Иной исход

- Маленькая птичка, маленькая птичка, может, ты укажешь путь к родному дому… Навязчивая песенка сводила с ума. Ее напевал Калеб, ее мурлыкали соседи, ее горланили дети, Филипп сам не заметил, как она прилипла и к нему. Когда Калеб услышал, что Филипп тоже поддался общему безумию, он развеселился безмерно, подколкам не было числа. Так что Филипп ему подыграл. Шутка затянулась, но стала уютным маленьким междусобойчиком, даже, когда доставучую «птичку» перестали петь все вокруг. Солнце светило сквозь облака, день казался чудесным, а потом перестал. Потому что некоторым ведьмам непременно нужно ходить на рынок и с рынка теми же тропами, что и нормальным людям. Ее ладный силуэт Филипп узнал издалека. Но Калеб узнал ее до того, как разглядел. И сразу ветер поднялся, стало зябко, заболело плечо и захотело немедленно оказаться дома за закрытыми дверями. Они неминуемо поравнялись. Прежде, чем открыть рот, Филипп заглянул в лицо брата. До ведьмы ему не было дела, но что Калеб? Рад ее видеть? Не рад? Ему больно? Он зол? Калеб приветливо улыбнулся. Заранее. А ведь так и не рассказал ему, почему они расстались, Филипп не посмел выспрашивать. Не имеет значения, что ему не нравилась ведьма, для Калеба их разрыв стал ударом. Чувства брата Филипп уважал и не хотел их ранить, выбрав неподходящий тон, чтобы поприветствовать знакомую. Должен ли он быть холоден? Или Калеб, как всегда, предпочел бы поддержать мир? Похоже, что так. Типичный Калеб. Пока Филипп мялся, Калеб вполне дружелюбно пожелал ей здравствовать. Филипп тоже пожелал, отметив, что она хорошо выглядит сегодня. Это действительно было так. Взгляд ее светился нежностью, когда она обратила свое лицо к Калебу, потом она искоса глянула на Филиппа, сделала над собой усилие и кивнула. Филипп посмотрел на нее с симпатией. Ему нравились люди, которых он читал насквозь, со всеми их душевными метаниями и попытками понравиться, или казаться солиднее. Ведьма была проста, как местная валюта. Она несла большую, застеленную тканью корзину, но на предложение помочь поджала губы и отвела ношу за спину. Филипп спокойно опустил протянутую руку. Не хочет, не надо. Было бы предложено. - Стоит поторопиться, собирается дождь…- голос Калеба странно звучал. Словно он не мог справиться с его громкостью, и враз разучился составлять слова в человеческую речь. Ведьма не замечала, или делала вид, что не обращает внимания, а вот Филипп ощутил странную тревогу и порадовался, когда разговор о погоде не сросся. Калеб виновато кивнул, сказал, что забыл в лавке, - Филипп так и не разобрал, что именно - и вернулся по дороге, ведущей к рынку, заставляя ноги не бежать. Проводив взглядом спину брата, Филипп извинился за такое поведение. Он попрощался и поспешил следом, но поймав в спину едкое шипение, недоуменно развернулся. Ведьма больше не выглядела хорошо. Она была растрепана, под глазами проступили синяки, а поза делала ее хищной и старой. - Ты, верно, собой гордишься, Виттбейн? Филипп все еще не понимал. - Получил, что хотел? – ведьма сдвинула корзину на сгиб локтя, не сводя с Филиппа яростного взгляда. - Калеб теперь из рук у тебя ест, а ты и счастлив. Лучше бы ты сгинул в том лесу, Виттбейн! На секунду Филипп нахмурился. – Сгинул? Как навершие твоего посоха? – дружелюбно уточнил он, машинально растирая между пальцами давно зажившие шрамы от острого клюва. То, как мучительно на осиротевшем древке сжались тонкие пальцы, смотрелось весьма уместно. Без резной фигурки посох ведьмы казался обычной палкой. Обычная болтливая ведьма. Обычная палка. Никакой доставучей птицы. Глядя в темные злые глаза, Филипп вспомнил, как три недели прилежно оставлял на подоконнике блюдечко с пригоршней ягод для пропавшего палисмана, пока, наконец, его за этим не поймали. И еще вспомнил, как вкусно хрустнула древесина под ножом, выпуская на волю жидкий огонь дикой магии, наполнявшей тело восторгом и легкостью. Он корректуру книги за ночь закончил, а потом еще за сутки написал две новые главы. Было так же прекрасно, как смотреть на ведьму, готовую заплакать. Оу, неужели палисман не вернулся? Кто бы мог подумать… Филипп выдержал потрясенную паузу и зажал ладонью рот. - Извини, я не должен был, - произнес он сочувственно. Его голос дрогнул. Надо же, каждый раз срабатывает, как в первый. Эти ведьмы ничему не учатся. Он скорбно потер лоб и, избегая пересечься взглядами, обошел ведьму на дороге, надеясь все же утолить любопытство. Но корзина оказалась плотно застелена. Ладно. Сработало, или нет, но ведьма смотрела ему в спину без ненависти. Она тоже помнила про ягоды. И то, как застигнутый врасплох Филипп, пытался неловко оправдать свою привязанность к капризной птице. Даже в сердце такого, как Филипп нашелся островок симпатии к палисманам. Зря она его обидела. В конце концов, не Филипп виноват в том, что она притащила Калеба к колодцу Слезы Титана. Что увидел, Калеб ей так и не рассказал. Обвиняя во всем его брата, она не подумала, что дело кроется в ней. Может, Калеб слишком деликатен, чтобы сообщить такое в лицо? Похоже на Калеба… на ее Калеба. --- Калеб не пошел ни в какую лавку. Прогулявшись по лесу, он хотел избавиться от мыслей, не дававших дышать, но оказавшись с ними наедине… В общем, настроение ухнуло в темную яму. Хорошо, что Филипп уже вернулся домой, Калеб не хотел находиться один. Не мог. Брат какое-то время изучал его, открыл рот, закрыл, обдумал еще раз свои и слова и тихо спросил: - Как ты? - Бывало и лучше, если честно. Филипп положил руку брату на лоб, прикидывая температуру, на щеку. На подбородок, когда убедился, что жара нет. Желая от всего отвлечь, поцеловал. Но Калеб на поцелуй не ответил, тряхнул головой и отстранился со словами - Наверное, момент не подходящий. --- Из голубых глаз разом схлынуло расслабленное удовольствие, улыбка растворилась, обнажив дно колючей тревоги и непонимания. - Филипп, - коснувшись горячей пульсации на виске брата, Калеб запустил пальцы к корням волос, удерживая в нем покой. – Так больше делать не станем. Пожалуйста. – Голос Калеба неровно подрагивал, но звучал серьезно. Значит, они не станут. Делать. - Тебе не понравилось? - Да. Мне так не нравится. - Скажи, как нравится, - подмигнул ему брат и осекся под серьезным взглядом Калеба. – В смысле, выглядел ты весьма … заинтересованно, - он посмотрел на все еще расстегнутые брюки Калеба и тот, перехватив его взгляд, покраснел. - Это не важно. Ты не можешь делать со мной, что хочешь, когда хочешь. На кухонном, господи, Филипп, столе! – Калеб попытался произнести вслух, что его встревожило, но произнес неправильно. Филипп услышал его не так! - Калеб. Ты меня поцеловал. Ты штаны расстегнул! Я бы никогда не… заставил тебя. Калеб. Я бы никогда. - Филипп потрясенно отшатнулся от него, осознавая, что натворил. Хотя в реальности были и напряженные соски Калеба под жадными ладонями, и подставленная под поцелуи шея, не запятнанная ни одним порывом страсти, что-то он сделал неправильно, теперь Калеб думает, что он монстр. А именно так он себя и почувствовал на мгновение. Монстром с подвижными длинными лапами. В нем набухло и раскрылось желание захватить Калеба целиком, и лишь белая спина с пригоршней знакомых родинок уверила его, что все это фантазийное преувеличение его страсти, не более. Облечение в слова чувств, слишком объемных для слов обычных. Не желает он сожрать Калеба, разорвать на части, совокупиться с ним в образе вендиго с большим количеством членов, растущих и увеличивающихся. Когда ему мнилось, что встреча с ведьмой что-то сдвинула в брате, заставила передумать, Филипп потерял контроль над собой, и желание проверить, все ли между ним и Калебом в порядке, захлестнуло его. Филипп забыл, что желания брата куда важнее, и сжал Калеба в страхе потерять. Вторгался в него, распространяя власть глубоко, как способен. Все, чего Филипп хотел – пробить ощущаемую пленку отчуждения Калеба, Калеба, Калеба. Еще Калеба. Видимо, такую одержимость не скрыть. Калеб подумал… На самом деле, Калеб не подумал. Будто он слышал Филиппа кожей. Его сомнения яснее и четче, чем Филипп слышит себя сам. Понимание на уровне импульсов. Когда в его шею дышал брат, Калеб ощущал его возбуждение, как свое. Замерла душа от того, как Филипп стянул с него штаны с бельем вместе, как раздвинул колени своим, как притерся сзади. Незваный восторг затопил Калеба снизу вверх, он застонал от вторжения. Вопреки безумеющим толчкам, послушно лежал, прижатый к столешнице, встревоженный лишь тем, что двинуться не мог. Да, не хотел. Но и не мог. Филипп придвинул его собой, держал сперва за руки, потом за бедра, насаживая глубже. Боль бы заставила Калеба прийти в себя, но боли не было. Только крепкая хватка, отпечатанная сила пальцев на коже и устрашающая теснота между ним и Филиппом внутри. Медленное непреклонное вторжение. И потом быстрое. Обычно Филипп нежен. Доведенный им до сладкого безумия Калеб сам умолял не останавливаться, умирая от стыда. Но сейчас брат действовал один, решал один, и его рука, когда легла на член Калеба, двигалась, как думалось Филиппу. Слишком торопливо, не ритмично, некомфортно сильно. Ласковый брат, почти вымаливающий у Калеба разрешение на каждый поцелуй, вел себя по-хозяйски. С той секунды, как он развернул Калеба и припечатал его в стол, с той секунды, как на рот Калеба совершенно не шутливо легла рука, заставляющая молчать. Каждый упругий толчок в бедра, сотрясающий Калеба, сочился отчаянием Филиппа. Словно проверка, что Калеб все еще с ним, все еще не оттолкнет, не запретит себя касаться. Калебу не нравилось быть получаемым, и все же он молчал. Страх Филиппа его потерять всегда был сильнее, чем Филлип показывал. Калеб знает, что сам он не такой страстный и вольный, что не умеет показывать, насколько Филипп дорог ему, подозревает, что брат не ощущает любви в достаточной мере. Значит, душа его до сих пор полна сомнений. Если Филиппу нужны такие доказательства… Калеб отпустил мысли о том, что брат ведет себя слишком уж нагло, что прижал слишком сильно, что напорист и их соитие почти дискомфортно. Растворился в животной страсти Филиппа, раз тому это нужно. Если бы не желание Калеба сейчас подчиниться любой воле, кроме своей, и принять в себя брата, он бы Филиппа осадил. Но горячее тело и дыхание за спиной, отчаянность, с которой Филипп стремился в него, отвлекали от какой-то болезненной мысли, терзающей с утра. Калеб это понимал, но сосредоточиться и вспомнить, что это за мысль, не пытался. Он разрешил себе расслабиться, полностью отдаться голодному напору брата, биться, как челн между упругим жаром его бедер и тесной бухтой ладони. Он кончил, совершенно не участвуя в их близости, не более, чем тело. Оскорбительно? Нет, он понимает. Унизительно? Нет, невероятная нужность Филиппу не позволяет и на секунду ощутить себя использованным. Какая же тут подойдет причина, Калеб хотел бы больше не повторять такого за обеденным столом? На робкий вопрос брата, больно ли ему, Калеб качает головой. Филипп, даже действуя чрезмерно напористо, даже нагло, Калебу не навредил. Калеб не знает, как обосновать свое нежелание и говорит, как есть. А внутри все сжимается в отголосках удовольствия и ноги не слушаются. Калеб снова вцепляется в стол, чтоб не упасть. Как вцеплялся все это время. А Филипп рядом ломает пальцы и смотрит на него, терзаемый виной. И анализирует события, как исследовательскую погрешность. Калеб никогда не раздвигал ноги сам, но восхитительно быстро подчинялся горячим ладоням между своих бедер, позволяя раздвинуть Филиппу. Так что он привык немного вынуждать Калеба прежде, чем получить доступ к его телу. Сжимал ли Калеб сейчас колени сильнее, сопротивляясь? Филипп помнит только, как его собственное колено расталкивало скромность позы. Насколько грубым это ощущалось? Филипп поспешно перебирает сладкие воспоминания предыдущих минут. Напряженные лопатки Калеба, широко раздвинутые ноги и прогиб, создавший сводящую с ума ямку выше ягодиц. Могла ли затеряться среди дурманящих картинок тихая просьба остановиться? Легко. Вот только у Калеба «нет» являлось довольно зыбкой к толкованию материей. Например, вчера его звонкий умоляющий отказ продолжать сопровождал вязкую пряную струйку на языке Филиппа. А потом брат очень благодарно вздрагивал, пряча лицо на его плече. Филипп старается быть внимательным, но нельзя же всерьез воспринимать каждый выкрик в кровати! Калеб сам не всегда знает, чего хочет, ответы на него не хранятся в книгах, приходится проверять телом к телу, доверять шумящей внутри крови. Когда Калеб тверд и непреклонен, так это в предложении попробовать занять более … энергичную позицию. Главенствующую при сдержанном Филиппе. Вот, когда «нет» звучало, как «нет». В его голосе вибрировала сталь, но почему-то и ужас, который Филипп не может понять, сколько бы ни пытался. Идея быть сверху Калеба отвратила, так что Филипп ухмыльнулся этой трогательной особенности брата и сделал вид, что просто предложил оседлать его бедра. Сверху сесть. Но и эта мысль смутила Калеба. Таков уж он. Иногда нерешительный, иногда упертый. Сейчас честный, пусть честность и принесла только раздражение и стыд. Когда от поглаживаний член Калеба увеличился, налился и влажно блестел, покачиваясь, твердый и желанный, Филипп понял, что не против ощутить в себе его форму, гладкость и упругость. Чем больше он обдумывал, тем сильнее хотел. Филипп решил, что вытерпит, если Калеб будет не умел и тороплив, что заставит свое тело благодарно принять брата до самого конца. Мысль о том, что процесс может оказаться болезненным посетила, конечно, но не оттолкнула. Ради Калеба Филипп согласен на любую боль. Счастье - продемонстрировать любовь через помощь в открытии новых граней плотского удовольствия. Но Калеб не захотел. И Филипп ограничился тем, что проявил любовь через принятие и подчинение. А теперь получилось… что-то ужасное. Филипп решает обдумать, как все исправит, позже. Сейчас ему можно только поверить желаниям Калеба и принять их. - Конечно, - Филипп смиряет противоречивые чувства. – Ни тени недовольства в голосе, ни единой попытки уговорить, свести к шутке, чего Калеб опасался. Брат не рассчитал порыва, а быть может, к ней приревновал. А. Вот. Та самая мысль, от которой Калеба защищали ритмичные толчки на грани и ладонь на губах. Да, это очень грустно. И все же расставание – поступок честного человека, сердце которого не принадлежит ему. Очень больно. Все еще щемит. И Калеб не чувствует себя честным, скорее – несчастным. Он лохматит волосы Филиппа и тот подныривает под его ласку щекой, жмурясь и немного ухмыляясь. Грусть понемногу отпускает. Выбрать брата – легко. Быстро. Значит – правильно. Калеб может переживать, что не остался с ней, но никогда не будет из-за того, что остался с Филиппом. Очень просто. - Маленькая птичка, маленькая птичка, укажи мне верный путь, укажи мне верный путь,- мурлыкает Филипп, вынуждая брата со смешком зажать ему рот, чтоб мелодия, прозвучав, не засела в голове на ближайшие сутки. Целуя холодные пальцы Калеба, Филипп уверен, что прощен.