Контактный зоопарк

      Устойчивая картина мира Тигнари заметно пошатнулась, когда выяснилось, что полюбить и приоткрыть завесу своих чувств оказалось не самым страшным в отношениях. Всё было по-прежнему на первый взгляд — холодность чужого лица в момент сменялась осторожным нежным взглядом, стоило Тигнари появиться в поле зрения Аль-Хайтама, они всё так же ходили гостить друг у друга, разве что частота визитов Тигнари превышала всякие разумные нормы.       Их единения начали ощущаться интимнее. Зачастую Аль-Хайтам уходил в такие густые дебри, говоря уже что-то совсем не к месту, отчего бледные щёки начинало предательски печь. Тяжело было выдерживать его стойкие взгляды, неотрывно следящие за реакцией Тигнари, словно тот был удобным подопытным зверьком в клетке. Тяжело было и удерживать нейтральное лицо, сжимая губы в тонкую полосу, когда ураган внутри размалывал в кашу все заготовленные колкости и язвительности, которыми, порой, так хотелось сбить чужой фарс. Аль-Хайтам заставлял его неловко нервничать, будто бы специально подбирая самые меткие выражения, выводил и из себя, и на эмоции, проливая порой излишек в чашу терпения.       Тигнари задумывался об этом не один раз и даже не с десяток — казалось, все мысли были запутаны одним его персональным искусителем. Ему чертовски было приятно каждое, даже самое маленькое и незначительное слово, адресованное лишь Тигнари с таким влюблённым взглядом, что иногда даже не верилось. Не верилось, что они действительно теперь вместе, и не страшно в открытую показывать, что на душе. Черноволосый парень с усилием вдавливал в себя новый статус вроде как партнёра, с видимыми трудностями вклинивал свои прошлые проблемы в настоящие отношения с любящим его человеком. И Аль-Хайтам стремился помочь ему в этом. С непомерной терпимостью осыпал его заботой, которую в детстве никто вот так за бесплатно не раздавал. Иногда Тигнари казалось, что Аль-Хайтам намеренно удерживает себя в каких-то своих рамках, лишь бы не сделать ему ничего во вред или обиду. Это, конечно, тоже льстило.       Если Тигнари и нуждался всё это время в грамотно обустроенной личной жизни, то Хайтам — определённо лучший вариант. Сам себя так хитро, ловко и поначалу незаметно вплёл в судьбу Тигнари, и несерьёзный вопрос — а кто из них в итоге лис? — так и оставался открытым.       Тигнари за такой короткий срок стал ощущать свою особую значимость для этого человека. И это далеко не просто слова. Влюблённый Аль-Хайтам — просто нечто, такое порой нелепое и умиляющее, что Тигнари не может удержать в себе ласковых урчаний. Фенек невольно, с благоговением в голове прокручивает их совместные ночёвки. Что-то было в них непомерно трепетное, терпеливо тягучее, не присущее Аль-Хайтаму днём, когда тот частенько на любую безрассудность был горазд, напоминая этим совсем ещё не сформировавшегося и ветреного подростка.       В какой бы позе оба не ложились с вечера, к утру обязательно обнаруживали друг друга в неряшливых объятиях со своевольно переплетёнными конечностями и катастрофически малым пространством между телами. Тигнари ни разу ещё не уследил — кто к кому тянулся первым, однако результат сонных ворочаний из раза в раз кажется ему если не потрясающим, то хотя бы единственно правильным в их отношениях.       Забавным был тот факт, как Аль-Хайтаму полюбилось ласкать Тигнари с утра пораньше. Если они удобно свернулись калачиком, идеально прилегая друг к другу каждым сантиметром кожи, покрытой лишь тонким слоем домашних рубах, Аль-Хайтам не упускал момента повырисовывать круги на мягком животике. Даже сквозь сон лис чувствует тёплые пальцы, пробирающиеся снизу под шёлковую спальную рубашку, аккуратно и щекотно очерчивающие невесомые силуэты. Хайтам беззастенчиво может прощупать угловатые тазовые косточки, но под бельё никогда не лезет. Этот момент ими лично обговорён не был, однако Тигнари в любом случае благодарен за тактичность. Он обязательно позволит этому случиться когда-нибудь позже, когда-нибудь, когда всё отпустит, но, вероятно, не сразу. Аль-Хайтаму и так нечего объяснять — его ласка никогда не бывает настойчива или отвратительно грязна, совсем наоборот — Тигнари до смешного легко и хорошо себя ощущает, будучи таким маленьким от его сухих и почти горячих ладоней.       — Доброе утро.       Лис потирает заспанные глаза и щурится на Аль-Хайтама, неожиданно вставшего раньше него.       — Привет. Ничего не случилось?       Аль-Хайтам вопросительно выгибает бровь. Неужели что-то обязательно должно произойти, чтобы он не проспал в свой выходной до полудня?       — Всё в порядке, не пушись, — хмыкает он, когда внезапно замечает хвост фенека, кажущийся по своим размерам чуть ли не дополнительной подушкой. И это вовсе не особая реакция организма — просто воздух сухой и шерсть электризуется от частного соприкосновения с простынёй и одеялами. — Завтрак уже готов, уверен, тебе понравится.       «Отличный стимул, чтобы разбудить меня», — фырчит в нос Тигнари, свешивая босые ноги с кровати и прямо в мягкие тапочки.

***

      Завтрак проходит, как обычно, спокойно. Околосемейная атмосфера стала обыденностью, Нахида, смотрящая на полной громкости очередной выпуск National Geographic про леопардов — тоже. У них совсем нет никаких грандиозных планов на сегодня, разве что, поход в магазин можно считать чем-то из ряда вон выходящим. Тигнари уже забыл, когда в последний раз брал в супермаркете продукты лишь для себя. Всё перетекло в совместные крупные списки, совместный бюджет и совместные «путешествия» втроём на общественном транспорте. С Аль-Хайтамом они только лишь встречались, но порой Тигнари неиронично сравнивал их со среднестатистическими молодыми семьями и различий находил мало. Груз такого положения иногда давил на не адаптировавшегося и привыкшего справляться со всем в одиночку Тигнари. Но в целом он может смело признаться — ему нравится такой расклад.       Всё бы хорошо, но…       Тигнари стыдно за самого себя. Они попробовали. Действительно попробовали заняться сексом, но даже под успокаивающий шёпот Хайтама и изобилие его нежных поглаживаний Тигнари не смог пересилить страхи прошлого и даже не позволил до конца себя раздеть, загнанно забившись в угол кровати. Словно его насиловать собирались, как минимум. Аль-Хайтам долго извинялся, будто был виноват в подобной реакции, и теперь в каждом пересечении взглядов Тигнари не может не видеть отблески вины. И ему стыдно за себя. Фенек не хочет убегать от собственных потребностей тела, и уж тем более не желает вредить здоровью своего парня длительным воздержанием даже от ласк, но решение даётся так сложно! Иногда начинает казаться, что он гордо помрёт девственником, приобретя при этом мифовую суперспособность.       И сегодня их выходной. Если Аль-Хайтам не засядет с проектом на полдня, то, вполне возможно, у них будет достаточно времени, чтобы побыть вдвоём. Наедине.       Закусив нижнюю губу, Тигнари любуется рельефом торса Аль-Хайтама. Удовольствие от сливочных панкейков в кленовом сиропе приходится тянуть, дабы не выглядеть особенно подозрительным в своих разглядываниях исподтишка. Тигнари взаправду хочется. Просто разместиться на чужих коленях, придвинуться ближе к телу и зависнуть так на пару минут, чувствуя нарастающее возбуждение и твёрдую эрекцию прямо под собой. Думать об этом в присутствии ребёнка просто мерзко, и Тигнари кривится сам с себя, но глубоких мутноватых глаз не отводит. Будто бы не знает, что первый же его шаг может стать стрессом.       — Вечером звонил Сайно? — ни с того ни с сего интересуется пепельноволосый, закладывая на нужной странице книжки угловатое оригами сестры.       Две пары глаз встречаются, и одна из них тут же ныряет куда-то вбок, уличённая в разглядывании. Тигнари не замечает, как снисходительно хмыкает его парень.       — Ага, ругался на твой рождественский подарок. Цитирую самое безобидное: кто вообще мог додуматься на зимний праздник всучить нарукавники? — Тигнари сам улыбается, вспоминая, как они с Хайтамом заказывали эти несчастные штуки с утятами для брутального Сайно.       — Ну так я на будущее! — с серьёзнейшим видом кивает Аль-Хайтам, заносчиво складывая руки на груди. — И вообще, почему этот невозможный человек распаковывает подарки спустя месяц? — риторический вопрос. Да и в любом случае, Тигнари не знает причину для такой причуды своего друга.       Но, вероятно, догадывается.       В последние недели они общались крайне мало, и стоило только спросить как дела, то Сайно мигом пересылал в ответ «я занят, обязательно напишу позже» и пропадал потом как минимум на пару дней. Тигнари сомневается, что это безвылазная работа так влияет на друга, не отпуская ни на минуту. Или его «работа» крайне эксцентрична и требовательна к чужому вниманию и слишком уж любит побыть с юношей наедине.       — Нахида, хочешь ещё чего-нибудь? — девочка отрицательно мычит, не в силах оторвать завороженные зрелищем глазки от экрана планшета. — Ладно, тогда пойду ещё поваляюсь, — Аль-Хайтам со скрипом отодвигает стул из белого дерева, поправляя мягкую подушку. Уходя, бросает адресованное Тигнари через плечо, — ты со мной?       Господи, фенек определённо с ним.

***

      Они вальяжно раскидываются на всей огромной кровати и теперь шёпотом болтают друг с другом, периодически обмениваясь крошечными, почти иллюзорными поцелуями в щёки, лоб, скулы, да куда придётся, честно говоря. Аль-Хайтам однажды признался, что пустые разговоры не по делу раздражали его более всего, он ненавидел привычку множества собеседников юлить от темы к теме, подходя к главной проблематике вопроса издалека. И так было вплоть до встречи с Тигнари. А с ним и бездельничать было хорошо и разговаривать ни о чём. Хайтам часто стал называть себя истинно счастливым, заставляя Тигнари не менее радостно улыбаться.       Невинный поцелуй, в одночасье оказавшийся подозрительно долгим, подталкивает парней прижаться к друг другу ещё ближе, теснее. Хайтам жилистыми крупными руками обхватывает талию Тигнари на пробу; та ощущается чуть ли не кукольной. Эпитеты восхищения сходят на нет, когда лис осаждает горячность возлюбленного парой нелестных колкостей и щёлкает его по носу. А следом получает звонкий чмок в кончик собственного, заносчиво вздёрнутого. Аль-Хайтам физических ласк не прекращает — давно обнаружил доверительную тактильность и не стесняется воспользоваться этим в своих… корыстных целях.       — Такая густая, — мечтательно комментирует Аль-Хайтам, зарываясь пальцами в расчёсанную шесть. Хвост невольно дрыгается от прикосновения, вызывая у пепельноволосого усмешку и ещё большее желание ласкать живущую по собственным правилам пушистость, которую Тигнари, судя по всему, не может вверить никому. У грубой линии шеи Хайтам слышит недовольное клокочущее рычание, медленно перетекающее в сладкое утробное мурлыканье с почти жалобными хныканьями. «Чрезмерная чувствительность гибридов определённо привлекает», — решает для себя Аль-Хайтам, ненароком ныряя под виляющий в эйфории хвост. Там трогать вроде бы и не стоит, но Тигнари такой податливый и разнеженный сейчас, что не рискнуть просто невозможно. И Аль-Хайтам рискует, крепко стискивая аккуратную задницу. Озлобленный вой разукрашивает комнату.       — Прекрати сгущать напряжение, — псевдонедовольно ворчит Тигнари, когда ладонь возлюбленного, вопреки всему, основательнее сжимает ягодицы, мягко проминая плоть, словно та не имела текстуры, а то и вовсе была плюшевой. — Если сюда войдёт Нахида, то я убью тебя, клянусь.       Аль-Хайтам с беззаботнейшим выражением на лице заводит под Тигнари вторую руку, щекотно поглаживая ей щетинистое грубое основание хвоста. Пальцы легко бегут по всей длине, тянут шерсть, сгребая в охапку и вызывая этим не дискомфорт, а сладкую медовую истому до тяжёлых вздохов и мурашек по плечам. Тигнари со стыдом чувствует влажность в шортах, а смотреть вниз и подавно не хочет — на серой ткани увидеть безобразное тёмное пятно предсемени будет совершенно отвратительно и неловко. Впрочем, Аль-Хайтам заместо него оценивает визуал. Его присвистывание расценивать можно лишь однозначно.       — Не волнуйся, Нахиде сейчас слой пыли под комодом будет и то интереснее нас с тобой.       — Почему ты не предупредил, что там грязно? Я бы убрал… Ах, дерьмо! — его бессовестно прерывают.       Странно ощущать на своих губах влажные чужие, целующие с огромным нетерпением. И то Аль-Хайтам ещё не пытается углубить поцелуй, смакует пропитанные кленовым сиропом губы, словно Тигнари и есть его сладчайшее угощение. Сам Хайтам с уверенностью сказал бы, что так и есть. Когда Аль-Хайтам вцеловывается глубже и настойчивей, уже лаская язык своим, тяжёлый вздох покидает Тигнари, знаменуя прилив ещё большего возбуждения. Почти комично, что он так течёт от обыкновенного поцелуя, если не брать в расчёт нагловатые шлепки по заднице. Аль-Хайтам возомнил о себе нечто уж слишком значимое и чрезмерно властное.       Однако, если Тигнари вслух признается, что ему не нравится расклад событий, то, вероятно, в мире будет придумана новая, возведённая в абсолютную степень характеристика вранья.       — Фу, боже, — Тигнари, неудивительно, скалит маленькие забористые клычки.       Аль-Хайтам фыркает, показательно стирая с губ небрежность их ласк.       — Мне уже даже нравится эта твоя тенденция — кривиться в наигранном отвращении каждый раз после подобного, — какого ещё такого «подобного» Аль-Хайтам тактично умалчивает. Подхватывает салатовую прядь, неряшливо упавшую на лицо раскрасневшегося фенека и чуть было по наитию не заводит её за несуществующее ухо. Чтобы окончательно не попасть впросак приходится отбросить её со лба в сторону, при этом выглядя невозмутимо.       — А чего это ты думаешь, что обязательно в наигранном, ха? — Тигнари даже на локте приподнимается, с озлобленностью новорождённого котёнка утыкаясь носом в чужой. Вот так всегда, дурашливо сцепятся и ничего вокруг не видят. Тигнари даже позабыл своё всё ещё яркое возбуждение.       — Звучишь очень дерзко для мальчишки, с которого обильно течёт. Целая тусовка внизу, а меня всё ещё не приглашают, — давит обиженным голосом Аль-Хайтам.       Ничто не может сравниться с хорошеньким личиком обескураженного Тигнари, запутанного одним нахалом. Он уже и не знает, какую эмоцию стоит выбрать — их несметное ассорти давно мелькает на подкорке создания. Но, если верить зову тела, а не разума, то единственно правильным вариантом будет покорно улечься под крупное тело Хайтама, в момент давя и так тщедушный авторитет своего миниатюрного телосложения. Инстинкты говорят, ему бы такое понравилось. Острота органов чувств не подводит его и чётко ощущается — вокруг Тигнари уже какое-то время витает островатый и терпкий, грубый мускусный запах чужого возбуждения, умело сокрытого от глаз нахальными речами и краем чернильно-зелёной разношенной рубашки на полупрозрачную футболку. Аромат до умопомрачения желанный, знакомый, чуть ли не аппетитный, Тигнари хочет почувствовать его ближе. В прошлый похожий раз он предстал не в лучшем свете и пошёл на попятную слишком рано, как самый натуральный трус, но теперь каждый уголок в его теле взмаливается о тепле. И хорошей взбучке.       Лис краснеет пуще прежнего, осознав, как сильно нуждается всего-то после затяжной ласки и нескольких резких слов. Аль-Хайтаму от этого лишь смешно, он хмыкает самодовольно, хотя и понимает, что положение у них равно одинаковое. Ну, если не считаться с животными позывами черноволосого.       Тигнари выше и сильнее этого. Ещё бы.       В первые пять секунд.       Он не виноват, что в коленях внезапно слабеет, а руки практически ощущаются сотканными из растительного пуха. Непонятно, к какой дальнейшей реакции это приведёт, но сейчас его тело определённо решает позорно сдаться. Тигнари падает в подушки, невинно завлекая любимого к себе быстрыми влажными морганиями. Поразительно, что он изначально даже не заметил потяжелевших слипшихся ресниц, а когда пришёл в себя от мимолетной бессознательности, Аль-Хайтам уже разместился сверху, приковывая к кровати в компрометирующем положении. Тигнари слабо мечется, не знает куда себя деть, но руки сами находят усладу в воплощении жилистой широкой груди.       — Нравится?       — Мгм…       Тигнари сжимает выступающие мышцы беззастенчиво и практически больно. Аль-Хайтам внезапно тихо скулит. Смольные брови фенека в искреннем удивлении подлетают вверх; ситуация окончательно отрезвляет его — Тигнари такой реакции точно не ждал от самовлюблённого гордеца. Неужели так приятно?       — Такие чувствительные? — осторожно спрашивает лис, боясь напороться на ненужное слово и испортить маленькую раскрепощённую идиллию между ними.       К сожалению, прогадал.       Аль-Хайтам быстро возвращает невозмутимость, оставляя вопрос открытым, и под тихие хныканья пробивает себе дорожку к нежной бледнющей шее. Помнится, ещё летом Тигнари предстал перед ним куда более резвым, со стойко прилипшим загаром и россыпью ярких веснушек, разбрызганных по щекам и лбу неаккуратными созвездиями. Теперь картина другая. Тигнари бледноликий и крошечный, целиком для него. С разведёнными ногами, словно оставленный на столе чистенький конвертик с приглашением.       Аль-Хайтам в это почему-то не верит. Принять себе на сердце трудности детства любимого человека было чертовски сложно, пусть и сам он рос не в шоколаде и совсем не посреди цветастых детских каруселей с доброжелательным персоналом. Тигнари вечно увиливает от сердцевины больной темы и к чему-то большему морально не готов, хотя и мог убедить себя в этом.       И сейчас он не готов, а оттого не хочется идти дальше и вновь довести до слёз. Аль-Хайтам утыкается в тёплую кожу, вдыхая сливочный аромат нового масла, которое они вместе заказали ещё на прошлой неделе. Тигнари почему-то шло пахнуть молоком и крем-брюле. Улыбка невольно касается губ, и Аль-Хайтам глушит её в быстрых чувственных поцелуях, давая время Тигнари умерить запал.       — Почему остановился? — неуверенно интересуется фенек, не успевший даже проследить за сменой настроений. Худые голени так же несмело оплетают бедра склонившегося над ним Аль-Хайтама, прижимая к себе.       — Думаю, что тебе не стоит вот так спонтанно бросать ситуацию на произвол, — мычит Аль-Хайтам, с трудом отлипая от приторного запаха аромамасел.       — Такое ощущение, будто ты хочешь меня поддеть своими словами. Да и вообще, сначала смотришь голодными глазами, раздевая где-то у себя в голове, а потом трусливо даёшь заднюю, — Тигнари хмурится. Крепкий стояк краше ситуацию не делает и нейтрализовать сам себя не может, причиняя Тигнари тянущую неприятную боль, которую стряхнуть по щелчку пальцев нельзя.       Аль-Хайтам косится на него с недоверием.       — Я хочу как лучше. И что самое главное — я не хочу, чтобы ты чувствовал рядом со мной страх и опасения. Мне всё ещё стыдно за прошлый раз.       — Мне тоже!       Они переглядываются с таким шоком, словно впервые встретились, но тут же случайно оказались в одной постели. Хайтам осторожно выпутывается из цепких объятий, роняя себя рядом с Тигнари.       — Ты несёшь бред.       — А ты его творишь, лишая меня единственного добровольного секса.       — Нет-нет, погоди, — Аль-Хайтам задумывается тяжело на несколько секунд, вновь переводя на Тигнари неверящий взгляд. Его бровки домиком вкупе с расцелованными до красна губами смотрятся до комичного мило. — Хочешь сказать, что винишь себя за то что испугался тогда? Я сделал тебе больно и неприятно, а в итоге стыдишься ты?       Тигнари усмехается нервно, переводя застенчивый взор куда-то в ноги. Ну да? Так и есть? Если бы не случайная паника, грубо ударившая фенека под дых, то всё могло бы пройти как по маслу, а не оставить между ними то небольшое напряжение, после которого к теме интима в разговоре они даже не приближались.       Поэтому ему и непонятно становится, когда его невесомо обнимают, рукой запутываясь в молочно пахнущих волосах.       — За что ты мне такой, скажи на милость, — шёпот щекочет низ ушка, заставляя то дёрнуться. Поцелуй приходится туда же и Тигнари приятно жмурится. — Вот надрессирую тебя и никогда больше стыдно и страшно не будет, я обещаю. Дай мне немного времени и терпения и я обязательно управлюсь с тобой. По психологам затаскаю, будешь душу им изливать, если мне это сделать пока тяжело.       — Знаешь, это негативно скажется на твоём доминирующем положении в семье, — Тигнари смеётся тоже почти шёпотом, целует Аль-Хайтама в удачно расположенное округлое плечо. Скрепляет руки за его спиной. — Дашь мне каплю свободы и спуску не жди.       — Думаю, я потерплю одного маленького абьюзера в своей квартире. А сейчас, раз настроение уже полностью перебито, предлагаю по очереди посетить ванную… Я первый, извиняй.       Тигнари закатывает глаза.

***

      — У меня отчего-то голова кружится. — делится Тигнари этим же днём, уже укладываясь спать. Продуктивного и правда сделать ничего не получилось, разве что они как настоящие родители несколько часов просидели над поделкой Нахиде в детский садик. Шишечки и ломкие веточки никак не хотели сажаться на просроченный клей (может, и не в них-то дело?), а маленькая Нахида лишь подбадривала парней действовать, вырезая неровные фигурки из цветной бумаги.       — Перенервничал сегодня, герой эротического романа.       — Неправда.       — Иногда надо просто уметь говорить о своих проблемах, а не замалчивать и держать всё в себе за четырёхфактурным замком. Короче, нельзя быть таким, как ты.       — Спасибо, Хайтам, — в голосе Тигнари сквозит неприкрытый скепсис. Однако он прекрасно понимает, о чём говорит его парень. И Тигнари будет стараться делать так, как его учат.       Они сразу сворачиваются точь-в-точь подходящими друг для друга калачиками, не утруждая себя всякими неловкими засыпаниями порознь. Так тепло, даже немного горячо, и Тигнари чувствует, как у него потеет под коленями. И всё же он не дёргается и не ёрзает эгоистично, даже в не самом удобном положении с Аль-Хайтамом было хорошо спать рядом, вплотную. Интересно было слушать его невинные сопения на периферии сна, о которых сам он, без помощи Тигнари, никогда не узнает и продолжит считать себя непоколебимым совершенством даже во сне.       — Отвезу тебя летом в парк аттракционов, хочешь? — просто спрашивает Хайтам у Тигнари, пока целует его открытый лоб.       — Хочу.       — Выиграем много игрушек в глупых тирах, которые только и делают, что на деньги разводят. Но мы обойдём их коварную систему и выиграем.       — Вот мечтатель, — нежная улыбка незаметно трогает лицо.       — Правду говорю, вот увидишь.       Они замолкают снова, и каждый уже думает, что другой задремал, но Аль-Хайтама сегодня, видимо, тянет на болтовню. Он мягко улыбается, даже несмотря на то, что Тигнари не видит его улыбку, и ведёт кончиками пальцев дорожку по оголённой руке, вызывая вслед за касанием крошечные, быстро проходящие мурашки.       — Я люблю тебя так сильно, что ты и представить не можешь. Как тебе это удаётся?       — Да перестань, — фырчит сквозь неспадающую улыбку.       Тигнари тоже.       Тоже любит бесконечно.       Аль-Хайтам рассказывает ему на ночь детскую сказку, которая, возможно, когда-то предназначена была Нахиде. Выдуманный мир счастливых трудолюбивых людей, без злых драконов и ведьм, где все друг друга любят и чтят, как родных. Низкий, ласкающий чувствительные уши баритон успокаивал, погружая в тёплое беззаботное блаженство. Тигнари вспоминает, как в детстве мама тоже сочиняла ему добрые истории, уложив ещё совсем маленького лисёнка на груди и приобняв пушистым хвостом. Теперь Хайтам делает то же самое, с той же трепетностью и безвозмездной любовью, от которой счастливо щемит в груди и приятно что-то болит ностальгией. Он всегда много говорил, когда Тигнари нуждался в поддержке, обнимал и рассказывал истории из жизни и короткие сказки, которые невольно оставались на затворках сознания как самое дорогое и нужное. Сейчас Тигнари не больно и не плохо, и он всё равно рядом, только для него.       Если бы ему пару лет назад сказали, что он будет проводить свои ночи так, будучи разомлевшим и абсолютно счастливым, лениво постукивая кончиком хвоста и слушая сказки в объятиях любимого человека, — разве он смог бы поверить?       Пожалуй, нет.