Иной исход

Прижав пальцем строчку, Филипп бросил взгляд поверх книги туда, где мелькал светлый затылок Калеба. Брата совсем от него оттеснили, но он, кажется, не против быть сжатым с двух сторон. Хохочет вон. Филипп закрыл глаза и сосредоточился, стараясь пригасить остальные звуки, чтобы слышать только белозубый смех, но его ждала неудача. В самое ухо постоянно кричали, и музыкант чрезмерно интенсивно терзал струны. А еще запах! Дышать стало совершенно нечем, словно воздух закончился, высосанный другими. Почему они все так тесно сидят? И все время кто-то новый подсаживается, пытается рассмешить, завязать беседу. Филипп хватает ртом остатки, пригодные для дыхания, как выброшенная на песок рыба. В висках гадко звенит рой огненных мух. Все, кто здесь находится, расплываются, нечетко существуют во всех возможных комбинациях черт лица и нестойких форм тела, и лишь Калеб состоит только из себя. Белоснежной рубашки и…нет, безнадежно, Калеба он в мешанине не определяет. Калеб теперь – часть происходящего. Красивая ведьма рядом с ним явно считает, что и ее часть, весь последний час ни на шаг не отходит! Кто-то вновь его толкнул, палец скользнул между строк, и Филиппу приходится убирать ноги с пути перемещающихся туда-сюда ведьм. Он морщится, хотя голова не болит, нет, ему кажется, что недомогает он весь целиком. Сорочка липнет к телу, а рукава прилипают к плохо протертому столу. Если шевельнется, окажется, что к стулу он липнет тоже. Как ведьма к брату. Филипп снова хмурится, светильники ослепляют, если смотреть на них, но не дают достаточно света, чтобы комфортно читать. Еще десять минут пощуриться среди движущего беспорядка и голова заболит непременно. Что вы тут делаете, Филипп Виттебейн? В ад вам еще рановато… В самом углу, заслонившись высокой кружкой какого-то пойла, пробовать которое даже и не собирался, Филипп отбывал время там, куда Калеб привел его. Добровольно он бы сюда не пришел никогда, но мысль, что брат хочет видеть его рядом - крепкий поводок. Он позвал его столь радостно, что отказываться не захотелось, однако насмотревшись на Калеба, веселящегося и без него, Филипп впервые подумал, так ли уж хотел брат его компании? Может, послушал совета своей ведьмы? Всего лишь хотел быть любезным? Эта мысль отравила даже попытки примириться с окружением и получить удовольствие хотя бы от книги. Филиппу не нравится здесь и не место здесь. Даже, если весело Калебу. Филипп ловит себя на странной мысли – обычно улыбка брата освещала любые дни, даже наипаршивейшие из них, но сейчас почти невыносимо ощущалось, что улыбается Калеб не ему. Счастье в родных глазах вызывало тоску и злобу. Филипп покачал головой сам себе, поправил закладку меж страниц и поднялся с места. От того, как нехотя рассталась ткань штанов с липкой поверхностью, его всего передернуло отвращением. Хлев! Хлев со скотом! Калеб извинился перед подругой. Петляющий путь между танцующими оказался непрост, и догнать брата удалось только на крыльце. Филипп уходил, не оборачиваясь, не отвечая на окрики, а, когда Калеб схватил его за рукав, то скинул его руку жестом, полным омерзения. Повернувшись, он первым делом оглядел себя, словно брат мог его испачкать. Неприятно впечатленный этим, Калеб невольно повторил его взгляд. - Что с тобой сегодня? Забился в угол. Повеселись со всеми. - Навеселился. - И куда ты? – Калеб немного пьян и мир его легок и прост. Было весело. Он не хочет, чтобы брат уходил, ему кажется, что переубедить его будет нетрудно. - В дом, - Филипп занял небольшую комнатку под самой крышей, наполнил ее своими немногочисленными вещами, но никогда не говорил: «Я дома», предпочитая: «Я в доме», проводя черту между этими понятиями. - Филипп, ну ты чего? Останься с нами, - Калеб улыбается, думая о той, что ждет внутри, и его легкое нетерпение, как и причину, Филипп читает по дыханию, по блеску глаз, чувствуя, что поводок больше не сдерживает его. - Не могу больше наблюдать, с какой тупой рожей ты на эту ведьму смотришь, пуская слюни, - громко проговаривает он, разгоняясь. Калеб сильно смущен, чем бесит Филиппа больше. - Ни на кого я не смотрю. - Рядом находиться противно! Как животные! – Филипп верит в то, что говорит. Для него легкое касание рук, которое он не мог бы рассмотреть из своего угла, ощущается невыносимым, показушным, непристойным. Он хочет причинить столько же боли ответно, сколько испытывает сам. Объяснить порыв Филипп не в силах, но его дорогой, его любимый Калеб обязан перестать! Перестать! Все это перестать! - Что ты такое говоришь? Себя-то слышишь? - Оставь меня в покое и вали развлекайся дальше. - Фил, ушам не верю, ты что, ревнуешь?! С изумленным возгласом этим внутри лопается корка, и перезревший гнев выплескивается наружу диким потоком злых несправедливых слов, вколачиваемых в податливую плоть Калеба. - Ой, да провались она в ад! И ты с ней заодно! – Спустя вечность тишины, Филипп испытывает белоснежное счастье. Шальная улыбка с брата содрана, больше он ее не увидит. Ох. Да, никакой больше улыбки на лице брата, вместо нее белое мятое тесто, заставляющее Филиппа подавиться произнесенным. «Животное?» «В ад?» Вздрогнув, как от пощечины, Калеб замер, потрясенный неумолкающим эхом слов в голове. Филипп видит его таким? Калеб опустил руку, все еще протянутую к брату, и Филипп не успел поймать ее в свою. Услышанное никак не укладывалось у Калеба в голове. Филипп говорил злобно, выплевывая ядовитые слова с ненавистью. Глаза казались пустыми стекляшками, за которыми нет души. Калеб никогда брата таким не видел, даже не думал, что нежное улыбчивое лицо его Младшего умеет принимать столь неприятное выражение. Совершенно чужой человек. Но чужим он не был. Все еще его брат, который ведет себя дурно. Филипп словно стряхнул с себя наваждение. Краска сошла с гневного лица и вернулась во взгляд живая искра. До его ушей донеслись те слова, что покинули рот, и они вспыхнули. Обе руки Филипп прижал к губам, в попытке запихать обратно все сказанное. - Калеб. Черт! Это не… Калеб, мне жаль. Я не хотел! Да, ему было жаль. Свежий воздух немного прояснил мысли, выбравшийся за ним из вертепа Калеб смотрел серьезно, раненый молнией, дикой, острой и очень злобной. Вместо грома раздается сдавленное «извини». Калеб не извиняет. Он сосредоточен на мысли, что за всю жизнь не слышал от Филиппа ни одного грубого слова в свой адрес. Никогда. Случилось нечто выходящее за грань, что вытолкнуло туда и брата, превратив его в грубияна. И все же Калеб не злится, в его сжатых губах и во взгляде – лишь немое непонимание. Чем же он так обидел Филиппа? Чем задел? - Калеб, извини. Мой грязный рот. – Филипп протянул руку, все еще пытаясь поймать отдернутые пальцы брата, но тот неосознанно повторил его собственное небрежное движение плечом, не желая прикосновения, не готовый к нему. Гнев, подавленный не столь быстро, чтоб не нанести вреда, опустошил обоих. Глядя в бескровное лицо брата, Филипп переживал бурю мгновенного сожаления. Да, ему противно находиться внутри заведения, куда брат затащил его почти насильно. Слишком душно, грязно, громко. Много внимания от красивых наглых ведьм, не понимающих отказа с ними знакомиться. Хватало, на что злиться, но Калеб… Калеб не заслужил ни единого укора. Он лишь влился. Он лишь хорошо проводил время там, где находился. Как и всегда. Таков его дар от рождения - куда бы Калеб ни перемещался, он брал с собой способность везде и со всеми быть своим, Филипп сам виноват, что откололся. Чувство одиночества, неприкаянности, ненужности мгновенно увлекло его на самое дно, откуда черным пятном расплывался страх. За себя, ведь он никогда и в мыслях не держал зла на брата. За Калеба, ведь он всегда был рядом, они вместе были, а теперь между ними нечто ужасное пролегло. За то, во что превращали их проклятые острова. За то, во что еще превратят. Будто трещина проступила на фамилии Виттбейнов и целыми им не стать никогда. В груди оборвалось, и кожа отделилась от плоти. «Животное!» - Сколько ты выпил? – Калеб пробует свой голос. Он хочет быть мягким и осторожным, но Филипп слышит пустоту, как со дна иссохшего колодца. И в глазах видит ту же сушь. Он хватается за вопрос, как за спасение. Не пил он ни капли, но неопределенно пожав плечами, говорит: – Видимо, слишком много. Калеб молча кивает. - Я пойду в дом. Возвращайся не очень поздно, - Филипп наматывает на палец выпавшую из хвоста прядь и заправляет ее к остальным. Брат колеблется, но недолго. - Погоди, сбегаю за курткой. Провожу. - Не надо. Я большой мальчик. И мне, правда, жаль. Иди. Не заставляй ее себя искать. Калеб понимает, что брат не станет его дожидаться и прощается с курткой. Оставить брата в таком раздрае он не может. --- Калеб старается держаться серьезно, ситуация совершенно не располагает к веселью, но удержаться не может никак, и каждый раз глядя на Филиппа, хохочет так, что уже не может остановиться. Наконец, напавшая икота вынуждает его сходить за водой. Филипп весь пунцовый от стыда, терпит, когда Калеб натрогается и отсмеется. Откашляется. Потому что приступ смеха накрыл его в стакане воды. Он же не виноват, что из него… торчит! Что за позор?! Грибы выросли прямо из головы! – Ненавижу, - думает Филипп. – Ненавижу это место. Заразных ведьм. Унизительные хвори! Ненавижу все. Больше всего он ненавидит красивую умную ведьму, которая нашла же повод явиться, якобы куртку забытую принести, а брат ее на помощь приволок, пока Филипп, переживая пик с галлюцинациями и лихорадкой, общался с мебелью и обрастал разноцветными грибами. Калебу хватило такта выслушать ее и отправить восвояси, обещая рекомендации выполнить и в случае чего снова позвать. - Клянусь, не слышал, чтоб дверь когда-либо закрывалась с таким приятным стуком, - думает Филипп сквозь вату в голове. К счастью, стулья перестали ему отвечать. Калеб поправляет на брате одеяло, избегая смотреть на ножки и шляпки, и вспоминает, как сильно маленький Филипп обожал болеть. Соглашался пить любые микстуры, выдерживал все компрессы и перевязки, пока Калеб от него не отходил, читал вслух, за руку держал. Как бы ни было Филиппу плохо, он предпочитал компанию брата, а теперь все изменилось. И взрослый Филипп явно желает остаться в одиночестве. Не хочет Калеба в свидетели его слабости. Меньше доверяет? Вчера нечаянная грубость Филиппа еще раз напомнила, что он не ребенок. Относиться к нему, как раньше, не получится. И развлечения предлагать, зазывая с собой везде, не обязательно, пусть Филипп из вежливости и не откажет. С этим он и сам справится, без Калеба. Калебу придется научиться видеть в брате мужчину. Мужчину со своими интересами и … Филипп чихает и на голове вырастает еще одна яркая шляпка. Чертыхаясь, он недоверчиво гладит ее, пытаясь расшатать и выдернуть, за что склонившийся Калеб несильно шлепает его по руке – Не чеши! Хуже будет. Потерпи, ты же уже… взрослый. Филипп пропускает мимо ушей намеренный тон, будто обращенный к малышу. Его мысли минуют грибную проблему и он привлекает внимание брата слабым жестом. - Воды? – Волнуется брат. - Болит? Филипп качает головой. - Нет. Я насчет вчерашнего… Калеб щурится и пожимает плечами, отпуская напряжение. Филипп никогда бы не сказал ничего из того, что сказал, дело не в дурном характере. Конечно, ему плохо было, вон гриб торчит из макушки. А еще не рассчитал свою норму, дегустируя роскошь местного паба. Дома-то такого не найдешь. Филипп не хотел обидеть. И волноваться тут не о чем совершенно. Об этом он и говорит брату. - Все в порядке. Теперь отдыхай. Я дойду до рынка, докуплю еще этого… - Калеб по слогам читает сложное название с листа, исписанного не им и не братом. Оставшись в одиночестве, Филипп чувствует себя еще хуже, и дело не в грибах, этой колдовской заразе. Перед глазами мелькает бедро ведьмы, притертое к бедру брата. И ее рука в его руке. У всех на глазах! Щеки Филиппа вспыхивают и снова делается невозможным вдыхать свежий воздух, он всыпается внутрь, как грязный раскаленный песок. Закашлявшись до боли в груди, он сползает с кровати. Бредет к сумке, не замечая, что запутался в простыне, и она тянется следом, обвив его ногу, словно умоляя вернуться. На дне сумки, обернутое старой рукавицей, хранится точеное навершие в виде зайца. Оно гудит и приятно покалывает кожу, пока не рассыпается под ножом, выпуская на волю пригоршню густого мерцающего масла, растекающегося в подставленные ладони. Голубая радужка Филиппа за мгновение становится зеленой, внутри оживает ядовитый вихрь. Он проносится под кожей, выжигая споры грибов, сметая тоску, ощущение беспомощности и оставляет только сожаление о том, как быстро схлынул переполняющий душу экстаз. Руки немного дрожат, и из горла вырывается хриплый смешок. Обойдется он без рецептов от ведьмы. Попеременно склоняя голову к каждому плечу, вызывая в шее тихие щелчки, Филипп вышел размяться на крыльцо, внимательно глядя в сторону, куда ушел Калеб. Филипп планирует провести в кровати весь день, брату не обязательно знать, что самочувствие его резко улучшилось. И уж точно не надо знать, почему.