***
Абсурдность взрослой жизни всегда казалась Феликсу феерической, но с каждым днём теперь раскрывается по-иному. Ты можешь быть переломанным, разбитым, уставшим, дотла сгоревшим, но жизнь идёт дальше, и ты идёшь. В лучшем случае идёшь, в худшем (вариант Ликса) - она волочит тебя за собой бесхозным узелком с мутными стекляшками, что оглушительно звенят на дорожных ухабах. Счетам за квартиру плевать, что ты едва дышишь; преподам в универе плевать, что ты разваливаешься на кусочки; обязательствам плевать, что у тебя нет сил их выполнять. Всему миру плевать на твои проблемы, потому что он, чёрт возьми, никак не ставится на паузу. Ни маленькие проблемы, ни глобальный пиздец твоей жизни не тормозят течение времени. И в детстве, насмотревшись кино, Феликс думал, что трагедия - это трагедия, и всё другое перестаёт существовать, когда она случается. А оно не перестаёт. Во взрослой жизни, оказывается, ничерта из кино. В кино после той личной драмы, что случилась с Ликсом, он лежал бы в постели и не вставал много дней; не ел бы, безбожно пил в попытках справиться с болью, не отвечал на звонки или отвечал бы и плакался в трубку даже менеджеру колл-центра оператора сотовой связи; закурил бы. Потом появился бы друг с намерением вытащить его из пиздеца, что организовался вокруг; поливал бы ледяной водой из душевой лейки, кормил и приводил в чувства. Потом был бы длинный путь к принятию и постепенное возвращение в жизнь, даже скорее шаг в уже новую, а после - счастливый или хотя бы относительно неплохой конец. Но во взрослой жизни ничерта из кино. И Ликс совсем не как в кино после двух дней слёз и истерик, бесконечной карусели боли и терзаний поплёлся в универ, потому что рабочая неделя началась, а в понедельник, как и больше полугода назад, пары, которые пропускать равно вылететь из универа. Жутко забавно. Не будет постепенного принятия и шага в новую жизнь, как на экране, - будет мерзкая длинная дорога рука об руку с болью и переживаниями, которые нет смысла показывать: миру плевать. Будет варево в мыслях, непрошенные слёзы, за которые неизбежно станет стыдно, но не спрячешь, как герой фильма, потому что окружающие в жизни - не массовка из великих слепых. Они заметят и станут спрашивать или, что хуже, жалеть, но то не отменит обязательств, ведь, при всей прозорливости окружающих, им всё равно плевать. "Всем поебать, что там у тебя внутри". - Выглядишь хуево, братан, - Сынмин рухнул на стул рядом, мерзко скрипнув ножками по полу столовой. Ладно, может, поебать не всем. На лице друга искреннее беспокойство, а его плечи непривычно напряжены. Феликс видел Сынмина не так давно, на прошлой неделе, кажется, но ощущалось, будто с последней встречи прошла вечность. В его системе времени она и правда прошла. Вечность пустоты, где он блуждает и никак не может найтись. Пора начинать обживаться или есть хотя бы маленький шанс когда-то выбраться? - Не выспался. Феликс не соврал: он ворочался добрую часть ночи в попытке заснуть, но сводило конечности, будто выкручивают плоскогубцами. Чанбин в соседней комнате тоже не спал - было слышно, и казалось, вот-вот зайдёт и заговорит о чём-то, но дверь оставалась закрытой до утра. От вьющегося дымом в груди разочарования этим мерзко. Феликс не должен и не имеет права. Он всё ещё не заслуживает, и никогда не заслужит. И оставаться у Чанбина не должен был, но снова смалодушничал. - Последний раз спал в прошлом месяце, да? - Сынмин взволнован - слышно по слабой дрожи в голосе - и не знает, как себя вести. Феликс на его месте тоже понятия бы не имел. Было любопытно, как много друзьям известно о его проблемах, но спрашивать не хотелось. Выдавил грустную ухмылку. - Где Чонин? - перевёл тему, а после сразу пожалел, потому что Сынмин на это резонно может поинтересоваться, где Хёнджин. И Феликсу нечего ответить: он не знает. Хёнджин не писал и не звонил. Ушёл тогда ночью и будто исчез. Ликс так и не решился написать ему или кому-то из его друзей, чтобы узнать. Хотелось очень, но он должен пытаться не быть эгоистом. И он пытается. Всё ещё получается отвратительно, ведь отчасти из своих эгоистичных сидит идиотом в столовой и ждёт, что Хёнджин придёт: он часто перед парами заходит сюда за кофе или водой. Хотя глупо надеяться, что такое случится сегодня. Глупо надеяться, что Хёнджин вообще придёт в универ после всего и станет сидеть рядом на парах. Он и без весомых временами проёбывал занятия, потому неудивительно, если не появится теперь несколько дней. Но Феликс всё равно надеялся. И боялся. Боялся, потому что совершенно не знал, как вести себя. Может ли подойти? Может ли заговорить? Не знал, как будет вести себя Хёнджин. До жути пугали предположения, что тот станет делать вид, будто Феликса не существует или, что хуже, будет нарочито холоден. Феликс прежде достаточно знал Хёнджина, чтобы предсказать его поведение в миллионе разных ситуаций, но с недавних пор окончательно растратил этот навык, потому что все ситуации, что происходят сейчас между ними, из ряда вон. От этого осознания сердце жмётся к позвоночнику. Теперь Феликс не уверен, что поймёт при встрече значение той морщинки возле левого глаза, плотно сжатых малиновых губ, ямки возле носа. Даже не уверен, что увидит их снова. Точно не такими, какими помнит: раз сам Феликс так сильно изменился, то и Хёнджин, вероятно, тоже. В одночасье. Ликс ужасно боялся, что встретит теперь другого человека в его облике. Они не виделись всего сутки, но кажется, что прошло бесконечно много времени. Прошло бесконечно много времени. Феликс так скучает по Хёнджину. - Встретил знакомую у входа, скоро подойдёт, - голос Сынмина ввинтился в висок. - Джисон сегодня в универе? Феликс пожал плечами и отпил из своего стакана - чай давно остыл. Он не знает, где Джисон. Он ничерта больше не знает. В утренней тишине столовой скрипнула дверь, и Ликс машинально бросил на неё взгляд. Сердце упало на пол и забилось в припадке. Хёнджин. В безупречно отглаженной белой рубашке, заправленной в тёмные брюки, волосы псевдонебрежно обрамляют лицо - точно долго укладывал, туфли начищены до того, что даже в матовой их коже, кажется, можно увидеть своё отражение. Красивый до невозможности. Ликс сглотнул панику. Боковым зрением заметил, как Сынмин пялится то на него, то на вошедшего. Контраст, вероятно, забавный. Хёнджин пробежался взглядом по залу, пока шёл к автомату с кофе, и поймал ответный Феликса. Всего на мгновение, но этого хватило, чтобы у того разошлись в стороны рёбра и высыпались остальные органы. Хёнджин здесь. Всё же пришёл. Привычно прекрасен и непривычно далёк. Кожа на затылке подёрнулась инеем. Между желаниями вскочить с места и остаться бездвижным Ликс не выбирал - тело сделало это за него: окаменело, будто облили бетоном. В глазах Хёнджина больно блеснуло плохо скрываемое неравнодушие и резануло Феликсу роговицу. Если глаза вытекут сейчас, пускай: увидеть Хёнджина, прежде чем ослепнуть, - лучший из раскладов. Его тонкие пальцы в псевдонебрежном жесте коснулись кнопок автомата - заметно, что они дрожат. Глаза защипало, и Ликс уткнулся носом в стакан с чаем, моргая. - Ты как? - Сынмин спросил почти неслышно, но разобрать удалось. Феликс дважды кивнул и поставил стакан на стол, не отнимая от него взгляда. - Что у вас происходит? Ликс и сам не знал толком. Не знал, что будет дальше. Не знал, куда себя деть. Не знал, как держать слёзы в глазницах. Всё произошло чертовски быстро. Они с Хёнджином просто вдруг стали друг другу чужими. Это ощущалось, будто вытолкнули из светлой комнаты в полный мрак, и глаза не привыкли - ничего не видно. Феликс моргает, но тело не слушает. Тело всё ещё там, где светло и ярко, а под веками мерцают фантомы солнечных лучей. Сколько ни хлопай ресницами, не исчезают. - Ответь, потому что я не ебу, как мне себя вести, - добавил Сынмин чуть раздражённо. - Я тоже, - Ликс посмотрел на друга, и тот, кажется, отлично понял что-то по этому взгляду, если судить по опустившимся плечам и бликам жалости в зрачках. Возможно, увидел те фантомы солнечных лучей и обжёгся их эфемерным теплом. Автомат звучно пропел, что кофе готов, и Феликс снова глянул на Хёнджина. Тот взял кофе, помедлил секунду и направился к их столу. Иней с затылка полез на плечи и руки. Стакан с кофе стукнул о столешницу, а Хван псевдонебрежно плюхнулся на стул справа от Ликса. Глаза красные - близко стало заметно, но подведены чёрным сильнее нужного, видимо, чтобы не так выделялось. - Привет, - псевдободрым голосом Хёнджин расслоил тишину и посмотрел на Сымнина. Тот поприветствовал в ответ. Затем свой взгляд получил Феликс и едва смог заставить язык двигаться, чтобы сказать одно несчастное слово. Хёнджин ненастоящий. В каждом его крохотном движении наивысшая концентрация притворства, и напряжение оттого сильнее выносимого. Его псевдорасслабленная поза, псевдоприветливая улыбка, псевдоспокойный тембр. Весь он псевдо. Ну, хотя бы кофе пьёт по-настоящему. Феликс понятия не имел, в какую игру они играют и ради чего, потому снова спрятался в стакане с чаем. Если они теперь прикидываются, будто ничего не было, Хёнджин мог бы поставить в известность, чтобы все за столом сейчас не выглядели настолько идиотами. - Как дела? - обратился он к Сынмину и чуть махнул головой, убирая с лица мешающие пряди. Сынмин быстро глянул на Феликса, а потом что-то ответил, но тот не уловил, слишком занятой усмирением клокотания в горле. Снова скрипнула дверь, и все взгляды приклеились к влетевшему Джисону. Парень махнул взъерошенной шевелюрой и с каким-то странным огнём в глазах пошёл к их столу. Дальнейшее пронеслось перед глазами Феликса мутной вспышкой: тяжёлые шаги Хана мимо Сынмина, замах, удар и жуткий грохот стула об пол. Голос Сынмина возник мгновенно и почти пробил перепонки: - Джисон, блять! Феликс вскочил с места вслед за Кимом, что уже потянул на себя Джисона за плечи, и бросился к распластавшемуся по полу Хёнджину. - Ты знаешь, за что, - Джисон метнул в Хвана стальной клинок своего голоса и горящий огнём - своего взгляда. Тот посмотрел на него в ответ, прикладывая к пострадавшей губе руку, и чуть кивнул, будто правда знает. Феликс, успевший рухнуть рядом с ним на колени и машинально ухватиться за плечо, по-прежнему не знал нихуя. - Всем доброго утра, - Хан глянул на Феликса, а потом и на Сынмина, когда тот отпустил его, и вылетел из столовой под аккомпанемент шокированных взглядов. Работники зашептались, пара студентов, сидевших за дальним столом, глазели несколько секунд и отвернулись. Ликс заморгал, пытаясь осознать случившееся, а Хёнджин, утерев выступившую на губе кровь, поднялся с таким спокойствием на лице, будто ничего не произошло. И правда, подумаешь, получил в морду от лучшего друга своего бывшего, который разбил ему сердце. Типичный понедельник. Рука Феликса, что лежала на плече Хёнджина, рухнула на пол. Сынмин поозирался и выдохнул недоумённое: - Какого хуя это было? Хёнджин поднял стул, оправил брюки и рубашку, взял кофе и молча ушёл, даже не бросив взгляда на Ликса и Сынмина. Действительно, а какого хуя? Феликс, очевидно, пропустил какой-то кусок жизни, где между Хёджином и Джисоном пробежала кошка. Он не один такой: Сынмин, судя по охуению на лице, тоже проебал их размолвку. Прошли всего сутки с последней встречи с Хваном, что могло случиться? Вообще-то, что угодно, но у Ликса не было ни одного конкретного варианта. Сынмин подошёл и потянул вверх за плечи: - Эй, ты как? - заглянул в глаза. Ликс кивнул, мол, всё хорошо, однако нихуя хорошего. Бросило в жар и задрожало в груди - видимо, адреналин. В столовую зашёл Чонин, с настороженным выражением осмотрелся и подошёл к столу. - Что случилось? Я встретил Джисона на лестнице, он заведённый, как в тот раз, когда уебал тому подонку из общаги. Даже говорить со мной не стал. Джисон не конфликтный в прямом смысле слова и никогда не был. Все ссоры всегда пытается свести в шутку, а когда не получается - решить словесно. В своём весьма громком стиле, конечно, но всё же. Если он и пускает в ход руки, то только в крайнем случае, и на памяти Феликса это случалось лишь однажды. Спустя несколько месяцев после знакомства они с парнями вчетвером возвращались в общагу и возле неё наткнулись на чувака, что в пьяном угаре что-то доказывал девушке с третьего этажа. Ликсу доводилось пару раз с ней здороваться, а Чонин и Сынмин, кажется, даже пили с ней в одной компании. Она просила пустить её, но парень хватал за руки. Джисон не стал задавать вопросов и сразу двинул ему в челюсть. Джисону вопросов никто задавать не стал тоже. Феликса тогда очень удивило, как такой неловкий и тревожный парень, как Хан, умудряется так виртуозно бить с правой. Сейчас удивление было другого порядка. - Он заехал Хёнджину в челюсть, - просто ответил Сынмин, хотя выражение лица у него было ну очень сложное. Чонин выпучил глаза и заморгал, глядя на Феликса. - Не смотри на меня, я понятия не имею, - пожал плечами тот, ощущая во рту мерзкий привкус недоумения и волнения, а руках - мелкую дрожь. - Пиздец, - Чонин ухмыльнулся на охуевшем и почесал шею. - Хёнджин-то живой? Сынмин угукнул и взял сумку: - Пошли, на пару опоздаем, - кивнул Чонину. - Встретимся после универа? Есть о ч ём поговорить, - Феликсу. Тот машинально кивнул, и только когда Сынмин уже потянул Чонина, глядящего на Ликса с подозрением, из столовой, понял, что, пожалуй, не стоило. Вряд ли эти разговоры сделают его состояние лучше, а от ухудшений уже выворачивает. Однако парни заслужили объяснений от него лично, хоть каких-то. Феликс немного постоял, глядя на закрывающуюся дверь, а потом сел обратно на стул, ощутив, как некрепко держат ноги. С опозданием догнал испуг, перед глазами запульсировала на репите сцена, что устроил Хан. Его удар, огонь в глазах, покатившийся вместе со стулом на пол Хёнджин, кровь на его губе. Если Джисон пустил в ход кулаки, дело плохо. От полного неведения заболела голова. Феликс не представлял, что могло случиться за эти сутки. Хёнджин с Джисоном даже не общались толком, разве что в общей компании несколько раз, так что им не из-за чего, по логике вещей, ругаться. Из-за Ликса? Лишено смысла: Хёнджин ни в чём не виноват, незачем Джисону его бить. А больше их ничего не связывает, кроме...Минхо? Хёнджин с Минхо в общался редко, насколько знал Феликс, с чего бы из-за него устраивать мордобой? Какой-то бред. Спрашивать Хвана сейчас не хотелось (ну, то есть, очень хотелось, однако было страшно и не ясно, как заговорить теперь), а к Джисону лезть, когда он взвинчен, - нарываться на удар уже по своему лицу, чего хотелось ещё меньше. Оставалось гонять между висками мысли и надеяться, что кто-то рано или поздно что-то объяснит. На паре Хёнджин появился с опозданием. Из губы уже не текла кровь - лишь алела небольшая ссадина. У Феликса сжался желудок и сильнее зачастило без того скачущее сердце. Минута, пока Хван шёл между рядами, растянулась в бесконечность. Ликс не знал, чего боялся больше: что тот привычно сядет рядом или что отсядет за другой стол. Оба варианта ощущались губительными для нервной системы, если там, конечно, осталось, что губить. Родной запах донёсся до рецепторов - закружилась голова. - Не против? - тихо спросил Хёнджин, остановившись возле стола. Феликс секунду загружался, а потом мозг выдал ошибку распознавания речи. С каких пор они спрашивают друг у друга разрешения сидеть вместе? Почему притворяются, будто ничего не было? Это блядский абсурд, и Ликсу по-прежнему кажется, что всё не по-настоящему. Это глупый, бредовый сон, где наряду с происходящим где-то танцует кактус и по аудитории ходит осьминог с бензопилами вместо рук. Это не имеет смысла. Однако возмущаться нечестно - Хёнджин так решил, видимо, ему так проще, так нужно. Ликс обещал не быть эгоистом, и он очень старается. Хочется кричать, махать руками. Хочется ухватиться за плечи Хёнджина и притянуть к себе. Хочется потребовать объяснений или просто обнять. Очень хочется обнять. Но нельзя. Больше нельзя. Голова дёрнулась в кивке автоматически, и это хорошо, потому что сам Феликс это действие не осуществил бы. Стул рядом скрипнул, запах Хёнджина стал сильнее. Это пытка. Его тепло ощущается плечом, его присутствие лезет по коже мурашками - он рядом, но он далеко. Нужно дышать, а Феликс забыл как. Забыл, как жить в мире, где Хёнджин - не его. Будто такого мира никогда не существовало. Ликс всё ещё там, мысленно всё ещё в той светлой комнате, и тело противится темноте, где вынужденно оказалось. От Хёнджина разит напряжением, хотя внешне он спокойнее мёртвого. Привычное серьёзное выражение лица - на занятиях он всегда такой, тело нарочито расслаблено, но в позвоночнике будто железный прут, что причиняет боль. Ликс осязает эту боль, и ему самому больно от того, что он - её причина. Он так сильно хотел бы всё исправить и так отчаянно ненавидит жизнь за то, что в ней есть непоправимое. Пары в мироощущении Феликса были значительно длиннее обычного. Его ломало, и хотелось сбежать каждую минуту. Не от Хёнджина - с ним рядом хотелось быть всегда, а от той жуткой бессмыслицы, что теперь между ними. От смешавшейся за время занятий собственной и его боли. Этот гибрид невероятно сильный и безумно страшный. Непобедимый, способный одним щелчком заставить исчезнуть их обоих. Зачем Хёнджин позволил ему появиться? Почему вообще сел рядом? Почему просил не мучить его, а теперь сам мучает обоих? Так теперь будет всегда? - Я заеду вечером и заберу оставшиеся вещи, - голос пробил затылок, и вопросы потекли по шее вниз. Ликс вздрогнул и резче нужного повернулся. Хёнджин расслабленно собирал вещи в сумку и будто намеренно не смотрел в ответ. Может, и хорошо: Феликс не уверен, что выдержал бы. Принялся следить за движениями тонких пальцев - всегда идеально выверенные, точные, изящные. Хёнджин танцует, даже когда делает что-то совершенно обычное. Феликс в восторге, даже когда едва может соображать. К глазам подступили слёзы, и Феликс изо всех сил стиснул челюсти. Сказать ничего всё равно бы не вышло, потому угукнул и надеялся, что в общей суете аудитории Хёнджин расслышал и не переспросит. Повезло. Тот, закончив сборы, кивнул, бросил всё же один быстрый взгляд на Ликса и направился к выходу. Того этим взглядом ожидаемо контузило - нарочито равнодушный, но до ужаса уязвлённый. За сетчаткой - битое стекло и пустота. Жуткая пустота, как в открытом космосе, без воздуха, без единого намёка на жизнь. Феликс не понял, как вышел из аудитории. Кажется, слышал голос профессора, кажется, забыл на столе тетрадь и пришлось за ней вернуться. В коридоре словно окатило ледяной водой - на Хёнджине не было колец. Пока он собирался, Феликс успел увидеть, но, увлечённый недоумением, не успел заметить. Теперь вдруг ударило в голову - его тонкие пальцы в ссадинах, а на месте, где были кольца, пусто. Ликс с диким отчаянием цепляется сознанием за свет, но наяву темнота густеет и густеет вокруг, и уже давит на тело со всех сторон, тянется к плечам, лезет в голову. Он в мире, где Хёнджин больше не его. Он и правда здесь. Этот мир существует, он даже реальнее другого. Каждая деталь вопит об этом. Вот ещё одна, ощущается последней. Символизм реальности всё ещё чужероден, но по-прежнему липнет к Феликсу - подарок, сделанный во лжи, что всё сломала, стал первым, от которого Хёнджин решил избавиться. Оправдано, и тем не менее больно. Просто ужасно больно волочить за собой отмершие органы. Ликс на эту боль не имеет никакого права, но она не спрашивает. Кромсает, душит, бросает ошмётки на пол и не спрашивает. «Подаренное сердце Хёнджин тоже выбросил?» - бормочет навязчиво, повторяет снова и снова. В горле бурлит обида, и хочется ею захлебнуться насмерть: на неё тоже нет никакого права. Феликс подонок, что всё разрушил, и Хёнджин прав, если выбросил его сердце. Прав, если потоптался на нём после. Это Ликс заслужил. - Эй, эй, эй, - знакомый голос ударил по перепонкам, но распознать удалось не сразу, - Феликс, смотри на меня, - темнота перед глазами сменилась лицом Сынмина. Его руки тряхнули за плечи. - Ты как? Бросило в жар и закружилась голова. Под задницей холодел пол, но Ликс не помнил, чтобы садился. - Нормально, - проговорил, не задумываясь. Если бы успел задуматься, сказал бы, конечно, совсем другое. - Ага, абсолютно нормально сидишь на полу посреди коридора в универе и ревёшь, - Сынмин послал снисходительный, но взволнованный взгляд и взял за локоть. - Встать можешь? Ликс кивнул и позволил помочь себе подняться. Сынмин, не отпуская руки, взял с пола его сумку и потянул друга за собой с тихим: «Пошли». В туалете, благо, оказалось пусто. По дороге Ликс пару раз споткнулся, потому что ноги ощущаются тряпичными и вяжутся в узлы, и успел-таки задуматься, как себя чувствует. Ужасно. Внутри звенит, щёки премерзко стягивает от сохнущих слёз. Феликс не заметил, как заплакал, как оказался на полу; не заметил, как выпал из реальности, но отлично заметил, как сложно в неё вернуться. В голове туман, мутит и хочется прилечь. Сынмин усадил на подоконник и достал из сумки воду. - Пей, - всунул в дрожащую руку бутылку. - В больницу надо? Феликс уверенно помотал головой, делая несколько глотков, хотя уверен не был ни в чём. - С Джисоном говорил? - Сынмин достал телефон и спешно что-то напечатал. - Нет, когда? - Ликс поставил бутылку рядом и опёрся спиной о стекло. Сынмин посмотрел странно, будто до этого понимал что-то, а теперь перестал. Феликс как не понимал нихуя, так и продолжает. Туман в голове стал оседать, и противный конденсат осознания потёк вниз, собираясь в лужицы на дне черепушки. В их мутной воде отражается поломанная жизнь. Всё правда именно так: Хёнджин больше не его и никогда не будет, и жизнь больше не будет прежней. Свет остался выгоревшим пятном на обоях, вокруг мрак и воздух будто отравлен химикатами - жжёт в носу и горле. - Я написал ему перед парами, - Сынмин подошёл к подоконнику и опёрся о него бёдрами. - По поводу Хёнджина. Думал, ты знаешь, поэтому там сидел. - Знаю что? - Феликс повернулся к другу и нахмурился. Снова все всё знают, все всё понимают, а Ликс - придурок. Сынмин помедлил, пуская воздух в лёгких туда-сюда, потом достал телефон и, клацнув по экрану несколько раз, развернул экраном к нему. В диалоге с Джисоном после мема с котом висело короткое от Сынмина: «Что у вас с Хваном не так?», а за ним ответ, который оборвал какие-то тросы внутри Феликса с оглушительным лязгом. От кого: дурачок Хан Время: 9:30 У меня всё так От кого: дурачок Хан Время: 9:30 А с Хваном не так то, что он поцеловал Минхо Феликс моргнул несколько раз, бегая по строчкам взглядом, потом посмотрел на лицо Сынмина, одетое в сожаление, и снова на экран. Хёнджин поцеловал Минхо? Хёнджин поцеловал Минхо. Хёнджин поцеловал Минхо. Стало холодно, и захотелось обнять себя руками, чтобы хоть как-то спрятаться от крадущегося по костям мороза, но он изнутри, так что затея обречённая. В горле снова забулькало. Хёнджин поцеловал Минхо. Они расстались сутки назад, и он уже поцеловал Минхо. Он говорил, как сильно любит и как нуждается, но ушёл, а теперь и поцеловал Минхо. Хёнджин, блять, поцеловал Минхо. Парня лучшего друга Феликса. Что? Нет, стоп, ЧТО? Вопросы, льющиеся из открытой раны в затылке, скоро затопят здание. Кроме очевидных «почему» и «зачем» красным сигналом горело мерзкое: «Как он смог?» Уязвлённость во взгляде в столовой и после пары была не из-за случившегося с Феликсом? Это была вина? Или что это, нахуй, было? Что вообще происходит? - Мне жаль, - Сынмин спрятал телефон в карман и сжал рукой плечо Ликса. Жаль. Отвратительная фраза, но что ему ещё сказать? Всем просто очень жаль. Феликс прикрыл глаза, борясь с подступающими слезами обиды и недоумения. Он всё ещё не имеет права на эту обиду, но она становится только сильнее. Да, они расстались, и Хёнджин может делать, что ему вздумается, но...почему он это сделал? Почему так бесцеремонно потоптался на чувствах Ликса? Это месть? Хёнджин, которого Феликс знал, на такое не способен, не стал бы, но теперь едва ли можно сказать наверняка. Ликс больше ничего не знает наверняка. Может, конечно, Джисон что-то понял неправильно, однако он не из тех, кто будет бить в морду, не разобравшись. Значит, всё до ужаса ясно. Значит, Хёнджин точно сделал то, что сделал. Значит, абсурдность жизни обретает невиданные формы, и Феликс совершенно ничего с этим сделать не способен. Какая-то часть сознания хотела знать детали, то ли чтобы окончательно убедиться, то ли чтобы найти лазейку и успокоить себя, мол, всё не так однозначно. Страх, что первый исход вероятнее, давит на кадык, и хочется к унитазу. Едва ли в поцелуе, за который дали в челюсть, может быть что-то неоднозначное. Однако хочется верить. Хочется, чтобы Хёнджин был тем, кем его знает Феликс. Но, кажется, он больше не тот. Они оба и правда изменились. В одночасье.~
Сынмин вместе с подошедшим десятком минут позже Чонином, к счастью, не стали настаивать на запланированном разговоре после пар. Хотели, кажется, что-то поспрашивать, но учтиво смолчали. Думается, знают они даже больше Феликса, так что спрашивать впору ему, но так и не решился интересоваться деталями. К чёрту. От них вреда будет больше, чем пользы. Да и душевные разговоры в туалете универа - отнюдь не предел мечтаний, тем более ещё минут через пять в уборную посыпались другие студенты, а эта история не для такого количества слушателей. Друзья по дороге к такси напоили водой, насыпали неловких и в некотором смысле забавных слов поддержки и отправили восвояси. Предложили, конечно, пойти напиться в бар, но Феликс отбрыкался. Путь истинного алкоголика - пить в одиночестве, и сегодня очень хотелось именно на эту скользкую дорожку. Может, опрометчиво, может, в компании стало бы легче (от дурачеств парней, хотя они были и весьма неуместными, ненадолго правда стало), но выбор сделан, и Ликс с бутылкой виски вполз в квартиру один. От резонанса грохота внутри и тишины вокруг болит голова, вот-вот потрескается, однако в этом уже даже есть какое-то удовольствие. Странное и деструктивное, но есть. Это должно пугать, и оно пугает, однако едва ли сильнее всего прочего. Едва ли сильнее того, что Хёнджин, кстати, собирается приехать вечером за вещами. Феликс почти забыл. Придётся смотреть в глаза, снова чувствовать запах, наверное, что-то говорить, но ему нечего. Хёнджин поцеловал Минхо. Потрясающе, что тут скажешь. Хёнджин ушёл, потому что не мог выносить той боли, что причинил Феликс, и отплатил теперь так. Пожалуй, заслуженно, но как же, блять, мерзко и обидно. До ужаса обидно. Будто насмешка. Разувшись и прошаркав по полу в гостиную, Ликс открыл бутылку и хлебнул прямо из горла. Жжётся. Он так сильно старался всё делать правильно, изо всех сил пытался, а Хёнджин вот так легко оставил попытки. Решил одним махом перечеркнуть всё. До́лжно уважать его выбор, но от обиды и разочарования выворачивает суставы и привкус яда кислит во рту. Хочется плеваться, бить кулаками стены, скакать степным козлом по квартире - что угодно. Хочется направить куда-то лишнюю пару сотен джоулей энергии, что вырабатывает этот клубок эмоций. Может, стоило согласиться пойти в бар. Может, стоит позвонить Чанбину и поехать к нему. Раз уж они с Хёнджином теперь даже не пытаются делать что-то правильно, Феликс может. Может остаться на ночь, может напиться с Чанбином до потери сознания, может, блять, поцеловать его. От собственных мыслей уже через секунду становится мерзко, но они лезут и лезут в голову. Сделал ещё два щедрых глотка, и к горлу подступила тошнота, но проглотить удалось. День в сознании смялся в бесформенный кусок пожёванной бумаги. Буквы на ней расплылись и стали месивом из смыслов - не вычленишь ничего дельного. Да и не хочется, вообще-то, вычленять. Хочется захлебнуться ядом, собственным и из бутылки, распасться кучей кривых кусочков и так остаться. Бессмысленностью, помноженной на бессмысленность. В дверь позвонили спустя пару часов, когда значительная часть виски из бутылки перетекла в Феликса, а на столе появилась ополовиненная коробка пиццы. Еда не слишком спасла ситуацию - Ликс набрался весьма неплохо, но оно, вероятно, к лучшему: болит теперь не так сильно. И смотреть в глаза Хёнджину теперь кажется не настолько непосильной задачей. Казалось, пока не открылась дверь. Когда покрасневшие Хвана столкнулись с пьяными Феликса, стало дурно. Уже не было той угольной подводки, так что очень хорошо выделялись припухлости на веках и полопавшиеся ниточки сосудов. Плакал и много. Раздражение, злость и желание сказать что-то плохое, лелеемые Ликсом последние несколько часов, столкнулись с внезапной жалостью и потрескались. Захотелось пригладить чуть взъерошенные ветром тёмные волосы, обнять за плечи и забрать себе боль и печаль. Захотелось вернуть Хёнджина домой и самому снова оказаться дома. «Дома больше нет», - подсказывало сознание. Да, дома больше нет, и Хёнджин уже не тот, хоть и выглядит привычно родным. Тот Хёнджин не сделал бы того, что сделал этот. Снова стало кисло на языке. - Проходи, - бросил Ликс и освободил проход, прижавшись к стене. Хёнджин окинул его фигуру не просто пустым, а таким звенящим равнодушием взглядом, какого Ликс не видел никогда прежде, и прошёл внутрь. Даже тогда, до знакомства, когда Хёнджин ещё казался мраморной скульптурой, его взгляд не был таким. Разувшись, он направился в гостиную. Феликс внутренне скукожился от тяжести посланной эмоции, но промолчал и поплёлся следом. Оглядев «праздничный» стол, Хёнджин обернулся, и снова совершенно безжизненный и довольно долгий взгляд. И молчание. Сводящее с ума своей тяжестью молчание, которое хотелось разбить ударом с замахом. Если Ликс должен по этой тишине что-то понять, то чёрта с два. Хёнджин едва заметно поджал губы и пошёл в спальню. - Ничего не скажешь? - окликнул Феликс, едва тот успел сделать шаг. - Что сказать? - ответил, опять обернувшись. - Ты пьян. - А ты нет, - махнул головой Ликс, чувствуя, как злость собирается в лёгких и вытесняет воздух. И как немного кружится голова. - Ну или снова притворяешься. - Я пойду собираться, - Хёнджин махнул головой и сделал ещё шаг к спальне. - Хочешь? - Феликс взял со стола бутылку и качнул в воздухе. Хван повернулся и вздохнул. Его плечи напряглись, но опустошённость взгляда всё ещё отвратительная. От неё кислоты во рту больше и больше, а руки хочется сжать в кулаки. Почему он выглядит так, будто ему плевать? Ещё утром в глазах было хоть что-то, пустота, но какая-то искренняя, с привкусом неравнодушия, а теперь совершенно ничто. - «Я никогда не...»? - Феликс глянул на бутылку и снова на Хёнджина, смотрящего в ответ не моргая. - Я никогда не целовался с Минхо, - и протянул ему виски. Слова вырвались сами, и тут же стало не по себе от пренебрежительности в тоне, но извиняться не хотелось. Феликс ведёт себя мерзко, но с ним поступили так же, он имеет право. И он хочет ответов. Хёнджин чуть изменился в лице и, кажется, дёрнул бровью, но всё ещё совершенно пусто смотрел в глаза. Долго смотрел, а потом повёл челюстью и сделал два шага к Ликсу. Бесконечно длинные пару секунд гипнотизировал вблизи, а после взял бутылку и сделал глоток. Феликс смотрел неотрывно: как он обхватывает губами горлышко, опрокидывает склянку, как дёргается кадык и трепещут веки. Это красиво. Хёнджин танцует, даже когда делает что-то совершенно обычное. Феликс в восторге, даже когда лопается от злости и обиды. - Всё? - Хван всунул в руку Ликса бутылку и тут же развернулся, но заметить, как повлажнели его глаза, удалось. - Я иду собираться. - Почему, Хёнджин? - Феликс удержал за запястье свободной рукой. В тоне смешались требовательность и отчаяние - прозвучало жалко. Хёнджин постоял без движения пару секунд, а после снова посмотрел в глаза. Ликсу пробило череп болью насквозь, столько её было в этом взгляде. Ладно, лучше бы за его радужкой оставалась пустота: на неё Феликсу есть что ответить. На неё Феликс может злится и негодовать, а это проще другого. Проще, чем снова тонуть в ненависти к себе, потому что, крути ситуацию - не крути, а Ликс всё ещё в ней последний подонок. Поступок Хёнджина, если в отрыве от прочего, будто чуть уравнивал шансы, особенно вкупе с равнодушием после, но не сейчас. Не когда его взгляд такой. Когда его взгляд такой, налитый кровью и слезами и перешитый страданиями поперёк, снова тошнит от себя и голова истерически пульсирует. Хочется расплакаться, хочется достать лезвие, хочется исполосовать всего себя, только бы сделать с этим хоть что-то. Только бы Хёнджину стало легче. Неяркий свет лампы позолотил его спутанные пряди на макушке - ореол, как на иконах. Наверное, потому так тяжело: поступок Феликса - апостасия, и он стоит на Страшном суде, заведомо осуждённый, наказанный своими руками и готовый к вечным мукам от чужих. Знает, что они неизбежны. Знает, что обречён теперь навсегда. И это «Почему?» мгновенно потеряло смысл. Вот он ответ - в глазах Хёнджина - на любой из вопросов. Почему уходит? Почему поцеловал Минхо? Почему всё закончилось так? Снова все ответы там, в переливах чёрного опала, и даже не нужно лопать тишину, но Хёнджин всё же решил озвучить: - Потому что я не нужен тебе, - произнёс осипшим от плохо сдерживаемых слёз голосом и попытался вытащить руку из ладони Ликса, но тот перехватил. Звучало без претензии или обиды - с печалью и обречённостью, и оттого хуже. Неправда от начала и до конца, но Хёнджин верит и уже принял. Верит, потому что не чувствует, что нужен (Ликс никогда не думал, что такое видно по взгляду, но сейчас видит отчётливее всего). Принял, потому что не осталось другого. И Феликс хотел бы доказать обратное, но ему нечем. Прогнивший до корня цветок едва ли можно оживить, а Ликс позволил ему прогнить. Предал. Хоть и изо всех сил старался поступать правильно, предал. - Ты всегда был мне нужен, - помотал головой, однако от этих слов ни толикой лучше. А у него, кроме слов, ничего. Даже тело будто парализовало. Только в уголках глаз скопились слёзы. - Был, - по щекам Хёнджина потекли капли, и он всё же высвободил руку из ладони Ликса. - А теперь нет. Феликс хотел бы покрутить головой, замахать руками в отрицании, но Хёнджин говорит так уверенно, что нет сил возразить. Будто никакие аргументы не прозвучат достаточно убедительно. Хёнджин словно точно знает правду, ту самую истину про Ликса, не доступную даже ему самому. Может, и правда знает. Может, он во всём прав. Пускай: Феликс привык к тому, что один он всегда идиот до самого конца. Потому стоял и смотрел. Молча, ведь ни слова на языке, бездвижно, ведь тело всё ещё атрофировано. Хёнджин глядел в ответ и будто читал отсутствие мыслей в его голове, что-то понимал, в чём-то убеждался. Интересно было бы хотя бы строчку из его сознания выцепить тоже, но Феликс не способен. Способен только плакать, и это отвратительное «я тебе не нужен» вертится в центре мозга, как новенькая машина в дорогом автосалоне. Её никто добровольно не покупает, потому что слишком дорогая, а Ликсу всучили силой. И отняли всё взамен. - «Я никогда не...», говоришь? - Хёнджин, дочитав, видимо, мысли Феликса, шмыгнул носом, утёр слёзы, хотя помогло сомнительно, и взял из его окаменевшей руки бутылку. Голос ужасно дрожит, и от этого сердце Ликса исходит в конвульсиях. Чуть крутанул склянку, любуясь переливами света в плещущейся жидкости, и приподнял: - Я никогда не любил тебя, - сделал глоток. - Я никогда не буду любить тебя, - ещё один. - Я никогда не забуду тебя, - вложил бутылку в руку Феликса, не выпив. - Но мы никогда не исправим то, что случилось, - и ухмыльнулся донельзя разбито. - Спасибо, что пытался.