Иной исход

Странный звук прослоил теплые образы, заставляя их подернуться рябью, выталкивая Калеба на поверхность. Еще не открыв глаза, он почувствовал мутную тревогу, которая не покинула его, хотя покинул сон. Минуту назад он видел пятнистых коров и спокойную реку, и не сразу сообразил, что его напугало, но когда из комнаты наверху снова раздался стон, спрыгнул с кровати и ринулся к Филиппу. Тот спал. Тело его белело в сумраке, а глиф-фонарик уплыл в угол, покачиваясь, словно тяжелое дыхание, наполняющее комнату, вспугнуло и его. Калеб приблизился и позвал, обнаруживая, что Филипп все еще в когтях сновидения, едва ли столь же мирного, как то, с которым распрощался Калеб. Растрепанный, несчастный, его брат обхватил себя руками, впиваясь пальцами в кожу, оставляя на ней красные полосы от ногтей. Брови мучительно сошлись на переносице, кажется, скрипнули зубы. Когда Калеб успокаивающе коснулся его щеки, то ладонь осталась влажной. - Филипп, - снова позвал он. Филипп сжался, замотал головой, вскрикнул. Калеб беспомощно замер, а потом осторожно втиснулся к брату в постель, обнимая его и что-то успокаивающе шепча. Твердое угловатое тело брата не оставляло Калебу достаточно места, он обхватил его сильнее, чтобы согреть, сжать, утешить, поделиться собой. На это Филипп широко распахнул глаза, блеск был виден даже в предрассветном мраке. Блеск, но никакого осознания. Он уткнулся в Калеба, сжимая его рубашку в кулаках, и задышал часто, влажно. Калеб гладил его по волосам, обещал, что все будет в порядке, и Филипп, даже находясь не здесь, поверил. Расслабился и понемногу выпрямился из жуткой позы проклятого корня. Продолжая гладить брата, Калеб с нежностью вспомнил, как в детстве они спали в обнимку на кровати гораздо уже, чем эта. Она шаталась и жутко скрипела, но никто из них не жаловался. Вцепившись друг в друга, они проводили ночи, согреваясь, чтобы утром вскочить, как ни в чем не бывало. Сейчас такая поза уже не казалась комфортной, но Калеб не хотел отпускать Филиппа обратно в кошмары, так что ерзал, сколько получалось, мужественно страдал, и никак не мог найти телу удобное расположение. Филипп проснулся под утро, когда затекший и порядком смущенный Калеб попытался вылезти из его объятий. - Ты спал со мной? - отпуская брата, ошалело спросил он, будто оставались варианты. - Да, - мягко ответил Калеб, стараясь не морщиться от затекших боков, и не желая задеть гордость брата. - Кошмары, - коротко объяснил он. Филипп приподнял бровь и ничего не сказал. Сердце в его груди ходуном ходило, руки дрожали и он не сразу попал головой в воротник рубашки, а когда все же попал, не мог сладить с пуговицами. На ладонях отпечатался Калеб, его дыхание и биение крови. Брат пришел к нему ночью и не разбудил. Что он делал, пока Филипп спал? Что бы он сделал, если бы Филипп проснулся? Дождавшись, когда брат уйдет, он одним движением руки разогнал изрядно поблекший осветительный глиф, вернувшийся и послушно зависший в воздухе над рисунком призыва, распахнул окно, чтобы утренний холодок немного остудил пылающую кожу. Спокойный и смелый, Калеб очень быстро захватывал желаемую территорию, и от этого становилось немного не по себе. Втягивая носом сырой аромат обрезанных вчера кустов, Филипп признал, что никак не может догнать брата и был бы рад, если бы Калеб, как это раньше случалось в их совместных играх, его подождал. *** Промаявшись весь день в топкой дымке, не разгоняемой даже привычными обязанностями в огороде, следующей ночью он пришел к Калебу сам. Пробираясь в темноте, понимал, что поступает, как не должно, но прилег рядом, прижался сзади, нежно, робко, уткнулся лбом в теплый затылок, мечтая растянуть мгновение в вечность, и вдохнув знакомый запах, утратил все сомнения. Калеб не одернул его, и после недолгих колебаний он устроил руку поверх, не просто приобнимая, но и загребая к себе. Хотя душу ощутимо припекало грехом, сладкая жуть отступила, лишь Калеб немного развернулся и сонно потерся щекой о Филиппа, убеждая его, что подобное позволено. Однако следующее движение он пресек, сбивая Филиппа с толку. Он задержал дыхание. Они лежат в кровати, и касания уместны, но не все, какие ему хочется, и под одежду залезть нельзя? Смиряясь с тем, что понимает Калеба не совсем, Филипп послушно убрал руку с его бедра обратно на талию, ненароком позволяя себе смять на брате рубашку и прижать полосу обнаженной кожи живота хотя бы мизинцем. И Калеб, унимая внутри панику, лишившую его голоса, с благодарностью накрыл руку брата своей. Погладил, удивленно прижал сильнее и не мог не заметить, что руки, обнимающие его, от кистей до локтей покрывает рисунок из кругов и перекрывающих их треугольников. Отвечая изменившемуся дыханию Филиппа, линии тускло засветились красным. Калеб развернулся, прижал двумя ладонями и ощутил рельеф каждой полосы. Кожа взрезанная грубо и глубоко даже зажила горбинками. Ему показалось, что он чувствует ее крик боли, но это было лишь тепло. Не только Филиппа. Сами полосы были горячими и от внимания Калеба светились все ярче. Филипп отвел взгляд. - Кто это с тобой сделал? – тихо спросил Калеб. Пальцы его легко оббегали жутковатый рельеф и он чувствовал, как от его касаний встают дыбом тонкие волоски и разрастается рябь мурашек. Брат молчал, наполняя Калеба неприятным предположением. Филипп равноумело пользовался обеими руками, но не стал бы он сам наносить себе эти ужасные увечья. Не стал бы? - Это просто для красоты, - наконец сказал Филипп голосом лжеца. – Не бери в голову. Не желая более расспросов, он попытался уйти, но был рад оказаться пойманным. Был счастлив короткому кивку Калеба, разрешающему не оправдываться. Его кровати сегодня хватило на троих, пусть между ними незваным третьим пролегло смущенное молчание. Утром, когда Калеб еще спал, сунув руки под подушку, а из-под совершенно задравшейся рубашки белела его спина, Филипп залюбовался тем, что увидел. Кожа брата ловила солнечные лучи от незакрытого ставнями окна, и казалось, что спящий Калеб сам излучает свет. Могло ли существовать что-то прекраснее и полнее, чем вместе жить в маленьком доме, возделывать сад, смотреть по утрам как солнце целует Калеба, подсвечивая веснушки? Искушение не оставило возможности воспротивиться, и бросив вороватый взгляд на профиль на фоне подушки, Филипп склонился и тоже коснулся губами россыпи родинок. Прижал каждую, поцеловал их все, отметил нежностью своего светящегося Калеба, но проделал это с закрытыми глазами сам, чтоб не разрушать иллюзию, потому что его склоненная голова вставала преградой свету, и Калеб гас там, где Филипп его целовал. Разбудить Калеба оказалось непросто, он переживает нежность, находясь наполовину в грезе, пока тяжелая голова с трудом собирает мысли. Сонно потянувшись, тая под губами Филиппа, улыбаясь челке, щекотно скользящей по спине и едва соображая… ..Калеб назвал брата другим именем. Ведьма никуда не ушла. Мелодичный смех ее затопил Филиппа до горла, комнату до крыши, и весь дом и голубое небо. Страх, что в новой жизни Калеба ему не найдется места, оказался лишь тенью кошмара, что в их совместной жизни, в щедром сердце Калеба нашелся уголок для ведьмы. Филипп представить не мог такую боль. В него плеснули кипятком, лишая слуха и зрения, загудело внутри головы, внезапно горячей и толстой. Бессердечный смех исказился птичьим гомоном. Десятки птиц оглушили, били крыльями, клевали, царапались под кожей. Он отшатнулся, чувствуя тошноту и горечь в груди, ноги подвели и он чуть не упал, но увидев на лице Калеба ужас, взял себя в руки и выпрямился. Калеб не хотел. Он нанес удар не специально. Кажется, он даже охнул, извинился, но разве расслышишь слова сквозь птичьи визги? Перед глазами из мути и пятен наконец-то собралось лицо Калеба, его открытый рот и блестящие глаза. Осколок хрупкого, только что треснувшего мира. В ответ на Филиппе медленно и натянуто проступило понимание. Он неопределенно помахал рукой перед собой. - Да все в порядке, чего ты? - Но ничего не в порядке. Калеб позвоночником испытал, как за беспечным тоном Филиппа расплывается тьма. Косматое чудовище, кошмар его снов из сочленений и слизи, подняло из тьмы голову и оскалилось, щуря сотню глаз. «Ты его не спасешь, он - мой». И хотя рот Калеба все еще горит произнесенным именем, он желает найти слова и исцелить рану, нанесенную брату. - Чего ты всполошился, Вильгельм? – с нажимом и улыбкой повторил Филипп. От растерянного вида Калеба, он рассмеялся с таким усилием, что больно было слышать. Но мутное стекло его глаз ожило, и он поправил манжеты, в упор не видя, как онемевший от своей оплошности Калеб, нечаянно пытается рассмотреть орнамент на его руках. Вот же ему покоя не дает! Невозмутимо убедившись, что опущенные раскатанные рукава не пропускают мерцание глифов, хотя то, как они прижигают, Филипп все равно ощущал до глубокого вечера, он подумал, что пора продолжить пить эликсир. Убежденный, что держит под контролем чужеродную ведьминскую магию, он не рассчитывал, что реагировать глифы будут не только на опасность получить урон физический. Больно бывает очень по-разному. Теперь Филипп знает. Днем он где-то бродил, от ужина отговорился и, хотя Калеб ждал, ночью не пришел. Не обидевшись демонстративно, но его мягкое «ложись, не жди меня» прозвучало вполне конкретно. Чем будет заниматься, он не сказал, и теперь Калеб не мог уснуть, прислушиваясь к шагам над головой, к движению ножек стула по доскам пола, доведя себя в итоге до нервного взвинченного состояния, когда разобрал даже скрип пера, похожий на отдаленный плач, и шелест страниц. Он и сам брал было книгу, но вскоре признал, что ни одна строка не остается в голове. Когда наверху все стихло, он, сам не зная, чего ожидает услышать в скорбной тиши, все еще мучительно вслушивался в нее, ворующую его дыхание, а потом откинул одеяло и на цыпочках дошел до двери, прижавшись к ней ухом. Он кусал губы, терзаемый тревогой, не имеющей утоления. То, как он поступает с братом, непростительно. Со своим влюбленным братом. За Филиппом нет вины. А вот о себе Калеб сказать «нет вины» не может. Нельзя называть «мой», а потом чужим именем. Нельзя целовать, отталкивая нежные руки. Ложь Калеба, во спасение, или нет, топорна, будто он сам до конца не принял условия, необходимые, чтобы изменить судьбу. Все не так. Калеб знает, что от него требуется. Он распахнул дверь во мрак и замер, не дыша. С тех пор, как открывшееся будущее выжгло часть его души, темнота перестала быть мирной. Каждый блик в ней таил взгляд. От напряжения во влажной ладони измялся листок призывающий глиф, более не в состоянии осветить путь наверх, оттого каждый шаг Калеба, ощущался мучительным спуском, а не подъемом. Под его босыми ступнями пол казался шершавыми теплыми ладонями, по ним Калеб отчаянно шагал навстречу страху. И любви. А меж тем ничего ужасного не происходило. Подостыший, но все еще смурной, Филипп прикидывал варианты расшевелить Калеба. Ему хотелось поступить неожиданно, волнительно, романтично! Ухаживать за девушками он умел, но не думал, что брат оценит букет цветов или украшение. Гербарий у него был собран свой, и он тома на два даже превосходил такой же у Филиппа, а украшений Калеб не носил. Филипп задумался. Ни брошей, ни часов, ни запонок; даже теперь, когда можно позволить себе рубашки поприличнее, Калеб не отличал изменившееся положение ничем. Внезапная идея распустила бутон в горле и Филипп тяжело сглотнул. Желание подарить Калебу кольцо разрасталось, чем больше он его отгонял. Да, они не могут стать супругами, какая церковь их обвенчает, братьев по крови? Но кольцо подарить можно. Не броское, не тяжелое, без камня, чтобы не мешало работе. Калеб даже в саду трудился без перчаток, да и не хотелось показаться навязчивым. Филипп прикинул, сколько улиток у него есть на реализацию плана, чтобы не трогать общий запас, сосватанный в работу и дом. Получилось достаточно. Сам он решил обойтись без кольца, символ принадлежания ничего не значил, а если бы Калеб хотел отметить его перед всеми, пусть и такой мелочью, то выразил бы желание первым. Филипп же очень хотел. Желал взять узкую ладонь брата в свою, раздвинуть удивленное сопротивление пальцев, и решительным движением присвоить своим подарком белую фалангу. Пусть Калеб почувствует себя смущенным. И Филиппа. Чтобы Калеб стал его Филипп не хотел, он испытывал в этом потребность. Поглощенный мыслями, Филипп задумчиво следил за глифом-светляком, свободно плавающим по комнате, вместо того, чтобы висеть над начертанным знаком. Горел он ярко, но его непокорность оказалось сложно подчинить. Ладно, свет, но, если однажды уплывет глиф огня? Филипп поднял пергамент с изображением к лицу, пытаясь понять, что в нем не так, светляк лениво поплыл к нему, но по пути замер. Филипп нетерпеливо помахал исчерченной бумагой, глиф немного приблизился. Чувствуя себя дураком, терпящим издевки лучика света, Филипп хотел смять изображение совсем, разрушив колдовство, но тут глиф смело сквозняком. Филипп поежился. Протяжно, как в сказках о ведьмах, заскрипела дверь. В обнаженном провале, как призрак, возник Калеб, смертельно бледный, но решительный. Непоседливый глиф отразился в его темных глазах, окольцевав зрачки горящим золотом. - Калеб? Чего не спишь? - О тебе думал, - одними губами без голоса признался брат. Филипп быстро раскрыл рот, но выражение лица Калеба не позволило ощутить себя в достаточной мере мерзавцем, чтобы отпустить злое и несправедливое замечание по поводу того, о ком на самом деле думал Калеб. Оговорка его - пустяк, следовало справиться со своими чувствами и отпустить их. Когда Калеб поманил его в грех, Филипп пошел. Сейчас, когда Калеб стоял в темном проеме, под его плавящим взглядом невозможно было обижаться. Поэтому он ответил так же немо – И я о тебе. Теперь что? Мысли Калеба заметались, едва давая себя осознать. Как Филипп не мог решить, что порадует брата, так же и он отметал все очевидные варианты. До кольца, правда, не дошел. А Филипп, изучая его смятенное лицо, внезапно прочел разрешение на любую дерзость. Он протянул руку и дернул Калеба за завязки на сорочке. Узелок распался, раскрывая ткань на ключицах двумя лепестками. Калеб вздрогнул, позволяя спустить рубашку ниже по плечам, обнажая тело, широко распахнув глаза, когда Филипп поцеловал его в шею, поцеловал неоднократно, с каждым разом захватывая больше кожи горячим ртом. Если первый поцелуй лег на кожу легко, то последний припекал, даже, когда Филипп отстранился, сделал шаг назад и, вздернув подбородок, поднял на Калеба горящий голубой взгляд. Над его ладонью мерцал светляк, указывая Калебу верный путь. Калеб не мог отказать, даже мысль головой покачать родила в его фантазии фразу, которую настоящий Филипп никогда бы не произнес. Его воспитанный, тактичный брат никогда бы не сказал: «А ее руки ты тоже останавливал?» Калеб выбрал Филиппа. Не ее. Осталось доказать это, прежде всего – себе самому. Все, что он смог, лишь бросить взгляд на освещающий глиф, и облегченно вздохнуть, когда тот брызнул теплыми каплями во все стороны и погас, стоило Филиппу сжать кулак. *** В неожиданно густой тьме Калеб смелеет, словно позволив теням из углов сползтись к его голове и затуманить сознание. Гораздо проще быть дерзким, когда не видишь, каким взглядом тебя одаривает младший брат, каким никогда не должен. Филипп тает в радости, Филипп подчиняется порыву, и в осознании, что никогда не нацелуется, прихватывает Калеба за виски и привлекает еще ближе к себе, подчиняя податливые горячие губы глубже. Не встречая сопротивления, он сгреб волосы Калеба, вынуждая того запрокинуть голову. Кадык Калеба дергается под языком Филиппа, и от его всхлипывающего дыхания встает дыбом пушок на руках. Никогда прежде Филипп не раздевал брата, и сейчас страстно желал сорвать с него все, что их разделяет. Рубашка, стащенная, как отравленная, отправилась в темноту мятым комом. Немного оглушенный Калеб, перед глазами которого все еще плавало пятно света, переступил с ноги на ногу. Отсюда слишком близко до другой, более интимной близости, и торопить ее приход он совершенно не желал. Но брешь, нащупанная Филиппом, трещина в сдержанности Калеба, расползается, Калеб снова говорит себе, что нельзя целовать, а потом звать чужим именем. Целовать, а потом избегать контакта. Чувство вины за нанесенную обиду склоняет чашу невидимых весов. Чтобы избавиться от мучительного стыда, Калеб сам тянет с Филиппа рубашку. Брат под ней шерстистый и раскаленный. Прижатый к его груди, Калеб чувствует запах кожи и голова его идет кругом от нежелания и от необходимости желать. Филипп рассматривает силуэт, едва очерченный в лунном свете, и не может насытиться. Десятки раз в детстве виденный Калеб без одежды никогда не вызывал внутри лавину обожающей нежности, а сейчас Филипп дышать не смеет, его мутит от желания и от страха лишиться уже полученного. Он уже зашел дальше, чем когда-либо. Ему уже позволено больше рамок разумного. Его Калеб. И он получит больше, получит все. Оглаживая Калеба, он с замиранием сердца прижал пальцами сосок и, получив ответ неожиданной жесткостью плоти, отнял руку. Наверное это уже перебор и сейчас Калеб запретит… Но брат втянул через зубы раскаленный воздух и возвратил его руку обратно. Пусть в темноте не рассмотреть его лица, кажется, что он улыбается. Ладонь Филиппа ласкает и незаметно сдвигается ниже, к животу. Касается брюк и медлит. Теплое дыхание в шею, как вопрос. Скажет ли Калеб: «Не делай этого», или же: «Сделай это»? Калеб мучает Филиппа тем, что не говорит ничего. Филипп ощутил, что теперь ему мало. Только что по спине растекалась сладкая дрожь понимания, сколь многим он обладает, как счастлив одним лишь Калеба присутствием в своей жизни, и вот сейчас, жажда Калеба будто преодолела внутри невидимую плотину. Он хотел не только целовать Калеба, поддерживая его дразнящие игры, он хотел Калеба целиком немедленно. И все же нашел в себе силы отстраниться, когда Калеб упер в его грудь ладонь и оттолкнул. Филипп подчинился, маскируя страх под желание убедиться, что Калеб его тоже желает. Не зная, что может дать брату из того, что он хочет, но предвкушая, как отдаст себя всего, если он потребует, он замер. Калеб держал дрожащие руки у пояса и не знал сам, цепляется за штаны, чтобы не потерять, или пытается от них избавиться. Он медлил, доводя Филиппа до отчаяния. Пока Калеб мял в руках пояс, последнюю границу между ними, Филипп чувствовал, как глаза припекает и боялся моргнуть, чтобы не потекли слезы. Обретя свое счастье, он оказался сводим с ума идеей его лишиться, она заставила его сжаться от ужаса и злого желания защищать свое. Он не понимал Калеба, но был готов стерпеть любую жестокость. Даже, если он передумал. Он передумал, или …? Шелест, с каким неплотная ткань легла на пол, завел Филиппа даже сильнее, чем нежные касания и игривые поцелуи, которыми Калеб его раздразнил. Он тоже быстро избавился от штанов, позируя и вытягиваясь обнаженным, зная, что его не видно. Но и не видя, Калеб уловил представление и покраснел, когда Филипп закинул за спину волосы, торопливо заплетая их в подобие косы. Он больше не лохматый коротышка, преследующий старшего брата, он пахнет желанием и под его нежными пальцами плавится кожа. Член Калеба под рукой гладок и аккуратен, как и весь Калеб. Чтобы брат не передумал, Филипп не переставал его целовать, чувствуя, как от восторга замирает сердце, когда Калеб прерывал дыхание носом от более сильных сжатий. Замерший Калеб в его полной воле, созданный быть ощупанным, обласканным и везде-везде оглаженным. Филиппу не нужен свет, чтобы видеть Калеба таким, он читает его по дыханию, слышит, как он влажно моргает и подначивает, расставляя ноги шире. На ладони порез, хотя и зажил, края его сухо отставали от кожи, и гладить Калеба царапающими движениями показалось грубым, облизывать ладонь постоянно – неудобным, поэтому он опустился на колени и поцеловал Калебу живот, а потом взял в рот его напряженный член. Калеб зажал рот двумя руками, упихивая внутрь стон. Невозможно то, что сейчас происходило. Член его в жадном плену налился жизнью, каждое движение Филиппа грозило немыслимым отвратительным финалом. Калеб распробовал на губах соль и жалобно попросил остановиться. Без результата. - Нельзя, - прошептал он в улыбчивую посасывающую тьму. – Нельзя, чтобы первый раз принадлежал только мне. – Он запнулся после каждого слова, потому что таков был ритм рта Филиппа. Когда он справился со словами, у него ушло еще несколько секунд, чтобы справиться с постыдным сожалением, как быстро Филипп остановился и вырос перед ним горячей фигурой. Что сейчас произойдет? Каким образом? Опыт Калеба представлял из себя немного, он так же не мог поверить, что Филипп хорошо знает, что делает. Однако в движениях его не ощущалось сомнений. В том, как лизал его, как увлек на кровать, не смея поцеловать в губы, но смея – другое, как рука его легла на член Калеба плавно и сразу правильно. Калеб не знал, как поступить. Как коснуться брата. Как принять его ласку и вернуть ее. Если бы не страх и не стыд, процесс можно было бы назвать потрясающим, но Калеб дрожал от противоречивых чувств и не мог отдаться удовольствию. Члены их прижались, голые, с тонкой липковатой кожей, сверху их сжала рука Филиппа. После нескольких неудачных движений он перестал тереть, давая Калебу секунду на выдох, но щедро облизав ладонь, он продолжил. В темноте белки глаз его блестели, пальцы перемещались ловко и стыдно, он стискивал плотнеющие головки вместе и Калеб понял, что сейчас произойдет. Все внутри него поджалось, кровь вскипела, легкие вытолкнули воздух и он испачкал Филиппу руку, ощущая в воздухе непристойный слабо щелочной запах. Возле Калеба с влажным звуком расцвела улыбка, движения Филиппа стали скользящими и торопливыми и он кончил, все же впившись в губы Калеба поцелуем и неразборчивой ноющей мольбой. Калеб поцеловал брата в ответ, но мысли его заполняло густое и пахучее отвращение к себе. Филипп слеплял и разлеплял пальцы в подсыхающей сперме и не замечал, сколь ответные порывы скупы и аккуратны. Опустошенный Калеб желал бы сбежать, но бросить брата в таком же состоянии не смел. Он прижался к нему и не способный подобрать подходящих ситуации слов, просто гладил его и мечтал, чтобы все оказалось сном, от которого есть шанс пробудить себя своим же криком. Он не знал, что хуже – что он сделал со своим младшим братом, или что ощутилось оно столь прекрасным. Тело сладко отзывалось каждому ласковому порыву, и соврать, что было это только гадко, только грязно и только мерзко, Калеб не смог. *** Филипп спал, одной рукой обвивая его грудь. Волосы его совсем растрепались, расслабленные темные брови сделали лицо жалобным и потерянным, будто прикосновение к коже брата являлось необходимым условием выживания. Когда Калеб двинулся, Филипп нахмурился, не просыпаясь, и мышцы руки напряглись, дополняя впечатление. Калеб остался лежать, рассматривая его макушку, такую же смешную, как в детстве, с волосами, растущими по спирали. Почувствовав на себе его внимание, Филипп открыл глаза, успев поймать нежный взгляд. Потом Калеб смутился и отвернулся, ускользая из объятий в солнечном свете окна. Щеки его алели, на ключице горел след излишне рьяного поцелуя, найденные штаны, что никак не застегивались, оказались украшены пыльной полосой. Филипп еще не проснулся до конца, но уже любил каждое из этих напоминаний о событиях, которые хотел пережить заново. Обида растворилась в его душе без остатка. Смех красивой умной ведьмы стих. Растянувшись на освободившейся кровати, перекатываясь с бока на бок, Филипп вспомнил, что тоже гол. Поспешно накрывшись одеялом, он делал вид, что досыпает, пока Калеб не оделся и не оставил на нем похлопывающий след ладони, уходя. Филиппу было немного не по себе, но после ободряющего жеста, конечно, стало легче. Ему нравится, как легко Калеб принимает решения за них обоих. Старший брат, яркий свет, который не предаст. Филипп задумчиво проводил взглядом смятый листок от вчерашнего непослушного глифа, встревоженный порывом воздуха от закрытой двери. Калеба тошнит от себя, но Филипп расслаблен. Это их первый раз. Откуда им знать, как правильно себя вести на утро?