Иной исход

Филипп рад дню Рождения Калеба сильнее самого Калеба. Калеб просил не суетиться по этому поводу, Филипп и не суетился, но именно он вытащил брата из мастерской, где тот поселился, сражаясь на полях пергамента с бездушной армией собственных чертежей. Расчеты заводили его в тупик. Портал не продвигался. Каждый шаг вперед откидывал Калеба в самое начало. Филипп шнуровался и вежливо слушал, как Калеб, преодолев очередную непреодолимую преграду, наткнулся на другую. Ему было интересно, только… все не в первый раз уже происходило, и он позволил себе отнестись к словам брата не так серьезно, как раньше. Не получается портал, не беда. Не то, на что стоит тратить нервы. - Полсотни одинаковых деталей, - ярился Калеб. - С сотней, может, заработает? Но где найти настолько отражающий материал? Чтобы и теплопроводный и плавкий, и ковкий одновременно! И даже, если найдем, я могу сделать одну такую за месяц, не особенно напрягаясь, но для точной копии времени потребуется гораздо больше. И все они должны быть неотличимы. Я не смогу повторить одно творение столько раз, никто не сможет! Мы останемся тут навсегда! - Раз так, - Филипп не знал, как реагировать на новости, и потому выбрал не реагировать никак. - Идем гулять. На центральной площади установили новый фонтан, и братьям очень хотелось узнать принцип его работы. Им давно хотелось, но оказалось, что на дне старого лежит русалка и поплевывает вверх. Другой фонтан, механический занял их мысли на большее время. И вот они добрались до него. Русалки на дне не было, братья переглянулись. Калеб быстро достал блокнот, Филипп - систему карманных зеркал, светляков и окрашенных бумажных силуэтов. Сняв крышку, он быстро срисовывал качающее устройство, пока Филипп отвлекал толпу от их невредного хулиганства. Когда его история завершилась под восторженные вдохи и стук улиток, крышка уже вернулась на свое место. Пока они поднимались на холм к Дереву, Калеб рассказывал, что увидел. Объяснял про противовесы, мембраны и как воздух всасывается туда, где его меньше. Филипп думал, как применить эту идею для полива огорода. Чтоб из дома не выходить, а открывать клапан и давать воде течь туда, где ее нет. Вроде просто, но в голову раньше не пришло. Калеб вообще умел объяснять механизмы, он видел их и понимал, словно общаясь с ними на внутреннем языке, который без труда переводил для брата. Навыки Филиппа никто кроме Филиппа повторить бы не смог. Он еще раз посмотрел на чертеж, качающийся перед его лицом в такт шагам, и решил попробовать сперва довести полив до одного растения. На всякий случай. Устройства ведьм не всегда отзывались в быту пользой. - Мне не нравятся фонтаны, - признался Филипп, когда они на самом верху. Над ними лениво колыхались толстые мрачные тучи, не решившие, хотят они быть грозовыми, или все же сменить синь на белость. Если громыхнет, из-под Дерева стоит уйти. Дожди в этой местности представляли серьезную опасность. Не покидая своих мыслей, Калеб согласно кивнул. Вид с холма открывался волнующий, и он вниз смотрел, не отрываясь. Мысленно дорисовывал маленькую церковь, с одной стороны заросшую деревьями и кустами почти по крышу, коров, людей, стирая им яркую одежду и струящиеся хвосты. Калеб затуманено наблюдал ожившее воспоминание, старое счастье. Он обернулся в поисках Филиппа лет десяти. Филипп ростом явно выше пяти футов и одетый почище вниз не смотрел, он пожирал глазами брата, его затаенное дыхание и сияющее лицо. - Прости. Что не так с фонтанами? – Какие-то они бесконечно бестолковые. Эти их мощные струи против законов природы, вверх и вверх, но обрываются резко и в одном месте, как налетают на стеклянный потолок. Никакого смысла. - Филипп посмотрел на брата с задором, ожидая спора, но Калеб не ответил. На его отрешенную улыбку Филипп сам налетел, как на стеклянный потолок, со своими попытками растормошить. - Забыли про фонтаны. У меня для тебя кое-что есть. - Филипп, я же просил! Не стоило! – Калеб почувствовал неуверенность. Нежелание. Почему-то показалось, что это еще одно кольцо, еще одно звено в цепи, и он не думает, что готов. Но сверток размером больше ладони и протягивает его Филипп довольно настойчиво. Пальцы послушно сорвали шуршащий верх. Филипп закусил губу. В бумаге бутерброд. Между обжаренными ломтями хлеба торчат травины и виднеется непонятная голубая прослойка в палец толщиной. От нежного запаха влажно тяжелеют ресницы. Филипп выглядит встревоженно. – Ты на него так любоваться и будешь!? Кусай уже! Калеб выполняет. Какое-то время он задумчиво жует упругую массу и на лице его проступает растроганное изумление. Вкус не просто оглушил, он взорвался внутри головы ореховым и сливочным калейдоскопом. Уют дома, пятно света на ладони, пение птицы в темноте и отдача земли под босыми ногами – сладкая скорбь Калеба по истекшим, не возможным к повторению, дням оказалась сметена гармонией и теплой надеждой. - Фил, это сыр?! Ты мне сам сварил сыр!? Филипп скромно кивает, и лицо его приобретает шкодливое выражение. Не совсем сыр, но наиболее приближенный к нему вариант из возможных. Местное молоко не подходило для людей, Калеб страдал без масла, творога, сливок, но сделать с этим ничего было нельзя. Филипп пытался. Наконец, в какой-то глухой чаще проклятой Титановой подмышки он нашел чахлый куст, чей сок напоминал молоко хотя бы отдаленно и не был ядовит. Он куст выкопал, вылечил, тайком от брата доил, нагревал полученную жижу и остужал, добившись, наконец, упругих слипающихся зерен. Получив нужную структуру, Филипп придал ему вкус и запах специями, не вышло только с цветом. Чернильный сок согласился побледнеть до голубого. Но, судя по тому, как жадно Калеб вгрызался в бутерброд, это ему было не важно. - Спасибо, - от Калеба пахло сливочным маслом и сбывшейся мечтой. Филипп кивнул, любуясь живым счастливым братом, боясь нарушить момент этого счастья, не успеть его впитать. Калеб поймал брата за непослушную пепельную прядь, единственную среди растрепанной гривы. Не стала ли она мертвее? Подушечки пальцев не чувствуют беды. Он привлекает к себе Филиппа, помня, что он тает от ладоней на лице, и щедро целует. Филипп сперва ощущается не слишком настроенным на нежность, благодарность же не должна считаться платой, но на поцелуй отвечает. Он не очень хочет, но ласки Калеба все настойчивее. Брат редко просит его, сдержанный и деликатный даже в пламени желания, поэтому к его вопросу без слов Филипп подбирает правильный ответ. Закрывает глаза, не стремясь перехватить контроль, разрешает Калебу топить его в нежности, и дает себе время погрузиться в волю Калеба с головой. От его необычного напора, Филипп оступается, тянет брата на себя и получается, что это Калеб прижал его к шершавой древесине огромного Дерева, выражая весьма прямые намерения. Дыхание его закипает, сердце заливается, и он готов отдаться брату на земле, на траве, у этого самого дерева, как дикарь. Ноги его дрожат и сгибаются под весом любви. За собой он увлекает и Калеба. Ветер усиливается и сгоняет нерешительные тучи в общее стадо. От столкновения гром все же гремит. Калеб замер, и будто услышал, как перестали звенеть золотые цепи. Если не двигаться, то не звенят, но это не значит, что их нет совсем. Ладоням его щекотно. Упираясь в грудь Филиппа, Калеб невольно рассматривает блестящую полосу на пальце и думает, что ни за что на свете не станет носить подаренное кольцо. Филипп тоже замер. Он хорошо знал, что Калеб не оценил идею оседлать его бедра, взяв под контроль скорость и угол проникновения и глубину и все, что можно было. Хотя мысль о Калебе, который сам насаживается на него, головы не покидала, он не планировал никаких хитростей, нечаянно так вышло, что целуя, он перекатил брата по измятой траве, и удержал сверху на себе. Филипп едва справился с дрожью в пальцах, так немилосердно впившихся в тело Калеба, когда понял, как все вышло. Филипп не хотел проявить неповиновение его желаниям, как и нежеланию. Но проявил. И теперь напрягся, ожидая справедливого укора. И еще кое-где напрягся по причине иной. Калеб повел обнаженными плечами. Он елозил, стирая их о сброшенный сюртук, сейчас пылающую кожу холодил ветер. Он собирался остудить и пыл Филиппа, но… но промолчал. Промолчал, рассматривая младшего брата, который, хотя голова его была блаженно закинута, все равно выглядел так, словно готов извиниться. И молча прощается с желанными секундами. Калеб не думал, что Филиппу надо извиняться за каждый порыв страсти. Все же нечаянно вышло. Сидеть сверху смущающе и твердо. Калебу член Филиппа упирается между ягодиц и это заставляет сердце колотиться о ребра в предвкушении. То, что он делает – грех. Он грешник и младшего брата стаскивает за собой своим нервным возбуждением, ничего общего не имеющего с душой. Филипп под ним горячо пульсирует, а спровоцировал это Калеб. Сидя в обугленной тьме своей совести, Калеб чувствует кожей смазку. На себе и на Филиппе. Он знает, что она маслянисто блестит, не растекаясь, хотя никогда не смел рассмотреть. Знает и все. Если он расслабится и немного поднимется, то упирающийся член брата разместится в нем с небольшим усилием. Он не… - Теперь ты сам будешь решать, насколько глубоко хочешь меня в себе, - шепчет Филипп, удерживая его двумя руками. Хотя и непросто дается дерзкая фраза, он произносит ее хрипло и не так игриво, как хотел, и все же Калеб вспыхивает под его ладонями и дышит так, словно каждый вдох обжигает горло. Калеб сверху, Калеб тяжелый, упирается коленями по обе стороны от бедер Филиппа, вынужденный раздвинуть ноги широко и напрячь их. Он не опустится ниже, чем захочет вытерпеть, не как в прошлый раз, когда боль едва не лишила его возможности кончить, и Филиппу пришлось очень потрудиться, чтобы спасти положение, будто не он сам был его неосознанной причиной. Две испуганные сплетенные фигурки – ничто со своим смятением. Над ними медленно расплываются тучи, обнажая и скрывая теплое солнце, трава шуршит и далеко внизу рокочет река. Все это – монументально и значимо. Их глупые игры – не значат ничего. Воспоминания о той атмосфере, что царила где-то в знакомом месте, когда-то давно с кем-то близким заглушают падение, как мягкое облако. Это все равно произойдет, ведь он решил сам? Ерзая, Калеб приподнимается и скользит вниз по члену Филиппа, придерживая его рукой. Ни влево, ни вправо, всё внутрь. - Калеб! – потрясенно выдыхает брат под ним. Он снова сжимает руки на бедрах брата, разжимает, разводит их в стороны, не смея торопить или неволить. Вцепляется в травинки, в свои волосы, зажимает рот. Поверх закушенной ладони затравленно горят бешеные глаза. Весь его вид говорит о том, что тугие равномерные движения вызывают в нем почти ужас, но раскаленное набухание, которым Калеб наполняет себя, обнажает, что Филиппу приятно. Филиппу приятно падать вместе с ним. Он с ненасытной нежностью смотрит на Калеба снизу, как смотрел всю жизнь. Правильность происходящего проникновения заводит его даже больше, чем обнаженная спина Калеба, когда он опирается на разъезжающиеся локти. Калеб царит над ним, вокруг и его желание становится желанием Филиппа, вытесняя все иные. Он устремляется вверх, толкается бедрами навстречу брату и слышит шлепок… Калеб остановился немедленно. Возвратил своему жалкому скулежу звук дыхания и начал подниматься, выпуская Филиппа из себя. - Филипп. Подожди. Голубые глаза молят. Ртом Филипп может лишь хватать воздух, он выглядит так, будто вот-вот втянет голову в плечи и разрыдается, и Калеб садится опять. Он стиснут, и член не сразу помещается, и не весь. Не получается, как у Филиппа – до оглушительного влажного и блестящего шлепка бедер. Калеб аккуратно и скользко двигается, надеясь, что через пять раз получится сесть до конца. Через пять раз, считая с этого… Дрожь бедер брата наполняет Калеба опасением, что Филипп снова решит ускорить процесс и пробиться через его нерешительность. Поэтому он кладет руку Филиппу на грудь, надеясь этим прижать его пыл. - Хочу сделать все сам, - выговаривает он. И Филипп перехватывает его руку, прижимаясь к ней губами и страстно кивает. Калеб мучает его, растягивая страсть по члену, не давая ей скопиться, закипеть и обжечь их обоих. Сладкая пытка – подчиняться и не шевелиться. Калеб жестоко подвергает брата испытанию Послушания. Хочет контролировать. Все, чего хочет Филипп это рывком бедер соединиться с ним, сдавить сверху его попытки ускользнуть. И вколотить в Калеба всего себя. Но он только кусает губы и стонет имя брата, отдаваясь на растерзание. Филип чувствует, что каждое скольжение, призванное истязать его, опускается немного ниже. Калеб каждый раз все ближе к нему, но и движения прочь так же удлиняются. Потрясенный тем, что робкий Калеб отважился на столь изощренные способы подчинить его, Филипп тает и растекается в розовую реку сам. Калеб на нем сверху, пусть раньше и не хотел. Они стали ближе, брат изменил свое мнение и теперь доверяет ему свою шаткую позу, интимно раскрыт для него. Невозможно ранить такое доверие. Филипп волей парализует тело, хотя про себя умоляет Калеба двигаться быстрее. Или вслух, кровь в ушах стучит так громко, что он не сразу понимает, покидают ли его рот какие-то слова. Калеб заполняет все его мысли. Мысли Калеба загустевают и мутнеют. Ему нужно было решить, и он принял лучшее решение – самое простое. Не самое легкое, а то, для которого потребовалось как можно меньше добавить к тому, что у него было. Калеб любил брата, но недостаточно и не так, как Филипп нуждался. Чтобы брата спасти, Калеб решает прекратить сопротивляться. Он смотрит брату в глаза и копирует его улыбку. От этого невидимое стекло между ними дает трещину в виде клыкастого полумесяца, а потом разлетается брызгами, смешиваясь с тугими струями, не имеющими более преграды. - Калеб! – голос Филиппа разрывает слова дрожью. – Ты. Ты – всё. Ты солнце! И жизнь. Ты – моя любовь! – он почти кричит, торопливо избавляясь от зарожденных внутри сердца слов, потому что они переполнили его края и причиняют боль. Остановить их он не может. - Я люблю тебя, Филипп. Всегда буду, - отзывается брат. Повторяет то, что говорил лохматому брату с разбитыми коленками, брату, укушенному котом, своему младшему хорошему малышу Филиппу, когда жестокий мир лишал его ощущения безопасности. Говорит это и своему Филиппу с гладкими плечами и алыми губами, чьи наглые отпечатки горят на коже огнем. Говорит, что чувствует. Как думает. Ничего никогда между ними не менялось. Калеб гладит его волосы. Последнее нормальное прикосновение, прежде чем он сдастся похоти. Прежде, чем Филипп умрет под ним, со сладким тягучим стоном изливаясь внутрь. Калебу некуда деваться, кроме как терпеть. Ему тепло и гадко. Кожа покрывается влажной пленкой, отсекая от благодатей мира. Рокот реки становится угрожающим, а тучи – вновь мрачнеют. Когда Филипп рывком садится в объятья брата, пульсация все еще ощущается внутри. Когда член Калеба проходит через сжатые ласки, в колечко между пальцами, Калеб догоняет брата. И потом лежит, не в силах изменить позу, поджав ноги к животу. По нему стекает сперма и он не знает, его собственная, или Филиппа. От теплого запаха корицы его мутит. Тошнотворное, кружащее голову, удовольствие. Тихий счастливый смех Филиппа мажет его по лицу касанием крыла. - Калеб. Это нечто, - он звучит так, будто по радужке вновь проскальзывают пугающие зеленые искорки, откуда возникло такое чувство, сказать сложно. *** Калеб рассматривает молочное растение, которое Филипп скрывал от него. У него длинные зазубренные шипы, сочащиеся ядом и липкие хватучие листья. Сладить с таким мог только Филипп, больше никто. Израненные пальцы Калеба оказываются в тепле рук Филиппа. Ни в коем случае не обида, скорее забота о том, что Калеб снова отказался от защитных перчаток заставляет его обратить на его руки особенное внимание. Деликатность не дает Филиппу задать вопрос, но Калеб уже закинул голову и достал из туго собранного ворота тонкую цепочку. Подаренное кольцо вращается на ней, ловит солнечный свет, вспыхивает и гаснет. Пойманный на своем интересе, Филипп делает вид почти равнодушный, отрекаясь от любопытства, он качает головой. - Да вовсе не обязательно. Я … так. - Оно все время соскальзывает, не хочу потерять, - объяснил Калеб, возвращая кольцо ближе к телу. Поглубже во тьму рубашки.