дня со знакомства, чтобы не общались совсем, а теперь просто оторвать кусок от себя без анестезии. Но возражать просьбе ещё более нечестно. Эгоистично до края, а Феликс только то и пытается в последнее время - перестать быть настолько конченым эгоистом. Получается из рук вон плохо. Закрыл телефонную книгу, ощущая, как тревога бьётся в грудине. Физически тяжело не знать, где Хёнджин, в порядке ли, но так нужно. Ликс должен попытаться выполнить эту просьбу хотя бы теперь - прекратить затянувшиеся мучения. Хёнджин делал для него всё, весь для него от начала и до конца - стоит отплатить тем же. Хотя бы тем, что есть. В строке уведомлений висел десяток непрочитанных сообщений от Джисона, пара - от Чанбина и несколько - из учебного чата. Джисон. Он мог бы спросить у Минхо, как там Хёнджин. Феликсу бы только знать, что в порядке (в том смысле, который возможен в этой ситуации). Но тогда придётся рассказать о случившемся, а это кажется сейчас невыполнимой задачей. Ликс просто не наберёт нужное число слов - повыплёвывал ночью половину. На мгновение мелькнуло написать Крису, но идея провальнее первой - тот вряд ли вообще ответит. Феликс заблокировал телефон. Лёгкие, кажется, барахлят (может, повредил, когда резал собственную выцветшую обёртку), потому что, как глубоко бы ни пытался вдохнуть, не хватает воздуха. Взгляд снова приклеился к исполосованному бедру. Осознание всё пестреет на подкорке: конец. Вчера раны казались правильнее некуда, нужными, значимыми, а сегодня...абсолютно бессмысленные отметины. Жуткие, вечные и абсолютно бессмысленные. Только зря перевёл сколько-то собственной крови и испачкал постель. Вчера казалось, что внутрь порезов что-то уместилось, а сегодня ощущается, что вывалилось обратно, туда, где было прежде. То ли резать надо было глубже, то ли зашивать потом сразу, чтобы спрятанное никуда не делось...сущий бред. Заколотило, кожа поднялась почти больно, будто под ней маленькие насекомые трепещут крыльями - сотня маленьких насекомых - и пытаются поднять, оторвать от мышц и утащить куда-то. Руки сжались в кулаки, ногти остро влепились в ладони - давно пора постричь. Феликс закрыл глаза, стараясь дышать изо всех сил. Заткнуть бы чем пробоину в лёгких, да ничего подходящего под рукой. Такое, наверное, изолентой не залепишь, а даже если бы и можно было, Ликс не уверен, что она в доме есть. В его доме теперь, кажется, вообще ничего нет - всё исчезло с уходом Хёнджина. Как и предполагалось. Феликс поднялся с постели, стараясь взять трепыхание тела под контроль. На едва гнущихся ногах прошёлся по комнате туда-сюда, потряс руками, будто есть шанс стряхнуть с них эмоции. Нет, ни одного ебаного шанса. Остановился у картины: оттиск былого счастья глядит не моргая. Теперь даже в его глазах, кажется, погас свет. Под нижними веками залегли уродливые тени, а улыбка стала больше похожа на оскал. Факсимиле беспомощности. Удивительно, что полотно не начало меняться раньше - чёрное нутро Феликса давно пугающе ужасно. Но, коли начало теперь, впору отправить его на чердак и накрыть тканью, как завещал классик, чтобы никто не видел. Хотя этот портрет даже вполовину не столько магический, сколько детище Холлуорда: настоящий Феликс ни красотой, ни молодостью не пышет. Настоящий Феликс пышет только болью. Бедро горит. Кожу стянуло от запёкшейся крови, раны ноют после каждого движения ногой - напоминание о содеянном ужасе, сейчас совершенно бессмысленное, потому что Феликс и так не способен забыть ни на миг. А будет ли когда-то способен? Сможет ли отпустить, когда раны зарубцуются и останутся белыми полосами? И хотел бы, и не хотел. Забывать нечестно, и Феликс знает, что должен помнить, однако, если это чувство внутри теперь навсегда, Ликс, определённо, свихнётся и проведёт остатки дней своих в диспансере. Телефон ожил, и Феликс дёрнулся. Дрожь его побитого тела удивительно схожа по амплитуде с искусственной вибрацией. Внутри зажглась крохотная искра - это Хёнджин. Болезненное натяжение кожи ослабло, чуть больше воздуха задержалось в лёгких - с непривычки закружилась голова и защипало глаза. Ликс несмело подошёл к кровати, взял мобильный и уставился в экран: Чанбин. Что-то рухнуло из центра груди вниз, из глаз - по щекам две короткие капли. Смесь разочарования, страха и усталости раскрылась ножом-бабочкой в горле. На мгновение Феликсу показалось, что он сейчас захлебнётся кровью. Стоит ли отвечать? Слов в достатке всё ещё нет, а молчать в трубку бессмысленно. В конце концов Чанбин, вероятно, отлично догадывается, что произошло, так что поймёт, если Ликс не ответит. Однако услышать его голос казалось нужным сейчас. Отвлечься от самоистязания хотя бы ненадолго или глотнуть немного спокойствия из его рта. Но лучше бы это был Хёнджин - тогда бы сразу перестало болеть. Собственный шумный рваный выдох резанул по ушам, и из глаз скатилась ещё пара капель. - Алло, - попытался сказать Феликс, сняв трубку, но вышло сиплое рычание. Прочистил горло, однако делу не помогло. - Феликс, - голос на том конце взволнованный, но обыкновенно спокойный. - Прости, что позвонил, просто...хотел узнать, как ты. Ликс на секунду непроизвольно задержал дыхание, а после с выдохом затрясся сильнее прежнего. То ли от жалости к себе, то ли от ненависти. Ноги ослабли, и тело опустилось на пол возле постели. При всей ебанутости Ликса, о которой вчера весьма немногозначно, хоть и завуалировано было сказано, Чанбин позвонил и справляется о его состоянии. Феликс не заслужил заботу - он заслужил по лицу, но Со продолжает пребывать в режиме «всё понимаю и не виню». Самое мерзкое, что Ликс эгоистично рад этому. Рад и ненавидит одновременно. Подтянул ноги к груди, жаждая смяться в ничто. - Он ушёл, - слова выпали из раздражённого горла. Всхлип получился громкий. Спросили не об этом, но ответ красноречивый, думается, так что больше ничего не сказал. Чанбин сколько-то молчал. Ликсу эта тишина не была в тягость: она значительно приятнее его собственной, не такая мёртвая, в какой-то степени содержательная. Да и сам он слишком занят подкатывающей к горлу истерикой, чтобы тяготиться молчанием. Чанбин не удивлён, вероятно. Будь это кто-то другой, Феликс предположил бы, что прокручивает в голове сотню дежурных фраз вроде «мне жаль» и кучи её вариаций, чтобы выбрать какую-то и сказать в ответ, просто чтобы сказать. Потому что, ну, а что тут ещё сделаешь? Однако это Чанбин, и он всегда удивителен в своём умении...в любом своём умении, кажется, так что чёрт знает, чего от него ждать. - Что я могу сделать для тебя? - тихий, чуть искажённый от путешествия сквозь пространство, его голос влился в левое ухо. Да, пожалуй, ждать следовало чего-то такого. Откуда он всегда знает, что сказать? Как у него выходит всегда находить те слова, которые точно не будут лишними? Феликс хотел бы так же - он устал вечно нести околесицу. Фраза не умалила дрожь, но будто сделала её чуть мягче, не такой костедробительной. Ликс шумно сглотнул и снова всхлипнул. Больше слёз покатилось из глаз. К прежним примешались слёзы стыда за минутное разочарование, что на том конце не Хёнджин. Собственная мысль ощущалась мерзкой: будто Чанбин запасной. Снова затошнило. - Феликс, что мне сделать для тебя? - повторил вопрос Со, видимо, насторожившись из-за затянувшегося молчания. - Я не знаю, - Ликс то ли прошептал, то ли проскулил, и это чистая неправда - отлично знает. Обнять. Как бы неправильно это ни было, чертовски сильно хотелось в кольцо рук Чанбина, потому что там спокойно, там тепло, там к плечам липнет защищенность и чувство вины чуть менее горькое. Вспомнились его вчерашние объятия, и это то место, которое Ликс предпочёл бы пустой клетке своей головы и не менее теперь пустой - своей квартиры. Это помогло бы - он почему-то уверен. Однако едва ли может о таком просить. Это не только неправильно и нечестно по отношению к Хёнджину и Чанбину, но и жутко грязно и нагло - Феликс, запятнанный собственными руками, с мерзкими мыслями, не заслуживает. Не имеет никакого права позволять себе. Больше вообще ни на какие свои прихоти не имеет права - проебал. По-хорошему, не приближаться бы больше ни к Хёнджину, ни к Чанбину - они достаточно настрадались от его глупости. Но как же рвёт внутренности от одной только мысли, что кого-то из них больше никогда не будет рядом. - Я не знаю, что делать, - сбивчиво проговорил Ликс, утирая застланные глаза - бессмысленное дело: слёз меньше не становится. - Я столько натворил. Мне так жаль, Чанбин. Это конец. - Хэй, послушай меня, - Чанбин зашуршал чем-то на том конце, - я приеду к тебе, хорошо? Я приеду, и мы поговорим. Феликс хотел сказать «нет», буквально закричать до хрипа. Нельзя Чанбину приезжать, нельзя позволять Ликсу упиваться заботой и жалостью: не заслужил. Должен оставаться один и гореть в этом костре ненависти к себе. Так правильно. Так нужно. Но язык прирос к подъязычью, а когда удалось оторвать, слова вышли совсем не те: - М-можно, я приеду сам?***
Банка с охрой дрожала в руках. Хёнджин не знал, от чего тремор: количества никотина в организме, слёз, что устали течь и теперь гниют внутри, или боли, которая кажется живее его самого сейчас, но лихорадит жутко. Может, от всего сразу. Он переставлял на сколоченной Крисом полке краски, но всё не мог найти правильную последовательность цветов. То кобальт выбивается, то сиена, и всё не так, и хочется смахнуть хлёстким ударом все банки и тюбики на пол, растоптать, смешать в аляповатую кашу, грязную, жутко неэстетичную, как и он сам. Или облиться растворителем, чтобы диссипироваться в пространстве. В голове в бесчисленный раз ноет мигренью просьба Ёнбока продолжить общаться, хотя бы как друзья, и собственное ответное «Пожалуйста, не мучай меня»; слёзы на родных, таких красивых глазах и щеках с бусинами веснушек; крохотные руки, что хватали за плечи, когда уходил. Хёнджин ненавидел себя за то, что ответил так, ненавидел за то, что закончил это, потому что ломает до ужаса, ломает сильнее допустимого. Воздух выворачивает руки со скрежетом, гнёт колени, давит со всех сторон, норовя смять в кривую фигуру с кучей ноющих острых граней. Без Ёнбока болит. Но с ним болит тоже, и Хёнджин будто оказался в ловушке между железнодорожными путями: с обеих сторон несутся на нечеловеческой скорости вагоны, бесконечно летят, цепляют металлом кожу, режут, тянут. Кидает в разные стороны, а выбраться никак. Некуда: под ногами жёсткий щебень, а вверх не взлетишь - крылья давно обломаны, только жалкие отростки дёргаются за плечами. Он потерял. По затылку лезет дрожь от фантомного ощущения касаний груди Ёнбока к собственным лопаткам, как раз там, где обессиленно трепещут испачканные кровью остатки перьев. Его запах стоит в носу: яблоки, соль и отчаяние. Следы его слёз въелись в кожу ладоней, его голос - в кору мозга: - Пожалуйста, не оставляй меня, - осипший от рыданий, дрожащий, слабый. Он повторял это снова и снова, и с каждым повтором фраза казалась горче. Хёнджин не представлял, откуда взял силы шагнуть за порог, выдавить из груди несчастное «Прости, Ёнбок~и». Как не рассыпал все свои скромные пожитки, пока укладывал в сумку, и себя - по лестнице подъезда. Вернись он сейчас в ту минуту, точно рухнул бы на колени перед Феликсом и прижался к бёдрам, сотню-другую раз повторяя, что никуда не уйдёт. И никуда бы не ушёл. Но прошлое паршиво в своей неспособности меняться. Хёнджин хотел его поменять. Остаться, проглотить всю боль, что ещё вчера казалась невыносимой, потому что теперь она кажется лишь каплей, если сравнивать с той болью, какая рвёт вены без Ёнбока. Хотел бы согреть родную птичку в ладонях, зарыться носом в мягкие пёрышки и шептать о том, как сильно нуждается в ней. Что бы ни было, как бы ни ранила, пусть заклюёт до смерти - Хёнджин нуждается в её пении и блеске маленьких глазок. Удастся ли снова увидеть его? Не хотелось верить ни толикой сознания, что нет. Должно было стать легче, после того как ушёл, хотя бы немного, потому ведь и решился, однако эта очередная рана в груди бессмысленна, и она плодит новые. Теперь, когда Ёнбока нет рядом, все деревья в саду будто стали истекать кровью, как африканское дерево Мукуа, программу о котором смотрели вместе накануне. Они болят, ноют, чешутся, кора отслаивается отвратительными кусками, а под ней - только больше железистого сока. Хёнджин знал, что поступил правильно: их с Ёнбоком попытки актёрствовать друг перед другом, будто всё в порядке, не смогли бы продолжаться, но легче ли от этого? Он потерял. Киты не должны существовать, потому что они слишком больших размеров, и рак должен был убить их раньше, чем они появились бы - ещё один факт, уже из другой программы, что смотрели вместе с Феликсом. Но они умеют убивать то, что может убить их. Эта боль - кит. А Хёнджин - чёртова опухоль. - У каждого человека есть выбор, Джинни, - сказал много лет назад папа ласковым, но твёрдым тоном, стоя перед заплаканным Хёнджином на коленях и держа в своих сухих ладонях его маленькие бледные руки. - Ты выбираешь белый цвет, я зелёный, а мама фиолетовый. Ты выбираешь чай, а твои друзья - газировку. Ты выбираешь рисование, а бабушка - вязание. Мы разные, и это хорошо. И мы должны уважать выбор другого. Нам необязательно выбирать то, что выбирают другие, но уважать их выбор обязательно, понимаешь? Хёнджин понимал. Тогда в семь и сейчас в двадцать три. Понимал, и поэтому больше не просил отца бросить рыбалку и охоту; не настаивал, когда лучший школьный друг Ёнхо выбрал не ту секцию, в которую ходил он; не вступал в споры о лучшей на свете игре или музыкальной группе, которые иногда устраивали одноклассники; не осуждал знакомых, что отвратительно поступали с ним, ведь это их выбор. У каждого есть выбор, и ты должен уважать его. Но выбор, что сделал сам за них с Ёнбоком обоих, уважать сил не было. Он ненавидел этот выбор. С каждым мигом без мягкости пёрышек любимой птички под пальцами сильнее. Стук в дверь заставил дёрнуться, и несчастная охра, стиснутая в руках, рухнула на пол. Хёнджин громко вдохнул, успокаивая несущиеся мысли и обезумевшее сердце, и наклонился, чтобы поднять. Петли скрипнули, когда выпрямился: - Джи, - нос Криса едва виднелся в маленькой тёмной щели между дверью и косяком - не заглядывает, когда закрыто, всегда учтивый. - Я приготовил обед, пойдём поедим. Эмоцию Криса, когда он увидел заплаканного друга под утро на пороге с сумкой, невозможно было описать одним словом - скорее фразой: я так и знал. Напрямую, конечно, никогда такого не скажет, но Хёнджин слишком давно его знает, чтобы не научиться читать смыслы в мерцании света на глянце зрачков. Крис не был удивлён. Смотрел с сочувствием и пониманием, будто ожидал такого исхода, просто надеялся на иной. Как родитель, что разрешает ребёнку вольность уйти во взрослую жизнь, а потом принимает назад, когда чадо получает от этой жизни особенно болезненный подзатыльник. Хёнджин почувствовал себя идиотом под этим взглядом, но кратко, потому что почти сразу оказался в объятиях. Привычных, успокаивающих, пусть и слегка. Бан ничего не спросил, не попросил объяснений возвращения (да и нужно ли тут что-то объяснять?): позволил молча выплакаться в свою футболку и просидел рядом, пока Хёнджин, обессиленный, не вырубился. К тому времени уже окончательно рассвело. Сон был неспокойный, полный тёмных картинок и быстро выветрился. Просыпаться снова в своей спальне оказалось странно. Пугающе одиноко, но в то же время привычно - то самое прошлое, в котором он был без десяти счастлив. Та самая неплохая жизнь, что фантомом мелькнула перед глазами ещё вчера в зале. Запах у этой жизни особенный: краска, табак, сливы (кондиционер для белья, что покупает Крис). Хёнджин немного по этому аромату скучал, чего греха таить. Он будит в груди щекотливое чувство, как будто на ветру шелестят страницы книги, которую когда-то сильно любил и зачитал до дыр. В носу чуть зудит от пыли, но оно ясно - сколько эта книга лежала нетронутая? Хёнджин знал, что должен взять её в руки, книгу эту, но оставалось вопросом, удастся ли снова погрузиться в её сюжет, ведь там недостаёт одного героя. Удастся ли снова почувствовать себя в этой прошлой жизни уместным, когда в ней нет Ёнбока? Хёнджин не хотел, вообще-то. Положа руку на сердце он по-прежнему ужасно не хотел жизни без Ёнбока, и казалось чуть ли не предательством позволить себе попытку вернуться туда, попытку стать в прошлой жизни своим снова, а потому держался за боль. Ненавидел её, безумно от неё устал, но цеплялся всеми силами - она связывает с его птичкой. Осталась только она, кажется, - эта бесконечная, бесконтрольная боль, тугими тросами обвившая руки: не отпустить и невыносимо держать. Может, если он подольше будет терпеть врезающиеся в кожу жгуты, удастся всё вернуть, потянуть на себя и притянуть былое? - Я не голоден, - Хёнджин поставил банку на полку. - Можешь зайти. Крис робко открыл дверь шире, позволяя слабому свету выплеснуться из комнаты на свою футболку. Тёмные тени под его глазами, кажется, поглощали этот свет даже сильнее, чем чёрная ткань одежды. - Ты не ел сегодня, - констатировал друг, делая пару мелких шагов в комнату. Во взгляде не осуждение - забота и тревога. Для последней есть причины, думается. - И вчера, уверен. Динамика отношений с Крисом забавная: взаимно время от времени пытаются спасать друг друга от саморазрушения. Тот, помнится, всего несколько недель назад так же отказывался от еды, бесконечно курил и убивал мозг в барах. Хёнджин пока не дошёл до последнего пункта, но все дороги ведут в Рим, кажется. - Не хочется, - Хван поджал губы, ощущая неприятный гул вины в висках. Бан подошёл к кровати и сел на край, глядя на неразобранную сумку в углу. Хёнджин почувствовал крадущийся по затылку мороз и упёр взгляд в пол под ногами. Крис думал громко. Слова шуршали на кончике его языка, но молчание продолжало висеть под потолком. Ясно, что хочет сказать, отчасти, может, Хёнджин ждал этих слов, ждал начала разговора, потому что вариться в этой боли в одиночестве тяжелее. Но в то же время не хотел слышать. И говорить не хотел, ведь если озвучит всё это, наверное, сойдёт с ума окончательно. За молчание он держался так же крепко, как держался за боль. В этом есть существенный плюс - молчание укрепляет веру в то, что происходящее обратимо. Будто, если не говорить о случившемся, оно станет менее реальным. Будто, если подольше прятать слова в горле, они там и истлеют, а с ними и весь творящийся в жизни бред, и всё снова вернётся в привычное счастливое русло. Хёнджин так сильно хотел вернуться. Знал, что не должен, что это блажь и ушёл он не для того, но хотел. Кажется, ещё ничего в жизни не хотел так сильно. - Присядешь? - наконец подал голос Крис. Он перевёл взгляд с сумки на Хёнджина, единожды хлопнув рукой по месту на покрывале рядом с собой. Хван поднял голову, проморгался и в два робких шага подошёл к кровати. Она ласково промялась под бёдрами. Бан упёрся локтями в колени, складывая ладони в замок и рассматривая пальцы. Дрожь в собственных руках усилилась, и Хёнджин чуть сжал покрывало по обе стороны ног. - Ты всегда можешь поговорить со мной, ты ведь знаешь? - Крис бросил быстрый взгляд на друга. Тот не смотрел в ответ. - Знаю, - шепнул, чувствуя, как щиплет горло. Крис трижды размеренно кивнул, поджав губы, и положил руку на колено Хёнджина, сжимая. Его фраза наполнила воздух электричеством, и волосы на затылке поднялись. Чувство вины и страх стиснули трахею. Бан желает помочь, искренне желает, и принять его помощь следовало бы, но не хочется. Не хочется позволять себе, не хочется делать ни шага из этой темноты. - Но мне нечего сказать, - добавил Хван и закусил губу. - А если я спрошу? - после недолгого молчания проговорил Крис. Хёнджин посмотрел ему в глаза инстинктивно - уверенность и спокойствие, что висели там густой дымкой, чуть ослабили давление на гортани. Может, стоит позволить себе хотя бы попробовать. Кивок вышел слабый, но большего и не требовалось. - Что случилось у вас с Феликсом? Отвратительный звон пустоты врезался в голову. Губы слиплись, и простой ответ, очевидный для всех, выплюнуть стоило огромный усилий. Одно слово, всего одно, но тянуло внутренности так больно, что защипало глаза. Крис не разрывал зрительный контакт и, наверняка, видел влагу, собравшуюся на водной линии, но боль чувствовалась такой живой, что совершенно не было сил на стыд. Хёнджин с силой отодрал губы друг от друга и шевельнул ими почти беззвучно: - Расстались. Он не произносил это слово прежде, даже мысленно, в отношении себя и Феликса, и оно, вообще-то, было неправильным, ведь они так ни разу не обозначили, что встречались. Отвратительное слово. Горькое до тошноты, забившее нос запахом пыли и опустошения, как в старых заброшенных домах. - Что он сделал? - Крис говорил ровно, но его губы сжались в волнении и сочувствии. «Ничего», - хотелось сказать. Не сделал ничего плохого, и это обиднее всего. Хотелось бы винить его в чём-то, злиться, чтобы хоть куда-то направить всю эту тонну боли, разъедающую лёгкие похлеще никотина, но он не виноват. Он просто не виноват. Ёнбок так старался, Хёнджин знает, что старался, изо всех сил пытался. Ему больно от всего этого не меньше, но он правда делал всё, что мог. Даже сейчас делает: не пишет, не звонит (хотя точно хочет - Хёнджин уверен, ведь и сам почти свихнулся от силы этого желания), потому что уважает решение Хвана. Уважает его чувства. Любит его. Любит ведь, правда? Если бы не любил, не умолял бы не уходить. Не цеплялся бы за плечи на пороге. Не дрожал в ладонях маленькой продрогшей под дождём птичкой. Хёнджин чувствовал, как загнанно стучит его сердце напротив собственной груди, и сейчас воспоминания об этом стуке крошат внутренности. Неужели любви недостаточно? Они с Ёнбком так сильно друг друга любят, и всё равно всё так. Почему, чёрт возьми, любви недостаточно? - У него... - слова больно горели на кончике языка, пуская по губам дрожь. Из груди вырвался всхлип, и по щеке потекла слеза. - У него есть чувства к другому человеку. Крис открыл рот то ли в недоумении, то ли в желании что-то сказать. Между бровями легла тень складки, и снова этот взгляд: я так и знал. - К Чанбину? Хёнджин судорожно вдохнул и замер на мгновение, пытаясь совладать с дрожью в конечностях, а после кивнул, опуская голову и часто моргая. На бёдра упало несколько капель. Всем было очевидно, да? Даже Крис, так лично толком и не знакомый с Ёнбоком, сразу понял, о ком речь. Внутри стало странно липко, как-то грязно, словно подсоленная снежная каша с весенних дорог набилась в тело и торчит из дыр в груди, как синтепон из рваной детской игрушки. Крис сжал колено чуть сильнее и отпустил, чтобы с тихим «Иди сюда» притянуть в объятия. Хёнджин всхлипнул и прижался, чувствуя, как теряет остатки контроля над телом. Тесно в душной клетке собственной кожи, хочется разорваться на лохмотья, кричать, ломаться в позвоночнике - что угодно. Лёгкие жжёт от беспомощности, от давящего ощущения неправильности. Это нечестно. - Он сказал, что хочет справиться вместе, сказал, что любит, - сбивчивое бормотание бесконтрольно потекло с губ. - И я обещал быть рядом, но это невыносимо. Видеть его глаза. Это просто невыносимо, и я ушёл... Голос скакал и срывался на хрип, а тело билось в дрожи так, словно и правда готово разорваться. Лопнуть, как мыльный пузырь, осыпая всё вокруг кучей увядших цветов из сада в груди. Сада, что должен был стать домом для птички навсегда, но стал лишь пустой клеткой с поржавевшими прутьями. Неужели всё правда закончится так? - Это неправильно, - слова сливались в бессвязный скулёж, и Хёнджин не был уверен, что Крис понимал смысл, но остановить поток букв из глотки уже не выходило. - Он нужен мне. Я хочу обратно, Крис. Я хочу быть с ним. Это была ошибка. - Тш-ш-ш, - шепнул Бан ласково. Он держал в руках крепко, чуть покачивая, и в тепле его тела хотелось утопиться, насколько спокойным оно ощущается. Или просто хотелось утопиться - Хёнджин не слишком понимал. - Помнишь, что ты говорил мне? Когда Рюджин взяли в компанию? Отпустить того, кто должен уйти, - не ошибка. Хван и правда говорил это. Крис тогда сидел за компьютером, отчаянно писал музыку и давился сигаретным дымом и коньяком, с рвением притворяясь, будто мокрые дорожки на его щеках - это конденсат. Сказанное казалось простым, правильным и логичным - всё кажется таковым, когда смотришь со стороны. Однако теперь Хёнджин не смотрит со стороны - он в самом сердце полыхающего костра, и так жарко, что кости звучно лопаются цветными стекляшками. Слова эти больше не кажутся простыми и совершенно не ощущаются правильными - нет ни толики правильного в жизни без Ёнбока. Отпустить того, кто должен уйти, - может, и не ошибка, но едва ли это про них с Феликсом. Хёнджин не готов верить в это, не готов принять это. Он пожалел о своём решении, едва шагнул за порог, а теперь уверен на тысячу процентов, что совершил ужасную ошибку. Он, чёрт возьми, любит маленькие ладошки на своих ключицах, запах лимонной газировки от волос, глаза, блестящие ярко до слепоты. Любит так сильно! Не прошло и суток, а он уже сходит с ума. Как выдержит без Феликса всю оставшуюся жизнь? - Я не хочу его отпускать, - Хёнджин замотал головой, громко шмыгая. - Не хочу. Я хочу назад. - Но ты ушёл не просто так, - Крис мягко погладил между лопатками, однако голос его стал твёрже и серьёзнее. - Ты не ушёл бы, если бы мог остаться. Не ушёл бы. Только из-за этого крохотного прутика рациональности Хёнджин всё ещё не приполз назад на коленях. Но хочется. Чертовски хочется.~
Крис всё же заставил поесть, когда слёзы и дрожь сменились пустотой и напряжением во всём теле. Еда встала поперёк горла. Сердце глухо стучало в полой грудине, лихорадочно разгоняя по крови никотин. Мысли теснились в затылке, жужжали громко и настойчиво, провоцируя желание хлопнуть себя по голове мухобойкой. Наверное, зря сказал Крису, что хочет побыть один - пока он, даже пускай и в полном безмолвии, был рядом, зудело внутри не так сильно. Не ушёл бы, если бы мог остаться. Неушёлбынеушёлбынеушёлбы. Хёнджин всеми силами старался себя убедить, но в ответ на собственные аргументы мозг генерировал примерно сотню улыбок Ёнбока, воспоминания о его смехе, о его счастливых глазах, когда целовались на набережной, когда гуляли с Кками возле дома родителей, когда смотрели глупые дорамы. Он вертел и крутил мысли, выворачивая расставание самой глупой ошибкой, какую можно было допустить. Хёнджин знал, что это уловка, помнил потухшие взгляды последние недели, Ёнбока и собственный, помнил совсем недавние рыдания на дне ванны, помнил терпкий аромат духов Чанбина на теле Ликса, от которого сбежал в гостиную. Это было только вчера (хотя ощущалось, будто прошла вечность) - конечно, он помнил. Но... Может, та обречённость, которая нависла гильотиной прошедшим днём, была эфемерной? Накопилась куча всего, что сложно выносить, и в моменте Хёнджин решил, что не справится. Сейчас-то он уверен, что может. Что угодно может вынести, только бы вернуться. Ему нужен Ёнбок, его ломает так, что кажется, будто смерть дышит в затылок. Будто вот-вот остановится сердце от недостатка в крови Ли Феликса. Ощущение несправедливости режет органы. Их любви просто не может быть недостаточно. Всё так, вероятно, только из-за чёртовой ошибки. Исправь её - и всё снова станет хорошо. Может, они недостаточно старались. Никак иначе - они ведь друг для друга от начала и до конца. Хёнджин обещал себе, что не сдастся без боя, и бой не окончен. Это не может быть концом - слишком нечестно. Хёнджин, конечно, понимает, абсолютно всё понимает: не должен, надо перетерпеть и попытаться отпустить, ушёл не просто так, но...невыносимо хочется назад. Внутри ощущение, будто только это сейчас правильно. Потому сверлит взглядом телефон на подоконнике уже чёрт знает сколько времени, силясь не схватить его и не написать хотя бы пару слов. Или не вызвать такси и не поехать домой. Как там Феликс? Что он делает? У Хёнджина этой ночью был Крис, а у Феликса...не было никого. Он был совсем один с болью, в пустой квартире, покинутый, оставленный... Чувство вины с силой ударило поддых, и в глазах будто перегорели лампочки. Чёрт возьми, Хёнджин снова оставил Ёнбока одного. Обещал ведь, что никуда не уйдёт, столько раз обещал, но опять ушёл. Ушёл, хотя Феликс умолял остаться. Умолял. Слёзы собрались на водной линии и почти в секунду потекли по щекам. Это невыносимо. Невозможно. Говорил Ёнбоку, что всегда будет рядом, но обратил все слова в пепел из-за своих глупых эмоций. Понятно, почему его птичка перестала ощущать сад в груди домом - дом должен быть надёжным. Дом должен быть местом, где чувствуешь себя защищённым и спокойным, но как чувствовать себя защищённым и спокойным, когда Хёнджин в любой момент может просто уйти и нарушить обещание? - Куда ты? - Крис выглянул из проёма, когда Хван спешно обувался в прихожей, утирая неконтролируемые слёзы. К лицу его прилипло беспокойство и снова это чёртово «я так и знал». Секундный испуг сковал мышцы, а после по телу разлился стыд. Хёнджин не знал, чего стыдится. Наверное, своей слабости. Хотя с чего бы любовь - слабость? - Я должен поехать к нему, - махнул головой и шмыгнул носом. Он должен поговорить ещё раз. Должен извиниться за то, что оставил, хотя обещал никогда не. Должен снова посмотреть в глаза Ёнбока. Ему нужен ещё один шанс вернуть то, что зыбко утекает сквозь пальцы. Они ведь так сильно любят друг друга! Не может быть, чтобы всё закончилось так. Слишком быстро, слишком больно. Любви не может быть недостаточно. - Ты уверен? - Крис подошёл ближе и сложил руки на груди. Ну точно родитель, однако мудрый: не держит - лишь предостерегает от ошибки. Хёнджин знает, что это не ошибка. Ошибкой было уйти. - Да. В такси трясло, и отнюдь не от ухабов на дороге - смесь предвкушения и страха. Слова путались, заплетались в узлы, но Хёнджин усердно пытался их подобрать. Почти усмирил текущие слёзы, концентрируясь на мысли об одном - он исправит. Сильнее сожмёт разошедшиеся рёбра, стянет металлическими скобами, если придётся, но исправит всё. Потому что это нечестно и так быть не должно. Его место - рядом с Ёнбоком, место Ёнбока - ветка мирта в саду в его груди. Спешно вывалившись по приезде из машины, Хёнджин подошёл к подъезду. Сердце билось в припадке, а руки подрагивали, пока набирал код. Перед глазами маячили вспышки: представил, как увидит Ёнбока на пороге, наверняка усталого и заплаканного, как и он сам, но до бесконечности родного, пахнущего яблоками и любовью; скажет, как сильно любит и как жалеет о том, что ушёл; обнимет, как делал это всегда и прижмёт к груди в попытке вернуть птичку на место. Та притрётся мягкими пёрышками в ответ и одной своей песней оживит всё погибшее и увядшее. Двери лифта открылись с тихим скрипом, и тёплый привычный свет подъездной лампы осел на радужках. Трижды глубоко вздохнув, Хёнджин нашёл пальцем дверной звонок. Бешеный стук из груди разошёлся по всему телу. Дышать выходило через раз, от предвкушения сводило челюсть. Минута. Позвонил снова. Может, Феликс в душе или спит? Слух не улавливал по ту сторону двери ничего, кроме тишины. По эту сторону собственное дыхание стало громче. Спустя минут пять томительного ожидания и четыре касания к кнопке звонка из-за соседней двери послышалось копошение и негромкий голос тётушки Вон. Они с Хёнджином познакомились несколько месяцев назад, когда застряли вместе в лифте. Ликс тогда поднял на уши всех, потому что не мог дозвониться до Хвана, а тот в это время сидел на полу металлической коробки и слушал рассказы соседки про её милейшую собаку Чусу. Потом пару раз подходил к ним в парке и трепал маленькую таксу за ухом. С ней мисс Вон и вышла ещё через минуту из квартиры. - Хёнджин~и, - улыбнулась, завидев парня. Чусу тут же кинулась в ноги. Хван наклонился и погладил, стараясь не выдать дрожь собственных ладоней. - Ты чего тут? - Ключи забыл, - махнул Хёнджин головой, выпрямившись. - А Феликс заснул, наверное, не открывает. - Феликс-то? - мисс Вон округлила глаза и склонила голову, сверкнув оправой очков. - Так он ушёл. Я видела, как убегал, когда мусор выносила. Внутри что-то перевернулось. Из трещины в груди потекло обжигающе горячо. Хёнджин спрятал руки за спиной, обхватывая одной другую и стискивая изо всех сил. - Давно? - Ой, часа три назад. Даже не поздоровался, засранец, сразу в машину прыгнул. Смурной такой был. Случилось у него чего? Хёнджин заморгал, силясь удержать слёзы в глазницах. Конечно, прыгнул в машину, и ясно, куда поехал. - Нет, ничего не случилось.