tighnari: Привет! Давно не пишешь, не звонишь, в гости не приходишь… У тебя что-то случилось? Я могу помочь чем смогу, только скажи. Кстати, работать здесь правда классно, я начинаю, вроде, привыкать. Хочешь покажу сегодняшние работы? Я каждый букет фоткаю, чтобы отслеживать успех и неудачи композиций, на самом деле это очень интересно Хайтам! Ну серьёзно, как можно за весь день в сеть ни разу не зайти? Всё хорошо?
haitham: Работаю, прости, я потом отвечу. И это всё. Он так и не написал с того дня, а под ником висела неприятная табличка «Был (а) в сети на прошлой неделе» А Тигнари начал чувствовать себя зависимым от каждого случайного звука уведомления. Перемены в их отношениях произошли настолько резко, что черноволосый иногда переставал верить в то, как иногда они были близки. Тигнари пытался жаловаться на такое поведение Аль-Хайтама Сайно, однако получив в ответ угрюмое «пусть катится к чертям, его никто не держит», оставил бесплодные попытки. Наверняка друг видит в этом далеко не проблему, а наоборот — некое облегчение. С другой стороны, перемены подтолкнули Тигнари к желанию самосовершенствоваться и выкладываться на всю. Прямо сейчас Тигнари с особой нежностью подрезает кончики стеблей, аккуратно сцепляет вышедшую конструкцию тугой атласной лентой и с улыбкой передаёт крошечный букетик такой же маленькой девочке, чья голова едва ли возвышается из-за посетительской стороны стойки. Парень уже не стремится запечатлеть на камеру все свои работы — человек, для которого это должно было делаться, совершенно не был заинтересован. Девочка бережно складывает все помятые детской рукой купюры в ладонь Тигнари и вежливо, пусть и очень тихо, говорит ему «спасибо», убегая из магазинчика. Фенек, вновь оставшийся в помещении один, тяжело вздыхает, опускаясь на неудобную шершавую табуретку. У него несильно кружится голова, конечности ломает — но это пустяк, парень всего лишь чувствует лёгкую усталость. Для него непривычно целый день быть словно на привязи, ведь во время работы в зоопарке ему приходилось вечно бегать туда-сюда, суетиться, ухаживать за животными и помогать посетителям. «Осёдлая» работа была не в его репертуаре, а от цветочного стойкого запаха давно покалывало в висках. Не будет же он признавать, что попробовал и решил остаться здесь по глупости. Глупость, кстати, зовут Аль-Хайтам. Снова он. Тигнари не может забыть, как по-домашнему уютно было лежать в его объятиях, листая мышкой объявления. И разве может он теперь пренебречь плодами их совместных трудов? Он не в состоянии поступить так; возможно, это чертовски слабохарактерно. Но он не может. К нему вернулись частые кошмары, мешанина образов и переживаний. Тигнари значительно приврал, когда рассказал в сообщении Аль-Хайтаму, что почти привык к работе. Он не привык, ему сложно и некомфортно, он старается как только может, но, кажется, раз за разом терпит крах. Боже, да он просто хочет получить признание. Почему этот тупица просто не желает чаще видеться с ним и поддерживать, как раньше? Тигнари всё себе надумывает и ошибается? Наверняка друг очень занят, в конце концов завалы по работе могут быть у каждого, к тому же ему нужно успевать ухаживать за маленькой сестрёнкой. Опять-таки, это пустые оправдания. Тигнари стал чувствовать слишком большую потребность в этом человеке рядом, буквально каждая цепочка мыслей сводится к нему. Фенеки вообще по природе своей слишком крепко привязываются; мать ничего не рассказывала Тигнари об их виде, но ещё совсем мальчишкой он зарывался в дальний уголок школьной библиотеки, читая подробности о таинственно названных «Валука Шуна». Тигнари прекрасно знает причину своей болезненной тоски по Аль-Хайтаму. Это чувство иррационально с его точки зрения, но юноша и так предполагал, что их знакомство не пройдёт для него бесследно. Когда Тигнари снова думает об этом, щёки разгораются румянцем, а мятно-кофейные глаза то и дело предательски мечутся. Даже посоветоваться не с кем! — Нари, как ты тут? Тёплый, ненастоящий, такой близкий сердцу голос звенит откуда-то словно издалека, вырывая из мира фантазий задумавшегося фенека. Тот даже и не замечал до этого, насколько затекли его конечности из-за нахождения в одной и той же позе длительное время. Когда он видит чуть растрёпанного ветром, но оттого не менее привлекательного своего Аль-Хайтама на пороге, маленькое позабытое сердце бьётся чаще. Тигнари соскучился даже по простому созерцанию приятной внешности друга, по лёгкой улыбке для него одного, по необъяснимому чувству эйфории, которое сравнительно недавно повадилось появляться при обществе пепельноволосого парня. Опять-таки. Всё это — глупости. Чёртова гипербола, катастрофическое преувеличение от мозга и сердца, ведь на самом деле ощущать подобные вещи к другу — ненормально. Тигнари повторяет себе это как мантру каждый раз, когда нить размышлений и фантазий о будущем вновь теряется в этих розово-карамельных дебрях под названием «появляющаяся симпатия». Тигнари просто не верит и ему реально страшно. И стыдно. Однако сейчас Аль-Хайтам по праву заслуживает не чувственное объятие от разомлевшего фенека, а щедрый пинок под дых за то, что так надолго оставил последнего без внимания и нормального объяснения. Но Тигнари не в силах отвесить Хайтаму по заслугам — жалко, во-первых; а во-вторых, ноги слушаться перестали беспричинно. Фенек, словно прикованный к дешёвому паркету магазинчика, сумел лишь подняться навстречу гостю, но шагу ступить не удаётся. Пушистый хвост мелко чертыхается позади, чего не видит вошедший. К счастью, разумеется. — Справляюсь, — надменно вскидывается Тигнари, вопреки инстинктам тела. — Желаете сделать заказ, господин? Привычно спокойное лицо Аль-Хайтама меняется в выражении. Таких заявлений он определённо не ждал. — Я тебя увидеть хотел, дурашка. — Только сейчас, да? — Тигнари действительно становится до чёртиков обидно. Хайтам отвечал ему на сообщения односложно, на предложения совместной прогулки категорически отказывался, оправдывая это какими-то непонятными делами. А теперь он считает, что нормально прийти и как ни в чём не бывало устроить душевную беседу? — Тогда я занят. Парень заметно опешил. «Видать, включилась серьёзная мозговая активность» — думается Тигнари, пока он сам сохраняет на лице раздражённую невозмутимость. Аль-Хайтам глупым болванчиком стоит минуты две, мысли его невозможно прочитать, и оттого Тигнари всерьёз беспокоится. Раньше поставить в ступор этого человека было сродни невозможному, он на всё мог найти вал отмазок или весомых аргументов. Но то были спорные вопросы, а теперь-то вроде как человеческие чувства затронуты. Осталось понять, правда ли Аль-Хайтам бревно в плане взаимоотношений и не понимает, какую боль доставил фенеку, перестав активно существовать в его жизни, либо он понимает, что не устраивает Тигнари, и готов перед ним объясняться. — Знаешь, я…***
Всё оказалось гораздо проще. Если для себя самого Тигнари уже давно сочинил душераздирающую историю о невзаимном притяжении, о том, что никто и никогда не будет интересоваться его жизнью кроме единственного Сайно, о собственной заурядности, на деле же он не попал ни в один из пунктов. У Хайтама проблемы. И вновь проблемы с семьёй. Видимо, обращаться за моральной помощью по первому зову сердца его не научили так же, как и Тигнари. Фенек историю его прошлого знает только обрывочно, и то — чересчур скомкано, однако теперь парень выдаёт все до этого умалчиваемые факты и переживания. Впрочем, схема его детства и юности была похожа на ритм жизни Тигнари, исключая приставания, разумеется. Бухающие как ни в себя родители и оба с переломанной менталкой зачем-то заводят детей, чтобы потом стараться изгадить их жизни. Аль-Хайтам не выглядит напугано или расстроено, когда рассказывает о частеньких пренеприятных побоях, о несколькодневых голоданиях и запирании в одной комнате на длительное время. Он умеет сохранять своё лицо, но никуда не деть нервные заламывания пальцев и искусанные в кровь губы, которых Тигнари на протяжении всего рассказа рьяно желает коснуться хотя бы подушечкой пальца. Оказывается, Хайтам, по достижению совершеннолетия найдя возможность переехать в съёмную квартиру, сразу же забрал с собой и Нахиду, переживая за крошечную сестру, которой тогда и оплеухи бы пьяной хватило, чтобы заработать сотрясение мозга. Так парень и начал учиться ладить с детьми. Пусть Аль-Хайтам и не упомянул этого ни разу, но Тигнари понял без слов, что на самом деле он давно чувствовал себя заменой родителя для сестры. — А они что говорили на это? — аккуратно спрашивает притихший Тигнари, касаясь воздушной невесомостью ладони оголённого плеча. Они давно уже перебрались домой к Тигнари, не желая утруждать непростыми разговорами Нахиду. — Забыли о ней. Серьёзно, создавалось впечатление, что они не знали о существовании дочери, — Аль-Хайтам тяжело выдыхает через нос и внезапно зевает, после с тихим ойканьем нечаянно прокусывая кожицу губы. Кровь быстро принимает каплеобразное состояние. — Звонили иногда, интересовались моей жизнью, но ни разу не узнали, как там Нахида. А сейчас, видите ли, вспомнили! — парень удручённо разводит руками. — Требуют её обратно, но я же знаю, что в лучшем случае они опять сопьются и забудут о ней, а в худшем будут срывать все бухие тяготы на неё. Хотя нет, оба варианта отвратительны. Я думаю попытаться решить этот вопрос, формально переписав сестру на себя. Но тогда возникает другая проблема — Нахида не понимает ситуации и сама тянется к родителям. Не скажу же я ребёнку, что маменька с папенькой у неё последние мрази. Аль-Хайтам устало прикрывает глаза — глубокие изумруды, посеревшие за считанные дни, — и свободно откидывается на спинку стула. Чай его стоит нетронутым и уже совсем остывшим. Фенек двигает свой стул ещё ближе к парню, чтобы создавалось впечатление, словно они сидят на единой скамейке. Ох, он далеко не мастер утешений, а сейчас и подавно теряется, не знает, что говорить и нужно ли это Аль-Хайтаму. По крайней мере, он не выглядит несчастным и разбитым — просто умотан делами. И поэтому идея осторожно прильнуть щекой к натруженной руке близсидящего кажется единственной верной. Аль-Хайтам с мелким смешком чешет чёрный мех прилегающих к голове ушек. — Я в состоянии выиграть это противостояние, вот увидишь.***
Аспекты произошедшего недоразумения, так волновавшие Тигнари, они всё-таки обсудили и, кажется, пришли к взаимопониманию. Аль-Хайтам и так стыдился того, что вёл себя отчуждённо, поэтому извинения его лились рекой. Не драматично и не пафосно, а напротив, очень тихо, произносимые одними лишь губами и куда-то в макушку Тигнари, пока оба грели друг друга в долгих объятиях. Следующие дни они проводят вместе, навёрстывают упущенное. Нахида после детского сада вынужденно тащится за братом на работу к Тигнари — ждать окончания смены, чтобы затем втроём погулять до глубокого вчера, дождавшись, когда уличные фонари воспылают ярким ванильным светом. Нахида к тому времени уже либо восседает на плечах Аль-Хайтама, либо с комфортом устраивается на руках Тигнари, сворачиваясь сонным комочком. Городские парки обхожены ими до невозможности, но энергия и интересующие темы для разговоров всё никак не иссякают. Ночью Тигнари, обняв крепко медведя и покрывшись стыдливым румянцем, думает, как было бы чудесно взять Хайтама за руку и почувствовать ответное касание. В следующую ночь он осознаёт, что их прогулки стали похожи на какие-то семейные. Нахида, намеренно не прикладывая к этому рук, невольно сближала их. Фенек скулит в подушку, волнительно бьёт хвостом под одеялом. Он окончательно пропал в этой глупости. В глупости по имени Аль-Хайтам.