Иной исход

Потяжелевший Оладушек спал на нем, распушив перья, источая слабый аромат палисандрового дерева при каждом попискивании. Филипп птицу не трогает. Это птица брата. Раз Калебу от нее веселее, пусть живет. А то в последнее время он немного, - Филипп перебирает в голове слова, чтоб найти одно, которое бы не разожгло лишнего беспокойства, но и не отвлекло от проблемы, если она действительно есть, - немного другой. Поникший. - Маленькая птичка, маленькая птичка, - напевает Филипп. – Может, ты мне скажешь, что с братом моим? Оладушек проснулся и посмотрел на Филиппа в упор, в его черном выпуклом глазке отразилось любопытство. Но Филипп задумчиво молчал и Оладушек вернулся в мирный сон, не беспокоясь, насколько неудобно человеку держать книгу на весу. Филипп пошевелил ноющими локтями и вернулся к чтению, но тревога о брате снова заняла мысли, не давая вникнуть в текст. Сам Калеб отмахивался от расспросов, но приобрел уставший вид, синеву под глазами и никак не бледнеющий шрам на подбородке. Когда та колба рванула, им обоим досталось, но с себя Филипп свел следы за пару недель, спасибо сборнику рецептов, а тонкая нежная кожа Калеба, рассеченная осколком, так до конца и не восстановилась. Каждый раз, целуя это место, Филипп виновато припоминал свои слова о том, что проверил огнепрочность каждой посудины лично и нечего переспрашивать. С крыльца донеслись шаркающие звуки, с которыми подметки уничтожали придверный коврик. Оладушек с радостным щебетом обогнал Филиппа, вылетев навстречу хозяину. Лаская птицу, Калеб глупо улыбнулся и повертел головой. - Ну как? Тебе нравится? Филипп изумленно рассматривал брата, солнце, еще и не думающее клониться к закату, снова брата. - Калеб, ты что, пьян? Не то слово. Опьянеть можно было, рассматривая брата через порог. И вдвое сильнее от его рывка навстречу. Филипп пошатнулся, когда ладони брата выдернули заправленную в штаны рубашку и потянули за ремень, пока губы Калеба оставляли дикую торопливую сладость на его собственных. Перетерпев возмутительные прикосновения, Филипп мягко сгреб ладони Калеба в свои, не дав брату продолжить. Калеб порезался о ледяную корочку во взгляде Филиппа и испытал дикий прилив стыда за себя. Но не младшему брату читать ему мораль. Не после… вчерашнего. - Тебе не нравится, - сказал он. Филипп изо всех сил сосредоточился на вопросе. Шальной блеск в глазах брата, закушенная губа и горячие ладони, все еще прижатые к груди Филиппа… Калеб медленно поворачивал голову вправо и влево. Освободил свои руки и развернулся спиной. – Нет? Филипп не был в силах проронить хоть слово. Затылок Калеба выглядел непривычно. Хвостик из светлых волос снова коротенький и забавный, как в детстве. Расстояние от выбритой части под ним до рубашки больше притягивало его внимание, и, не удержавшись, он провел пальцем по позвонкам, прижимая и согревая им же вызванные мурашки. Брату очень идет новая стрижка, но еще сильнее ему идет быть доступным и обнаженным перед Филиппом. Запускать пальцы в длинные пряди, зная, как просто сжать руку в кулак, вынуждая Калеба запрокинуть голову, приоткрывая губы в умоляющем стоне, конечно приятно, но и получилось ничуть не хуже. Откровенно. - Мне нравится, - наконец говорит Филипп, прижимаясь ртом к ничем более не защищенной шее. Он втягивает кожу, медленно захватывая все больше, касаясь ее языком, оглаживая замершие плечи. Поцелуй его мягок и деликатен, лишь случайность, что на Калебе вновь отпечатывается легкий след его любви. – Мне очень нравится. Воротник Калеб быстро поправил, но Филиппу сладко знать, что беленый лён хранит их маленький секрет. Есть еще кое-что. Оголенная шея Калеба теперь слишком чувствительна. Он привлек к себе брата и смущенно погладил его невозможную бороду. Она не то, чтобы не нравилась ему совсем, но ощущалась грубой и дикой. Превращала доброе лицо Филиппа в романтизированного разбойника или пирата из дамских книг. Да, ему чертовски шла и борода, но стриженный Калеб хочет рядом выбритого Филиппа, о чем и говорит. - Сделаешь для меня, пожалуйста? – говорит Калеб тихо, не уверенный, что о таком вежливо просить. Филипп сперва недоуменно приподнял бровь, а потом странно улыбнулся. – Да, конечно. Что угодно. Но когда все готово, таз, чайник, ножницы, - Калеб даже не ожидал, что Филипп возьмется за бритье немедленно – брат вкладывает ему бритву в раскрытую ладонь. - Сделай это со мной, - говорит он неожиданно низко, копируя слова Калеба, но щедро добавив к ним непристойности. Не дожидаясь ответа, он сел перед Калебом на табурет и закрыв глаза, подался лицом в его сторону. – Я буду смирным. - А потом не буду, - добавляет он едва слышно. Калеб фыркает в ответ на это обещание и сжимает деревянную рукоятку сильнее. Он уверен, идея – ужасна, но что-то внутри него подсказывает, что брат только и ждет его отказа. Если услышит, что Калеб боится браться за бритву, устроит ему сдержанный выговор о недопустимости крепких напитков. Нет уж. Он не дождется! Срезав, что возможно, ножницами, Калеб взбивает мыльную пену в плошке. Его решимость гаснет, но и хмель выветривается из головы, отступать он не собирается. Филипп выполняет обещание – сидит смирно, устроив руки на коленях, не подначивая, хотя Калеб ожидал, что будет. Пользуясь случаем, он рассматривает геометрически нанесенные шрамы поверх предплечий Филиппа. Пересекающиеся круги вписаны в треугольники, вновь в круги, и так от запястий до локтей. Филипп говорит, что это просто татуировка, даже не скрывая, что лжет. Но сейчас Калеб не хочет снова поднимать эту тему, пена взбита до нужной густоты. Помазок не дрожит под пальцами, он справится. Нужно только приноровиться, сообразить, под каким углом держать бритву, чтоб получилось, будто он бреет себя. Движение за движением, рука, вызволяющая брата-ученого из романтического пирата, набиралась твердости. Растущий участок выбритой кожи неожиданно бледный, непристойно голый смутил Калеба, он задержал взгляд на открывшейся родинке, и эта секундная задержка оставила на щеке Филиппа полосу, заполненную сукровицей. Даже не царапину, но Калеб ругнулся, попросил прощения и решил отказаться от дурацкой затеи. С самого начала – дурацкой. Ясно, что удобнее бриться самому. И что он не в форме. Сейчас он выслушает от Филиппа все, что он не сказал сразу. - Все в порядке, - на губах Филиппа почему-то улыбка. – Продолжай. Порез отрезвил его. Потому что руки у его лица, частое дыхание сосредоточенного брата и тугой скрип бритвы по срезаемым волоскам распалили внутри огненное чудовище. Филипп с трудом сидел спокойно, зная, если не следить за дыханием, то он вцепится Калебу в руку, станет сжимать, пока от боли не разожмутся пальцы. Филипп наперед слышал стук бритвы об пол. После чего он мечтал заломить Калебу руку за спину, притеснить его к стене, упереть плашмя и взять грубо, как дикарь, сдирая одежду, помечая каждый дюйм кожи, что попадется на его пути. Сойтись с ним так, что вчерашняя ночь покажется разминкой. Он сидел с закрытыми глазами, обучаясь смирению, слушая, как в голове звонко просяще кричит Калеб. Филипп знает, что брату больно, но вталкивая, загоняя в него боль, обучает, что иногда для настоящего полного удовольствия требуется нарушить некоторые правила, и сжимать до синяков, кусать нежную кожу, тянуть покрасневшие соски, вырывая крик из самого сердца. Когда Калеб честно и полностью отдастся своим желаниям, лишенный стыда и опасений, отдастся ему, Филипп от восторга умрет. Но сейчас он сдвинул ноги теснее, и пытался не выдать себя ни единым движением брови. Получилось отлично. Калеб закончил скрести с кожи щетинки и отстранился на шаг, чтоб оценить работу, оказавшуюся такой непростой. Поглощенный фантазиями, Филипп не смел двинуться, пока брат отмашку не дал. Лишь тогда позволил себе выдохнуть и открыл глаза, стирая полотенцем остатки мыльной пены с щеки, смиряясь и с тем, что лицу его непривычно и холодно. На мгновение он ухмыляется своим мыслям, где все еще царит брат. А Калеб смотрит на него, пытаясь ободряюще улыбнуться. Получается не сразу. На него смотрит младший брат и в то же самое время – не он. У молодого человека с чертами брата ясные голубые глаза и знакомый нос, но в улыбке кроется нечто большее, чем благодарность. Или симпатия. Ох, да Калеб все улыбки Филиппа знает наизусть – шкодливые, счастливые, задумчивые. Обнаженная новая улыбка близка к веселой, но обещает весьма конкретный способ получения того веселья. Калеб пятится и невольно сглатывает, когда брат подходит ближе, отряхивая рубашку. Его сердце колотится и он зажмуривается, когда ладони припечатываются справа и слева от него. Реагирует само тело, посылая сигналы, что он пойман, он – жертва. А разум догоняет уже после, и он трется о гладкую щеку Филиппа. Его узнаваемого дорогого Филиппа, помолодевшего до своего возраста, при виде которого Калеб облегченно выдыхает. Брат. - Ну вот. Сам на себя стал похож. - Красивый? - Знаешь. Вернем бороду. Шутка лишь немного снимает накал между ними. Филипп все равно завладевает его губами. Сперва это ощущается нежным утопанием в облаке, но очень скоро Филипп увлекается, и возле его горячего тела, Калеб чувствует себя безвольно тающим куском льда. Он не отталкивает и не вырывается, но Филипп все равно сжимает его запястье, покрывает поцелуями вдоль проступающих на бледной коже вен, выше к локтю, совершенно точно – не выпуская. Калебу не очень нравится, что руки зафиксированы, ноги прижаты, а сам он втиснут в стену, но он подчиняется, переживая за маленького голубоглазого мальчика, втянутого в это все, больше, чем за себя. Одурманенный чувственным запахом его кожи, заведенный своими мыслями, Филипп на грани срыва, но внезапно он понимает, что Калеб в его руках не робок, а скорее без настроения продолжать. Его поцелуи – вежливый ответ, а ласка – отражение нежности брата, эхо чужого навязанного желания. Один поцелуй за один поцелуй, действие – реакция на действие. И ничего сверх. Глаза Калеба смотрели мимо, туда, где он на самом деле находился, или куда отчаянно мечтал попасть. Филипп притормозил. Совершенно не испытывая досады, он нежно свел поцелуи в легкие касания и более не прижимал Калеба к стене, не давая дернуться. Если брат не желает сейчас ласки, настаивать получится не слишком красиво. - Устал? – мягко спрашивает он, вызывая в Калебе смятение. Он не уверен, что Филипп не разочарован, хотя новая улыбка полностью уступила место другой, понимающей. Филипп не хочет показаться настойчивым… А чего же тогда хочет Филипп? В памяти всплывают лучшие дни их детства – солнечный луг, брат, догоняющий его и обхватывающий изо всех сил. - Я люблю, когда ты сзади, - не произносит Калеб ни слова неправды. – Так мне нравится больше. И этого достаточно, чтоб вновь призвать ту, новую улыбку. Теперь знакомство с ней будет тесным и длительным. Калеб говорит себе, что нормально – узнавать друг друга, открывать новое, становиться ближе. И он очень рад, что протрезвел не до конца. --- Смешиваясь, слезы и пот капают с кончика носа, и Калеб кончает под своим младшим братом, с которым пускал в луже кораблики из щепок, и который за его спиной замер от восторга, чувствуя, как Калеб конвульсивно сжимается вокруг него. Филипп долго сдерживался, но теперь, когда брату хорошо, разрешает себе присоединиться к нему и разделить оргазм. Есть один важный штрих. Калеб не смог бы произнести подобное вслух, но Филипп понимает брата без слов. Поэтому прежде, чем сознание его сузится в точку, в одну из бесподобных родинок на плечах Калеба, а потом разорвется огромными осколками, несущими в себе весь мир, Филипп изымается, отодвигается и выплеск его страсти приходится на простыню. Калеб, избавленный от унизительных последствий, облегченно падает рядом, выпихивая испачканную на пол. Ни ноги, ни локти его уже не держат. Филипп не понимает, почему стоит переживать из-за такой ерунды, но раз Калеб хочет переживать… Приятно делать Калебу приятно. Поясница его чудесно подрагивает под ладонью, все тело реагирует на еще ощущаемые внутри ритмичные движения. Когда такой Калеб целует его с благодарностью, Филипп готов на все. Но не всегда. Сейчас он позволяет себе иное, и пылко молит о прощении за утрату контроля, насыщаясь знанием, что проник в Калеба глубже и задержался в нем дольше. Для стыдливого Калеба подобное невыносимо. Наблюдая за ним, Филипп чувствует улыбку своего рта и прижимает ее ладонью, не желая показывать, какое возбуждение и удовольствие приносит ему напряженность бедер Калеба, удерживающего внутри его семя, чтоб дойти до ванной комнаты мелкими шагами. Картина столь горяча, что Филипп вскакивает с кровати и возвращает туда Калеба. Второй раз не требует смазки и разогревающих ласк, томный Калеб восхитительно податлив сразу. Его одурманенный удовольствием разум открыт и пуст. Филипп нажимает подушечкой пальца на губу и захлебывается восторгом того, как Калеб всасывает палец целиком. И второй. Он работает языком, пока Филипп не решает прекратить. Покорность брата кружит ему голову, и он желает, чтоб новый оргазм оглушил Калеба быстрее. Филиппу всегда есть, чем заняться. Он склоняется над братом, небрежно увязывая волосы в пучок. Видя его жадно скользнувший между губ язык, Калеб всхлипывает, зажимая рот, надеясь, больше не выпускать стонов. Филипп отвлекается на то, чтоб отстранить руку Калеба от лица, ему-то стоны приятны, и поцеловать в запястье, огладить, прижать к себе. Под раскаленной кожей сердце бьется, вновь и вновь подтверждая страстность его желаний. Филипп жадный, обожающий, Калеб не то, что стонет, он кричит под движениями его бессовестных губ, испепеляющими в нем чувство стыда. Когда Калеб осмелился взглянуть в лицо брата, он оказался порабощен горячими голубыми углями. Филипп не просто дарил наслаждение, он сам наслаждался тем, что творил. Его пальцы вминались в бедра брата, наталкивая тело в рот. Каждый его наплыв, каждая волна горячего жадного нетерпения лишь доказывали, что в его жизни не было ничего прекраснее и желаннее. Всего этого – веса пульсирующей плоти на языке, даже легкой боли в мускулатуре рта и шеи от вынужденной бережности движений. Все его мысли - о том, как бы не прикусить, не пережать, только всасывать в себя, вбирать, как можно глубже и скользяще выпускать по губам, слушая, как Калеб сбивается с дыхания, выпуская вместе с выдохами неровные влажные звуки. Очарованный дрожанием его ресниц, Калеб спохватился слишком поздно, и его семя наполнило рот Филиппа. В смятении Калеб попытался отстраниться, но Филипп не позволил. Он удерживал Калеба, вжимаясь в его бедра лицом, пока сглатывал, пока слизывал все до капли и потом еще, когда язык его скользил по горячему мягкому члену, вновь распаляя безумие между ними. Счастливый и весьма довольный, Филипп разжал руки, когда закончил, и в мучительно медленной неге поднялся поцелуями от живота по груди и к самому уху. Разомкнулись липкие губы и хриплый горячий шепот проник в саму сердцевину Калеба. - Сладкий. Калеб не знал, что все еще способен смутиться. Румянец на его щеках становится гуще и он несильно бодает брата непривычно стриженной головой. – Фил, кончай. - Уже, - на лице Филиппа «я же говорил, тебе понравится» улыбка. Под ее магией Калеб не в состоянии вспомнить, что просил остановиться. --- Заплаканный, но с улыбкой на губах, Калеб отключился на плече Филиппа, из-за чего тот остается неподвижен все следующие часы, которые проводит, лишенный сна. Слишком взбудоражена кровь внутри него, слишком разогнаны мысли. Совершенно не скучая, он наслаждается спокойной тяжестью брата, иногда подставляя руку, чтоб поймать тепло его дыхания, изредка перемежающегося всхлипами. Губ не касается, не желая разбудить. Как он выжил, годы лишенный возможности видеть и чувствовать Калеба каждый день и каждый час? Или не выжил, и происходящее – посмертная награда за перенесенный кошмар разлуки? Расслабленный профиль брата вызывает в нем щемящую нежность. Он прижимает к себе Калеба прямо в эту минуту, но не может утолить мысли, как сильно соскучился. От желания еще раз поцеловать припухшие губы тонко звенит в ушах, но Филипп терпит, позволяя желанию течь сквозь себя. Он легко может представить тепло их последнего поцелуя, а сохранение контроля дает ему достаточно удовольствия, чтоб не шевелиться. --- Уверенный, что лучшая часть дня – раннее утро, пока спят даже птицы, Филипп открывает глаза, все еще прижимая к себе брата, и с изумлением понимает, что давно за полдень. Обнаженный, взлохмаченный, искусанный Калеб, трогательно поджимающий ноги, вызывает в нем желание не вставать, не вставать никогда вообще и вот так лежать. Но часть Филиппа уже поднялась, воодушевленная, и проснувшийся Калеб недоверчиво хмыкает. Он не успевает вывернуться, как Филипп хватает его за руку, если честно, причиняя боль, потому что на запястьях уже проступили синяки, как от колодок. Он как раз собирался сказать Филиппу, чтоб отпустил, но тот ослабил хватку и ведет его руку по своему телу, твердому, горячему, ниже, устраивая ее у себя между ног. Калеб осторожно гладит член брата, тоже твердый и горячий, и вдруг крепким движением заставляет Филиппа замереть и податься ему в ладонь. Понимание, насколько Филипп раскрыт перед ним, буквально, хм, в его руках, заставляет Калеба забыть, что он не хочет близости сейчас. Что вроде как – достаточно. Грудь Филиппа вздымается в невольном всхлипе, Калеб владеет им, сосредотачиваясь на небольшом островке покоя внутри себя, каком-то залитом солнцем лужке. Так он в состоянии поцеловать брата, не переставая двигать рукой, даже слегка прикусить его за губу. Брови Филиппа на секунду хмурятся, а потом он прикусывает Калеба ответно. Брат его безупречно восхитителен, когда сражается с собой и одерживает небольшие победы над постоянным напряженным смущением. У него прекрасно получается, и удивительно властных движений требуется немного, чтоб Филипп откинулся на подушку, слепо мотая по ней затылком, пока все мысли покинули голову, и сознание затопила пульсация в тех точках, которые распалил Калеб. Совсем недавно и помыслить было невозможно о подобном, а теперь Калеб… - Что? - переспрашивает он. - С медом, или вареньем? - намеренно ровно уточняет Калеб, будто не по его ладони сейчас стекли остатки воли Филиппа к подъему с кровати. Филипп потягивается до хруста в плечах и выбирает что-то одно, чрезмерно благодарный, что Калеб дает ему поваляться еще. Брат, может, в чем-то ему нов, но Калеб рад увидеть на его лице одну из знакомых улыбок полнейшего умиротворения.