Лиса в бамбуковой роще

Застилающий глаза черный морок рассеивается неспешно, клубится по ступеням, и Лю Цингэ отмахивается от него, как от дыма. Сбитые каменные ступени храма устланы снегом. Кровь на нем — черные провалы, кляксы туши на идеально белом пергаменте. След, по которому неумолимо бредет ищейка. — Будьте внимательны, — командует мужчина и обнажает меч. — Отсюда ему некуда уйти. Полная луна проливается светом на пустой двор. Храм впереди истрепан временем и позабыт людьми. Стерлась давно табличка, истлели и сгнили фонари. Следы ведут Лю Цингэ к черной пустоте за распахнутыми дверями. — Обойдите по периметру и убедитесь, что тварь не сможет удрать, — приказывает он и уверенно направляется вперед. Тишина смыкается за спиной мужчины, стоит только ступить во владение позабытого божества, оборачивается, окутывает, как змея смыкается вокруг тела жертвы. Но Лю Цингэ для жертвы слишком самоуверен, а в тишине любое движение слышится ему, как колокольный набат. В крыше зияет дыра. Рассеянный лунный свет танцует в паре со снегом, кружит и трепетно укладывает на каменные плиты. Лю Цингэ видит вокруг себя пустое пространство с единственным пустым столом. На постаменте позади возвышается терракотовая фигура лисицы. Ее глаза не выше, чем в половине чжана от земли, глядят слепо и безразлично. Часть морды обломана, не хватает одного уха. Лю Цингэ медленно идет по широкому кругу, вглядываясь в густеющую темноту. Свербит в затылке. Сверху раздается скрип. Он успевает уйти в сторону, оборачивается вокруг себя, взмахивая белым клинком — лезвие задевает взметнувшиеся черные одежды. Мужчина перед ним — грузная неустойчивая фигура — шипит совсем по-звериному. Ныряет в бок — а за ним стелется черный морок, укрывая от глаз. Лю Цингэ слушает шаги, слушает шелест ткани — ему нет нужды полагаться на зрение там, где глаза и без того ограничены. Чэнлуань разрезает воздух, упрямо следует за неуловимой тенью, цепляет одежду. Шуршание ткани, скрип обуви по каменному полу — звуки отражают стены. Лю Цингэ кожей чувствует открытую ярость. Она обжигает его не хуже пламени, стреляет искрами в лицо, и Лю Цингэ жмурится, прикрываясь рукавом. Снаружи — из другого мира словно бы — доносится вой ветра. Натужно скрипит, стонет храм, обозленный на прерванный покой. Лю Цингэ чувствует, как на плечи валится снег — он вскидывает голову, готовый принять бой, но его глаза все еще слепит луна, столь яркая, что… Вспыхивают каменные фонари у подножия статуи. Вязкая темнота испуганно отступает, морок рассеивается, и Лю Цингэ замечает сбоку движение. Намерение ударить в спину, пронзить острыми когтями он пресекает сталью пальцев, перехватывает совершенно обычную человеческую руку. Выламывает, прижимает к спине, толкает коленом — раненый человек заваливается вперед, хрипит, вырывается, грудью прижатый к стылому камню. Сноп искр стреляет по полу, поджигает старый мусор и тухнет вместе с огнем фонарей. — Не дергайся, — коротко произносит Лю Цингэ, надавливая сильнее, затрудняет дыхание. — От боли в этом теле не укроешься. Слова должного эффекта не взимают. Лю Цингэ громко окликает солдат и наклоняется, чтобы внимательно оглядеть трепыхающегося. Лицо того перекошено яростью, исчерчено шрамами, а в глазах — царство безумия. В уголках губ скапливается белая пена. Заплатанная грязная одежда пахнет потом, дымом и — немного — кровью. На правом боку зияет рваная дыра, и ткань там темная, влажная. Заломанная — и единственная — рука судорожно дергается. Кожа под ногтевой пластиной среднего пальца вздутая, покрасневшая. Лю Цингэ чувствует, как тело под ним напрягается — мышцы каменеют, будто сведенные судорогой. Слышит торопливые шаги снаружи, топот сапог о каменные ступени. Густеющую вязкую тьму разрезает пламя факелов, и в этот момент тело одержимого мужчины начинает дрожать, дергаться. Он что-то бессвязно рычит, воет, как животное, стремясь избавиться от чужой крепкой хватки. — Господин? Ян Исюань появляется рядом, хмурится, отгоняя черный дым ладонью. Лю Цингэ ему кивает без слов, и понятливый юноша вытаскивает из колчана стрелу. Подносит металлическим наконечником к огню. — Говори, — наклонившись к трепыхающемуся мужчине, произносит Лю Цингэ. — Сколько вас? Какую цель преследуете? Советую думать быстро. Другие солдаты удерживают и крепко фиксируют мужчину, поэтому Лю Цингэ выпрямляется и отходит в сторону, отряхивает руки. Слыша в ответ лишь грязные проклятья, бесстрастно кивает Ян Исюаню. Тот наклоняется и, сжав ладонь одержимого, подносит горячий металл острого наконечника к среднему пальцу, прижимает ко вздутой коже под ногтем. Каменная лиса безразлично слушает взметнувшийся к потолку вопль. В нем мешается ярость и боль, он дрожит от страха, гневно бормочет на неизвестном никому языке. Ян Исюань отнимает руку. — Говори. — …жалкое человеческое отродье, — выплевывает мужчина и скалит гнилые зубы. — Подожди… подожди — сам все узнаешь… только подожди… Он давится нервным смехом, пока глаза его описывают круги, неспособные остановиться. Тело содрогается — и неведомо, от истерики или припадка. — Господин, он умрет, если продолжим, — Ян Исюань бросает пытливый взгляд на Лю Цингэ. Тот хмурится, чуть раздраженно кривит губы. Слишком сильно вредить телу означало рисковать и убить человека, что, вернее всего, по принуждению стал одержим лисьим духом. Власть демона над телом могла означать лишь дурное. Он, точно паразит, выпивал все жизненные соки, дурманил разум, внушал безумие, зачастую необратимое. Этот исхудавший человек почти наверняка был обречен. Но убивать его, чтобы избавиться от лисицы… — Я не люблю ждать, — говорит Лю Цингэ. — Есть много способов причинить тебе боль, не доводя до крайности. Все еще не желаешь ничего рассказать? Демон в ответ лишь гортанно смеется. Сплевывает своему охотнику на сапог. И смеется опять. Бесстрастное выражение на лице Лю Цингэ не меняется. Он поднимает взгляд и отдает указание Ян Исюаню: — Ты его понял. Натужно стонет ветер, заметает снег в распахнутые двери храма, в зияющую дыру на крыше. Спину царапает ощущением чужого взгляда. Как прежде — и Лю Цингэ вскидывает голову, но видит лишь лунный лик — далекий, холодный диск. Он хмурится, отворачивается только спустя несколько долгих мгновений. Так ничего и не замечает.

***

— М-м-м… чем же это пахнет так сладко? Неужели… разочарова-а-анием? Девичий смех как перезвон колокольчиков — дрожит на ветру, подхваченный его завыванием. Шэнь Юань не реагирует, не оборачивается. Молчит. Ша Хуалин хищно скалится. Ступает по грубому скату крыши, загребая босыми ступнями снег. Каждый ее шаг сопровождает тихое бренчание серебра. Она подбирается ближе, бесстыдно жмется к боку, обнимает за руку и заглядывает вниз, куда направлен взгляд мужчины. Милое лицо тут же искажается злобой. — Как зрелищно, должно быть, — она впивается пальцами в предплечье Шэнь Юаня. — Любуешься? Прекрасно. Или лучше подойдет «наконец»? Шэнь Юань едва заметно кривится, отводя взгляд. Там, внизу, однорукий человек уже давно не кричит — на вопли у него не осталось сил. — Ду Би, этот слабак, — цыкает Ша Хуалин. — Не смог держать себя в узде — так хоть бы калеку сменил на кого поприличнее. Она презрительно фыркает. Ее рассуждения вторят рассуждениям молодой госпожи, удивленной, отчего бедняк не может поменять истрепавшийся наряд на другой. Одного человека на другого. — Чего ради? — отстраненно интересуется Шэнь Юань, изучая взглядом труп серой лисицы. В конце концов, он не вытерпел обещанных Лю Цингэ истязаний. Покинул тело — но сбежать не сумел. Какая глупая смерть. …а в груди все равно сворачивалась черной воронкой тихая ярость. — Что? — Ша Хуалин вновь улыбается. Зло, насмешливо. — Интересуешься, зачем бедняга Ду Би полез к твоему милому другу? — Не он. Вы все. — Ах, близость с людьми в самом деле одурманила тебе голову. Все никак не желаешь взглянуть правде в глаза? Даже сейчас, когда наш брат лежит там, мертвый — по чьей милости, позволь узнать? Шэнь Юань отдергивает руку и рычит раздраженно: — Этот мастер спросил, чего ради вы вторглись на эту территорию? Устроили бесчинства — и в самом деле решили, что эта месть будет справедлива?! Ша Хуалин вскидывается, яростно бросается вперед, когтистыми пальцами желая вцепиться то ли в горло, то ли в грудки — Шэнь Юань перехватывает ее руку прежде, сжимает обманчиво тонкое запястье. Она шипит ему прямо в лицо: — И тысячи выжженных деревень будет мало, чтобы отплатить за сотни смертей наших сестер и братьев! В чем была их вина?! Они истребляют нас, он, — она яростно машет рукой в сторону провала в крыше, — истребляет нас! Так как ты смеешь… Шэнь Юань отталкивает ее прежде, чем Ша Хуалин успевает завершить пламенную речь. Она чертыхается, едва не поскользнувшись, и вдруг улыбается. Ее волосы свободно треплет ветер, красные газовые одеяния ярким пятном мучают взор, подобные кровавой дымке — столь же яростной, как и эта молодая лисица. — Ты ведь знаешь, — нежно тянет она вдруг, ступая полукругом, хищным коршуном будто примеряясь, куда лучше вцепиться. — Не можешь не знать. Лицемер. Полагаешь, пока это не касается тебя — можно закрыть глаза? Удобно устроился, — она чуть наклоняется, не сводя сверкающих мрачной решимостью глаз с мужчины. Шэнь Юаню… ответить нечего. Он мог бы поспорить. Мог бы, будь его честь задета, будь суждение Ша Хуалин ошибочно. Но разве она не права? Лю Цингэ — справедливый человек. Человек, который не выносит ничего демонического, который многое способен положить во славу своих убеждений. Общаться с ним было необычно. Иметь дружбу — увлекательно. Шэнь Юань рассматривал их отношения снисходительным взглядом, забавляясь иронии — и вот к чему привели эти игры. Для Лю Цингэ убить демона значило избавиться от паразита. От проблемы, от зла, от опасности. И во многом это было справедливым суждением… Но Шэнь Юань вспоминал скулеж угодившей в капкан Нин Инъин. Яростный собачий вой, дрожью оседающий на пальцах. Тесноту клетки и ленивые рассуждения любопытных слуг семейства Цю о том, сгодится ли печень любой лисицы, чтобы поправить здоровье. Вернуть молодость кожи, может быть? Блеск волос. Шэнь Юаню повезло. Он даже смог позволить своей ярости отыграться — потакнул просьбе мальчишки, отчаянного настолько, чтобы сунуть руку демону в клетку. Воспользовался. Но везло ли так остальным? Мог ли он в самом деле, следуя на поводу своих привязанностей, закрывать глаза на поступки одного человека, чтобы в том же обвинять других? — Знаешь, — вдруг подает голос Ша Хуалин, — раз смелости принять решение тебе недостает, Лин-эр поможет. Лин-эр покажет. Она бросается вперед, оборачиваясь лисицей в прыжке, и звон ее металлических побрякушек уносит ветер, скрывает ночь. Шэнь Юань успевает отскочить в сторону, озлобленно ругаясь. Вспыльчивая девчонка! Знает ведь, что проиграет, — а все равно лезет! Он спрыгивает с крыши, мягко приземляясь позади храма, и вновь уклоняется от яростного выпада. Терпения не хватает, и Шэнь Юань яростно цедит: — Перестань! Ша Хуалин, разумеется, не слушает. Ведет единственным хвостом, бьет по заснеженной земле, высекая искры. Скалит зубы, не сводя темных глаз с чужой фигуры. Шэнь Юань хмурится — пусть в человеческом теле колдовать на порядок сложнее, этот огонь не причинит ему вреда, а морок — не одурманит голову. Он может его рассеять с той же простотой, с какой вмешался в схватку Лю Цингэ и Ду Би. …посодействовав смерти последнего. Шэнь Юань вдруг замирает, вслушиваясь. Гул ветра перебивает звуки, но… Черт! Ша Хуалин, будто учуяв то же, бросается вперед, поражая огненным дыханием. Шэнь Юань взмахом рукава отражает нападок — и с запаздывающим осознанием чувствует, как холодеет нутро. Вот, что она задумала. Вот, о какой «помощи» говорила. — Шэнь Юань? В оскале Ша Хуалин Шэнь Юань видит мстительную улыбку. Она проворной рыжей тенью исчезает, перескакивая через каменную стену ограды в один изящный прыжок. Шэнь Юань целое мгновение размышляет о том, чтобы податься следом. Может, смог бы потом притвориться ничего не разумеющим дураком… — …какого дьявола. Вкрадчивый голос Лю Цингэ за его спиной — в паре чжанов, судя по звуку, — полон эмоций. От недоверия до неверия, от растерянности до… очевидно, злости. Ах, братец Лю. Худшего знакомства и придумать нельзя. Шэнь Юань медленно поворачивается, клеит к лицу по кускам разбитую маску спокойствия. Кривит губы — улыбается. — Здравствуй, дорогой друг. Замешательство на лице Лю Цингэ можно было бы назвать очаровательным, не будь оно омрачено тенью тех чувств, видеть которые Шэнь Юаню было действительно… неприятно. Вот черт. Он и правда привязался. — Что это? Шэнь Юань моргает. Опускает взгляд, прослеживая чужой, — и роняет с губ смешок. Он молчит, просто глядя на то, как пальцы Лю Цингэ смыкаются на эфесе Чэнлуаня. То, сколь натянуто спокойствие демона, выдают лишь беспечно метущие землю хвосты. А ведь всего несколько дней назад он рассказывал Шэнь Цзю о том, как беспечны молодые лисы… Собственная беспечность, разумеется, опасной ему не казалась. — Ты ответишь, наконец?! Лю Цингэ взрывается. Пара его людей позади переглядываются неуверенно. Узнают. Шэнь Юань тоже их узнает. — И что же ты желаешь узнать? — интересуется он, поджимая от досады губы. — Уверен, объяснять что-либо — излишне. Твои глаза тебя не подводят, друг мой-… — Заткнись, — Лю Цингэ хмурится. Ах, братец Лю. Определись уже, молчать этому мастеру или говорить? Но… он не кидается в бой — уже значит… что-то. Шэнь Юань позволяет себе надеяться, что тот сомневается. Может быть, даже сделает исключение, припомнив, как славно они все это время общались?.. — Ты — демон. …или нет. Шэнь Юань кривит губы и сдерживает ядовитое «Как наблюдательно». — Да, — звучит раздраженно. Смысла отпираться нет. Врать — вариант еще более худший. А сложное выражение на лице Лю Цингэ делается еще сложнее. Он щурит глаза, не отрывая взгляда от фигуры перед ним. Сейчас — без демонических атрибутов, вполне обычная… До чего же обманчиво. Лю Цингэ злится. Он чувствует себя преданным — и руки чешутся предателя наказать. Потребовать бой, потребовать ответа — за то, как долго дурил голову, как втерся в доверие, как смел… Лю Цингэ пустил его в свой дом. Позволил подобраться к своей семье. Рассуждал о том, как противостоять демонам, покуда один из них находился рядом, в душе насмехаясь?! — Этот… я не лгал тебе, — Шэнь Юань поджимает губы, стараясь звучать мягче, осторожнее. — Сейчас не лучшее время, но если позволишь, я все объясню-… — Нет. Лю Цингэ освобождает Чэнлуань из ножен. Поворачивает голову, отдавая приказ солдатам: — Позаботьтесь о том, что мы узнали. — Но… Ян Исюань замолкает под суровым взором и, поджав губы, разворачивается. Это… личное дело господина. Вмешиваться не стоит. Только под ногами мешаться будут. Они возвращаются в храм, чтобы избавиться от тела поверженной лисицы. Пламя разведенного костра не греет озябшие пальцы, пока Ян Исюань следит за тем, как остальные выполняют приказ. Танцуют тени на обломанной морде терракотовой статуи божества. Ян Исюань отстраненно думает, что, возможно, следовало развести ритуальный костер хотя бы за пределами пусть и заброшенного, но все-таки храма… Он трясет головой, отгоняя призраки ощущений. Ему чудится хищный взгляд в слепых глазницах. И рыжая тень, мелькнувшая во тьме.